Текст книги "Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии."

Автор книги: Жак Рубо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава 8
Польдевская капелла

В рассказе Мотелло о его жизни было много несообразностей, в его поведении – много странностей. Я отмечу здесь три факта.

Прежде всего, было довольно-таки странно, что он явился к Лори и Карлотте уже на следующий день после того, как они, надеясь на возвращение Лиилиии, решили временно взять кота. Они еще никому не успели сказать об этом. Приход Мотелло они восприняли как чистое совпадение. Но я в этом сомневался. Совпадение – злейший враг романиста. Ведь абсолютная власть над событиями – единственное наше достояние (но события не должны выходить за рамки Воображаемого Возможного Мира, в этом вся трудность, вся красота, и даже весь героизм нашего ремесла; нам нужна хотя бы эта власть, пусть она только бумажная, ведь Реальный Мир не очень-то ласков с нами, как будет показано в следующей главе). А потому события должны развиваться согласно плану и иметь логическое объяснение; объяснять появление Мотелло только тем, что он случайно проходил мимо, когда двум донельзя рыжим дамам понадобился кот, – это никуда не годится!

Далее: Мотелло отрекомендовался как черный кот, и чернота его шерсти действительно была неоспорима. Но вот однажды, в холодный зимний день, когда я сидел на диване в большой комнате и ждал начала урока – точнее, ждал, пока у Карлотты закончится буйный приступ ликования, выражавшийся в бесконечных сальто-мортале: накануне ей удалось достать редкий постер, на котором «Дью-Поун Дью-Вэл» были изображены в виде инопланетян, – произошло нечто исключительное: Мотелло, возможно, напуганный этими сальто-мортале или укрощенный холодной погодой, вдруг забрался ко мне на колени. Он замурлыкал. Почесывая ему пузо, я, к своему удивлению, заметил, что у корней его шерсть не антрацитовая, а серо-черная, слегка отливающая синевой. Мотелло бросил на меня настороженный взгляд, тут же загладив его мурлыканьем, живо соскочил с моих колен и не забирался на них, по крайней мере, недели три; когда он наконец опять это сделал, его шерстинки были черны от начала до конца, если можно так выразиться.

И последнее, самое важное: однажды Карлотта вернулась из лицея на час раньше (сумев убедить учителя истории, что у него отстали часы: она потом два месяца хохотала над этой проделкой) и не обнаружила в квартире Мотелло. Она звала его, заглядывала во все углы. Ей уже представилось, будто он выпал из окна, сломал лапу, уполз в кусты и не может позвать на помощь. Она позвонила в кафе «Императорская развилка», где Лори, как обычно, пила послеобеденную кружку «гиннеса»: Лори сказала, что не выпускала Мотелло, и он должен быть дома.

Через пятьдесят минут, после безуспешных поисков по всему кварталу, Лори и Карлотта пришли домой и увидели Мотелло на кухне. Когда его спросили, где он был, он стал уверять, будто заснул в шкафу над мусорным ведром – а ведь Карлотта точно помнила, что заглядывала туда. Эта загадка так и не прояснилась, но я заметил (хотя никому не сказал о этом), что он появился как раз в то время, когда Карлотта обычно возвращалась из лицея.

Предоставляю вам самим сделать выводы из этих трех фактов.

Так или иначе, одно обстоятельство казалось мне неопровержимым: Мотелло вовсе не был годовалым, но удивительно смышленым котом-подростком, за которого себя выдавал.

_________

Примерно в то же время, когда Мотелло пришел к Лори и Карлотте, возможно, чуть раньше, а возможно, чуть позже – для нашей истории это не имеет значения – в пустовавшую квартиру на четвертом этаже слева в третьем подъезде дома 53 въехал новый жилец. Я это знаю, потому что я Автор и знаю все, а вы это знаете, потому что я вам об этом говорю.

Я не могу сделать вас прямым свидетелем этой сцены: тогда нам с вами пришлось бы совершить сколь неуклюжие, столь и бесполезные кульбиты во времени и в пространстве. Не забывайте, что мы уже, с одной стороны, сидим в «Гудула-баре», почти рядом с Лори и Гортензией, а с другой стороны, присутствуем на уроке геометрии. Хватит с нас и этого. Так что придется вам поверить мне на слово.

Упомянутая квартира оставалась пустой очень долго, с того дня, который последовал за воскресным торжеством у Польдевской капеллы и переименованием отрезка улицы Закавычек в улицу аббата Миня. В тот памятный день, день исчезновения Александра Владимировича, оставившего мадам Эсеб скорбной и безутешной (хоть и не вдовой: ведь ее муж Эсеб был в добром здравии), большой фургон полностью вывез из квартиры неизвестно какое количество мебели и других содержавшихся там вещей: неизвестно какое, потому что контейнеры были наглухо закрыты, и полностью, потому что я вам это говорю. И вот в квартире появился новый жилец. Большой фургон полностью доставил неизвестно какое количество мебели и других вещей в наглухо закрытых контейнерах. Новый (?) владелец (или съемщик?) квартиры дал на чай кряжистым, мускулистым грузчикам, а перед этим побеседовал с ними, чтобы вдохновить на добросовестный труд: «Сегодня хорошая погода, – говорил грузчикам новый жилец квартиры на четвертом этаже слева в третьем подъезде, – но в воздухе чувствуется прохлада». А грузчики хором отвечали: «Дождик-дождик, перестань, мы поедем в Иордань!» (Это были грузчики в старинном духе). А еще, протягивая им монету, – как выяснилось, золотую и польдевской чеканки, – он сказал: «Держите, молодцы, и пейте за мое здоровье», – грузчики поблагодарили его, сказав: «Осушим мы чашу и снова нальем». Это было его единственное появление на публике. Он не вступал в разговоры ни с мадам Батюс, новой консьержкой, ни с мясником Буайо, который жил в этом же доме; его не видели ни в булочной Груашана, ни в «Гудула-баре», ни в москательной лавке Лаламу-Беленов. Он не получал писем, выходил из дому с наступлением темноты и сразу исчезал, словно умел проходить сквозь стены, а возвращался на рассвете. По словам мадам Батюс, раза два или три встречавшейся с ним на площадке первого этажа, это был молодой человек лет двадцати восьми-тридцати двух, недурной наружности, ростом чуть выше среднего, со светло-каштановыми волосами, глазами неопределенного цвета (было темно, и он не дал ей времени вглядеться внимательнее), с длинным, изящным носом и без особых примет. Он был удивительно тихий: ни единого звука не проникало из его квартиры в квартиру Лори, хотя их разделяла лишь тонкая стенка.

Примерно тогда же, когда к Лори явился Мотелло, а в соседнюю квартиру вселился таинственный новый (?) жилец (владелец?), а может быть, чуточку позже или чуточку раньше – для нас это роли не играет – Карлотта и Эжени совершили грандиозное открытие.

Как-то в субботу, после обеда, они играли в сквере в бадминтон, коротая время до передачи «Звездная дорожка», и вдруг от мощного удара Карлотты волан перелетел через ограду, отделяющую сквер от огорода возле Польдевской капеллы. Вокруг никого не было: все уехали за город по случаю хорошей погоды. Поэтому Карлотта смело перелезла через ограду и забралась в польдевский огород, засаженный салатом латук. Было божественно тихо; обитавшие в огороде улитки мирно храпели на свежем воздухе. Карлотта не сразу заметила волан и махнула рукой Эжени, зовя ее на помощь. Между тем волан грациозно приземлился у небольшого сарайчика, сколоченного из неплотно прилегающих друг к другу досок: выступ стены защищал его от посторонних взглядов как со стороны сквера, так и со стороны дома 53, а также с улицы аббата Миня. На цыпочках, чтобы не потревожить царственный сон улиток, Карлотта подошла поближе и… онемела от удивления; из сарайчика раздался звук, похожий на стон, жалобный, недовольный, но полный достоинства, унылый, но мужественный, – впрочем, какими бы ни были психологические нюансы, различимые в этом звуке, природа его не вызывала сомнений: это было ржание. В те времена Карлотта еще переживала страстное увлечение лошадьми. Она знала наизусть все статьи «Лошадиной энциклопедии», выписывала журнал «Всадник», преодолевала препятствия так же легко, как трудности геометрии и была горячо привязана к чистокровному арабо-английско-польдевскому жеребцу по имени Ростанг. Услышать и распознать ржание, даже приглушенное, она могла бы и за шесть километров.

Она сделала знак Эжени, чтобы та подошла как можно тише. Они заглянули в щель между досками и увидели

пони

чудесного, грустного, одинокого, трогательного польдевского пони золотисто-серой масти, с густой рыжей гривой, представителя самой горделивой, самой дикой, самой неукротимой, самой прекрасной породы пони, какая существует на свете. Пони тоже посмотрел на них, нашел, что они милые, и выразил сильнейшее желание познакомиться с ними поближе. Это желание было взаимным. Они досыта накормили его салатом (предварительно извинившись перед улитками, которых пришлось разбудить и перенести на другие растения), поцеловали его в морду, пообещали принести морковки, а когда он попросил редиски, пообещали и это. Они узнали, что его зовут Кирандзой. Все трое еще раз бурно расцеловались. Эжени и Карлотта перелезли через ограду в сквер и отправились к Карлотте на совещание на высшем уровне.

В то время стены комнаты Карлотты были целиком заполнены лошадьми, а группа «Дью-Поун Дью-Вэл» еще пребывала в туманном будущем. Однако с некоторых пор между Карлоттой и Лори, равно как и между Эжени и ее матерью возникли определенные трения. В обоих случаях суть теоретических разногласий между матерью и дочерью была одна и та же: дочь хотела приобрести лошадь, а мать отделывалась от нее дурацкими отговорками типа: «На какие деньги?» либо «Где мы будем ее держать?». Матерям эти аргументы казались вескими и неопровержимыми, дочерям – мелочными и надуманными.

И вот, к удивлению Лори и матери Эжени (которые, правда, не делились друг с другом впечатлениями и тем самым упускали возможность побольше узнать о дочерях), многомесячные, нудные и непрерывные, как китайская пытка, разговоры о покупке лошади разом прекратились и больше не возникали. Лори связывала это с появлением Мотелло. Мать Эжени тоже нашла какое-то объяснение (какое именно, не знаю), и они забыли об этой истории. Вскоре обе матери, одновременно и независимо друг от друга, стали замечать, что сдача с суммы, выданной для похода в магазин, и вообще мелкие деньги таинственным образом испаряются. Это были благоразумные матери, они решили не придираться, подумав, что надо снисходительно отнестись к возросшим потребностям дочек; они прикупили девочкам кое-что из одежды, добавили карманных денег; но мелочь продолжала исчезать, хоть и не так заметно.

Теперь я могу рассказать, какой благородной и важной цели служили эти деньги: на них покупали сласти для пони Кирандзоя, чтобы облегчить ему страдания, вызванные необходимостью скрываться и жить взаперти, как того требовала его высокая, ответственная миссия, характер которой он раскрыть не мог, хотя горел желанием сделать это.

Иногда, в сумерках, они забирались в сад и делали по нему несколько кругов галопом. Однажды Мотелло увидел их и улыбнулся в усы.

Глава 9
Мадам Бовари – это не я
(содержит впервые опубликованную
Переписку Автора с Издателем)

Я автор скромный, но решительный. Когда в четырнадцать лет я задумал создать романическую фреску в тридцати семи толстых томах, где весь опыт, накопленный человечеством (равно как и животными), был бы претворен в немыслимо гениальной прозе, я не потерял голову,

о нет,

(я помню все так ясно, словно это случилось вчера, даже еще лучше. Впрочем, наши воспоминания – это всегда вчера или, хуже того, это сегодня, которое только что ушло от нас: дело было в среду, и, по моей тогдашней привычке, я сидел на холме, в тени древес густой. И развивалися передо мной разнообразные вечерние картины. Здесь пенилась река, долины красота, и т. д., там дремлющая зыбь…)

в общем, я не потерял голову, я стал ждать. Я прекрасно понимал, что не знаю жизни и не знаю романов, а без этого мой план осуществиться не может. Я набрался терпения, я жил, я читал. Я читал, живя, и жил, читая (я больше читал, чем жил? Или же наоборот? Иногда эта мысль не дает мне покоя). Я был ребенком, время шло медленно, и мир познавался трудно.

Что касается романов, то я совсем запутался.

С одной стороны, их писали и печатали в огромном количестве, на всех языках, во всех ипостасях и обложках. Некогда было перевести дух и оценить реальные масштабы всей романической продукции перед тем, как взяться за перо самому. Я твердо решил сделать это, как только у меня найдется время (к сведению начинающих романистов: времени всегда не хватает, жить и читать – дело долгое. А ведь еще надо было улучить минутку, чтобы поесть, и так – в продолжение многих лет! И кем я только ни трудился, вдали от суеты пустой, вдали от зависти людской, я скромно, просто жить учился. Я был рабочим, землекопом, и на Монмартре телескопы я в день затменья продавал).

С другой стороны, роман не стоял на месте, его форма и его форматы постоянно менялись; самое его обозначение, вопреки советам маститого критика Саула Крипке, также подверглось изменениям. Появился так называемый «новый роман», потом антироман, экс-роман и построман; затем появились манро (научный роман), марон, а также морна и марно. Я видел, или, вернее, я читал, как наша слава и гордость, Роза Мимозо, перешла из авангарда в аванложу, а Одилон Диамант – в арьергард, и произошло это как-то тихо и незаметно. Но где же был я, пока все это свершалось? Увы, я был все там же, то есть нигде.

И вот в одно прекрасное утро я проснулся и сказал себе: ты не знаешь ничего, ничего, ничего; ты полный ноль, полный ноль, полный ноль (я обращаюсь к себе на «ты»). Но разве это мешает написать роман? Нет, разумеется. И тогда я взял быка за рога. Открыл пачку бумаги, вытащил лист, вставил его в машинку и стал ждать.

Я ждал, пока оно придет, и когда оно пришло, я его как пришло, так и напечатал. Ладно.

Мне была необходима героиня. Я взял Гортензию.

Я знал, что воображение у меня никудышное. Ничего страшного, подумал я, буду говорить только правду. Просто расскажу, как все было, что случилось и что стряслось (не знаю, замечали ли вы, но иногда что-то может просто случиться, а иногда – стрястись). Я изложу события сухо и лаконично, избегая лирических отступлений, не оставляя возможности для двойственного прочтения. Я напишу так: произошло нечто; нечто произошло по такой-то причине; сначала произошло то, потом это, потом еще что-то… Когда я расскажу все, из этого получится роман. Я отнесу его издателю, и дело с концом.

Как же я был наивен в те годы (когда роман вышел, мне стукнуло пятьдесят три). Сейчас я вам объясню, в чем выражалась моя наивность. Но сперва хочу предупредить вас: Мадам Бовари – это не я!

Другими словами, прекрасная Гортензия – это не мадам Бовари, я – это не прекрасная Гортензия, а следовательно, мадам Бовари – это не я. К тому же Гортензия прекрасна, молода, и она героиня, а я немолод, не прекрасен и не герой: отец Синуль и Джим Уэддерберн, приятель Лори (он тоже романист, но, на его счастье, романист английский), не сговариваясь, сказали мне: «Ты не герой».

Когда роман вышел в свет, меня переполняли радужные надежды. Для того чтобы вы смогли измерить всю глубину моего разочарования, я ознакомлю вас с наиболее важными отрывками из моей (неопубликованной) переписки с Издателем. Предоставляю вам их В ПЕРВОЗДАННОМ ВИДЕ. Я только вычеркнул некоторые фамилии: мало ли, вдруг кто-нибудь на меня в суд подаст.

Еще одно уточнение: мой роман, как все современные французские романы, целиком списан с «Унесенных ветром».

Письмо Автора Издателю,

приложенное к корректуре его романа

под названием «Прекрасная Гортензия»

Сквер Отцов-Скоромников, 4 марта 19…

Дорогой Издатель,

Вы пожелали, чтобы я прочел корректуру романа некоего Жака Рубо под названием «Прекрасная Гортензия». Я проделал эту работу и возвращаю вам корректуру, надеясь, что вы взамен пришлете мне корректуру МОЕГО романа под названием «Прекрасная Гортензия». Должен вас предупредить: в романе, который вы мне прислали, имеются поразительные совпадения с моим романом, и в таком количестве, что в случае его опубликования может быть возбуждено дело о плагиате. Он слово в слово совпадает с моим романом, если не считать пробела перед 28-м знаком на 7-й снизу строке на странице 168 моей рукописи, а также недостающих слов на 18-й снизу строке 169-й страницы: приблизительное (поскольку они отсутствуют) количество этих слов указано на стр. 219.

Инспектор Блоньяр, к которому я тут же обратился за советом, был категоричен: очень маловероятно, что речь идет о совпадении.

Вдобавок, «плагиатор» (если тут действительно, как я опасаюсь, однако не решаюсь утверждать, имел место плагиат), по мнению инспектора, лицо польдевской национальности. В самом деле, легко заметить, что скобки в тексте очень часто открываются, но не закрываются (быть может, они закрываются где-то вне текста, но тогда где именно?). Известно, что в логике существует так называемая польская система обозначений, в которой скобки всегда только открываются, но не закрываются. Однако польская система, по сути – польдевская, как и ее изобретатель, профессор Лукашевичманской. Что и требовалось доказать.

С глубоким авторским уважением

Автор

P.S.: Я слышал (хоть и не решаюсь в это поверить), будто в этом году вы собираетесь публиковать не только мою книгу. Не кажется ли вам, что это приведет к прискорбной путанице в умах читателей и нанесет ущерб не только моему Произведению, но и вашей репутации?

Шестое письмо Автора Издателю

Город, улица Вольных Граждан, 53

(число не указано)

Автор романа «Прекрасная Гортензия» —

Издателю романа «Прекрасная Гортензия»

Дорогой Издатель,

Как мы с вами договаривались,… числа, в первый День Продажи Моего Романа (точную дату не указываю в целях безопасности) в трех книжных магазинах нашего Города, выбранных на плане наудачу, по так называемому «методу Монте-Карло», рекомендованному Франсуа Ле Лионнэ, основателем-председателем Улипо, а также его секретарем Марселем Дюшаном.

Я предполагал, что все случайные и ненужные книги будут убраны с полок, что мой роман будет выложен на столах стопками по четырнадцать экземпляров, а рядом с ним (но не в таком количестве и не на таком видном месте) – труды, которые могут упростить и облегчить чтение моего произведения:

«Мой друг Пьеро» Раймона Кено

«Einführung in der Thäorie der Electrizität und der Magnetismus» Макса Планка (гейдельбергское издание 1903 года)

«Prolegomena rhytmorum» отца Ризольнуса

«Провансальская кухня» Ребуля

«Adversos mathematicos» Секста Эмпирика.

Я с удовольствием представлял себе, как люди, желающие приобрести мою книгу, по просьбе приветливых продавцов выстраиваются в длинные очереди, держа в руке талон с порядковым номером и маленькую анкету, в которой указан их возраст, потолок (не могу написать «пол»: моралисты по судам затаскают), имя и профессия, как они подходят к столу, и каждый взамен денег получает именной экземпляр с дарственной надписью, только что сделанной на компьютере.

Каково же было мое изумление, когда я увидел, что никто не озаботился принять необходимые меры, более того: во всех трех магазинах продолжали продавать и другие книги, помимо моей (в том числе, говорю это с болью, но без упрека, просто потому, что не могу не сказать, в том числе книги, изданные вами же, дорогой мой Издатель (вы что, не прочли постскриптум в моем первом письме?)). Я терялся в догадках: что могло стать причиной такого упущения? Случайность? Недоразумение? Или саботаж??? Мне не удалось продолжить расследование в других магазинах: я вывихнул руку, сбрасывая со столов в третьем магазине лишние книги, которые мешали моей. Я тут же обратился за помощью к отцу Синулю, но его приковал к постели – я цитирую – «ишиас, который у него сделался, когда он слушал по радио утреннюю гимнастику». Вдобавок у него обострилось воспаление локтевого сустава. Я просто не знаю, как быть.

 
Удрученный, но
по-прежнему
ваш, запятая
 

Автор

P.S.: Хочу сообщить вам, если вы еще этого не знаете, что в газете «Независимый вестник Северо-Западного Кон-Минервуа» появилась интересная рецензия на мою книгу. Вот ее содержание:

«Джек Рубоу. „Прекрасная Елена“. Прочтите обязательно, если вам больше нечего делать и у вас кончилось снотворное».

Вам не кажется, что если из этой статьи ксерокопировать первые три слова, ее можно с успехом использовать для рекламы?

Письмо № 6-бис Автора Издателю

(написано в тот же день)

После слова «ваш» в конце предыдущего письма вместо, «запятая» следует читать:

откройте кавычки, «,»

С уважением

Автор

P.S.: Слова «откройте кавычки», запятая, здесь ни к чему. Точка. Но у меня кончилась корректирующая лента, а отец Синуль заболел и не может заменить картридж, поэтому мне, к сожалению, не удалось их уубрррать.

(Продолжение Переписки в главе 18)