Текст книги "Карл Маркс: Мировой дух"
Автор книги: Жак Аттали
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)
Глава третья
АНГЛИЙСКИЙ ЭКОНОМИСТ (1849–1856)
Великобритания, куда Карл Маркс прибыл 26 августа 1849 года, с пренебрежением наблюдала за потрясениями на континенте. В условиях кризиса, свирепствовавшего в Европе, она оставалась самой богатой, самой передовой, самой перспективной страной. Промышленная революция, начавшаяся здесь в конце XVIII века, поставив уголь на службу машинам, продолжала проводить глубинные изменения в экономике. С развитием железных дорог промышленность, в первую очередь текстильная, пошла на подъем. Железные дороги стали главным потребителем угля, железа и, следовательно, стали. Производство стали вскоре резко возрастет благодаря изобретению бессемеровского конвертера, а затем – печи с прямоточной топкой. Протянувшись на 6 тысяч миль, железнодорожные пути опутали своей сетью всю страну; торговцы и товары отныне могли перемещаться из города в город. Появились предприниматели нового типа, в большинстве своем выходцы из среднего класса. Производство угля и железа было в руках лорда Эльхо, путепроводы и железные дороги строил Томас Брассей, пиво производили братья Басе, а некий Сэмюел Морли стал королем трикотажа. В Манчестере, Ливерпуле и Глазго открылись биржи в дополнение к бирже лондонского Сити, способствуя возникновению по всей стране новой категории акционеров, рантье или коммерсантов; их сбережения оказались слишком велики, чтобы вкладывать их целиком внутри страны, и поэтому вывозились за границу, в частности в Северную Америку и континентальную Европу, для того, чтобы финансировать строительство железных дорог с использованием британских материалов и оборудования. Томас Брассей, например, построил за четверть века 7 тысяч километров путей и путепроводов на четырех континентах, в том числе половину французских железнодорожных линий. На него работали десять тысяч человек, а его личное состояние превышало 3 миллиона фунтов. Это был первый крупный капиталист.
Великобритания тогда мало вмешивалась в мировую политику, предоставляя остальным правительствам на континенте наводить там порядок. Она почти никогда не ввязывалась в войны, приберегая своих солдат для завоевания колоний и защиты торговых путей. В частности, в Индии, благодаря своей военной мощи и продажности местных князьков, Британская империя аннексировала Пенджаб.
Хотя аристократия сохраняла здесь прежний авторитет в обществе, буржуазия установила новую идеологию, характерную для Викторианской эпохи, начавшейся десятью годами раньше: подавление сексуальности, чувство долга, апология семьи, прославление экономии и труда.
Когда в Лондон приехал Маркс, там проживало 2,4 миллиона жителей. Это был одновременно самый роскошный город в мире и ад для бедноты, условия проживания которой оставались чудовищными. В рабочих кварталах отсутствовала всякая гигиена – на 125 человек была одна уборная; каждый второй ребенок умирал, не дожив до пяти лет.
В противоположность государствам на континенте, которые одно за другим вновь попадали под власть диктатуры, Англия оставалась относительно демократичной страной. Из представителей буржуазии образовались две большие партии – либералы и консерваторы, наследники вигов и тори. Богатые люди (только они имели право голоса) избирали парламентариев, полномочия которых росли, несмотря на робкие попытки упрочить свою власть со стороны Виктории и ее супруга принца Альберта, немца по рождению. Право голоса постепенно приобретали некоторые рабочие. Женщины и бедняки по-прежнему были его лишены. В рабочем мире движение чартистов (на которое Маркс возлагал столько надежд во время своего первого пребывания в Лондоне в 1845 году) выдыхалось, не выдерживая конкуренции с профсоюзным движением, которое выступало за свободу торговли, за диалог с хозяевами и за реформы.
Первые профсоюзы добились от некоторых промышленников удовлетворения двух из своих главных требований: «английской недели» (то есть прекращения работы в субботу с 14 часов) и учреждение (хотя бы в теории) контроля над условиями труда на заводе со стороны инспекторов, назначаемых государством. Условия жизни рабочих от этого не улучшились: средняя рабочая неделя по-прежнему составляла 64 часа, а заработка едва хватало, чтобы прокормить рабочего и его семью.
Британская пресса была гораздо более свободной, чем на континенте. В Великобритании газеты продавали открыто, в розницу. Их распространяли уличные газетчики (подобное было только в Соединенных Штатах). В Лондоне самый крупный печатный орган – газета «Таймс» – был более или менее независим от партий; в провинции существовали даже газеты, поддерживающие социалистические идеи, например, «Манчестер адвертайзер». Повсюду во множестве выходили более радикальные издания, которые подвергались преследованиям только в случае клеветы на короля или английских министров. О неуспехе социалистов говорил тот факт, что газета чартистов «Северная звезда» («Норзерн стар»), расходившаяся в 1839 году тиражом в сорок две тысячи экземпляров, к 1849 году сократила тираж до шести тысяч.
Когда закончилась либеральная аномалия на континенте, начавшаяся годом раньше, множество активистов-демократов – французов, немцев, поляков, австрийцев, итальянцев, – преследуемых полицией и монархами, волнами хлынули в Англию. Изгнанников принимали свободно, лишь бы они не угрожали британской короне. Но условия жизни, которые им предоставляли, были просто невероятными: они платили за жилье дороже, чем англичане, и их могли выслать из страны без предупреждения. Тем, у кого было недостаточно денег, приходилось соглашаться на работу за нищенскую плату и жить в трущобах, в меблирашках, расположенных подальше от центра Лондона.
Самые знаменитые лидеры либералов зачастую являлись с континента с пустыми карманами. Среди них были итальянец Джузеппе Мадзини, француз Луи Блан, немец Готфрид Кинкель (совершивший эффектный побег из прусской тюрьмы Шпандау), венгр Лайош Кошут, страстно ненавидимый австрийцами. Вместе с ними потоком прибывали тысячи других, никому не известных, примыкавших к тем, кто уже поселился здесь еще с 1830-х и, как мы видели, основал «Союз справедливых» – одну из мириад других организаций. Во всех тавернах собирались революционные комитеты, составлялись правительства в изгнании; в каждом доходном доме задумывались и осуществлялись самые изощренные государственные перевороты. Спорили о демократии, социализме, коммунизме – это слово после выхода «Манифеста Коммунистической партии» использовалось уже не только для обозначения мелких утопических обществ, но и подразумевало захват государственной власти рабочим классом.
Когда Карл прибыл в Лондон 26 августа 1849 года, он уже скатился на самое дно финансовой пропасти. У него не было почти ни гроша; остатки его имущества, даже книги, были заложены для финансирования его кёльнской газеты. Его жена и трое детей (Женни, Лаура, Эдгар), которым он сумел отправить весточку в Трир, скоро собирались приехать к нему вместе с Хелен Демут, а у него не было средств, чтобы снять приличное жилье. Энгельс, столь щедро ему помогавший, завяз где-то в последних сражениях в Швабии (если только не погиб).
И все же Карл ни на минуту не задумался о том, чтобы перестать писать, перестать действовать; не приходила ему в голову и мысль о том, чтобы подыскать себе работу. Кроме того, хотя он правильно говорил по-английски, но писать на этом языке практически не умел, а потому трудиться смог бы разве что рабочим. Но доктор философии даже представить себе такого не мог. И даже если бы представил, то не нашел бы работы.
Так что он продолжит издавать в Лондоне, на немецком языке, свою «Новую Рейнскую газету», предназначенную для немецких читателей. Он также возобновит политическую деятельность в Союзе коммунистов, если удастся восстановить из него хоть что-нибудь, после того как Карл перенес его в Париж и забыл там год назад.
Он все еще верит в неизбежность революции, предвидит экономический кризис и грядущее вмешательство России в немецкие дела. Но надеяться на революцию преждевременно – рабочие массы еще не прониклись революционным сознанием, в чем он только что убедился на собственном горьком опыте. В частности, он больше не возлагает никаких надежд на английский рабочий класс: низкая раскупаемость газеты чартистов и немноголюдность собраний, которые они организовывали, убедили его в том, что, напуганные возможностью остаться без работы, британские рабочие на самом деле поддерживают капитализм и буржуазию. Он даже предчувствовал, что в Лондоне антагонизм между протекционистами и сторонниками свободного рынка, между крестьянами и торговцами вскоре вновь приведет к власти правых, которые пока находились в оппозиции к либеральному правительству. Он помечал: «Все это породит крупный конфликт, и тори вернутся к власти, сменив вигов». Он верил только во Францию и не переставал надеяться, что вскоре вновь поселится на улице Вано. Он знал, что в Париже только что избранный президент Французской республики Луи Наполеон Бонапарт должен скоро освободить свое место, поскольку срок его полномочий составляет только два года и не может быть продлен. Когда эта посредственность лишится власти, изгнанники смогут вернуться. Карл по-прежнему убежден, что именно из французской столицы выступит маршем европейская революция, которая сначала восстановит демократию, а затем установит коммунизм. Позже Энгельс напишет: «Маркс не только с особой любовью изучал историю прошлого Франции, но и следил во всех подробностях за историей ее настоящего, собирал материалы, чтобы использовать их позже, а потому события никогда не заставали его врасплох <…>. Франция – это страна, где классовую борьбу каждый раз, как нигде больше, доводили до окончательного решения и где, следовательно, меняющиеся политические формы, внутри которых она происходит и в которых выражаются ее результаты, принимают самые четкие очертания».
Карлу тридцать один год, и он не чувствует себя созданным ни для этого британского изгнания, ни для этой пролетарской нищеты. Как социализм рано или поздно найдет воплощение, так и он сам рано или поздно избавится от неудач. Беспрестанно, в горе и в радости, он связывает свое собственное положение с положением своего близкого круга.
Семнадцатого сентября, благодаря неустанной заботе Хелен Демут, к нему приехала Женни – измотанная и больная, с тремя детьми и беременная четвертым, как она ему объявила. В Трире она смогла раздобыть немного денег у его матери (это была еще одна небольшая часть отцовского наследства) и забрать великолепный набор столовых приборов из серебра, унаследованный от своих шотландских предков, который было нельзя продать, но при случае можно заложить. Это позволило им поселиться в Челси, где они обосновались вшестером в одной комнате, в доме 4 на Андерсон-стрит, возле Кингс-роуд. Квартал был небедный, но жилище тесное. Поскольку квартирная плата оказалась просто огромной, Карл уже знал, что вскоре не сможет платить за него. Но не беспокоился сверх меры: всё это не может длиться долго, а значит, и не продлится.
Сразу по приезде, чтобы создать себе пусть временную, но полноценную рабочую базу, он перенес из Брюсселя в одно-единственное помещение (Грейт-Виндмилл, 20) редакцию своей газеты и штаб-квартиру Союза коммунистов и Просветительского общества немецких рабочих, которые двумя годами раньше перебрались из Лондона в Брюссель. Редакция газеты состояла из него одного; что касается обеих организаций, то они были не более чем призраками. Поэтому Карл попытался сблизиться с теми, кому он был нужен, – с поэтом-банкиром Фрейлигратом и с рабочим Вольфом по прозвищу «Лупус», некогда последовавшими за ним в Брюссель и в Кёльн и вернувшимися вместе с ним в Лондон, терпя те же унижения. Вместе они познакомились с несколькими французскими беженцами, в большинстве своем бланкистами, и членами Комитета помощи немецким эмигрантам, который Маркс сблизил со своим; он читал там бесплатные лекции по философии, немецкому языку и политэкономии, что помогло ему завязать кое-какие личные связи.
Как он и опасался, материальное положение семьи очень скоро стало тяжелым, и Женни приходилось творить чудеса, чтобы успокоить кредиторов. Но в октябре, когда у Карла уже не было возможности платить ни за жилье, ни за пропитание для детей, ни за врача для жены, которой предстояло рожать, появился Фридрих Энгельс.
Молодой человек (ему было тогда двадцать девять лет) сумел выехать из Германии, оставив на полях сражений многих своих товарищей, в том числе одного из самых первых членов руководящего комитета Союза коммунистов, встреченного в Лондоне в их первый приезд в 1845 году, – прусского часовщика Иосифа Моля. С Фридрихом приехали несколько товарищей по борьбе, в том числе Вильгельм Ротекер, Конрад Шрамм и Август фон Виллих – офицер, которого он представил Карлу как своего командира во время баденского похода, солдафон, выдающий себя за великого военного и политического стратега.
Фридрих поселился в Лондоне, чтобы издавать вместе с Карлом «Новую Рейнскую газету», к большой досаде своей семьи, которая хотела, чтобы он отправился в Манчестер, на отцовскую текстильную фабрику, раз уж ему отныне запрещено проживать в Пруссии. Тем не менее, хотя он и отверг манчестерскую золотую клетку, родители регулярно выплачивали ему небольшие суммы денег, что позволило хоть немного сократить долги Карла. Друзья встречались каждый день – либо в редакции газеты, либо дома у Карла, либо у Фридриха, который устроился с комфортом и часто приглашал Марксов на ужин. Много позже писатель Поль Лафарг (он станет зятем Карла) напишет, что с того времени «дочери Маркса стали называть его вторым отцом. Он был alter ego Маркса».
Пятого ноября 1849 года Женни родила второго мальчика, Генри (англицизм от Генриха – имени отца Карла) Эдварда Гая. Ему начали подыскивать прозвище. У каждого члена семьи была кличка: у Женнихен – «Ци-Ци», китайский император, из-за ее интереса к Востоку; у Лауры – «Готтентот» или «Какаду». Карла «дочери называли не „отец“, а „Мавр“ – из-за смуглого лица и черных бороды и волос». По словам Вильгельма Либкнехта, Женни также порой называла Карла «мое большое дитя». Новорожденный быстро получил прозвище на основе своего третьего имени – Гвидо, или Фокс (лиса). Это была игра слов; мальчика называли так в честь Гая Фокса – бунтовщика, казненного в 1605 году за то, что он хотел взорвать английский парламент во время его посещения королем Яковом I. Теперь Марксы жили всемером в одной комнате.
Карл сумел получить от Фридриха деньги на выпуск своей «Новой Рейнской газеты», но она теперь выходила только раз в месяц; во Франкфурте она распространялась через «Нойе дойче цайтунг» – журнал его друга Иосифа Вейдемейера, который сумел остаться в Пруссии, постоянно терпя притеснения со стороны полиции, – в условиях всё большей нестабильности.
Экономический кризис свирепствовал по-прежнему. Маркс опасался, что революция разразится слишком рано. Об этом он в декабре сообщил Вейдемейеру, бывшему офицеру, укрывавшемуся у него в Брюсселе и ставшему издателем в Кёльне: «Начинается промышленный, торговый и сельскохозяйственный кризис. Если революцию на континенте отложить до этого кризиса, Англия может стать союзницей революционного континента. Если революция разразится раньше, то (за исключением случая, если ее вызовет русское вторжение) это будет катастрофа, поскольку торговля переживает подъем, а рабочие массы во Франции, Германии и т. д. революционны только на словах». Однако в глубине души он был убежден, что ему вскоре придется вернуться к политической деятельности: «Я думаю, что прежде чем выйдет третий месячный номер [моей газеты], разразится мировой взрыв, и у меня уже не будет времени работать над политической экономией…» Ему невыносимы это молчание, эта нищета, это бездействие. Ему тридцать один год, и он не желает замуровывать себя в изгнании.
Однако в этот момент История решила за него: экономический кризис, начавшийся два года назад, вдруг пресекся. Цены, достигнув в 1849 году самого низкого уровня, снова начали подниматься благодаря обнаружению месторождений золота в Калифорнии и Австралии и развитию железных дорог. Вместе с ценами окрепло производство и выросла занятость. Социальные конфликты приутихли. Диктатуры стабилизировались вместе с рынком. Революция откладывалась.
Карл осознал, что с демократией еще придется повременить как во Франции, так и где-либо еще. Он понял, что у него будет сколько угодно времени, чтобы поработать над политической экономией в Лондоне, если он захочет за это взяться и если материальное положение позволит. Но где и как вести свои исследования, когда он, не имея ни гроша, должен содержать шесть человек, живущих в одной комнате?
В одном панегирическом тексте, заложившем основы «марксизма-ленинизма» («Карл Маркс и его учение»), Ленин напишет гораздо позже, в 1914 году, об этом периоде в жизни Маркса: «Когда эпоха революций 1848–1849 годов завершилась, Маркс восстал против всяких попыток играть в революцию», требуя, чтобы в новый период, под прикрытием внешнего «мира», готовить новые революции. Но он отдавал приказы и инструкции только самому себе.
Мужественно продолжая исполнять роль главного редактора газеты, не зная, будет ли ее хоть кто-нибудь читать, Маркс просит Вейдемейера «описать вкратце для нашего издания, в общих чертах, положение в Южной Германии». Он тоже решает написать и опубликовать в ней несколько статей – и прежде всего историю Второй республики от падения Луи Филиппа до восхождения Луи Наполеона Бонапарта на пост президента. Он намеревается впервые применить свою теорию классовой борьбы к недавнему и конкретному историческому событию.
Любопытно, что он пишет не на основе собственных впечатлений – а он пережил в Германии необычайный год, – а на основании того, что лишь мельком видел в Париже. Потому что по-прежнему верит, что судьба Европы решится во Франции, а не в Пруссии. И потому что думает, что еще возможно восстановить свободы Второй республики, и не ждет никаких перемен по ту сторону Рейна.
С января по октябрь 1850 года, выживая в крайней нищете лишь благодаря щедрости Энгельса, Маркс сумел подготовить к печати и выпустить четыре номера «Новой Рейнской газеты». В них были помещены четыре его статьи, посвященные революции 1848 года во Франции: «Поражение в июне 1848 года», «13 июня 1849 года», «Последствия 13 июня» и «Наполеон и Фуль». Как и прежде, Женни обсуждала с ним и комментировала его мысли, переписывала его неразборчивые рукописи и, надеясь хоть на какое-то вознаграждение, посылала их во Франкфурт к издателю. Эти статьи выйдут одной книгой только после смерти Маркса под заглавием «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.».
Знаменательное событие: теорию классовой борьбы, изложенную в «Манифесте», впервые применили к историческим событиям. Впервые, таким образом, была проанализирована попытка захвата власти. Это позволило Марксу дать экономические и социальные объяснения революции 1848 года и избранию Луи Наполеона Бонапарта, особенно массовому голосованию за него в сельской местности. Карл пришел к выводу, что самодержавная власть усилится повсюду в Европе и, разумеется, Луи Наполеон постарается остаться у власти по истечении срока своих полномочий через полтора года. Чтобы этого избежать, нужен союз между еще столь немногочисленным рабочим классом и столь многочисленным крестьянством, то есть между городом и деревней, а уже не между буржуазией и рабочими (как хотелось Марксу в 1848 году в Кёльне), преследующими столь противоположные цели. Однако это сближение кажется ему маловероятным, поскольку крестьяне-бонапартисты не сознают, что тоже являются жертвами капиталистической эксплуатации, что «эксплуатация крестьян отличается от эксплуатации промышленного пролетариата лишь по форме. Эксплуататор тот же самый – капитал. Отдельные капиталисты эксплуатируют отдельных крестьян посредством ипотек и ростовщичества; класс капиталистов эксплуатирует класс крестьян посредством государственных налогов».
Отныне Маркса всю жизнь будет преследовать крестьянский вопрос, столь важный из-за количества сельского населения и столь сложный для включения его в модель капитализма из-за крестьянского мировоззрения и самой природы сельского труда. Однако, по Марксу, при отсутствии союза классов Луи Наполеон Бонапарт наверняка продлит свое пребывание в Енисейском дворце, где он только что поселился и откуда управлял все более и более самодержавно.
Во второй и третьей статьях Карл дал новое название этому союзу между всеми жертвами капитала, союзу, к которому он призывал всей душой. Он впервые использовал этот термин – «диктатура пролетариата». До сих пор он, как мы видели, упомянул лишь раз, в одном письме за прошлый год, о «временной диктатуре», необходимой для перехода к демократии. Эта диктатура особого рода, поскольку, в его представлении, она прекрасно сочетается с сохранением инстатутов парламентской демократии, большинство мест в которых будет принадлежать ассоциации производителей, а именно ее Маркс хочет видеть у власти. Употребляемое им слово «диктатура», которое, как мы увидим, будет так превратно истолковано, означает попросту политическую власть, осуществляемую подавляющим большинством населения, и это подавляющее большинство должно будет решительно править, сообразуясь со своими интересами, не идя на компромисс. Позднее он уточнит это при драматических обстоятельствах.
Ни один из четырех номеров «Новой Рейнской газеты» не вызвал никакого отклика. Издание продавалось очень плохо. В Германии его распространением занимались редкие книготорговцы (разумеется, находившиеся под надзором полиции), а подписка стоила очень дорого. В Лондоне его покупало мало людей, так как Карл, по своему обыкновению критикуя других эмигрантов, отбил у многих из них охоту читать свою газету. Эти ссоры – не лучший способ найти средства для содержания семьи и распространять свои идеи.
Он вернулся к теме этих статей в нескольких речах, произнесенных перед последними уцелевшими членами Союза коммунистов, а потом, в марте 1850 года, в работе, помпезно озаглавленной «Обращение Центрального комитета к Союзу коммунистов». Там он впервые высказывает идею об «эволюции революции», «непрерывной (перманентной) революции», которая станет мировой под руководством «партии», представляющей рабочий класс и отличной от буржуазных партий. Впервые он подчеркивает необходимость образовать самостоятельную партию рабочего класса для победы на выборах: «В то время, как демократические мелкие буржуа хотят наиболее быстро закончить революцию, наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциации пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьются настолько, что конкуренция между пролетариями этих стран прекратится, и пока, по крайней мере, решающие производительные силы не будут сконцентрированы в руках пролетариев. Вместо того чтобы еще раз стать опорой буржуазной демократии, рабочие, прежде всего союз, должны работать над созданием отдельной организации, тайной и публичной – рабочей партии. И делать из каждой коммуны центр и ядро рабочих объединений, где положение и интересы пролетариата будут обсуждаться независимо от буржуазных влияний».
Теперь Маркс беспрестанно будет говорить об этой «партии» как о реальности, хотя ее пока еще не существует. Всемирная, вездесущая партия, объединяющая всех борцов за свободу, – мировая партия мирового духа. Впоследствии Маркс скажет, зачем ему требовалось говорить всем и каждому об этой концепции – чтобы выкристаллизовать общие чаяния и придать форму совместным действиям, сделать так, чтобы это стало реальностью двадцать пять леї спустя. Как будто он хотел создать действительность из слов – силой духа. Другие станут смотреть на него как на фантазера, придумавшего себе власть, учеников, подчиненные ему организации. На самом деле в большинстве своем его помыслы превратятся в реальность, весьма далекую от той, которую он представлял себе и описывал.
Так он осуществлял свою стратегию (или свою мечту?) – создавать повсюду партии рабочих, но партии открытые, не подпольные, и вступать там, где это возможно, в демократическую игру. Он мыслил в глобальных масштабах, и ему было совершенно неважно, что сам он вынужден оставаться в Лондоне. «Я гражданин мира и работаю там, где нахожусь», – скажет он.
Оставалось разработать основную часть учения, позволяющую убедить рабочих, где бы они ни были, в правильности этой стратегии и помешать им примкнуть к среднему классу, как это сделали англичане. Этим Маркс и будет заниматься всю оставшуюся жизнь.
Невероятное совпадение: именно в это время, в марте 1850 года, когда он, один из самых опальных революционеров в Европе, жил в Лондоне нищим изгнанником, сводный брат Женни Фердинанд фон Вестфален стал в Берлине министром внутренних дел в крайне реакционном правительстве, назначенном после очередного покушения на Фридриха Вильгельма IV – «романтика на троне», который сделал его своим другом. Карл предвидел это назначение, когда в прошлом неоднократно поддразнивал свою жену, говоря ей, что «ее брат достаточно глуп, чтобы стать прусским министром».
На самом деле Фердинанд всегда люто ненавидел своего шурина, которого едва знал, и сделал все возможное, чтобы удалить его от Женни, пока та не вышла за него замуж. Кстати, одним из первых решений нового министра стало направление лучших агентов для слежки за немецкими эмигрантами, в особенности в Лондоне. Фердинанд даже написал своему британскому коллеге сэру Джорджу Грею, министру внутренних дел Ее Величества, чтобы тот опасался его шурина, «человека опасного и представляющего угрозу для жизни королевы». Британский министр ответил ему письмом, исполненным иронии: «Согласно нашим законам, простой разговор о цареубийстве, пока он не касается королевы Англии и не содержит конкретных планов, не является достаточным основанием для ареста заговорщиков».
Понаблюдав за закручиванием гаек в Пруссии, да и во Франции, Маркс понял, что он, очевидно, останется в Лондоне надолго. Несмотря на это, а также на то, что и у себя дома, и в Союзе коммунистов он общался в основном на немецком языке, усовершенствовать английский стоило, чтобы писать на нем и, может быть, однажды выступить на нем в английских газетах: ремесло журналиста представлялось ему единственно возможным, как только его уровень владения английским позволит ему им заниматься. «Он выискивал и выписывал все выражения, свойственные Шекспиру; так же он проработал часть публицистики Уильяма Коббетта, которого высоко уважал», – вспоминает Лафарг (Коббетт был ангажированным журналистом, разъезжавшим верхом по английским деревням и вскрывавшим их нищету в памфлетах, зачастую опубликованным за собственный счет). Шотландец Роберт Берне стал одним из его любимых поэтов. Он прочел также «Тома Джонса» Генри Филдинга и «Пуритан» Вальтера Скотта. Поскольку Женни, благодаря своей матери-шотландке, оставшейся в Трире, свободно говорила на двух языках, было решено отныне говорить дома с детьми по-английски – их заставляли учить наизусть Шекспира с четырех-пяти лет.
Карл еще ходил на редкие собрания эмигрантов, развлекавших себя спорами и тешивших иллюзиями, хотя и придавал этому все меньше значения. В апреле 1850 года он участвовал в основании призрачного «Всемирного общества революционных коммунистов», которое приказало долго жить уже в сентябре, не оставив никаких следов своего существования.
Он хотел бы серьезно заняться своим журналом и приступить, наконец, к большой книге по экономике, которую обдумывал уже восемь лет и за которую получил аванс по договору три года назад. Для этого ему надо было разложить по полочкам динамику капиталовложений, труда, инноваций, в особенности влияние странного открытия, которое, он был в этом уверен, вскоре произведет переворот во всем мире, – он называл его «электрической искрой». Чтобы работать над этим, ему требовались минимальные условия. Но и таких не было в крошечной однокомнатной квартирке, где теснились семь человек. Он даже не мог оплачивать повседневные расходы столь большой семьи; невозможность обеспечить детям приличную жизнь была для него пыткой. Он постоянно занимал деньги, чтобы заплатить за еду, одежду, игрушки, колыбель, лекарства, бумагу, книги, табак. Долги росли, на них накручивались невероятные проценты. Кредиторы все чаще звонили в дверь их прибежища в Челси, и Марксу приходилось выдумывать объяснения, предлоги, давать обещания, задатки, снова занимать у Энгельса, пытаться выпросить денег у своего издателя, у своей матери (он неоднократно писал ей по этому поводу) или у друзей. Чаще всего – тщетно.
Как и следовало ожидать, 15 мая 1850 года, всего через десять месяцев по приезде в Лондон, Марксов, не способных уплатить за жилье, выселили из тесной комнатушки, которую они занимали в Челси. На кровати, белье, одежду, игрушки и даже колыбельку маленького Гвидо (которому было всего полгода, к тому же он был нездоров) власти наложили секвестр, а потому пришлось продать их «в спешке, чтобы расплатиться с аптекарем, булочником, мясником и молочником. Эти господа, напуганные молотками судебных приставов, внезапно набросились на нас со своими счетами», – писала Женни Иосифу Вейдемейеру 20 мая, прося его с большим хладнокровием и достоинством прислать ей как можно скорее выручку от продажи журнала, если таковая имеется.
Энгельс уплатил самые неотложные долги, и семейство перебралось в одну из трущоб в самом злачном квартале города – Сохо, на Дин-стрит, которую один исследователь биографии Женни назовет «улицей Смерти». Сам Карл позже напишет, что именно на этой улице «его жизнь разбилась». Мы вскоре поймем почему.
Через несколько дней после переезда Женни снова пишет Вейдемейеру, требуя немедленно прислать поступления от журнала. Она умоляет его переслать всю сумму, не прибегая к посредникам, даже если она невелика. «Условия здесь не такие, как в Германии; мы живет вшестером (она не считает Хелен, которая, однако, находится с ними. – Ж. Л.) в маленькой комнате с клетушкой, за которую платим больше, чем за большой дом в Германии, и платить нужно каждую неделю. Так что вы можете себе представить, в какое положение мы попадем, если хоть один талер запоздает на день. Для нас здесь это вопрос хлеба насущного». Она также просит его рассказать о журнале и статьях ее мужа в его собственной газете, «даже раскритиковав их», так как это позволит сообщить о них и, возможно, продать несколько номеров.