Текст книги "Карл Маркс: Мировой дух"

Автор книги: Жак Аттали

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Он прочел также книгу Лоренца фон Штейна «Социализм и коммунизм в сегодняшней Франции», вышедшую в Пруссии в 1842 году и принесшую в Германию идеи великих французских утопистов. Он изучал первые (неудачные) попытки учреждения коммун в США – это были скромные сельскохозяйственные заведения, с коллективной работой в поле без обращения денег внутри общины. Из книг Томаса Гамильтона он также узнал о существовании в Нью-Йорке группы радикалов (The Workies), считавших, что парламентская демократия закончится хаосом, и требовавших периодического перераспределения богатств и земель: «Демократия неизбежно приводит к анархии и конфискации, и то, сколь длинен путь, ведущий к иному обществу, не имеет никакого значения».

После этого Карл начал работать над собственным детищем: глобальной теорией общества. Его устремления отныне не знают границ. Он видит себя глобальным аналитиком, мировым духом. Он разделил индивидов на два общественных класса в соответствии с природой благ, которыми они обладают: труд и капитал. Отношения собственности между классами составляют базис общества, отмечает он, «над которым возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания». Иначе говоря, индивид существует лишь в классе, к которому принадлежит, выживает благодаря ему и действует именно через этот класс. Вопреки Гоббсу и Гегелю, но вслед за отцом и сыном Карно, с трудами которых по термодинамике он только что познакомился, Маркс говорит на языке прогресса, эволюции, протяженной во времени, Истории. Уже тогда он представляет классовый конфликт «локомотивом» Истории.

Он уже работал с Арнольдом над вторым номером их журнала, который все так же трудно было наполнить, когда, в июле 1844 года, прусское правительство оказало давление на Париж, потребовав от французских властей запретить скандальное издание. Гизо колебался: у него было полно других проблем, и он предпочитал выждать, пока этот новорожденный журнал, не вмешивавшийся во французскую политику, не умрет сам по себе за неимением читателей и субсидий. В самом деле, это предприятие дышало на ладан, журнал очень плохо распродавался, и Руге подумывал о его закрытии.

Тридцать первого июля 1844 года Карл все еще жил один в Париже, когда получил из Берлина первый номер нового ежемесячного издания Бруно Бауэра – «Всеобщей литературной газеты», ставшей печатным органом берлинских младогегельянцев. Прочитав о том, что Бауэр отрицает значение восстания силезских ткачей, Карл дал волю своему возмущению в письмах к кёльнским друзьям. Один из них, Георг Юнг, предложил ему изложить эти нарекания более обстоятельно и опубликовать их: «Неплохо бы Вам преобразить Ваши замечания по поводу Бруно Бауэра в критическую статью для газеты, чтобы заставить Бауэра выйти из своей подозрительной сдержанности. До сих пор он никогда не выражал откровенно и четко своего мнения по какому-либо вопросу; Бауэр настолько одержим манией всё критиковать, что недавно написал мне о том, что надо критиковать не только общество, привилегии, собственников, а еще и пролетариев (до этого еще никто не додумался); как будто критика богатеев, собственности, общества не вытекает из критики нечеловеческих и недостойных условий, в которых живет пролетариат».

Предложение Юнга не только породит статью против Бауэра, бывшего учителя, но и ляжет в основу всего будущего творчества Карла Маркса, и Маркс всюду будет пытаться дать на него ответ, в том числе в «Капитале», написанном двадцатью тремя годами позже.

Он сразу же взялся за дело. За то лето, что он провел один в Париже, ему удалось свести воедино свои первые идеи в области философии и экономики, прояснить все положения в одной рукописи, не предназначавшейся им для публикации (она будет опубликована только в 1932 году в сталинском Советском Союзе под заглавием «Экономическо-философские рукописи 1844 года»). Это было эссе для личного пользования, с которым автор не собирался расставаться. Впоследствии некоторые пожелали увидеть в нем «настоящего Маркса» и использовали его, чтобы установить, был ли он причастен к чудовищным вещам, совершенным позже его именем. Другие станут критиковать это сочинение, «отсталое» и опровергаемое, по их мнению, последующими произведениями Маркса, упрекая тех, кто увидел в нем истинную мысль Карла, в поисках «черепа Вольтера-ребенка». На самом деле это важное сочинение станет главным этапом в формировании мысли, которая будет постоянно развиваться, никогда не вступая с собой в противоречие, и в основе которой всегда будет сохраняться заложенный здесь двойной принцип: человек должен быть в центре всякого размышления и политического действия; ни одна революция не стоит жизни человека, поскольку ее цель – освободить его.

В этой работе Маркс, отталкиваясь от философии Гегеля, размышляет об отчуждении. Он намеревается «подняться над субъективизмом и объективизмом, спиритуализмом и материализмом, идеализмом и материализмом». Ни больше ни меньше! По Марксу, отчуждение – не философский термин, как у Гегеля, а характерная черта общества: человека отчуждает труд, и ничто иное.

В то же время эта работа отчасти характеризует его самого. Он, ныне отказавшийся от всякой работы по найму, сосредоточивает свой анализ на отчуждении трудом; он, тяжело переживавший положение наемного работника, будучи главным редактором двух журналов, подвластных прихоти их учредителей, превратит собственное отношение к деньгам в основу универсальной теории; он, с величайшим трудом решавшийся отдать рукопись издателю, как раз и увидел основу отчуждения в разлучении человека с плодами своего труда; он, не имевший другой профессии, кроме писательства, думал, что в идеальном обществе каждый сможет безвозмездно заниматься всеми ремеслами, к которым почувствует в себе способности.

Прочитав труды экономистов, основной упрек им Маркс сформулировал следующим образом: все они рассматривали частную собственность априори, и никто не дал исторического объяснения ее появлению. Он же считает, что всё есть труд и порождение труда, начиная с самого человека: «Труд есть акт порождения человека им самим», в труде «человек осуществляет себя». Любой предмет (или почти любой) – это труд: ценность вещей почти полностью определяется трудом. Капитал – всего лишь «кристаллизация труда», «накопленный труд», «мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд», – пишет он, неявно намекая на вампира из «Франкенштейна» Мэри Шелли, только что им прочтенного. Да и вся История, различные формы общества и религии, как и виды собственности – всего лишь продукты труда.

Далее Маркс хвалит Фейербаха, в философии которого «берет свое начало положительная, гуманистическая и натуралистическая критика». Согласно Фейербаху, с философской точки зрения экономическая теория совершенно бесполезна для постижения развития человечества. Чтобы восполнить этот пробел, он дает анализ «отчужденного труда»: «Рабочий становится тем беднее, чем больше богатства он производит, чем больше растут мощь и размеры его продукции». Однако, по Марксу, частная собственность не является источником отчужденного труда, напротив, она – его следствие. В его представлении отчуждение тесно связано с самим трудом. В отличие от Гегеля, определяющего отчуждение как отрешение человека от самого себя, и от Фейербаха, связывающего его с религиозной верой, Маркс обнаруживает отчуждение во взаимоотношениях человека с действительностью посредством труда, из чего вытекают различные виды организации общества и религии.

Он различает три уровня отчуждения, связывая все три с трудом. «Объективация» – это когда человек порождает в процессе труда действительность, чуждую ему самому, в виде предметов, которые затем ведут собственное существование: «Его труд существует вне его, независимо от него, как нечто чужое ему, и этот труд становится противостоящей ему самостоятельной силой; жизнь, сообщенная им предмету, выступает против него как враждебная и чуждая». Труд – это боль, страдание, которое «изнуряет физически и разрушает духовно», «внешний труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, самоистязание». Маркс уже тогда выдвигает мысль о том, что всякий труд есть страдание, потому что всякий труд порождает нечто, что неизбежно будет отлучено от своего создателя. Возможно, в этом надо видеть и мудрое замечание, касающееся его самого, объяснение того, почему ему на протяжении всей жизни будет так сложно расстаться с малейшим сочинением и счесть его законченным. В нем одна только мысль – поставить слово «конец» под рукописью – вызывает душевную боль, он описывает это страдание в начале своего творческого пути, размышляя о природе всякого труда и о тесной связи между индивидуумом и всяким произведением.

«Отъем» – это когда в капиталистическом обществе владелец предприятия отбирает у наемного рабочего плоды его труда: «Внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому». Здесь тоже упоминание о том, что пережил он сам во взаимоотношениях с издателями, наемным работником которых не так давно являлся (в качестве главного редактора кёльнского журнала) и которые заставляли его производить некий объект, в данном случае газету, – «от него не зависящий, ему не принадлежащий».

Наконец, «порабощение» – это когда наемный рабочий не может вырваться из системы, которая вынуждает его приобретать, чтобы выжить, товары, произведенные другими наемными рабочими, и в конце концов он начинает измерять ценность вещей лишь деньгами, которых они стоят или которые за них можно выручить. Рыночная экономика порождает потребительский индивидуализм, как сказали бы мы сегодня. «Мотив, которым руководствуются обменивающиеся между собой люди, это – не человеколюбие, а эгоизм», – пишет Маркс. Вместо всех физических и умственных чувств <…> явилось простое отчуждение этих чувств, чувство обладания. И здесь – намек на его собственное отношение к деньгам, которые он любит тратить, прекрасно осознавая, что таким образом становится зависим от них: «Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, непосредственно им владеем, то есть когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т. д. – одним словом, когда мы его потребляем».

Даже капиталиста конкуренция и рационализация труда побуждает стремиться к абсурдному идеалу, в который возводятся лишения: его идеал – «аскетический, но ростовщический скряга и аскетический, но производящий раб <…>. Чем меньше ты ешь, пьешь, покупаешь книг, чем реже ты идешь в театр, на балы, в кафе, чем меньше ты мыслишь, любишь, теоретизируешь, поешь, рисуешь, удишь и т. д., тем больше ты сберегаешь, тем значительнее становится то твое достояние, которое не смогут съесть ни моль, ни ржавчина, – твой капитал». Не следует ли и в этом видеть отзвук его собственной склонности к расходам и одновременно отвращение к тем, кто проповедует бережливость и аскетизм? А ведь таковы его родители. Именно они столько раз укоряли его за то, что он слишком много говорит, слишком много любит, слишком много пьет, слишком много рассуждает, покупает слишком много книг и чересчур склонен к дракам.

Наемный работник превращается в такой же товар, как и все другие, в продукт труда, и вступает в общую систему порабощения. Статус и жизнь рабочего определяются тем же законом, который устанавливает цену вещей: спрос на людей неизбежно регулирует производство людей, как и любого другого товара. Если предложение превышает спрос, часть рабочих впадает в нищету или умирает с голоду. Таким образом, существование рабочего сведено к условиям существования любого другого товара. Содержание рабочего сродни уходу за машиной, ибо «заработная плата <…> обладает точно таким же значением, как смазка для механизма, чтобы поддерживать его в рабочем состоянии». Капиталист всемогущ, ибо он по своему решению может отсрочить освоение своего капитала, тогда как рабочий непременно должен продавать свою рабочую силу, чтобы выжить: «Капиталист может дольше жить без рабочего, чем рабочий без капиталиста».

Через это радикально новое описание отношений между человеком, трудом и рынком, вытекающее из личных откровений, а также рассуждений о собственных взаимоотношениях с деньгами, Маркс делает переход от философской концепции отчуждения к экономической концепции эксплуатации. Значительная часть переворота, который совершит позднее его экономическая теория, уже состоялась. Осталось найти критерии, которые позволят измерить эту эксплуатацию и проследить за ее развитием. Для этого придется разработать концепцию «прибавочной стоимости», которая появится на свет одиннадцатью годами позже.

Маркс не сомневался, что своей теорией отчуждения он доказал превосходство философского подхода над теориями экономистов. Одновременно он доказал, что философия – социально обусловленная наука, испытывающая влияние со стороны окружения философа: действие и Дух социальны, в зависимости от содержания и способа существования, свойственных каждому из них, – это социальное действие и социальный Дух.

Маркс продолжает размышлять над обществом, которое сумело бы покончить с отчуждением, и определяет «коммунизм» как общественную систему, позволяющую устранить отчуждение, покончить с присвоением вещей, сделать досуг и труд свободными путем добровольного объединения производителей. «Коммунизм как положительное упразднение частной собственности <…> есть подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека». «Поэтому уничтожение частной собственности означает полную эмансипацию всех человеческих чувств и свойств; но оно является этой эмансипацией именно потому, что чувства и свойства эти стали человеческими как в субъективном, так и в объективном смысле. Вследствие этого потребность и пользование вещью утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила свою голую полезность, так как польза стала человеческой пользой». Вот тогда отчужденный рабочий начинает получать удовольствие от труда, производя то, что полезно другим, и каждый становится человеком в полной мере: «Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые порождается богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз <…>. Вот почему чувства общественного человека суть иные чувства, чем чувства необщественного человека». Индивидуальность и коллективизм отныне могут сливаться в улучшенной человеческой природе: «Онтологическая сущность человеческой страсти». Это – конец одиночества и даже победа над смертью: «Смерть кажется жестокой победой рода над определенным индивидом», тогда как «коммунизм… есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой».

Этот мессианский коммунизм – результат не только политического, а всеобщего исторического развития. Он установится лишь в конце Истории, а не вместо нее: «Коммунизм <…> – решение загадки Истории <…>. Поэтому всё движение Истории есть <…> действительный акт порождения этого коммунизма».

Тем летом, пока Маркс работал над заметками, которые составят основной материал всего его творчества, у него произошло несколько определяющих встреч.

В начале июля он лично познакомился с молодым русским революционером Михаилом Бакуниным – царское правительство прислало запрос о его экстрадиции, а он приехал в Париж, чтобы повидаться с Арнольдом Руге, который, как мы видели, уже опубликовал одну его статью под псевдонимом в своей немецкой газете. Руге попросил у него статью для «Немецко-французского ежегодника» и представил его Марксу. Встреча прошла хорошо: вопреки тому, что станут потом говорить, Маркс в то время не испытывал неприязни к человеку, который через двадцать пять лет станет его злейшим врагом.

В конце июля он, наконец, встретился в Париже с Прудоном, с которым мечтал познакомиться со времени своего приезда во Францию и знакомства с «Что такое собственность?». Карл попытался (тщетно, по признанию самого Прудона) объяснить ему Гегеля; он напугал самого знаменитого французского социалиста, заявив ему, что нужно завоевать государственную власть, применив насилие там, где нет демократии, чтобы сделать ее инструментом экономических и социальных преобразований. Прудон ему ответил, что справедливое перераспределение богатств можно осуществить путем реформирования. Он не хотел «Варфоломеевской ночи пролетариев» и мученических жертв. Они оба часто виделись тем летом, и их споры порой затягивались на всю ночь. Однако их влияние друг на друга было ограниченным, если только не считать (а это маловероятно), что понятие «прибавочная стоимость» в том виде, в каком Маркс сформулирует его одиннадцать лет спустя, восходит своими корнями к расплывчатой концепции «ошибки в счете» – Прудон уличал капиталиста в том, что он не оплачивает «огромную силу, которая происходит от соединения и гармонии рабочих, от дружного и одновременного приложения их усилий».

После этой встречи Маркс написал Фейербаху, чтобы снова выразить ему свое восхищение французским рабочим классом. Трепетное отношение к рабочим унаследовано Марксом от отца – оно сопровождало его всю жизнь. С другой стороны, он заинтересовался материализмом как таковым. Вслед за Фейербахом и Гегелем он сделал униженный и возмущенный пролетариат главным действующим лицом будущей эмансипации и революции.

Карл также беспрестанно пишет Женни, которая все еще находится в Трире у матери. Около 15 августа она отвечает ему, стараясь хоть немного передать атмосферу в их родном городе, путь в который ему заказан, с тех пор как издатели «Немецко-французского ежегодника» попали под опалу прусского короля: «Мой дорогой, я получила твое письмо в тот момент, когда звонили во все колокола, палили изо всех пушек, а благочестивая толпа толкалась в церквях, чтобы вознести хвалу Богу Небесному за чудесное спасение их Бога земного. Можешь себе представить, с каким особенным чувством я прочла стихи Гейне во время этой церемонии под трезвон хвалебных гимнов».

И тут пришла плохая новость: издатель Юлиус Фрёбель, финансировавшийся Руге, отказался участвовать в издании «Немецко-французского ежегодника». В тот же момент Руге отошел от дел, так и не выплатив Марксу обещанного жалованья, оставив все нераспроданные экземпляры своему компаньону. Тот обратился за помощью к кёльнскому другу Георгу Юнгу, который прислал ему еще 250 талеров в знак поддержки, но «Ежегоднику» пришел конец: у Карла не хватит денег на новые номера. У него нет ни финансовой поддержки, ни французских пайщиков, ни, самое главное, достаточно большой читательской аудитории.

Проживание в Париже отныне лишилось смысла. Но и Пруссия для него закрыта.

Поскольку «Ежегодник» больше не выходит, он пишет для газеты парижских немцев «Форвертс»[27]27
  С января по декабрь 1844 года газета «Форвертс» выходила в Париже два раза в неделю.


[Закрыть]. 10 августа 1844 года он отдал туда статью о Вейтлинге, тоже нашедшем прибежище в Париже. Маркс назвал небольшую претенциозную работу этого портного, озаглавленную «Гарантии гармонии и свободы», «громадным и блестящим литературным дебютом немецких рабочих».

Двадцать восьмого августа произошло эпохальное событие: Фридрих Энгельс, мимолетная встреча с которым состоялась два года назад в Кёльне, явился на улицу Вано из Бармена, что под Вупперталем, где он работал на заводе своего отца; явился с идеей новой статьи для «Ежегодника», полагая, что журнал еще жив. Он намеревался проследить в ней развитие капитализма от меркантилизма до английской промышленной системы. Карл поражен, насколько глубоко знает мир труда этот молодой самоучка. Однако «самоучка» позже сможет похвастаться тем, что умеет читать и писать на двадцати четырех языках (главным его подвигом станет то, что он выучит персидский за три недели). С 28 августа до 6 сентября 1844 года молодые люди не расставались и, согласно легенде, которую они потом поддерживали, провели десять дней в попойках и бесконечных спорах.

Карл поведал Фридриху, как именно он рассчитывает вырваться из-под власти немецкой философии, которую столько лет изучал, вырваться, потому что она пренебрегает ролью соотношения социальных сил в анализе концепций: он намерен истолковать историю людей и государств через их отношение к экономике и собственности. Фридрих рассказал Карлу о своей сопричастности английскому чартизму и поделился своими планами написать историю рабочего класса (тема статьи, которую он явился предложить), соединив свои собственные наблюдения, сделанные на семейном предприятии, и информацию, извлеченную из отчетов парламентских комиссий и чиновников министерства здравоохранения – о существовании этих отчетов, которые впоследствии сыграют немалую роль в разработке теории стоимости, Карл впервые узнал именно от него. «Мой успех – в свидетельствах моих противников!» – объяснил Энгельс своему восхищенному товарищу. «Наконец-то, – сказал себе Карл, – есть хоть кто-то, кто знает мир труда, бывал на заводе и может простыми словами говорить как о философии, так и о реальной жизни людей!»

Карл никогда не будет жить, как представитель рабочего класса (даже терпя большую нужду), и ни разу не переступит заводской порог; чтобы понять пролетариат, он станет использовать те же материалы, что и Фридрих, – отчеты, прессу, чужие рассказы.

Много позже Фридрих так опишет их встречу: «Когда я навестил Маркса в Париже летом 1844 года, оказалось, что мы полностью согласны друг с другом во всех теоретических областях; с тех пор и началось наше сотрудничество. Маркс не только пришел к тому же мнению, что и я; он уже выразил его в „Немецко-французском ежегоднике“: в общем и целом, не государство управляет буржуазным обществом, а буржуазное общество управляет государством и определяет его политику; значит, нужно объяснять политику и историю, исходя из экономических условий и их развития, а не наоборот».

В самом деле, молодые люди были похожи и дополняли друг друга. У обоих была потребность иметь перед собой противника, некую мишень, что позволяло, уцепившись за какую-нибудь фразу, углубиться в теорию. И тот и другой, будучи журналистами в душе, опирались только на факты. Их отличия тоже весьма примечательны: один беден, склонен к теоретизированию, порвал связи с матерью после смерти почитаемого отца; другой богат, с практическим складом ума и очень привязан к матери, ненавидя отца. Один – доктор философии; другой был вынужден прекратить учебу, даже не поступив в университет. Один женат; другой не стремится обременять себя семьей (позже он будет жить с одной работницей, Мэри Бернc, но у него будет и много мимолетных связей, в том числе с родной сестрой своей спутницы жизни). Поистине, Карл нашел в Энгельсе своего рано ушедшего из жизни брата, с которым, кстати, тот был почти ровесником.

Фридрих и Карл отныне будут неразлучны как в жизни, так и в размышлениях и деятельности. Ученик и соратник, свидетель их отношений, Поль Лафарг[28]28
  Поль Лафарг (1842–1911) – видный деятель международного рабочего движения, один из основателей французской Рабочей партии.


[Закрыть], заметит: «Маркс и Энгельс осуществили в нашем веке идеал дружбы, воспетый античными поэтами».

Сразу же обнаружилось наличие у них общих врагов. Кстати, в те десять дней парижской встречи их беседы в основном сводились к злословию в адрес немецких философов, которых они терпеть не могли или в которых были разочарованы, – Гегеля, Бауэра и других, сегодня не столь известных. В частности, Карл только что прочел «Единственный и его собственность» некоего Макса Штирнера – псевдоним Иоганна Каспара Шмидта, молодого философа, преподававшего в Берлине и называвшего себя «гегельянцем-анархистом» – оксюморон, многое говорящий о смелости его мысли! Претензии Штирнера были безграничны; в частности, он писал: «Я Единственный», «Нет ничего выше Меня», «Ничто – вот на чем я построил свое дело». Он утверждал, что всякий институт – абстракция, реально только индивидуальное сознание, свободно определяющее свои потребности. Маркс предчувствовал, что из штирнеровской болтовни возникнет крупное политическое движение – анархизм. Нужно было любой ценой сразиться с ним, ибо, как он думал, оно не основано на какой-либо социальной действительности. Не говоря уже о том, что Карл пришел в ярость из-за того, что в книге его походя представили «учеником» Фейербаха. Он не может быть учеником кого бы то ни было! Никогда!

В тот самый момент, когда состоялась эта встреча, 29 августа 1844 года, Арнольд Руге, порвавший с Карлом, написал пророческие строки: «Я все еще полагаю возможным, что Карл Маркс напишет очень большую, не слишком абстрактную книгу, втиснув в нее всё им накопленное».

Через десять дней Энгельс должен был вернуться в Германию, на отцовский завод в Вуппертале. Оба решили поддерживать связь и вместе работать, вдали друг от друга, над общими статьями, направленными в первую очередь против современных им немецких философов.

В октябре 1844 года в Бармене Фридрих написал двадцать страниц на немецком, отправил их Карлу – и получил от него через несколько недель, к своему величайшему ошеломлению, триста страниц также на немецком, в которых развивались и уточнялись прошлогодние наброски об отчуждении. Книга сложилась быстро; они подумывали назвать ее «Критикой критической критики», но в итоге получилось название «Святое семейство». Перечитав ее тринадцать лет спустя, Маркс напишет Энгельсу: «Я был приятно удивлен, увидев, что нам не приходится краснеть за это сочинение, хотя культ Фейербаха, отправляемый в нем, теперь выглядит очень забавно».

Это язвительная и подчас смешная книга. Авторы отдают в ней должное Дидро, Гельвецию, Фурье (за эмансипацию женщин) и Прудону (которому они вменяют в заслугу «научный прогресс, совершивший переворот в политэкономии»). По их мнению, бóльшая часть английского и французского пролетариата осознает выпавшую на его долю историческую задачу. Они подчеркивают ограниченность позиции Прудона, который, по их мнению, критикует политэкономию «с точки зрения политэкономии» и, будучи рабочим, может выразить свое мнение только изнутри положения отчуждения, не имея возможности его преодолеть. Ссылаясь на материализм Фурье, Оуэна и Кабе, они приходят к выводу, что «французский материализм ведет прямиком к социализму и коммунизму». В книге почти дословно приводятся целые отрывки из черновых набросков Карла, сделанных прошлым летом: «Как имущему классу, так и классу пролетариата свойственно одно и то же человеческое самоотчуждение. Но первый чувствует себя в этом самоотчуждении удовлетворенным и утвержденным, воспринимает отчуждение как свидетельство своего собственного могущества и обладает в нем видимостью человеческого существования».

В ноябре 1844 года Карл предложил книгу в «Литературный прилавок» – издательство, возглавляемое Фрёбелем, основателем его покойного журнала. Но Руге, бывший одним из акционеров издательства наряду с несколькими уроженцами Кёльна, воспротивился этому проекту: «Пока я заинтересован в „Литературном прилавке“, вы должны запретить себе издавать любую книгу Маркса». Тогда Карл попросил Бернштейна, директора «Форвертс», передать рукопись издателю этой газеты. Безуспешно. Затем Маркс обратился к доктору Лёвенталю, соуправляющему франкфуртским литературным издательством, и тот согласился ее опубликовать, но в письме от 27 декабря 1844 года предложил другое заглавие: «Позвольте мне дать вашей книге более краткое и броское название: „Святое семейство“ [вместо „Критика критической критики“]. Оно произведет бóльший эффект, и надо надеяться, что содержание книги, зачастую выдержанной в юмористическом ключе, его оправдает».

Название заменили, но книга не имела никакого успеха: философская полемика никому не известных немцев в Париже никого не интересовала.

На заре 1845 года капитализм торжествовал по всей Европе, бунты успешно усмирялись. В Париже Анфантен, Лафитг и Ротшильд основали компанию для строительства железной дороги Париж – Лион. В Коррезе крестьяне воспротивились разделу и продаже общинных земель. В Пруссии были подавлены рабочие мятежи.

«Форвертс» из Парижа приветствовал покушение на Фридриха Вильгельма IV, и это стало последней каплей. 7 января 1845 года прусский король отправил к Луи Филиппу Александра фон Гумбольдта[29]29
  Александр Гумбольдт (1809–1859) – крупный немецкий ученый, естествоиспытатель, путешественник, камергер и советник прусского короля.


[Закрыть] с особым поручением. Тот вручил французскому монарху вместе с подарком длинное послание по поводу «цареубийственных» статей в парижской газете немецких эмигрантов. «Форвертс» закрыли 25 января, и Гизо даже пообещал подумать о высылке дирекции газеты.

Маркс не чувствовал над собой угрозы: хотя он и писал для газеты, но не имел ничего общего с руководством «Форвертс». Теперь он собирал воедино черновые наброски прошлого года, чтобы на их основе написать критическую историю политической экономии, и прежде чем взяться за дело, обошел всех немецких издателей. 1 февраля 1845 года он подписал с Карлом Леске из Дармштадта договор на издание книги «Критика политики и политической экономии», которую обязался предоставить к началу осени. По представлении рукописи он должен будет получить 1500 франков (420 талеров), что примерно соответствовало зарплате рабочего за три месяца; столько же он получит после выхода книги в печать. На самом деле Марксу выдали задаток уже по подписании договора, однако ход событий помешает ему представить рукопись вовремя; более того, он никогда ее не представит и не сумеет возместить издателю полученной суммы. Он опубликует несколько глав из этой книги, но гораздо позже. Одна из них увидит свет двадцать два года спустя в составе книги «Капитал».

Не прошло и двух суток, как Гизо приказал выслать из страны всех редакторов и сотрудников «Форвертс»: Бернштейна, Бернайса, Бюргерса, Руге, Бакунина, Гейне и… Маркса. Одновременно русские власти приказали Бакунину (который был отставным офицером) вернуться на родину. Беженцы оказались зажатыми в тиски.

Когда Карлу объявили, что он должен немедленно покинуть Францию, он словно свалился с небес на землю. Нельзя сказать, что общественность молчала: в среде французских либералов и в журналистских кругах звучали протесты. Список изгоняемых был пересмотрен и решили, что сотрудники газеты могут остаться. Все, кроме Маркса, поскольку он самый неистовый, самый непримиримый, самый лучший из всех и потому что в июле прошлого года на него уже обрушился гнев Пруссии.