Текст книги "Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии."

Автор книги: Жак Рубо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Второе межглавье
Продолжается прерванный рассказ
про обольщение Гортензии, который услышала
по телефону Иветта и передала Синулю;
тем самым мы восстанавливаем хронологию
событий

– Так она влюбилась? – спросил Синуль.

– Это мужчина ее жизни.

– И она сообщает это по телефону в его присутствии?

– Он ушел.

– Уже?

– Не говори глупостей, ему надо на работу!

– А что в нем такого необыкновенного?

– Он прекрасно умеет заниматься любовью, и он ей сказал, что у нее абсолютно идеальные ягодицы, потому что между ягодицей и ляжкой нет никакой видимой границы.

Синуль задумался.

– Это действительно так? Я не знал, что у Гортензии…

– Ну да, это одно из достоинств ее фигуры.

– А чем он еще отличился, этот супермен?

– Он почти сразу угадал, как ее зовут.

– Надо же, – сказал Синуль.

– Да, и у него такая профессия, при которой приходится работать ночью, это называется – странствующий ночной антиквар.

Синуль поднял бровь.

– Повтори-ка.

Иветта повторила.

Синуль так и застыл с поднятой бровью. Он посмотрел на Иветту, и та тоже подняла бровь.

Поднимем бровь и мы.

Продолжение окончания главы 11,

в котором продолжался ответ на отдельный вопрос из первого межглавья

Пока Иветта, Синуль, Автор и Читатель поднимают бровь (правую или левую?), мы вернемся назад, в послеполуденный час, когда неспешно завершилась глава, посвященная обольщению Гортензии.

Было жарко. Чуча мурлыкала, как умела она одна. Она мурлыкала, исполняя свой долг, но еще и для того, чтобы звуковые волны от ее мурлыканья, затронув усы Александра Владимировича и смутив его сердце, достигли лап и когтей, вонзившихся в деревянный подоконник кабинета профессора Орсэллса.

Профессор Орсэллс мыслил и громко храпел.

Но жара была такой, что перед тем как погрузиться в раздумья под мурлыканье, он открыл окно. Александр Владимирович прыгнул в комнату. Мурлыканье Чучи стало еще обольстительнее и нежнее.

Александр Владимирович прыгнул на письменный стол. Его морда коснулась изящной мордочки Чучи. Их усы соприкоснулись.

Глава 15
Инспектор Блоньяр

– Понимаешь, Луиза, – сказал жене инспектор Блоньяр, – если нет подозреваемого, это еще куда ни шло, а вот если нет мотива, это просто беда!

– Ты прав, Ансельм, – ответила она. – А почему?

Было воскресенье. Погода стояла жаркая. Жара не прекращалась с начала лета. Инспектор снял пиджак и сидел в гостиной, а его жена Луиза, вернувшись из церкви, пылесосила квартиру. У нее был новый пылесос, купленный со скидкой по совету очень симпатичного представителя фирмы, месье Неликвидиса, который жил как раз в том доме, где проводил расследование ее муж. «Это не случайное совпадение», – подумала она. Она поставила на кухонный стол коробку с пирожными, купленными у мадам Груашан. Они жили невдалеке, на бульваре Мариво, и мадам Блоньяр ходила к мессе в церковь Святой Гудулы. На кухонном столе лежала старая клеенка с рисунком, воспроизводившим вторую слева картину Мондриана на дальней стене первого зала справа в городском музее Гааги. Мадам Блоньяр пылесосила пол. Чтобы заполнить досуг, инспектор обдумывал вслух некоторые трудные дела; несмотря на шум пылесоса, жена его слышала и время от времени отвечала ему, как отвечали ученики Сократу, ибо это помогало ему размышлять.

– Почему? – переспросил Блоньяр. – Узнал мотив – считай, что нашел подозреваемого, вот почему. Нашел подозреваемого или подозреваемых – считай, что нашел разгадку. А нашел разгадку – считай, что арестовал виновных. Арестовал виновных – считай, что их осудили. Выходит, что мотив – это одна пятая всего дела, но без этой пятой нельзя обойтись, и она не менее важна, чем остальные четыре. А знаешь почему?

– Да, в самом деле, почему? – сказала Луиза Блоньяр, на минуту выключив пылесос.

– Согласись, – сказал ее муж, – что расследование – это как дом.

– Верно, Ансельм, теперь, когда ты мне это сказал, я и сама вижу: полицейское расследование совсем как дом, такое образное сравнение весьма смело, но вполне обоснованно.

– Вот-вот: обоснованно! Чтобы построить дом, нужно заложить фундамент, и расследование тоже должно иметь под собой прочную основу, и эта основа – мотив! Некоторые думают, будто основа – подозреваемый, но, по-моему, это все равно что начинать строить со второго этажа, прямо в воздухе: ничего не получится, кроме кучи битого кирпича. Вот почему так трудно расследовать такие дела, как дело Грозы Москательщиков. А если взять добротное, классическое убийство…

Луиза кивнула.

– Как надо действовать? Надо составить список знакомых жертвы, потому что в нашей стране убивают только тех, кого знают, у нас не Нью-Йорк и не Чикаго. Перебираешь знакомых, и – бац! Вот он, мотив!

– Если не ошибаюсь, чаще всего их бывает даже несколько, – отважилась заметить мадам Блоньяр, выйдя из роли эха.

– Конечно, конечно, – снисходительно заметил муж. – Но это ничего не меняет. Да, мотивов может быть несколько, но ведь за каждым из них стоит подозреваемый, и получается, что ты разом строишь фундамент и первый этаж.

– Второй, Ансельм, ты говорил, что подозреваемые – это второй этаж.

Инспектор Блоньяр нахмурился, ибо не желал потерять нить своих рассуждений.

– И если я правильно поняла, Ансельм, – сказала мадам Блоньяр, изничтожая клок пыли под креслом, – в деле Грозы Москательщиков у тебя нет мотива?

Вопрос был чисто, можно сказать, сугубо риторический, ведь мадам Блоньяр прекрасно знала, что ее муж пока не слишком продвинулся в этом деле. Оно даже снилось ему по ночам, а это не предвещало ничего хорошего.

– Ни черта у меня нет! Какой-то молодчик, которого никто не видел, каждый раз устраивает дикий тарарам, чтобы украсть грошовую польдевскую статуэтку, а потом как сквозь землю проваливается, и еще рисует на стенах, извини за выражение, писающие фигурки, хорошо хоть, что малыш Морнасье нашел эту улику. Парень далеко пойдет, но зачем все это, зачем? Чего ему надо? Что он еще задумал? Прямо зло берет!

– Не расстраивайся, Ансельм, ты докопаешься до сути, ты ведь всегда докапываешься!

Блоньяр с нежностью взглянул на жену; он развернул лакричный батончик и бросил обертку в жерло пылесоса, который поглотил ее с шелковистым шуршанием.

– И почему ты так веришь в меня? – спросил он растроганно.

Луиза Блоньяр могла бы ответить мужу не лукавя (а это с ней случалось): «потому что я люблю тебя, дурачок» или «потому что ты лучше всех», но на самом деле причина ее веры в мужа была гораздо более глубокой и потаенной и крылась в прошлом, когда они еще не были знакомы. Конечно, она всегда тщательно скрывала это, боялась, что он поднимет ее на смех, или, возможно, не хотела ставить его в неловкое положение (точнее мы сказать не можем, хотя нам в отличие от Блоньяра известны мотивы кое-каких поступков в этом романе). Дело в том, что Луиза, дочь полицейского, более того, большого полицейского начальника – отец ее, генеральный контролер Леонар, до недавней отставки был директором высшей школы полиции в Сен-Мидасе, – с шестнадцати лет, когда она стала красивой и скромной девушкой с косичками, в носочках и штанишках «кораблик» (одна из самых соблазнительных деталей старинной моды), знала, что выйдет замуж только за коллегу отца – она обожала эту профессию. Приняв решение, подкрепленное не только волевым импульсом, но и бессознательным ощущением, что так оно и будет, она задалась вопросом: кто? Надо сказать, выбор у нее был огромный, ведь перед ее глазами прошли все, кому суждено было прославить родную полицию. По воскресеньям отец часто приглашал их к себе, и она подавала им чай (генеральный контролер был вдовцом, и хозяйство в доме вела Луиза); они глядели на нее во все глаза, кто робко, кто развязно, кто искренне, а кто с расчетом, и она могла не торопиться с решением.

Она решила выбрать самого лучшего, самого безупречного, идеального. Но тут же задалась вопросом: а возможно ли это? Иначе говоря, можно ли быть уверенной, что такой человек существует и что именно он станет ее мужем? Однако путем весьма несложных умозаключений она пришла к выводу, что волноваться не о чем, ибо если ей пришла мысль о таком воплощенном совершенстве, то, значит, оно непременно должно существовать в действительности. «Вот, например, сапожник, – думала она, рассеянно проливая кипящий чай на руку пунцовому, онемевшему от смущения студенту полицейской академии, – сапожник не сможет приняться за ботинок, пока не создаст его мысленный образ, целиком или по частям. А создать образ он сможет только тогда, когда представит себе другие ботинки, запечатлевшиеся в его памяти. Стало быть, – размышляла она, – когда появится тот, кого я жду, я его сразу узнаю», – и она улыбалась смущенному молодому человеку, который не был тем, кого она ждала. Такие мысли часто приходили ей в голову, и незадолго до ее семнадцатилетия, когда отец собирался устроить чаепитие для своих лучших учеников, доказательство существования будущего мужа обрело нужную убедительность: «Я полагаю, это кто-то такой, лучше, безупречнее, совершеннее которого я не могу себе представить никого. Даже сомневаясь в правоте моих слов, я понимаю, что говорю, и человек этот существует в моих мыслях. Если же он существует еще и в реальности, а не только в моих мыслях, то в реальности он должен быть лучше, безупречнее, совершеннее, чем в моих мыслях. А раз тот, о ком я думаю, должен быть несравненно выше всех других, значит, он не может существовать только в моих мыслях. Но если так, значит, он должен существовать и в моих мыслях, и в реальности. Следовательно, он существует на самом деле».

На день ее рождения пришли лучшие из выпускников, в том числе и получивший самые высокие оценки блестящий молодой человек по имени Жубер. Столь же одаренный, сколь и честолюбивый, Жубер давно уже присмотрел себе Луизу и ухаживал за ней со всей настойчивостью, какая была возможна при строгом распорядке учебы в высшей школе и строгости отца девушки. В тот день он привел с собой приятеля, Ансельма Блоньяра, который по оценкам занимал всего лишь семьдесят третье место. Блоньяр, как и остальные, был влюблен в Луизу, но знал, что Жубера ему не обойти, и до сих пор не посещал ее чаепития. Едва взглянув на него, Луиза поняла: это он. Через шесть месяцев они поженились.

Ей ни разу не пришлось пожалеть об этом. Но сейчас так называемое дело Грозы Москательщиков встревожило ее не на шутку, и не только потому, что Ансельм из-за него плохо спал, а порой даже становился раздражительным, но еще и потому, что возможный провал был словно пятно на защитном чехле, облекавшем ее любовь к нему. Это сравнение нужно пояснить.

Блоньяры жили небогато; квартира на бульваре Мариво была небольшая и обставлена скромно, не считая гарнитура из четырех очень красивых кресел, подаренных Луизе к свадьбе престарелой тетушкой. У Луизы, рачительной хозяйки, была мания чистоты. За обедом и ужином, как правило, не садясь за стол сама, она несколько раз подбирала крошки вокруг тарелки каждого гостя (когда они с мужем ели одни, она поступала так же), чтобы не запачкать сияющий зеркальным блеском паркет. Для кресел она собственноручно изготовила чехлы, которые надевались, если в гостиной никого не было. Но однажды и чехлы показались ей такими красивыми, что стало жалко их пачкать, и она положила поверх чехлов еще накидки, чуть менее красивые. Если на накидках появлялись пятна, это причиняло ей боль, но, конечно, не такую сильную, как если бы пострадали чехлы, не говоря уж о великолепии самих кресел. Так было и с ее любовью: провал расследования умалил бы совершенство Ансельма, но это было бы как пятно на накидке поверх чехла, покрывающего кресло ее неизбывной любви. Вот почему она тревожилась, но в сущности не так уж и сильно.

Именно она предложила устроить этот воскресный обед, для которого были куплены маленькие трубочки с кремом у мадам Груашан и готовилось превосходное тушеное мясо – это способствует работе мозгов в жаркую погоду. Был приглашен холостяк Арапед, а еще мадам Блоньяр настояла на том, чтобы молодой Морнасье, Рассказчик, принял участие в обеде и в последующем военном совете. Она сгорала от желания увидеть человека, который нашел улику, не замеченную Ансельмом, не говоря уж обо всех прочих, которые Ансельм обнаружил помимо него.

Назначенное время приближалось (гости должны были прийти без четверти двенадцать, ибо мадам Блоньяр сохранила свои провинциальные привычки: обед в двенадцать, ужин в семь, если, конечно, Ансельм не задерживался на работе). Луиза велела мужу побриться и почистить зубы, потемневшие от лакричных батончиков, и пошла на кухню доводить до готовности тушеное мясо. Это блюдо она всегда готовила с особой тщательностью, потому что оно стало причиной первой и единственной драмы в ее супружеской жизни.

Тогда Блоньяры только что поженились, только что устроились в своей первой квартире в провинциальном городке, где началась его служба, и молодая женщина (ей не было еще восемнадцати) впервые готовила мужу обед. Крошечная квартирка была на шестом этаже неказистого дома, в бедном квартале, но на тихой улице; стоял сентябрь, было жарко, и Луиза приготовила тушеное мясо: всю ночь оно томилось на медленном огне, в винном соусе с пряностями; утром она дала ему остыть, тщательно сняла жир, снова поставила на плиту, снова сняла жир; незадолго до прихода Ансельма сварила морковь; под конец она встала у окна и то и дело высовывалась на улицу, высматривая знакомую плотную фигуру, чтобы в последнюю минуту сдобрить благоухающий соус тертым сыром. Но вот и Ансельм. Она услышала, как он открывает дверь. Он вошел в кухню и вдруг, не сказав ни слова, даже не поцеловав ее, угрожающе нахмурил черные брови, схватил благоухающую кастрюльку и выбросил ее в окно! Он терпеть не мог сыр!

Глава 16
Стратегия паука

– Действовать будем так, – сказал инспектор Блоньяр.

А мы с инспектором Арапедом, наевшись тушеного мяса и трубочек с кремом, внимательно его слушали.

– Нервный центр всего дела, его гордиев узел – теперь я в этом убежден так же, как и вы (он кивнул в мою сторону), – находится в доме 53 по улице Вольных Граждан. Нутром чую, – добавил он, не замечая, что цитирует любимое выражение своего коллеги и друга из Скотланд-Ярда, инспектора Ловетта (принявшего Блоньяра в свой «Союз друзей английского барсука»: см. «Блоньяр в Лондоне», следующую книгу нашей серии, которую мы выпустим, если разойдется эта – поняли намек?). – Наш молодчик прячется в одном из шести подъездов этого дома. Он летает там и сям, как увертливая, но безмозглая муха. А мы запасемся терпением, как паук, мы соткем паутину и заманим туда муху, то есть Грозу Москательщиков. Ладно! Где раскинуть паутину? В сквере напротив дома, примыкающем к Святой Гудуле, есть три скамейки. На средней с утра до вечера буду сидеть я, переодетый бродягой. Это позволит мне расспрашивать людей в местных магазинах, особенно у мадам Эсеб, и в кафе, не привлекая к себе внимания. Инспектор Арапед, которого абсолютно невозможно принять за кого-либо, кроме как за инспектора полиции, будет опрашивать всех официально. А вы, молодой человек, заставьте разговориться ваших друзей в этом квартале. Никакой конспирации, напротив, преступник должен знать, что мы идем по его следу, он должен испугаться и совершить промах. И этот его неизбежный промах будет подобен полету неосторожной мухи, он угодит в паутину, а в центре паутины буду сидеть я, Блоньяр.

– Оʼкей, шеф, – без энтузиазма согласился Арапед.

Он терпеть не мог это занятие – целыми днями записывать в блокнот идиотские ответы свидетелей на дурацкие вопросы, которые по обязанности надо им задать. Потом надо было распечатать все в трех экземплярах и, наконец, кратко изложить Блоньяру, чтобы тот не тратил свое драгоценное время на чтение.

– С чего начинать?

– С бакалейной лавки.

Выйдя от Блоньяров (инспектор Арапед остался обсудить некоторые детали), я свернул на улицу Козий Скок, миновал винный магазин, где купил бутылку муската для мадам Блоньяр (очаровательная женщина, очень утонченная, но с головой ушла в хозяйство), и сел на скамейку в саду на Арденнской площади. Надо было собраться с мыслями. Я поразмышлял о Деле, о его возможном скором завершении, а затем подумал о Гортензии, которую не видел с того самого утра, утра начала романа. Она больше не проходила в восемь часов мимо лавки Эсеба; возможно, она заболела. Я решил расспросить о ней у Иветты – кажется, это ее подруга, – но мой интерес к Гортензии пошел на убыль, опасный момент уже был позади.

Недалеко от меня двое малышей, очевидно брат и сестра, играли на лужайке. За ними присматривала очаровательная молодая особа, с которой я тут же завязал беседу: это оказалась студентка из Польдевии по имени Магрушка, приехавшая в город на лето (мы вставили эту сцену для того, чтобы читатель не волновался за Рассказчика: истины ради мы лишили его всякой надежды на взаимность Гортензии, но зато, скажем по секрету, студентка Магрушка не останется к нему равнодушна). Примерно через час я расстался с ней, чтобы написать отчет о совещании у Блоньяра, и мы условились о встрече в ее свободный день. В сквере Отцов-Скоромников никого не было.

Теперь, когда я перечитываю в синей тетради эти заметки, все видится мне гораздо яснее и отчетливее, чем два года назад, когда я по горячим следам, сразу после развязки, написал бестселлер, благодаря которому смог целиком посвятить себя призванию романиста (имеется в виду «Блоньяр и Гроза Москательщиков», первый роман блоньяровской серии: просим не путать это дешевое чтиво с нашими сочинениями. – Примеч. Автора). Теперь уже очевидно, что поворотным пунктом в расследовании стал этот обед и вдохновенный, беспроигрышный план Блоньяра, принятый в присутствии Арапеда, жены инспектора и меня самого перед блюдом с пирожными: раскинуть паутину на скамейке сквера Отцов-Скоромников. Конечно, буря в ночь осеннего равноденствия поставила решающую точку, подбросила недостающую улику, и все же, если бы в сквере почти круглые сутки не сидел Блоньяр, неузнаваемый, но излучающий энергию, ум и упорство, то преступник скорее всего не допустил бы роковую оплошность, которую ветер, орудие судьбы, превратил для него в катастрофу.

В понедельник утром в сквере появился инспектор, закутанный в длинный, засаленный, проеденный молью старый халат, в замасленном берете (им вытерли сковородку мадам Блоньяр), с лакричными разводами на лице, обутый в кеды, которые он позднее сменил на резиновые сапоги. Я почти уверен, что преступник физически ощутил его присутствие, его ауру, его жажду справедливости и стал терять почву под ногами.

Среди всех данных, какие удалось собрать Арапеду, ежедневно в десять утра являвшемуся с докладом к инспектору прямо в сквер (а я с моей синей тетрадкой садился на скамейку рядом, чтобы сделать заметки для будущей книги), первую ниточку нам подбросила консьержка, мадам Крош: по ее сведениям (ради которых несчастному Арапеду пришлось вынести целую лавину грязных сплетен и доносов на каждого жильца) за последние два года в доме не появилось ни одного нового лица; в двух или трех квартирах никого не было – их владельцы уехали в провинцию или за границу, но не стали на это время сдавать их внаем. Так она сказала Арапеду, и мы ей поверили. И Блоньяр молниеносно сделал вывод – преступника надо искать среди обитателей дома, это господин с респектабельной внешностью, которая вводит в заблуждение даже его близких, своего рода доктор Джекил, скрывающий в себе мистера Хайда. Это был первый шаг к истине.

Второй шаг нам помогла сделать юная Вероника Буайо; поделившись с ней батончиками, инспектор заручился ее доверием и получил шанс выловить жемчужины в потоке детского лепета. Много раз, надеясь, очевидно, на еще один подарок доброго дяди, она повторяла, что черная краска – это так интересно, и неправду говорит мама, будто маленькие девочки всегда пачкаются, если рисуют черной краской, а еще неправда (она рассказывала об этом с перерывами в несколько дней, среди других разговоров, и только Блоньяр с его феноменальной памятью мог связать все воедино), будто черная краска больше не продается. Однажды вечером она видела в окно (квартира Буайо находится в третьем подъезде на первом этаже, и Вероника влезала на подоконник, чтобы впустить Александра Владимировича), как один дядя играл с банкой черной краски. Она показала Блоньяру, где играл дядя, но для меня навеки останется загадкой, как инспектор сумел добиться своего, не пообещав за это банку краски. Но дело не в этом; показания Вероники позволили резко сузить круг подозреваемых, ибо вышеупомянутый дядя (описать его она не смогла, но нельзя же иметь все сразу) выходил из четвертого подъезда.

Трудно было переоценить последствия этого открытия, и когда я услышал новость, меня пробрала дрожь восторга. Даже обычно невозмутимый Блоньяр, казалось, был перевозбужден, и будь он настоящим бродягой, я поклялся бы, что он пьян. Только Арапед оставался холодно-бесстрастным и даже пожал плечами, но для него это было типично. Число подозреваемых сразу сократилось до девяти, так как в четвертом подъезде было только девять обитаемых квартир; дом был пятиэтажным, на каждом этаже по две квартиры, итого десять, но в одной квартире, по словам мадам Крош, сейчас никто не жил, значит, их оставалось девять.

Тут Арапед достал из большой черной папки, которую держал под мышкой, план четвертого подъезда, и мы углубились в список жильцов. Выглядел он так:

Левая сторона

Первый этаж: месье Андерталь, антиквар;

второй этаж: месье Неликвидис, представитель фирмы (пылесосы и сковородки);

третий этаж: семья Орсэллс;

четвертый этаж: месье и мадам Ивонн;

пятый этаж: мадемуазель Мюш.

Правая сторона

Первый этаж: месье Жозеф, пономарь Святой Гудулы;

второй этаж: мадам Энилайн, химическая чистка и крашение;

третий этаж: семья Груашан;

четвертый этаж: временно свободен;

пятый этаж: сэр Уайффл, писатель-свиновед на пенсии.

Блоньяр долго размышлял над этим списком. Потом сказал:

– Мадемуазель Мюш, конечно, можно не принимать в расчет. Наш преступник – мужчина.

– Но, шеф… – начал Арапед.

– Никаких «но»! – отрезал Блоньяр. – А кроме того, если мне не изменяет память и если в твоем докладе нет ошибки, в ноябре прошлого года мадемуазель Мюш стукнуло семьдесят три, и я не очень представляю, как она выходит по ночам рисовать на стенах черной краской мужчин, которые мочатся, а уж тем более – как она устраивает погромы в москательных лавках. Князь Горманской в отъезде, его квартира пустует – стало быть, две квартиры исключаем. Остается семь.

Я не мог представить себе в роли преступника булочника Груашана или пономаря, и Блоньяр согласился со мной, что это маловероятно, но в расследовании преступлений не стоит полагаться на маловероятность, и не стал вычеркивать их из списка. Правда, он признал, что они остаются в нем ненадолго.

– Сейчас я назову вам подозреваемых в порядке вероятности, каким он видится мне, – сказал он.

Я тут же зафиксировал это на бумаге. Скоро мы увидим, как Блоньяр был близок к истине.

Список подозреваемых в порядке вероятности, как его видел инспектор Блоньяр:

1,2. Месье Неликвидис и месье Ивонн (в равной степени);

3. Орсэллс;

4. Андерталь;

5. Сэр Уайффл;

6. Груашан;

7. Жозеф.

– Так, ребятки, – сказал инспектор, потирая измазанные лакрицей руки, – дело начинает проясняться!