Текст книги "Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии."

Автор книги: Жак Рубо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Глава 25
Первая любовь Гортензии: заключительная сцена

– Уговоры бесполезны, Морган, ты не войдешь сюда, – решительно скажет Гортензия через дверь, когда ее падший возлюбленный вернется к ней на заре после ночи беззакония, надеясь расслабиться возле ее нежной, невинной, обманутой плоти.

Но все вышло не совсем так. Иветта и Гортензия поужинали, Гортензия немного выпила, чтобы утешиться, они посмотрели по телевизору старый фильм и легли спать. Когда они проснулись, было уже светло. А под дверь была подсунута записка на листе бумаги, сложенном вчетверо:

«Вижу, ты все знаешь. Встретимся в одиннадцать утра в сквере, на средней скамейке, со стороны Святой Гудулы. Морган».

– Ты с ума сошла, не вздумай туда пойти! – сказала Иветта на втором Военном Совете у Синулей, срочно созванном в девять сорок пять для обсуждения непредвиденных ночных происшествий. – Кто знает, вдруг он дал твои ключи какому-нибудь сообщнику, и пока один будет заговаривать тебе зубы в сквере Отцов-Скоромников, другой унесет все твои платья и туфли! Ты с ума сошла, не смей туда ходить!

Но Гортензия твердо стояла на своем. Она хотела послушать, что он ей скажет. Да, она больше не любила его, слишком гадко он ее обманул, но она не могла отказать ему в этом последнем свидании.

Дело зашло в тупик. Гортензия наотрез отказалась взять с собой Синуля, или Рассказчика, или даже Арманс, Жюли или Бальбастра.

– Прощу прощения, что прерываю вас, – сказал читатель, – но, если память мне не изменяет, в шестнадцатой, а затем в двадцать третьей главе – во время разговора Синуля с мадам Ивонн, при котором присутствовал инспектор Арапед, – вы сказали, что эта скамейка по утрам всегда занята, потому что именно там инспектор Блоньяр ведет расследование. Конечно, я не вправе вмешиваться в процесс создания романа, это не мое дело, но я читаю романы так давно, я начал еще в семь лет с «Последнего из могикан», а потом, как все мы, прошел через «Поиски утраченного времени», «Воспитание чувств» и «Моего друга Пьеро» и, как видите, продолжаю их читать, так что мне даже кажется, будто я пишу их сам, и потому позвольте внести предложение. Есть возможность решить проблему безопасности Гортензии, не нарушая ее запретов. Поскольку средняя скамейка занята, стало быть, надо перенести свидание на одну из боковых, а месье Морнасье, сидя на средней, будет следить за происходящим и потом все доложит нам, как и положено Рассказчику.

Мы позволили читателю высказаться, потому что его прямо-таки распирало. А теперь нам хотелось бы обратить его внимание на то, что сцена Уборки летних вещей, ставшая поводом для первого Военного Совета, а затем и второго, о котором мы бы уже успели рассказать, если бы нас не перебивали, – эта сцена произошла в пятницу. Вот так. А после пятницы, как мы знаем, наступает суббота, выходной день, когда инспектор Блоньяр и инспектор Арапед сидят дома, когда на скамейке в сквере Отцов-Скоромников не бывает совещания по делу Грозы Москательщиков. Таков наш ответ на предложение читателя, сделанное им, безусловно, с самыми лучшими намерениями.

Надо было срочно принимать решение, ведь Гортензия еще должна была переодеться и подготовиться к встрече с Морганом.

Иветта предложила следующее.

Пускай Гортензия идет в сквер, раз она на этом так настаивает, хоть это и опасно. Арманс и Жюли займут наблюдательный пост у окна в кабинете Иветты, откуда очень хорошо виден сквер; если им что-то не понравится, они тут же позвонят Синулю – он, его жена и Бальбастр будут наготове. В любом случае они должны будут позвонить, когда на исходе встречи Гортензия предложит Моргану обмен его вещей (чемоданчика с набором инструментов взломщика, бритвы, зубной щетки, а также сменной пары носков и плавок) на ее ключи. Обмен должен был состояться в подъезде, где живет Гортензия, на первом этаже; Иветта и Рассказчик будут находиться у нее в квартире с того момента, когда она уйдет в сквер, чтобы предотвратить возможное вторжение сообщника Моргана, если свидание окажется ловушкой.

Этот план был единодушно одобрен собравшимися, кроме разве что Бальбастра, у которого не было ни малейшего желания идти в сквер и встречаться там с Александром Владимировичем.

Когда Гортензия пришла в сквер, он уже был там. Сердце ее забилось сильнее, но это было уже печальное, прощальное сердцебиение. Любовь ушла, остались лишь сожаления, на которые спустя годы можно будет оглянуться с улыбкой и нежностью, как глядят на выцветшую старую фотографию. Морган сразу понял, что все потеряно, и теперь мы можем назвать его имя и титул: князь Горманской, джентльмен и взломщик, сразу понял, что надежды не осталось, потому что Гортензия надела осеннее платье и туфли. Его наметанный глаз мгновенно определил: это признак разрыва. Радостный, чарующий эпизод в его жизни подошел к концу. Впрочем, эти отношения все равно не смогли бы продолжаться – из-за предстоящих событий.

Свидетелями последней сцены в драме первой любви Гортензии, завершившей важный период ее жизни, вначале были только Арманс и Жюли, которые все видели, но ничего не слышали, и Александр Владимирович, на которого мы будем вынуждены сослаться, чтобы продолжить наш рассказ. Однако Александр Владимирович по своим соображениям подверг беседу Гортензии с ее высокородным любовником строгой цензуре, и мы просим извинить нас за многочисленные купюры в тексте.

Было ясное октябрьское утро, разумеется, с налетом печали. Солнечный свет был мягким и нежарким, каким-то ленивым, листья каштана были в багряной осенней ливрее, а сверкающие плоды, покрытые у основания плода (эта часть у каштанов светлее, ближе к серому, а не цвета красного дерева) мелкой пушистой белой пыльцой, уже выглядывали из сочной зеленой кожуры, словно молодые груди из корсажа и иногда падали с веселым стуком на головы прохожих. Да, октябрь вступил в свои права. За шпиль Святой Гудулы зацепилось белое полупрозрачное облачко, вроде тех, что поддерживают ангелов на барочных картинах: казалось, оно не поняло, куда дует ветер. Сквер был безлюдным, песок – влажным, жители квартала отправились на последний пикник при ясной погоде.

Завидев Гортензию, Горманской встал.

– Как поживаете, дорогая? – спросил он вежливо и невозмутимо.

Гортензия немного растерялась: она думала, что увидит Моргана пристыженным, угодливым, умоляющим о снисхождении, лицемерящим, а это высокомерное «вы» сбивало ее с толку.

– О, Морган, – сказала она, – как ты мог? Я готова была все понять, все простить, но мои туфли – это немыслимо!

– В самом деле, мне следует извиниться перед вами. Да, я был неправ, и если скажу, что не мог устоять перед соблазном, это только осложнит мое положение. Но перед тем, как все объяснить, – надеюсь, вы дадите мне на это несколько минут? – позвольте сказать вам, что мое имя, как вы и подозревали, вовсе не Морган. Я могу вам открыть, кто я на самом деле, если вы поклянетесь никогда не делиться этим с кем бы то ни было. Тут затронуты интересы Европы, а может быть, и всего мира.

Гортензия поклялась (и сдержала клятву. – Примеч. Автора).

– Мое настоящее имя, – продолжал князь, – ………. (здесь и далее – купюры Александра Владимировича). Я кн………. и пр………. Моя мать, эта святая женщина, родилась в А………. Она происходит по прямой линии от кор………. Вик………. С детских лет………. как я оставлю старую мать………. бриллианты………. ломбард………. устроиться на работу………. «Не бывать тому, чтобы кн………. и пр………. стал рабо………. или слу………. ты хочешь моей смер………. и моего позо……….», – сказала она: что я мог сделать?………. (это было краткое изложение. Беседа длилась пятьдесят три минуты, что составило почти двадцать три страницы машинописного текста, с аккуратными подчистками Александра Владимировича.) Простите ли вы меня когда-нибудь, Гортензия, и, быть может, когда я верну себе закон………. пр………. вы прибудете по моему приглашению на корон……….? Я представлю вас моей матери. Уверен, что, несмотря на значительную разницу в происх………. у вас найдется много тем для разговора, моя мать в сущности обычный человек. Вот и все.

Гортензия выслушала принца, ни разу не прервав, и в самые волнующие моменты рассказа украдкой смахнула слезу с одного из своих прекрасных глаз, с правого глаза, который особенно нравился Моргану (именно Морган, а не принц, был ее возлюбленным, и она всегда мысленно будет называть его этим именем). Когда он умолк, она порывисто протянула ему руку, и он поцеловал ее. Потом они вместе направились в квартиру Гортензии.

Увидев, что Гортензия и ее спутник покидают сквер, Арманс и Жюли сразу сообщили об этом отцу, а главное, Иветте, которые находились в напряженном ожидании (а у Синуля еще и сосало под ложечкой, потому что было уже почти двенадцать часов).

В дом, где жила Гортензия, нельзя было войти, просто толкнув дверь, как в дом Синулей. Двери подъездов днем и ночью были на замке. У хозяина каждой квартиры (все квартиры в доме были собственностью жильцов) был свой ключ, а гости пользовались домофоном. Согласно плану, разработанному Иветтой, обмен ключей на чемоданчик должен был произойти перед домофоном, что позволило бы ей услышать разговор и вместе с Жоржем (Жорж – это я. – Примеч. Рассказчика) поспешить на помощь, если возникнет такая необходимость.

Послышались шаги.

Горманской (для нас, а для Иветты и Жоржа, которые слушают домофон, это голос Моргана): Значит, так.

Гортензия: Значит, так.

Горманской: Вот и кончилась наша история. Она была прекрасна.

Гортензия (ее голос дрожит от волнения): Пр………. (это не купюра Александра Владимировича, это сама Гортензия, помня о своей клятве, прикрыла рукой домофон, когда назвала титул собеседника). Пройдет месяц, год, и как мы будем страдать, когда………. где вас будут отделять от меня горные кручи (изумление Иветты и Жоржа).

Горманской: Право же, малышка, через месяц вы об этом забудете.

Гортензия (спохватившись): О, Морган, эти туфли – как вы могли?

Горманской (церемонно): Согласен, это была ошибка, и я снова прошу у вас прощения. Я не мог знать, что в них заключена такая ценность, если мне дозволено так выразиться. К несчастью, они уже не у меня, знаете, товар не должен залеживаться, его надо сбывать, как только представляется случай. В порядке компенсации я пришлю вам шесть первоклассных соковыжималок и электронную машинку с памятью, настоящее чудо современной техники.

(Далее следует техническая дискуссия о различных моделях машинок, которую воспроизводить необязательно.)

Гортензия: Благодарю вас. Вот ваши вещи.

Горманской, после паузы: Все на месте?

Гортензия, сухо: Разумеется, все на месте!

Горманской: Вот ваши ключи и четыре дубликата к ним. А теперь пришла пора расстаться.

Гортензия (опять растрогавшись): Пришла пора расстаться. О, Морган, как было хорошо, когда ты………. (тут Гортензия снова прикрыла домофон рукой).

Горманской: Прощай, Гортензия, прощай.

Гортензия: Прощай, Морган, прощай.

Звук удаляющихся шагов. Конец заключительной сцены драмы первой любви Гортензии.

Глава 26
Церемония

Церемония открытия улицы аббата Миня, как и было намечено, состоялась 14 октября, во второе воскресенье месяца. Монсиньор Фюстиже, который слепо и беспредельно верил в Провидение, когда речь шла о ходе событий в целом, но чувствовал себя менее уверенно, когда дело касалось повседневной жизни, пережил трудные дни: до самой среды он не получил никаких известий о молодом князе Горманском, а отсутствие князя могло бы сильно подпортить церемонию. От полной безвыходности отец Домернас решил даже заговорить с одной из трех богомолок; к несчастью, это была мнимая богомолка, молодая, темпераментная особа; пользуясь случаем, она сделала ему настолько недвусмысленное предложение, что он в панике спасся бегством.

И наконец, в среду свершилось чудо. Отец Домернас сообщил монсиньору Фюстиже, что с ним желает встретиться некий человек по поручению «сами знаете кого». Местом встречи должен был стать сквер Отцов-Скоромников; монсиньор Фюстиже, в мирской одежде, должен был ждать на скамейке с сегодняшним номером «Таймс» (раздобыть сегодняшний номер «Таймс» стоило больших усилий). Посланец князя Горманского должен был обратиться к нему и назвать пароль: В воскресенье солнце встанет на западе.

Монсиньор Фюстиже был немало изумлен видом княжеского посланца. К нему приблизился глубокий старик, которому можно было дать лет сто (сколько ему было в точности, никто не знал), дряхлый, сгорбленный, с кривой шеей и головой, вдавленной в плечи, но странность его была не в этом: он был одет как щеголь времен Директории, на голове – треуголка, в руке – трость с золотым набалдашником, который он беспрестанно вертел. Всем своим обликом, а также взглядами исподлобья он удивительно напоминал изображения престарелых развратников, какими украшены старинные издания Ретифа де ла Бретонна, Кребийона-младшего и английские романы XVIII века: опытные сводни предлагают old rake[9]9
  Старому повесе (англ.).


[Закрыть] невинных девочек, а он глядит на них с гнусным вожделением.

Вначале монсиньор Фюстиже инстинктивно отшатнулся, затем взял себя в руки. Сообщение оказалось коротким: князь Горманской будет присутствовать на торжестве, но только во время самой церемонии. Его лицо и фигура будут полностью скрыты черным плащом, и только на одно мгновение будет показана часть тела, которая носит на себе фабричное клеймо князей Польдевских. Князь, присутствующий на церемонии, или его представитель сразу же узнает эту отметину: она убедительнее любых документов.

Он не задержится ни на минуту после окончания церемонии, и никто не должен заниматься его поисками, пока не пройдет год и один день. Если по истечении этого срока он не появится при дворе, можно будет наводить о нем справки, но вряд ли это окажется необходимым. Князю Горманскому будет достаточно слова монсиньора Фюстиже, которому он полностью доверяет; эти условия обсуждению не подлежат. Монсиньор Фюстиже без колебаний согласился.

Старый щеголь, передавший поручение князя, был личностью хорошо известной в квартале Святой Гудулы, где он проживал с незапамятных времен; он никого не пускал в свою мансарду на Староархивной улице и выходил оттуда только раз в день, с наступлением темноты; маршрут его прогулки был всегда один и тот же. Никто не знал, как его имя, на что он живет. Он семенил по тротуару, наклонив голову и гримасничая, мертвенно бледный, словно старый распутник времен Людовика XVI после безумной оргии, бормоча невнятные слова и крутя трость с золотым набалдашником.

В квартале выдвигались различные гипотезы о том, кто этот человек и почему он так одевается. По версии мадам Эсеб, которую поддерживала также мадам Ивонн, прежде он служил у виноторговца по фамилии Кучер; тридцать лет назад фирма Кучер проводила рекламную кампанию, имевшую большой успех: по кварталу ездил дилижанс, рекламирующий их вина, с настоящей лошадью и настоящим кучером. Этот самый кучер, не смирившись с потерей работы, сохранил костюм, который носил в пору былого процветания, когда все дети квартала с аплодисментами бежали за ним по неизменному маршруту дилижанса. Другую, более романтичную гипотезу, получившую активную поддержку мадам Буайо, отстаивала мадам Груашан, унаследовавшая ее от матери: этот человек вместе с мансардой якобы получил колоссальное наследство от кузена-англичанина, который нажил состояние в Польдевии; но по условию завещателя наследник должен был ежедневно, до самой смерти, повторять пешком маршрут, который совершал когда-то на козлах в этой же одежде.

У этой истории будет продолжение.

Обозревать это знаменательное для нашего романа воскресенье мы начнем с дома Синулей.

Синуль проснулся довольно рано, ночью его донимали очень тревожные, свинские, по его собственному выражению, сны. Он долго сидел в горячей ванне, распевая во всю глотку: «Когда стыдливая заря/ алеет в небе чистом/ природа радуется вся/ и птички голосисты», – один из своих коронных номеров.

Потом он выпил большую кружку черного кофе в обществе Бальбастра.

Затем он нагишом прогулялся по дому, собирая различные принадлежности парадного костюма, которые спрятала чья-то злокозненная рука. Два года он не надевал этот костюм и теперь обнаружил, что не может застегнуть пояс на брюках; пришлось прибегнуть к помощи дочерей.

– Подбери пузо, толстяк, – сказала Арманс.

В итоге он пришел к компромиссу: оставил верхнюю пуговицу незастегнутой и целиком положился на пояс.

Торжество проходило в три этапа.

В десять утра началась месса. Проповедь монсиньора Фюстиже была возвышенна, красноречива и блистала яркими образами. Он кратко рассказал об истории Польдевии и ее князей, особо останавливаясь на тех представителях династии, на которых снизошел свет истинной веры, и этим же светом, вдохновенно и смело продолжал он, сияют факелы на нефтяных полях Польдевии, несущие суровому и мужественному народу не только материальное и финансовое, но и духовное благополучие, ибо нефть, зародившись в древности на болотистых равнинах и став частью подземного царства, по воле Провидения может превратиться в духовную сущность, пылающую чистым, нравственным, согревающим огнем и способную преобразить моральный облик отважного народа; нам на долю выпало великое счастье – беречь и охранять бесценную капеллу, которую брат наш Мунезерг некогда посвятил памяти несчастного Луиджи Вудзоя, представшего перед Богом во цвете лет и на коне, как все вы знаете. Сегодня же, чуть позже, продолжал монсиньор Фюстиже, мы почтим память бедного принца вместе с памятью одного из лучших служителей слова Божия, автора «Патрологии» аббата Миня: наконец-то в нашем городе появится улица его имени, единственная, которая для этого подходит, как мы скоро увидим.

Затем отец Синуль исполнил тридцать шесть вариаций Телемана на тему польдевской народной песни «Берришон-шон-шон». Ласкающая, берущая за душу музыка, утонченная и в то же время простая, заполнила церковь, где было непривычно многолюдно: пришли почти все жители квартала, не считая прихожан и официальных лиц. Там были:

месье и мадам Груашан с девятью малышами, каждый из которых держал в руке рогалик с шоколадом;

месье и мадам Ивонн;

мадам и месье Буайо с Вероникой;

Эсеб, мадам Эсеб и Александр Владимирович;

мадам и месье Лаламу-Белен;

мадам Энилайн, владелица химчистки;

месье Андерталь, антиквар;

Иветта;

Гортензия с Жоржем Морнасье, Рассказчиком;

месье Жак Рубо, Автор;

семья Орсэллс: месье Орсэллс, мадам Орсэллс, урожденная Энада Ямвлих, Адель и Идель Орсэллс;

сэр Уайффл, писатель-свиновед;

мадемуазель Мюш;

месье Неликвидис;

мадам Крош, консьержка в доме 53;

инспектор Блоньяр с супругой;

инспектор Арапед с матерью;

мнимая богомолка

и многие-многие другие.

В середине дня начались Ритуальные Состязания Улиток. В Польдевии улиточные бега привлекают множество зрителей – особенно состязания, которые являются частью ритуала передачи власти, но здесь зрителями были только дети. Объединенными усилиями Груашанов, Эсебов и супругов Ивонн был устроен роскошный полдник с мороженым, фруктовыми соками и пирожными. Полдник состоялся по окончании забега, когда были названы имена трех улиток-победительниц: каждую из них тренер или тренерша брали в руки и торжественно поднимались на пьедестал почета. Забег состоялся на большом листе белой клеенки, расстеленном у подножия Святой Гудулы; чтобы все присутствующие могли следить за напряженными моментами соревнования (все участники были чемпионами), его снимали особыми камерами с увеличением, а в сквере был установлен телеэкран, на котором было видно, как громадные улитки напрягают силы в борьбе за победу. Признанной чемпионкой была надменная виноградная улитка, окруженная целой стаей прихлебателей, приносивших ей на дистанцию салатные листья и укроп (на дистанции были разложены куски кирпича, создававшие препятствия в виде подъемов и спусков, была даже река, которую надо было переходить по веточкам). Но любимицей публики стала молодая, мало кому известная серая улитка с огорода Польдевской капеллы, полная отваги, фантазии и чисто польдевского задора; эту улитку тренировала Вероника Буайо, и вот, несмотря на все ухищрения именитой соперницы, дерзко попиравшей правила игры и спортивную этику, питомица Вероники первой пересекла финишную линию под бурные аплодисменты болельщиков. Награду – маленький желтый помидор – она получила из рук Вероники, которая нежно поцеловала ее в крохотную мордочку перед строем телекамер.

А затем началась собственно церемония.

На возвышении, рядом с монсиньором Фюстиже, заняли места члены недавно сформированных и еще не расформированных законодательных собраний, в общем представители власти; представитель князей Польдевских граф Монте-Кридзой, отец Домернас и на втором плане папаша Синуль; а также таинственная фигура в длинном черном плаще с капюшоном, полностью скрывавшим лицо и фигуру. Взоры всех присутствующих были устремлены на это странное явление; любители скверных шуток пустили слух, будто это стриптизерка, одним словом, все сгорали от любопытства.

Близился вечер. Солнце словно застыло над Святой Гудулой: оно не хотело пропустить развязку этого действа. Уличный шум стал затихать и отодвинулся куда-то вдаль. Наступила торжественная вечерняя тишина.

Монсиньор Фюстиже сделал шаг вперед: по его знаку представитель князей Польдевских также сделал шаг вперед, человек в черном сделал то же самое. Все затаили дыхание. Монсиньор Фюстиже резким движением приподнял край широкого черного одеяния, скрывавшего незнакомца (или незнакомку). Обнажилась левая ягодица, и на этой левой ягодице (явно мужской) красовалась фабричная марка всех князей Польдевских – улитка! По толпе прошло движение. Тут посланец князей Польдевских заговорил:

– Князь Горманской, мы приветствуем тебя! Первый князь Польдевии, мы приветствуем тебя! Хранитель священной улитки, мы приветствуем тебя, защитник наших гор, мы приветствуем тебя, желаем тебе ограбить тысячу дилижансов, желаем тебе обольстить тысячу трех прекрасных польдевских дев, мы приветствуем тебя!

Это шестикратное приветствие (произнесенное на польдевском, но с синхронным переводом монсиньора Фюстиже) разнеслось над сквером, и оглушительные овации приветствовали нового первого князя Польдевии, князя Горманского.

– Мы хотим его видеть, мы хотим его видеть! – кричала толпа, в особенности женщины.

Но капюшон оставался опущенным на лицо. Монсиньор Фюстиже призвал к спокойствию; он объяснил, что по соображениям безопасности князь Горманской вынужден сохранять инкогнито, но меньше чем через год можно будет навестить его в Польдевии. Кое-кто засвистел, но в итоге толпа успокоилась.

Огромным усилием воли Гортензия сохранила невозмутимый вид: волнующее зрелище, которое она видела в последний раз, не заставило ее нарушить клятву и открыть опасную тайну: Морган и Горманской – одно и то же лицо. Но она смертельно побледнела, и Рассказчик, сидевший рядом с ней, предложил проводить ее домой, на что она охотно согласилась.

Между тем на сцену вынесли 366 картонных коробочек и составили их в виде пирамиды с шестигранным основанием, справа от монсиньора Фюстиже. Он опять взял слово, чтобы рассказать собравшимся, какой для них приготовлен сюрприз.

– Друзья мои, – сказал он, – как вам известно, сегодня мы наряду с Польдевией чтим память великого человека – аббата Миня, составителя «Патрологии», капитального труда, где в трехстах шестидесяти шести томах собраны все творения Отцов Церкви. Улица, носящая теперь его имя, – единственная улица в точности такой длины, какая необходима для установления витрины – вот она, на стене слева от меня (см. план рис. 1) – с полным изданием «Патрологии»! В каждой из этих коробочек (он показал на пирамиду) – том уникального первого издания «Патрологии» в переплете из литого золота, изготовленном на пожертвования князей Польдевских, да воздаст им Господь. А сейчас, – продолжал монсиньор Фюстиже, – я буду открывать по одной эти коробочки, вынимать книги и ставить их в витрину.

Сказав это, он открыл коробочку, лежавшую на самой вершине пирамиды и помеченную тремя цифрами 1 – римской, арабской и польдевской.

Монсиньор Фюстиже открыл коробочку, и на лице его отразилось величайшее изумление. Собравшиеся увидели его руку, и в этой руке был кирпич!

Епископ принялся лихорадочно открывать коробку за коробкой, посланец польдевских князей и члены уже сформированных и еще не расформированных законодательных собраний помогали ему в этом, и вскоре пришлось признать очевидное: в каждой из 366 коробочек было по кирпичу.

«Патрология» была похищена!

Князь Горманской смылся.

Продолжение главы 23 (окончание)

Захваченные страстью, Чуча и Александр Владимирович забыли об осторожности. Как только раздавалось философическое похрапывание Орсэллса, Александр Владимирович появлялся в комнате, мягким прыжком опускался на бюро и подолгу наслаждался обществом Чучи: их носы терлись друг о друга, их усы перепутывались, их шерсть одновременно пускала искры; их души мурлыкали в унисон.

Получив анонимное письмо, Орсэллс в соответствии с «золотым правилом» отреагировал немедленно: он купил синтезатор, имитирующий храп, и миниатюрный магнитофон, который спрятал за воротником своего лилового халата. Затем включил устройство и стал ждать.

Чуча замурлыкала, Александр Владимирович явился, и они любили друг друга. Как только пленка с философическим храпом закончилась, Александр Владимирович и Чуча расстались.

Профессор Орсэллс выждал, когда Александр Владимирович окажется далеко (он очень боялся его когтей), чтобы разоблачить бедную маленькую Чучу, которая ни о чем не догадывалась. Он позвал жену и дочерей, включил миниатюрный магнитофон, скрестил на груди руки и в ужасном молчании взглянул на Чучу. Чуча дрожала всем телом, от усов до хвоста.

– Вы шлюха, мадемуазель, – сказал Орсэллс. – Вы у меня больше не служите!

Наутро, вылакав блюдце молока, тайком налитое мадам Орсэллс, Чуча с тощим узелком на плече брела по скверу Отцов-Скоромников, где прохладный, уже осенний ветер колыхал листву каштанов перед Польдевской капеллой. Куда ей идти, совсем одной в этом огромном мире, что с ней теперь станется?

А вы что об этом думаете?