Текст книги "Мейси Доббс. Одного поля ягоды"

Автор книги: Жаклин Уинспир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

Дженкинс снова указал дубинкой на Билли, потом стал постукивать ею по блестящему голенищу сапога.

– У нас есть время, майор.

Мейси, затаив дыхание, пошла на риск. Билли начал давиться. Нужно было делать самый смелый ход.

Хотя Морис и предостерегал ее относительно использования прикосновений, он также подчеркивал силу, присущую физическому контакту: «Когда касаемся рукой больного колена или ноющей спины, мы тем самым приводим в действие первичные исцеляющие ресурсы. Благоразумное использование энергии касания может вызвать преображение, подобно тому как сила нашей ауры снижает боль в поврежденном месте».

– Майор Дженкинс, – негромко сказала Мейси. – Все позади… война окончена. Теперь можете успокоиться… можете успокоиться…

И, шепча эти слова, она подошла поближе и интуитивно приложила руку к груди Дженкинса – туда, где должно было находиться сердце. Дженкинс закрыл глаза, и они оба замерли. Потом мужчина задрожал, и Мейси кончиками пальцев почувствовала, что он силится вновь обрести контроль над своим телом – и разумом.

Зрители ахнули, когда Дженкинс заплакал. Упав на колени, он вытащил из кобуры служебный револьвер «Уэбли МК-4» и приставил ствол к голове.

– Нет, – сказала Мейси негромко, но твердо, и так осторожно, что Дженкинс едва это ощутил, вынула оружие из его руки.

И тут, когда вся аудитория ошеломленно застыла в молчании, Мейси увидела огни, вдруг осветившие вход в карьер. Люди в мундирах побежали к платформе, крича: «Стоять, полиция!» Она отошла от Дженкинса, который раскачивался взад-вперед, ухватив себя за плечи, и скрипуче, гортанно стонал.

Мейси сунула револьвер в карман и быстро пошла к неподвижному Билли. Арчи и его помощник исчезли. Мейси поспешно достала перочинный нож и, прижав пальцами левой руки шею Билли, подсунула лезвие под веревку и разрезала петлю. Когда Билли повалился на нее, Мейси попыталась его удержать и пошатнулась. Она видела, что по бокам Дженкинса стоят двое полицейских, все вокруг, ранее словно замершее, вдруг ожило и задвигалось.

– Билли, посмотрите на меня, Билли, – сказала Мейси, восстанавливая равновесие.

Она похлопала его по щекам и стала щупать пульс.

Билли задыхался, глаза его закатились. Он инстинктивно потянулся к шее, чтобы освободиться от петли, которую все еще ощущал.

– Успокойтесь, мисс, успокойтесь, ради Бога.

Билли задыхался, его поврежденные газом легкие хрипели, с усилием втягивая воздух. Когда он попытался сесть, Мейси поддержала его, обхватив за плечи.

– Со мной все в порядке, мисс. Я живой. Дайте мне отдышаться. Отдышаться.

– Билли, вы видите меня?

– Теперь, когда вы здесь, со мной все в порядке, хотя рука у вас довольно тяжелая. Знаете… – Он закашлялся, утирая кровь и слюни. – Я думал, вы никогда не перестанете болтать с этим треклятым психом.

Билли указал на Дженкинса, потом опять поднес руку ко рту и глубоко, хрипло закашлялся.

– Мисс Доббс, можно с вами поговорить?

Мужчина, смотревший на нее сверху вниз, жестом подозвал полицейского врача, чтобы тот позаботился о Билли, потом протянул Мейси руку. Ухватив ее, Мейси поднялась и отбросила назад спадавшие на лицо черные волосы. Мужчина снова протянул руку.

– Детектив-инспектор Стрэттон. Отдел расследования убийств. Ваш товарищ в надежных руках. Теперь я хочу поговорить с вами.

Мейси быстро оглядела стоявшего перед ней. Стрэттон оказался ростом больше шести футов, хорошо сложенным, уверенным, без рисовки, которую она видела раньше у высоких чинов. Волосы, почти такие же черные, как у нее, только с сединой на висках, зачесаны назад. На нем были вельветовые брюки и твидовый пиджак с обшитыми кожей локтями. Коричневую шляпу с черной лентой гро-гро он держал в левой руке. Похож на сельского врача, подумала Мейси.

– Да. Да, конечно, детектив-инспектор Стрэттон. Мне…

– …следовало быть осмотрительнее, мисс Доббс? Да, пожалуй, следовало. Однако меня подробно осведомил доктор Бланш, и я понял, что вы в таком положении, когда нельзя терять ни минуты. Но сейчас не время для дискуссии или упреков. Только должен попросить вас быть готовой дать показания по этому делу, может быть, завтра.

– Да, но…

– Мисс Доббс, сейчас мне нужно заниматься подозреваемым, но…

– Что?

Мейси была раскрасневшейся, усталой, гневной.

– Отличная работа, мисс Доббс.

Детектив-инспектор Стрэттон снова обменялся с Мейси рукопожатиями, повернулся, собираясь уходить, и тут она его окликнула:

– Инспектор, минутку… – Мейси протянула ему взятый у Дженкинса револьвер. – Думаю, вам нужно приобщить его к вещественным уликам.

Стрэттон взял револьвер, проверил ствол, вынул патроны и положил оружие в карман. Кивнул Мейси, улыбнулся и пошел к Дженкинсу. Мейси наблюдала за Стрэттоном, когда он делал официальное предупреждение: «Вы не обязаны ничего говорить, если не хотите, но все, что скажете, может быть записано и представлено как показание».

Мейси оглянулась на Билли, дабы убедиться, что с ним все в порядке – он уже встал и разговаривал с врачом, – потом обратила взгляд на сцену перед ней. Она наблюдала, как Морис Бланш ходит среди пораженных ужасом старых солдат, все еще казавшихся очень юными. Его успокаивающее присутствие было заразительным: он то клал руку кому-то на плечо для моральной поддержки, то обнимал плачущего без стеснения человека. Люди, казалось, понимали его силу и теснились вокруг, слушая успокаивающие слова. Увидела, как он пошел к Стрэттону, который велел полицейским уводить обитателей «Укрытия» по одному. Для этих людей ужасы войны вернулись, и их Доверие было обмануто сперва их страной, а теперь одним человеком. Им предстояло вернуться в мир, где никакого укрытия не было. Морис оказался прав, они все были невинными. Возможно, и Дженкинс.

Дженкинса, уже в наручниках, вели к полицейской машине, ждущей у входа в карьер. Его начищенные сапоги и портупея блестели на отглаженной военной форме. Волосы были старательно причесаны. Он все еще был лощеным офицером.

Глава двадцать восьмая

– И я вот что хотел бы знать, – сказал Билли, сидевший в любимом кресле Мориса Бланша у камина в доме вдовы, – как вы раскусили в конце концов Адама Дженкинса? Скажу честно, он совершенно одурачил меня. Я начал считать, что он замечательный человек.

Мейси сидела на большой подушке на полу, потягивая чай, Морис уютно устроился на диване напротив Билли. Она поставила чашку с блюдцем на пол и потерла холодные ступни.

– У меня было ощущение, вот здесь. – Мейси коснулась места под ложечкой. – Во всем этом было что-то неладное с самого начала. Само собой, вы знаете о Винсенте. И об остальных. Со стороны Дженкинса было ошибкой предложить родным Винсента похоронить его на Нетер-Грин, потому что это большое кладбище и солдатских могил там много. Ошибкой, потому что он использовал его несколько раз.

Мейси отпила чаю и продолжила:

– Меня насторожило, что несколько человек похоронены только с именами на памятниках. Потом я узнала, что все они из одного места. Из «Укрытия».

– А еще что? – спросил Билли, отгоняя рукой дым от трубки Мориса.

– Недоверие – с моей стороны – к человеку, забравшему такую власть. Мысль о создании «Укрытия» была замечательной. Во Франции такие места действовали превосходно. Но большей частью они были созданы для солдат с уродующими ранами, чтобы те проводили там выходные, а не жили постоянно. А употребление одних только имен было новшеством Дженкинса. Лишение человека фамилии – весьма существенный метод взять над ним власть. Это делается во всевозможных организациях, таких как армия: к примеру, там называли вас «капрал», не «Билли», и, возможно – изредка, – даже «Бил».

Билли кивнул.

– Ирония судьбы заключается в том, что один из первых обитателей «Укрытия», Винсент Уэзершоу, подал ему мысль обращаться к людям только по именам.

Мейси перевела дыхание и продолжила:

– После того как вы поселились в «Укрытии», появились другие улики. Причины смертей были разными – зарегистрировано даже утопление, – однако все объяснялись удушением того или иного рода. На первый взгляд – несчастный случай. Заключение коронера сомнению не подвергалось. Обращений в полицию не было, причины смертей считались «случайными» или «естественными» – и поскольку люди, приходя в «Укрытие», искали избавления от страданий, у их родных не возникало досадных вопросов. Собственно говоря, зачастую они испытывали облегчение от того, что их любимые больше не будут страдать.

– Действительно. – Морис посмотрел на Мейси, но та отвела взгляд и он продолжил сам: – Потом история самого Дженкинса. Как мог человек, который дал все основания считать его безобидным, обрести такую власть? Мейси позвонила врачу, который наблюдал его в Крейглокхарте – больнице в Шотландии, куда во время войны отправляли офицеров с военным неврозом. Там побывал поэт Зигфрид Сассун.

– Знаете, сэр, я не особенно интересовался поэзией.

Билли снова отмахнул от лица табачный дым.

– Этот врач, который сейчас работает в психиатрической больнице Модели в Лондоне, сообщил мне, что помешательство Дженкинса было не таким серьезным, как у других, – сказала Мейси. – Но причина для беспокойства существовала.

– Еще бы.

Билли потер красную полосу от петли на шее.

– Билли, вы знаете, что происходило с дезертирами?

Билли посмотрел на свои руки, сперва на ладони, потом на тыльные стороны.

– Да. Знаю, мисс.

– Их уводили и расстреливали. На рассвете. Мы об этом уже говорили. Многие из них были ребятами семнадцати-восемнадцати лет – они теряли голову от страха. Ходил слух, что двоих расстреляли из-за того, что случайно заснули на посту. – На глаза Мейси навернулись слезы, и она плотно сжала рот. – Дженкинс возглавлял команду исполнителей приговоров над дезертирами. «Безобидный» Дженкинс. Совершенно против своей воли – и, очевидно, он ставил под сомнение полученные приказы – Дженкинс был обязан руководить расстрелами.

– И…

Билли, сидя в кресле, подался вперед.

– Он выполнял приказы. Иначе его вполне могла бы ждать та же участь. За неповиновение.

Мейси встала с пола и подошла к окну. Морис проводил ее взглядом, затем повернулся к Билли Билу.

– Знаете, психика способна на странные выкрутасы. Как можно привыкнуть к боли, точно так же можно привыкнуть к делу, которым приходится заниматься, и в некоторых случаях неприятное дело становится более приятным, если мы приемлем его.

– Это что-то вроде добавления сахара в касторку.

– Нечто в этом роде. Сахаром Дженкинса была власть, которую он получил. Можно утверждать, что только так он выносил происходящее. Духом Дженкинс был слаб, сам он оказался очень близок к тому, чтобы дезертировать, и это заставляло его ненавидеть тех, кто совершил дезертирство. Совершая это жуткое наказание, он сохранял власть над той частью души, что стремилась убежать. Он стал ревностным исполнителем приговоров над дезертирами. Он даже, как мы понимаем, достиг того уровня успеха, которого не достигал при исполнении других обязанностей.

Морис снова посмотрел на Мейси, повернувшуюся к Билли.

– Идея Дженкинса основать «Укрытие» родилась из лучших побуждений. Но тут снова возникла потребность во власти. Цепь убийств началась, когда один из людей захотел уйти. Для Дженкинса это решение было острым ножом в сердце. Этот человек, в сущности, дезертировал из «Укрытия». Для Дженкинса, душу которого глубоко искорежила война, существовал лишь один способ действий. И после этого убийства другие давались легче.

– Черт возьми, – прошептал Билли.

– Пробудь вы подольше в «Укрытии», то тоже услышали бы, что нелегко отказаться от привычного образа жизни. Очевидно, расстрелять человека он не мог – коронеру было бы трудно скрыть происхождение раны, – поэтому использовал более впечатляющий метод. Виселица в карьере не сломала бы повешенному шею, но лишила бы его воздуха на время, достаточное, чтобы умереть. Смерть от удушья легко было бы объяснить самоубийством или несчастным случаем. С вами это должно было произойти быстро, потому что в других случаях петлю обматывали толстой тканью. След от веревки был не таким багровым, как у вас.

Билли снова потер шею.

– По-моему, расстреливать дезертиров совершенно неправильно. Знаете, половина из нас не знали, что нам, черт возьми, делать. И офицеры, особенно молодые, не знали.

Морис обратил черенок трубки в сторону Билли.

– Это любопытная точка зрения. Думаю, вам будет интересно узнать, что Эрнест Тертл, американец по рождению, теперь член парламента от Уайтчепела, усердно трудился, добиваясь запрета этой практики. Я не удивлюсь, если через год-другой будет принят новый закон.

– Давно пора! И что касается дезертиров, какая тут связь с Винсентом Уэзершоу? Помните, я выяснил, что с ним что-то произошло?

– Да, – ответила Мейси. – Насколько нам известно, Уэзершоу получил дисциплинарное взыскание за то, что осуждал практику расстрелов. Говорил об этом во всеуслышание, вызывая недовольство начальства. Он получил рану до того, как его успели разжаловать и отдать под трибунал за нарушение субординации.

Билли присвистнул.

– Это уже хуже.

– Это сгубило Уэзершоу. Жутко изуродованный, он пришел в «Укрытие» с надеждой. В госпитале он узнал кое-что о Дженкинсе, но в «Укрытии» выяснил, что на фронте тот был исполнителем смертных приговоров. Винсент сообразил, что к чему, и Дженкинс решил, что он должен умереть. Винсент страдал от жуткой депрессии, поэтому в несчастный случай или самоубийство поверить было легко.

– Бедняга. А кто другой Дженкинс?

– Двоюродный брат. Как ни странно, Адам Дженкинс не стремился к деньгам. Его наградой было сознание власти. Король всех поднадзорных с легионом рабов, подчинявшихся каждому его слову. И они, несмотря на то, что слышали, обожали его. И эта часть загадки наиболее интригующа.

– Да, – подтвердил Морис. – Наиболее.

– Что, несмотря на такие слухи, на смерть тех, кто покидал «Укрытие», люди были очень высокого мнения о Дженкинсе.

Билли покраснел.

– Любопытное явление, – сказал Морис. – Такая власть над людьми. Боюсь, мы увидим нечто подобное, особенно в такие времена, как это, когда люди ищут ответов на важные вопросы, когда ищут в своей неуверенности руководства и связи с другими, у кого такой же жизненный опыт. И существует слово для описания группы, собравшейся вокруг всесильного лидера, взятое из практики поиска ответов в оккультизме. То, что создал Дженкинс, можно назвать культом.

– Даже мурашки бегут, – сказал Билли, потирая руки.

Мейси продолжила рассказ:

– Армстронг Дженкинс был одним из тех, кто убедил двоюродного брата требовать от гостей перевода денег на его имя. Для человека, несчастного настолько, что добровольно решил обречь себя на затворничество, это не столь уж серьезный шаг. Деньгами распоряжался Армстронг. Когда открылось «Укрытие», он переехал в эту местность работать врачом. Как и брат, он сочетает в себе власть и зло.

– Конечно. Черт возьми, они два сапога пара.

– Перед нашей последней встречей у ограды я сделала три телефонных звонка, и то, что узнала, открыло мне степень угрожающей вам опасности. Я позвонила в больницу Модели, чтобы поговорить с врачом Адама Дженкинса; коронеру графства, чтобы он подтвердил историю Армстронга Дженкинса, и, наконец, другу Мориса, главному констеблю, чтобы сообщить о своих подозрениях. Он собирался начать расследование в «Укрытии» на другой день, но его опередил ход событий. Билли, я хотела, чтобы вы отказались от своей задачи, как только сказали мне, что еще один человек хотел покинуть «Убежище». Но вы были непреклонны.

Билли встретил взгляд Мейси.

– Я говорил, мисс, что не хотел подводить вас. Я хотел отблагодарить. Вы не работали с тем врачом спустя рукава, потому что устали до смерти. Там было полно раненых, однако вы спасли мне ногу. Когда я вернулся домой, здешний врач сказал, что это самая лучшая операция на ноге, какую он видел.

Слезы начали жечь глаза Мейси. Она думала, что эта боль прекратилась. И ненавидела поток слез, вызванных правдой.

– И я понимаю, это дело другое, но хотел спросить вас, и… не знаю… просто чувствовал, что вы не хотите об этом говорить, и кто может винить вас за это? Но… что сталось с ним? С этим врачом?

В комнате воцарилось напряженное молчание. Оживленное объяснение событий в «Укрытии» сменилось замешательством. Морис вздохнул и наморщил лоб, глядя на Мейси, обхватившую руками голову.

– Послушайте, надеюсь, я не сказал ничего дурного… Извиняюсь, если спросил необдуманно. Это не мое дело. Просто я думал, что вы слегка влюблены друг в друга, вот и все. Я помню, как подумал об этом. И решил, что вы будете знать. Этот человек спас мне ногу, может быть, даже жизнь. Но я прошу прощения. Не следовало мне ничего говорить.

Билли взял свой пиджак, словно собираясь уходить из комнаты.

– Постойте. Да, сказать вам было нужно. О капитане Линче. Вы заслуживаете того, чтобы знать.

Морис подошел к Мейси и взял за руку. Она ответила на вопрос Билли.

Глава двадцать девятая

Мейси казалось, что едва она вернулась на эвакуационную станцию, как привезли множество раненых. Когда день переходил в ночь, те несколько часов, что ей удавалось поспать, представляли собой лишь краткую передышку от войны.

– Мейси, ты не забыла привязать шарф? – спросила Айрис, имея в виду лоскут, прикрепляемый к шесту палатки, который оповещал санитаров, каких медсестер поднимать в первую очередь, если ночью привезут раненых.

– Да, Айрис, привязала. Доброй ночи.

– Доброй ночи, Мейси.

Зачастую Мейси, едва ложилась в койку, тут же проваливалась в глубокий сон. Иногда ей снилось, что она в Чел стоне, идет по саду к отцу. Однако, когда она приближалась, отец уходил, срывал румяные яблоки и шел дальше. Она звала его, отец оборачивался и махал ей рукой, но не останавливался, не ждал ее. Этот Фрэнки Доббс просто срывал ярко-красные яблоки, клал в корзинку и шел по высокой траве позднего лета. Нес он такую тяжесть, что со дна корзинки стекал ярко-красный сок, оставляя след, по которому нужно идти. Она пыталась бежать быстрей, но ее длинное тяжелое шерстяное платье, впитавшее красный сок, липло к ногам, к траве, и когда расстояние между нею и отцом увеличивалось, Мейси кричала ему: «Папа, папа, папа!»

– Черт возьми, что это с тобой?

Айрис села в постели и посмотрела на Мейси, которая, внезапно проснувшись, лежала на спине, обратив лицо к главному шесту палатки. Ее синие глаза провожали взглядом дождевые капли, просочившиеся через парусину и скатывающиеся к земле.

– С тобой все в порядке?

– Да. Да, спасибо. Дурной сон. Это был дурной сон.

– Вставать еще рано. Бррр! Почему здесь не теплеет? Уже третья неделя мая, а я мерзну!

Мейси не ответила, но натянула одеяло до подбородка.

– У нас есть еще полчаса. Потом встанем, пойдем и выпьем по кружке крепкого чая, – сказала Айрис, делая попытку вернуть покой глубокого сна.

– Дамы, похоже, к нам прибудет подкрепление.

Один из офицеров медицинской службы подсел к Мейси и Айрис, готовый поболтать, пока будет хлебать обжигающий чай и заедать толстым ломтем хлеба.

– Господи, как нам оно нужно! Здесь всегда не хватает врачей, тем более медсестер, – сказала Айрис, взяв свою кружку и сев рядом с Мейси.

– Что произошло? – спросила девушка.

– Думаю, они прибывают из госпиталя севернее по линии фронта. К нам ежедневно поступает столько раненых, что кто-то сидящий за письменным столом наконец об этом узнал. Нескольких врачей переводят. Прежде всего сюда.

Девушки переглянулись. Мейси только накануне отправила письмо Саймону. Он ничего не писал ей о переводе. Возможно ли, что он один из врачей, отправленных на эвакуационную станцию?

– Знаете, им может не понравиться здесь, потому что снаряды в последнее время падают несколько ближе, – добавил офицер.

– Я думала, красный крест означает, что артобстрел нам не грозит, – сказала Айрис, обхватив обеими руками кружку.

– Да, должны быть в безопасности. Красные кресты обозначают нейтральную территорию.

– Когда они приедут… из госпиталя? – спросила Мейси, едва скрывая волнение, смешанное с трепетом.

– Говорят, в конце недели.

Под вечер начал появляться новый медперсонал. Мейси, делая обход палаты, где лежали люди в разных стадиях исцеления, ожидающие отправки в военный госпиталь, увидела очень знакомый силуэт на другой стороне парусинового клапана, разделяющего палату с лекарственным отделом. Там медсестры готовили перевязочные средства, отмеряли порошки, делали записи и недолго плакали, когда умирал очередной пациент.

Он здесь. Они теперь вместе.

Не спеша, продолжая осматривать пациентов, Мейси шла к Саймону, пытаясь сдержать сердцебиение. Перед тем как откинуть клапан, она сделала глубокий вдох, зажмурилась и вошла в лекарственный отдел.

Саймон просматривал стопку регистрационных карт и знакомился с запасом лекарств и перевязочных материалов. Когда Мейси вошла, он поднял взгляд. И оба замерли.

Саймон нарушил молчание и взял ее за руки.

– Почему ты не сообщил в письме? – прошептала Мейси, озираясь в страхе, что кто-то может их увидеть.

– Я не знал, что меня отправят. Не знал до вчерашнего дня. – Саймон улыбнулся. – Но теперь мы вместе. Мейси, я просто не верю своему счастью.

Она крепче сжала его руки.

– Я очень рада. Очень рада, что ты здесь. И в безопасности.

– Счастливый знак, правда? То, что мы оба здесь.

Мейси услышала, что ее издали зовет раненый солдат:

– Сестра. Сюда. Быстрее.

Саймон на секунду задержал ее руки, перед тем как она поспешила к пациенту.

– Я люблю тебя, Мейси, – сказал он и поднес ее руки к губам.

Она кивнула, улыбнулась и побежала к раненому.

Работать бок о бок оказалось легче, чем они оба думали. В течение трех дней в госпиталь везли раненых, и Мейси время от времени видела другую сторону того Саймона, которого любила, того Саймона, что похитил ее сердце, когда она танцевала в синем платье. Он был блестящим врачом.

Даже в самое напряженное время Саймон Линч работал не только для того, чтобы спасти солдату жизнь, но и чтобы эта жизнь, когда тот вернется домой, была сносной. Во время операций Мейси стояла рядом, готовая подать ему нужные инструменты еще до того, как он попросит. Вправляя сломанные кости и накладывая швы на жуткие рваные раны, Саймон использовал все крупицы знания, накопленного в больницах Англии и в полевых госпиталях.

– Так, давайте следующего, – сказал Саймон. Одного пациента убрали со стола и принесли другого.

– Что ждет нас в очереди?

– Сэр, у нас около дюжины ног, четыре очень тяжелых головы, три груди, три руки и пять ступней – и это только до угла. Санитарные машины все время подъезжают, сэр.

– Постарайтесь, чтобы сюда доставили тех, кто способен выдержать перевозку, как можно быстрее. Нам нужно место, а им нужно быть в базовом госпитале.

– Слушаюсь, сэр.

Санитары поспешили за очередным солдатом, а Саймон посмотрел на раненого, судьба которого теперь зависела от его знаний и мастерства. Это был молодой человек с волосами цвета пшеницы, залитой солнцем. Шрапнель разворотила ему ноги. Раненый пристально следил за каждым движением врача.

– Сможете спасти мне ногу, сэр? Не хочется ходить на деревяшке.

– Не волнуйся. Я сделаю все, что смогу. Нельзя допустить, чтобы ты не мог бегать за девушками, так ведь, капрал?

Саймон улыбнулся ему, несмотря на то что был совершенно изнурен.

Потом Саймон начал извлекать шрапнелины, а Мейси очищала кровоточащие раны, чтобы ему были ясно видны повреждения. Чтобы поддержать дух солдата – этот человек полностью сознавал, что происходит, – Мейси на секунду поднимала взгляд от работы и улыбалась ему. Саймон рассек кожу и свел вместе разорванные плоть, мышцы и кости, и солдат успокоился. Хотя он не мог видеть улыбки Мейси, потому что белая льняная маска закрывала ей пол-лица, теплые синие глаза сказали ему то, что он хотел услышать. Что все будет хорошо.

– Порядок. Тебе предстоит путь на родину, молодой человек. Я сделал для тебя все, что мог, и, Бог свидетель, ты сделал все, что мог, для родины. Чем скорее вернешься домой, тем скорее поставят тебя на ноги. Не волнуйся, капрал, нога осталась.

– Спасибо, капитан, сэр. Спасибо, сестра. Никогда, никогда вас не забуду.

Солдат, борясь с действием морфия, пристально посмотрел на Саймона и Мейси, чтобы запомнить их лица. Ранение, обеспечивающее отправку на родину, – и у него не отняли ногу. Ему повезло.

– Этот готов для перевозки. Мы готовы для следующего.

Саймон позвал санитаров, и капрала Уильяма Била понесли к санитарной машине для перевозки в базовый госпиталь, находившийся ближе к порту. Уильям Бил будет дома через два дня.

– Жаль мне тех, кого отправили, – сказала Мейси.

Они с Саймоном гуляли между палатками, готовые быстро разойтись, если их увидят вместе. Издали доносились одиночные орудийные выстрелы.

– Мне тоже. Хотя душа у меня болит за тех, у кого жуткие, бросающиеся в глаза раны лица или конечностей. И за тех, чьи раны невозможно увидеть.

– В Лондонском госпитале женщины не раз плакали от облегчения при смерти мужа или сына. У них были такие раны, смириться с которыми родные не могли, – раны, от которых люди на улице в ужасе отворачивались.

Она придвинулась поближе к Саймону, и тот взял ее за руку.

– Война скоро окончится. Должна окончиться, Мейси. Она не может продолжаться без конца. Иногда мне кажется, что я работаю на бойне. Одно окровавленное тело за другим.

Саймон остановился, привлек Мейси к себе и поцеловал.

– Моя Мейси в синем шелковом платье. Я все еще жду ответа.

Мейси отодвинулась и посмотрела ему в глаза.

– Саймон, я сказала – спроси меня снова, когда окончится война. Когда я смогу видеть будущее.

– В том-то и беда, – сказал Саймон, поддразнивая ее. – Иногда мне кажется, что ты можешь видеть будущее, и от этого у меня мороз по коже!

Он снова привлек ее к себе.

– Я вот что скажу, Мейси. Обещаю, что больше не буду тебя спрашивать, пока не кончится война. Мы будем гулять по южному Даунсу, и тогда ты сможешь дать мне ответ. Что на это скажешь?

Мейси улыбнулась и посмотрела ему в глаза, ясные в лунном свете. «Саймон, Саймон, любовь моя, – подумала она, – как я боюсь этого вопроса».

– Да. Да, Саймон. Спроси меня снова в южном Даунсе. Когда окончится война.

Саймон запрокинул голову и засмеялся, не заботясь о том, что его могут услышать.

– Господи…

Губы Саймона дрогнули при взгляде на рану в груди солдата, и он произнес молитву небесам. Мейси тут же принялась очищать пробитое шрапнелью отверстие, а Саймон стал останавливать кровотечение. Повсюду были медсестры, врачи, анестезиологи, санитары, носильщики – все метались, бегали, трудились для спасения жизней.

Мейси утерла пот со лба Саймона и продолжила обрабатывать раны. Саймон осматривал размер повреждения. Огонь в лампах затрепетал, палатка задрожала.

– Господи, я здесь еле вижу.

Внезапно показалось, что поле боя придвинулось к госпиталю. Когда они продолжили спасать жизни солдат, которых привозили десятками, палатка снова содрогнулась от разрыва снаряда поблизости.

– Что это, черт возьми…

– Сэр, сэр, кажется, мы попали под огонь, – крикнул санитар Саймону.

Операционная палатка становилась частью поля боя. Мейси сглотнула кислую жидкость, поднявшуюся из желудка в рот, взглянула на Саймона и, чтобы подавить страх, улыбнулась ему. Он в ответ широко улыбнулся ей и снова повернулся к пациенту. Останавливаться было нельзя.

– Ну что ж! Давай двигаться дальше!

«Давай двигаться дальше!»

Это были последние слова, которые она услышала от Саймона.

«Давай двигаться дальше…»