Текст книги "Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии."

Автор книги: Жак Рубо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Глава 10
Инспектор Шералокидзуки Холамесидзу

Мы оставили инспектора Блоньяра в церкви Святой Гудулы, перед трупом Бальбастра, собаки отца Синуля. Его пронизывающий, словно лазер, взгляд был устремлен на мадам Эсеб. За это время у нас с вами много чего произошло, а инспектор едва успел сказать отцу Синулю «до свидания». Они с отцом Синулем были старыми знакомыми; впервые они встретились, когда инспектор расследовал ужасное дело Грозы Москательщиков, затем во время его работы над не менее ужасающим делом Скандалиста в Химчистке. В свободное время инспектор заходит к Синулю подискутировать; он приводит с собой Арапеда, который допекает Синуля своим скептицизмом. Синуль и мадам Блоньяр соперничают в искусстве приготовления тушеного мяса и петушка в вине. Но сегодня, увы, не время для угощения и для беседы.

Отец Синуль, конечно, друг инспектора, и однако, сколь это ни покажется жутким и невероятным, не является ли он подозреваемым? Да, его боль непритворна, но что стало причиной этой боли – скорбь или раскаяние? Бывало ведь, что хозяин убивал собаку (бывало и наоборот, но гораздо реже). Блоньяр не имеет права выбросить из головы эти мысли, хотя ему крайне неприятно. Он жмет руку Синулю и оборачивается к мадам Эсеб. Но ему не дают прислушаться к внутреннему голосу. Его вызывают к телефону. Воспользуемся этим, чтобы вновь включиться в повествование; мы практически ничего не упустили.

Кто звонил Блоньяру? Это опять был Жубер, его Шеф. Он не церемонился.

«Блоньяр, это деликатнейшее дело! Я знаю, что убийства собак – не в вашей компетенции (хотя они были знакомы тридцать лет, Жубер обращался к нему на „вы“), но я пользуюсь тем, что Булед Огг (инспектор из Отдела собак) по уши увяз в деле „Октопупса“ (банда престарелых анархистов грабила супермаркеты: они брали только собачьи деликатесы – консервы „Октопупс“, а затем бесплатно раздавали их неимущим старикам Города), и поручаю дело вам. Мне опять звонил монсиньор Фюстиже; министерство внутренних дел и архиепископство считают, что вам необходим помощник. Я не могу отказаться. Это польдевский инспектор в чине суперсуперинтенданта, как мне сказали, лучшая ищейка местной полиции. Зовут его… э-э… черт возьми, это не та бумага, это счет от прачки, вот бестолочь! Это я не вам, Блоньяр, а моей секретарше… ну наконец, его зовут Шералокидзуки Холамесидзу или как-то в этом роде; ладно, мне пора, желаю удачи!»

И в эту самую минуту появился польдевский инспектор, сопровождаемый Арапедом.

– Меня зовут Шуреликадзику Халимисудзо, – сказал он. – Здравствуйте, инспектор Блоньяр, как я предполагаю? считаю? уверен?

Польщен я крайне, в высшей степени, большая честь, очень-очень большая

Всемирно прославленные, и Блоньяр, самые-самые инспекторы, работать с Арапедом

Для всех пример Польдевия чтит как пример у нас в стране вы примерные

искусства дедукции дедуктивное расследование возвели в искусство

поставить вам на службу мои скромные но с лучшими чувствами всем чем могу познания буду стараться

Считаю? Здравствуйте Предполагаю? инспектор? уверен? Блоньяр

в высшей степени польщен крайняя честь

Арапед очень-очень инспекторы самые-самые и Блоньяр прославленные работать с

Польдевия чтит как У нас пример для всех в стране

До уровня дедуктивное расследование искусство возвели

Всем чем могу мои скромные буду стараться вам на: службу

… … … …

… … … …

…

…

Я уверен Польщен Блоньяр Пример Искусство децукции Мои скромные Всем чем могу

(уменьшение количества точек указывает на ослабление внимания Блоньяра во время приветственной речи польдевского инспектора).

Наступила пауза.

_________

Блоньяр повернулся к Арапеду.

– Что он говорит?

– Он говорит по-французски, – деликатно заметил Арапед.

– А, – сказал Блоньяр, не слишком этим успокоенный, – ну так переведи.

– Если убрать все формулы вежливости и излияния чувств, получится, грубо говоря, следующее: назвав себя, инспектор предположил, что обращается к вам. Он добавил, что очень рад поработать с нами, поскольку в его стране мы пользуемся неплохой репутацией (чуть лучше средней, если я правильно понял расстановку ударений), и что он постарается оказать нам помощь в случае, если наше расследование не нанесет ущерба интересам Польдевии, – сказал Арапед, знавший польдевский язык.

– А, – сказал Блоньяр, – они что, всегда так выражаются?

– Нет, – ответил Арапед, – инспектор специально подготовил французский вариант приветствия, имея в виду, что иностранцы медленно соображают (в Польдевии, конечно), а их речь, как правило, не отличается богатством мысли.

– А, – сказал Блоньяр, испытывавший неудержимую тягу к моносиллабизму (который, вопреки распространенному мнению, не всегда сочетается с монотеизмом), – значит, это надолго.

Он не ошибся. Инспектор Шер. Хол. (в дальнейшем мы для краткости будем называть его Шер. Хол.; таким образом, в тексте романа, кроме специально оговоренных случаев, аббревиатура Шер. Хол. будет обозначать польдевского инспектора), инспектор Шер. Хол. сообщил Блоньяру и Арапеду следующее (наш Издатель на стадии корректуры умудрился выбросить диалог инспекторов, занимавший сорок семь страниц и содержавший все необходимые нюансы, и заменил его кратким пересказом, за который Автор не несет никакой ответственности).

В Польдевии имеется шесть князей. Правящий князь – это князь Горманской, приятная личность, по крайней мере в том, что относится к данному делу, но есть еще пять князей, что в сумме составляет шесть. Один из этих пяти не-правящих князей хочет стать Правящим; он считает себя вправе притязать на это. Его зовут Кманороигс. Князь Горманской по личным и романтическим причинам на несколько месяцев выехал из страны. Князь Кманороигс хотел бы, чтоб он не вернулся и можно было бы занять его место. Князья поразительно схожи наружностью; это два Красивых Молодых Человека, которых практически невозможно отличить друг от друга; оба они обладают выдающимися способностями к переодеванию и маскировке. Как их распознать? Только одним способом: по фабричной марке на левой ягодице. На обеих марках изображена спираль, напоминающая раковину улитки (улитка – священное животное Польдевии); однако между ними есть едва уловимое различие. Внутри спирали вытатуированы точки, сгруппированные по шесть, но у каждого князя – по-своему.

План Кманороигса прост. Убив Бальбастра (это, бесспорно, его рук дело), подставить князя Горманского, добиться его ареста, а самому вернуться в Польдевию и стать Правящим Князем. И последнее: князья исповедуют разные религии. Князь Кманороигс – компьютеропоклонник. Он выдающийся программист.

Глава 11
Размышления о браке

К утру, когда стало известно об убийстве, дела вовсе не наладились, а наоборот, усложнились.

Последняя фраза четвертой главы повторяется для того, чтобы облегчить нам возвращение к Гортензии после долгих странствий, когда мы переносились:

– из «Гудула-бара» в квартиру Лори и Карлотты, вслед за Автором.

– из четвертого подъезда дома 53 по улице Вольных Граждан в скрытый от посторонних глаз сарайчик позади Польдевской капеллы.

– из сарайчика в Святую Гудулу, чтобы познакомиться с инспектором Шер. Хол.

И вот мы снова в «Гудула-баре», собственности мадам Ивонн, где недавно появился новый официант, Красивый Молодой Человек. Мы остаемся в рамках места действия, указанного на плане, который продается вместе с книгой (см. рис. 2 гл. 21).

Мы в «Гудула-баре», Лори пьет вторую чашку кофе и закуривает сигарету «джек-плиз». Гортензия ест тартинку, щедро намазанную маслом: с недавних пор мадам Ивонн находит, что Гортензия худовата-бледновата. Затем вытирает губы салфеткой: это очень воспитанная молодая женщина.

– Ты права, – говорит она, – он ревнует. Другого объяснения быть не может. Что мне делать?

– Ревность поддается лечению, – отвечает Лори. – Но у меня нет времени на разговоры, и вообще я еще не проснулась.

Утром она чуть не упала с постели от звонка отца Синуля, и день начался не так, как обычно, а в обратном порядке: она вышла из дому, не успев проснуться, выпить чаю и принять душ, и теперь вот выпила кофе натощак, без чая. Все сбилось в кучу. Она посмотрела в окно, увидела часы на колокольне Святой Гудулы и ужаснулась: «Как, уже десять? Не может быть! Я опоздала!» У нее была назначена встреча в сквере с Джимом Уэддерберном, человеком пунктуальным и любившим рано вставать. К счастью, он не перевел часы на местное время, а по Гринвичу было еще только девять.

– Ну, пока, – сказала Лори, – я тебе вечером позвоню.

И она ушла.

Лори и Гортензия встретились в магазине; Лори покупала некий предмет туалета, весьма облегченный и мандаринового цвета (много воды утекло с тех пор, подумала она, вспомнив, как они впервые обменялись улыбками), а Гортензия покупала точно такой же предмет, только небесно-голубого цвета. Они улыбнулись друг другу, вместе вышли из магазина, вместе свернули за угол, вместе зашли выпить кофе, потом решили встретиться снова, потом нашли, что по очень многим вопросам их мнения полностью совпадают; Лори посоветовала Гортензии посмотреть несколько хороших фильмов, Гортензия дала Лори почитать несколько книг, а Лори, в свою очередь, тоже дала ей книги. Гортензия повела Лори на лекцию Агамбена, который рассказывал о седьмом письме Платона с такой проницательностью и такой убежденностью, что на минуту им даже показалось, будто они что-то поняли, и это доставило им огромное удовольствие; затем они заговорили на менее отвлеченные темы и выпили пива во второй штаб-квартире Лори (помимо ближней штаб-квартиры – «Гудула-бара», где она пила утренний кофе, у нее была еще главная штаб-квартира, ближе к центру города, где она пила послеобеденное пиво, – кафе «Императорская развилка»). Гортензия пригласила Лори поужинать, но ее муж испортил им вечер. Тогда Гортензию пригласили на ужин в третий подъезд дома 53. Кроме хозяек, там были еще Арманс и ее приятель Пиб, который денно и нощно трудился над усовершенствованием компьютерных игр шестого поколения; они пили смородиновку, ели кальмаров в пряном соусе с сыром и огурцами. Гортензия была на седьмом небе. Но когда она спустилась оттуда, то, что было внизу, показалось ей еще безотраднее, чем раньше. Она погляделась в зеркало своей жизни, и собственное отражение ей не понравилось.

_________

Лори ушла, а Гортензия застряла на половине тартинки. Не поймите меня буквально: я вовсе не хочу сказать, будто она шла по тартинке и вдруг встала как вкопанная, нет, она просто приостановила процесс поглощения хлеба с маслом и сидела в задумчивости с недоеденной тартинкой в руке.

Она не смогла бы толком объяснить, почему вдруг с нежностью и сожалением вспомнила благословенные времена, когда она просыпалась одна в большой квартире, которая еще принадлежала ей и только ей. Это было после ухода ее любовника Моргана (его настоящее имя было князь Горманской, вы имеете право это знать). Это было до того, как Морган, кажется, разочаровал и обманул ее; да, верно, он разочаровал и обманул ее; он был взломщиком – но его сделали таким не пренебрежение к морали и не материальные затруднения, а природная склонность, обусловленная в генетическом и культурном плане его происхождением. Он родился в далекой стране, где все не такое, как у нас, другая история, другая география, верно, верно, по эту сторону Пиренеев, нет, по ту, а может, это вообще Альпы…

(как вы понимаете, мы вступили в особое пространство романа, называемое «внутренним монологом». Мы как бы уменьшились до микроскопических размеров, сделались невещественными и неощутимыми и в таком виде проникли в левое ухо Гортензии, маленькую мочку которого так приятно покусывать во время любовных забав, и теперь мы путешествуем по ее мозговым извилинам (совершенно очаровательным, как и все у Гортензии; боюсь, от цензурных ножниц господ Правонезнайского и Квипрокво могут пострадать не только детали ее внешности, но также ее мозг и ее мысли). Мы подбираем обрывки мыслей, обуревающих ее в то время, когда она сидит в задумчивости с недоеденной тартинкой в руке, опираясь локтями на столик кафе, пока еще прохладным утром жаркого весеннего дня. Мы подбираем ее мысли и воспроизводим их в стиле «внятного внутреннего монолога», то есть не пытаемся передать несвязности, неточности и отступления от темы в размышлениях Гортензии. Конец пояснения).

Моргана, думалось ей, нельзя назвать просто взломщиком, а каким чудесным любовником он был (ее охватило сладостное тепло воспоминаний), правда, с его стороны нехорошо было красть у нее, да еще ничем не рискуя, пользуясь ее абсолютным, неограниченным доверием и непростительной наивностью, а главное нехорошо, некрасиво было красть у нее туфли правильно она сделала что не простила его и разлюбила когда узнала правду но так или иначе теперь поздно об этом жалеть, она никогда больше его не увидит никогда какое страшное слово она влипла в этот брак а как иначе это назвать именно влипла вот значит какой он брак? вот почему о нем так мало говорится а она попалась в эту ловушку какая тоска муж ревнует да еще без всяких к тому оснований что же мне теперь делать с моей жизнью пропала жизнь, подумала Гортензия и на глаза ей навернулись слезы (обратите внимание, как убывает пунктуация при внутреннем монологе) надо что-то делать надо с кем-то поговорить у нее есть только Лори но Лори утром занята и вообще от Лори можно чего-то добиться не раньше пяти часов вечера надо еще чтобы она поняла в чем дело хотя зачем морочить голову подруге к подругам не пристают со всякой ерундой типа любви брака и пропащей жизни но с другой стороны она должна выговориться она не может больше держать это в себе поворот судьбы сожаления пропащая жизнь сплошные строгости это правда он не должен был уводить у нее туфли и платья ее платья и драгоценности тоже а потом продавать о Морган ты не должен был о Морган ты меня покинул и предал и вот что теперь со мной сталось я замужем за ревнивцем!.. Ее мысли стали двигаться по кругу, от чего у нас самих, исследователей очаровательного тумана, царящего в мозгах Гортензии, начинается головокружение друг мой Читатель скажите мне если мысли Гортензии движутся по кругу значит ли это что след от них будет непременно представлять собою окружность быть может он окажется эллипсом или винтовой линией быть может быть может даже какой-нибудь более сложной кривой всякое может быть извините это у меня теперь начался внутренний монолог в то время как я нахожусь внутри очаровательного мозга Гортензии но вам вовсе незачем заглядывать в мой совсем не очаровательный…

Слезы уже текли ручьем из прекрасных серых глаз Гортензии, они падали на тартинку и в остывшее молоко.

– Ну-ну, Гортензия, – сказала мадам Ивонн, – стоит ли плакать из-за такого пустяка, вы еще увидитесь с вашим возлюбленным.

Гортензия высморкалась в бумажный носовой платок, вытерла прекрасные серые глаза, полные слез, поблагодарила мадам Ивонн и ушла. Она поняла, что ей надо сделать: поговорить с отцом Синулем.

Глава 12
Подготовка к введению в биэранализ

И вот Гортензия вышла за порог «Гудула-бара», утирая слезы, которые все текли и текли, как бывает, когда тоскуешь о невозвратном прошлом; а солнце било ей в глаза. Вначале неуверенно, затем со все возрастающей решимостью она направилась к скверу, хотя только что намеревалась пойти к Синулю. Взглянув на план (рис. 2 гл. 21), мы сразу поймем, что тут налицо противоречие: чтобы попасть к Синулю, надо воспользоваться улицей Закавычек, а для этого, выйдя из «Гудула-бара», свернуть направо, на улицу Отцов-Скоромников. Но Гортензия поступила не так!

Если бы она поступила так, мы попали бы в другой роман, совсем непохожий на тот, что вы сейчас читаете и переживаете. Потому что в романах, как и в жизни, постоянно оказываешься на распутье, и приходится, увы, делать выбор. Иногда не можешь решиться сразу, открываешь скобки и забираешься внутрь, но это весьма небезопасно. Ты знаешь, когда ты вошел в эти скобки, но не знаешь, когда выйдешь оттуда. А может случиться и так, что ты вообще забудешь вернуться: там тебя встретит дремучий лес других возможных приключений и будет манить своими тайнами. Несколько шагов вперед – и опять колеблешься: перед тобой новая дорога и новое распутье. Почему бы не открыть еще одни скобки, скобки в скобках, и так далее? А вернуться назад по этой дороге нельзя.

Мне очень хотелось бы исследовать некоторые из этих параллельных воображаемых миров, и я предложил издателю, несмотря на колоссальную нагрузку, которой бы это для меня обернулось, сотворить целый лес расходящихся и сходящихся, как тропинки, версий, с картой пространственно-временных маршрутов, подробный путеводитель для туристов по вымышленному миру. Вместо того чтобы глупейшим образом печатать одинаковую для всех книгу, нашему читателю, в старых добрых традициях X века (в сущности, это было недавно), когда книги заказывали переписчикам, вручили бы персональный экземпляр. Эта книга не стояла бы на полках. Или же умный книготорговец предлагал бы два варианта: либо покупайте обычный экземпляр, как у всех (конечно, превосходного качества, как и вся продукция данного Автора, пояснил бы он), либо заказывайте персональный, выбранный по «меню» возможных развилок сюжета. Этот экземпляр еще не был бы напечатан. Книготорговец задал бы своему компьютеру параметры той версии романа, которую выбрал клиент, и вскоре книга была бы готова. Отец Синуль заверил меня, что такое возможно уже сейчас, но большие магазины против, поскольку им надо побыстрее распродать огромные залежи компакт-дисков. (Не совсем понимаю, где тут связь, но у отца Синуля есть знакомства в мире книжной торговли, и он утверждает, что все именно так.)

Представляете, как было бы замечательно: Читатель получал бы единственный в своем роде экземпляр, непохожий ни на какой другой; кроме того, сделав выбор, он стал бы участником творческого процесса. Какие перспективы открылись бы для творчества (и для участия в нем). Книгу, которую прочел бы такой читатель, не смог бы прочесть никто другой, даже ее Автор.

Это разнообразие вариантов отвечало бы разнообразию читателей; я полагаю, что читатели разнообразны (если вы купите два экземпляра книги в разное время, они будут различными, компьютер зафиксирует время заказа, и это отразится на книге, предназначенной уже Другому Читателю), но вместе с тем читатели не были бы совершенно обособлены друг от друга, ведь в различных версиях было бы много совпадений (все они были бы написаны мной); они пересекались бы, переплетались, смешивались воедино, либо противоречили друг другу, но не терялись в бесконечной дали, как замкнутые, безнадежно чуждые миры. Конечно, объем работы для меня многократно, быть может, стократно, вырос бы, но это не имело значения: я готов был принести себя в жертву ради усовершенствования романа как жанра. Вы не поверите, но мой Издатель не пожелал слушать об этом долее тридцати семи секунд. Поэтому вы никогда не узнаете, что произошло бы, если бы Гортензия, вместо того чтобы повернуть к скверу, направилась бы прямо к отцу Синулю (впрочем, узнав это, вы не узнали бы того, что узнаете сейчас, того, что произойдет с Гортензией в этом романе, в единственном его варианте, который был написан; проблема непростая, но сейчас мне некогда ею заняться).

_________

Проходя через сквер, Гортензия увидела Лори, оживленно беседующую со своим другом и компаньоном Джимом Уэддерберном; она увидела Джима, и мы тоже увидели его, поскольку идем следом за Гортензией. Прошу отметить это обстоятельство. Не останавливаясь, она махнула им рукой, вышла на улицу аббата Миня, стараясь пройти как можно дальше от лавки Эсеба и самого Эсеба с его любознательно-сверлящим взглядом, затем свернула налево, на улицу Вольных Граждан и вошла в булочную Груашана.

Но зачем? А затем, что она так и не доела тартинку с маслом, которое из несоленого стало соленым от пролитых ею слез. И ей хотелось есть. Мадам Груашан, величественная и пышная, восседала за кассой. Она цвела красотой, напоминая одновременно эклер и ватрушку, и ожидала появления на свет очередного маленького Груашана (кажется, одиннадцатого). Она взглянула на Гортензию ласково и с беспокойством: молодая женщина показалась ей какой-то бледной и вялой. Гортензия, прежде работавшая в булочной, находилась под кулинарным покровительством мадам Груашан, которая регулярно вручала ей пакетик пирожных для улучшения аппетита. В магазине почти никого не было; один лишь продавец, новый помощник мадам Груашан, выкладывал на поднос трубочки с кремом и напевал модную песенку:

 
Кекс миндальный
В массиве Центральном
Бывает как мед золотистым.
Однако в Венеции
Различные специи
Придают ему цвет аметиста.
 

(Музыка Вольфганга Амадея Моцарта, KV 331,

часть первая, рондо; слова Автора).

Целуя мадам Груашан, Гортензия искоса взглянула на него. Это был Красивый Молодой Человек, даже очень Красивый Молодой Человек. Она подумала, что в квартале сразу появилось много Красивых Молодых Людей (не считая просто привлекательных). С тех пор как она вышла замуж, ей казалось, что Красивые Молодые Люди все куда-то исчезли, и вот они обнаружились опять. Их даже можно было увидеть по телевизору. Когда она последний раз была у Лори, Карлотта показала ей кусочек рекламного ролика, который записался перед концертом «Дью-Поун Дью-Вэл». Она снова увидела (а мы видим в ее глазах – обратите на это внимание, пожалуйста) берег моря, пляж и Красивого Молодого Человека. Собираясь войти в воду, он медленно снял джинсы и остался в узеньких плавках и во всем своем великолепии. Девушки, загоравшие на желтом рекламном песке у синего рекламного моря, приподнялись на локте, чтобы рассмотреть его, как сделала бы на их месте и сама Гортензия. Он медленно обернулся, но конец рекламы с маркой джинсов был вырезан: очевидно, Карлотта боялась упустить секунду из выступления обожаемых «Дью-Поун Дью-Вэл». Гортензия вспомнила эту рекламу, и ее охватило смятение. Ей стало холодно, ей стало жарко, она ощутила трепет в сокровенной глубине своего существа, чего не бывало уже очень давно. И снова она подумала: о Морган о Морган зачем ты оставил меня?

Отец Синуль сидел в саду у столика, заваленного телеграммами соболезнования. Он вопросительно взглянул на Гортензию.

– Я пришла на сеанс, – сказала она.