Текст книги "Карл Маркс: Мировой дух"

Автор книги: Жак Аттали

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Семнадцать лет спустя (то есть за год до Парижской коммуны) Маркс расскажет п предисловии ко второму изданию этой работы об истории неудач своих статей; попутно он раскритикует Гюго и Прудона, писавших на ту же тему с гораздо большим общественным резонансом, чем он: «Несколько сот экземпляров этого сочинения проникли тогда в Германию, не поступив, однако, на настоящий книжный рынок. Один корчивший из себя крайнего радикала немецкий книготорговец, которому я предложил взять на себя сбыт моего сочинения, с неподдельным моральным ужасом отверг такую „несвоевременную затею“… Из сочинений, которые появились почти одновременно с моим и посвящены тому же вопросу, заслуживают внимания только два: „Наполеон Малый“ Виктора Гюго и „Государственный переворот“ Прудона. Виктор Гюго ограничивается едкими и остроумными выпадами против „ответственного издателя“ государственного переворота. Самое событие в его видении – гром среди ясного неба. Он видит в нем лишь акт насилия со стороны отдельной личности. Он изображает эту личность великой, тогда как она мала… Прудон, со своей стороны, стремится представить государственный переворот результатом предшествующего исторического развития. Но историческая реконструкция государственного переворота превращается у него под рукой в апологию героя этого переворота. Он впадает, таким образом, в ошибку наших так называемых объективных историков. Я, напротив, показываю, каким образом классовая борьба во Франции создала условия и обстоятельства, давшие возможность слабой и смешной личности сыграть роль героя».

Сразу после смерти Маркса Энгельс напишет по поводу этой работы с напыщенностью, которая на сей раз была совершенно оправданной: «Это был гениальный труд. Непосредственно после события, которое точно гром среди ясного неба поразило весь политический мир [фраза Маркса по поводу Гюго], события, которое одни проклинали с громкими криками нравственного негодования, а другие принимали как спасение от революции и как кару за ее заблуждения, события, которое, однако, у всех вызвало только изумление и никем не было понято, – непосредственно после этого события Маркс выступил с кратким, эпиграмматическим произведением… Но для этого требовалось такое глубокое знание французской истории, какое было у Маркса». Лафарг добавит: «Он писал только <…> с твердой решимостью дать научную основу социалистическому движению, которое до тех пор блуждало в тумане утопии».

Карл знал, что его изгнание отныне затянется. Он подолгу говорил об этом с Женни: им нужно готовиться к тому, чтобы жить в нищете в Лондоне, в этой стране, где для них все чужое, с четырьмя детьми, которые не заслужили такой дурной жизни, жить, постоянно опасаясь, что еще одного из них постигнет судьба Гвидо. Готова ли она к этому? Может, она предпочтет вернуться к матери в Трир вместе с детьми? Они бы спокойно жили, опираясь на надежную семейную поддержку в лице брата-министра. Она отказалась, возмущенная. Как такое решение могло прийти ему в голову? Пусть побольше пишет, побольше печатается и продолжает борьбу. Теперь это и ее борьба. Она этого хочет. Он не должен опускать руки. Она здесь, рядом с ним. Она нужна ему? Большего ей и не требуется.

Несколько дней спустя было так холодно, а они были так бедны, что Маркс написал Энгельсу, что уже не может выходить из дома, поскольку его пальто заложено, и не может купить мяса для детей – мясник больше не отпускает в кредит. Он даже не может послать старших девочек в школу, нанять кого-нибудь для присмотра за младшими детьми, купить книг, даже колыбельку, пеленки и лекарства для Франциски, которая больна, так же как и Эдгар – ему теперь уже почти пять лет, и Карл начал учить его стихам на греческом, немецком и английском. Он беспрестанно изощряется в выдумках, чтобы отсрочить уплату долгов, прикрываясь детьми, неустанно пытаясь добиться помощи от матери или друзей. Только Энгельс ему не отказывает, помогая постоянно, но скудно, учитывая размеры его состояния.

В такие ужасные моменты он не мог ни писать, ни читать, ни думать. Союз коммунистов его больше не интересовал. Важно было только выжить и прокормить детей.

В тот 1852 год, как и предвидел Карл, Луи Наполеону Бонапарту, ставшему Наполеоном III, повезло: экономика развивалась; хозяева заводов обеспечивали работой рабочих; торговцы обогащались; крестьяне успокоились. Пресса была в кулаке у власти; сенсимонисты поддержали режим и основали ипотечный банк «Французский земельный кредит»; Бусико открыл универмаг «Бон-Марше». Республиканцы были на столь дурном счету, что Наполеон III запретил носить нестриженую бороду – знак принадлежности к революционерам.

Нищета была так велика, а холод так силен, что 14 апреля 1852 года Франциска умерла в возрасте тринадцати месяцев: уже второй ребенок Марксов умер на этой улице через полгода после Гвидо. У Карла даже не было денег на гроб, и он, потратив много времени и сил, упросил расщедриться соседа-француза, имени которого история не сохранила. В своих кратких воспоминаниях Женни все так же достойно и сдержанно замечает: «У Франциски не было колыбели, когда она появилась на свет, и даже в последнем жилище ей долго отказывали».

В письме соболезнования от 20 апреля Энгельс сокрушается о крайней бедности семейства Марксов, об ужасающих антисанитарных условиях, приведших к смерти ребенка, сожалеет, что ничего не может для них сделать.

Карл не выдержал и заболел – впервые серьезно. Приступы фурункулеза, боль в печени, острая зубная боль, воспаление глаз, а затем и легких случались все чаще. Потом он взял себя в руки, укрепил панцирь, в который сумел облечься, и с головой ушел в заботу об уцелевших детях, в особенности о сыне, воссоздавая с ним те отношения, которые были когда-то у него с отцом: «Он занимался двумя дочерьми и сыном, которому было пять лет и которого он обожал. Он прозвал его „полковник Муха“ из-за его маленького роста и ловкого владения тактикой, сбивающей с толку кредиторов». Женни не утратила уверенности в себе, и, когда Карлу нездоровилось, дом вела она. Депрессия, рвота и тоска возвращались к ней только тогда, когда Карл поправлялся.

Пребывая в самой отчаянной нищете, Маркс получил сногсшибательное предложение: стать лондонским корреспондентом ведущей американской газеты «Нью-Йорк дейли трибюн»[35]35
  Сотрудничество Маркса в газете началось в августе 1851 года и продолжалось свыше десяти лет, до марта 1862 года; большое число статей в ней по просьбе Маркса было написано Энгельсом.


[Закрыть], которая была и самой продаваемой газетой в мире – 200 тысяч экземпляров. Чарльз Дана, с которым он пересекся в Париже три года назад, когда тот был корреспондентом той же газеты во Франции, только что стал ее главным редактором в Нью-Йорке; он решил обратить внимание на немецких читателей, которые, как он думал, вскоре массово хлынут в США из-за политических репрессий и экономической разрухи в Пруссии. Поэтому, вспомнив, какое сильное впечатление произвел на него Маркс в Париже, он предложил ему стать его лондонским корреспондентом: Карл сможет писать о чем хочет и когда захочет, получая плату, по меньшей мере, за одну статью в неделю; к тому же эти статьи еще и будут печататься. Дана объяснил, что гонорар, который станет ему выплачивать «Нью-Йорк дейли трибюн», не соответствует тому уважению, которое газета имеет к своему «most highly valued contributor» (высоко ценимому сотруднику), однако он будет получать по фунту за каждую из первых статей, потом два, а потом, возможно, даже три фунта.

Разумеется, Маркс согласился: наконец-то постоянный доход (в дополнение к поступлениям от Энгельса) от настоящей журналистской работы на английском языке. Никогда бы он не подумал, что такое возможно, хотя Женни постоянно просила его попытаться. Кроме того, «Нью-Йорк дейли трибюн» – самый либеральный печатный орган в Америке, так что сотрудничать с ним – не бесчестье. Газету основал десять лет тому назад бывший наборщик, ставший журналистом, – Хорэс Грили[36]36
  Хорэс Грили (1811–1872) – американский политический деятель и журналист. В 1841 году основал газету «Нью-Йорк дейли трибюн» («New York Daily Tribune»), являющуюся с 50-х годов XIX века органом Республиканской партии.


[Закрыть], последователь Фурье, Готорна и Эмерсона, поддержавший непродолжительный эксперимент с фаланстером «Брук-Фарм» под Бостоном. В этой газете работала лучшая команда журналистов в Соединенных Штатах, высокого политического и литературного уровня, с превосходными корреспондентами в Европе. Однако Карл колебался: он еще не слишком хорошо владел английским, чтобы писать на этом языке. Энгельс (снова он) вызвался бесплатно редактировать и подправлять его статьи. Манчестерский друг так воодушевился, что даже умолял Карла позволить ему писать под именем Маркса статьи о военной стратегии (его конек) без всякой платы. Карл согласился и принялся за работу. Хотя он и ворчал по поводу поверхностности этой работы ради пропитания, но втайне надеялся не только заработать денег, но и заинтересовать своими идеями часть американских немцев.

В самом деле, за год (с лета 1851-го по весну 1852 года), как и предвидел Чарльз Дана, полмиллиона немцев пересекли Атлантику, спасаясь от нищеты и политических репрессий.

Пережитые горести (в особенности смерть одного за другим двух детей) еще больше ожесточили Карла. Это был уже не тот веселый, амбициозный молодой оптимист, каким он был в Берлине, Париже или даже Брюсселе. Это и не боевой руководитель первой левой газеты в Германии. Он стал неуживчивым, нетерпеливым, повсюду ему мерещились шпионы (и зачастую не зря!), и у него было чувство (тоже вполне обоснованное), что он тратит время на дураков. Он провел несколько месяцев с Энгельсом, извергая потоки ругани на немецких эмигрантов в Лондоне, в особенности на одного – Кинкеля, совершившего знаменитый побег из Шпандау. В результате родились «Великие люди изгнания» – эта рукопись, отосланная к немецкому издателю, попала в руки прусской полиции и не была опубликована. Еще один месяц работы впустую!

В августе 1852 года в «Нью-Йорк дейли трибюн» вышла первая статья Маркса, за которую он получил свой первый фунт стерлингов. Дома был праздник. Получая сдельную оплату, он стал безостановочно писать обо всем подряд: о политической жизни в Англии, о чартизме и забастовках, об Испании, России, восточном вопросе, об Индии, Китае, Алжире. Зачастую это будут очень важные работы, гораздо более понятные, чем его книги. И поскольку к своим статьям он не подходил с той же щепетильностью, как к своим трудам по философии или экономике, он расставался с ними без труда, не переделывая их до бесконечности.

В ноябре 1852 года Карлу надоело тратить время на политику. Он решил сделать то, о чем уже давно думал: распустить то, что осталось от Союза коммунистов, и посвятить себя исключительно научной работе. Союза уже практически не существовало, так что его роспуск остался незамеченным.

Он вернулся к проекту книги об экономике, обещанной восемь лет назад издателю из Дармштадта. Теперь он держал в голове план монументального произведения, одновременно критики политэкономии и научного анализа капиталистического способа производства. Он также собирался свести воедино и наконец-то опубликовать все свои размышления со времен приезда в Париж в 1843 году об отчуждении, эксплуатации, природе капитализма, его кризисах и о том, как можно объяснить исторические процессы отношениями собственности. Для этого он воспользовался записями, накопленными за все эти годы, о «буржуазной собственности», которую он теперь определил как возможность порабощать чужой труд путем его присвоения.

Больше всего он хотел объяснить, почему капитализму придет конец, как только он примет мировые масштабы, и почему революция не сможет победить, если ограничится одной страной. То, что он прочел у экономистов (он думал, что прочел все), в конечном счете не дало ему практически ничего, поскольку он не нашел у них объяснения глубинной сущности производства богатств и связи между экономикой и политикой.

Он размышлял о том, каким будет «коммунистическое» общество, когда капитализм исчезнет. Он определял его через «отмену буржуазной собственности» для образования общества «свободных и равных друг другу людей», новых, свободных, с «богатыми потребностями». Труд станет не только способом существования, но первой жизненной потребностью, сделавшись творческим благодаря сокращению его продолжительности и свободному выбору профессии. Маркс возвращается к мысли, уже выраженной в «Немецкой идеологии» в 1844 году: коммунист будет волен делать сегодня одно, а завтра другое, утром охотиться, днем ловить рыбу, вечером пасти скот, не становясь при этом охотником, рыбаком или пастухом.

Условия перехода от капитализма к коммунизму не кажутся ему сами по себе темой для неотложного исследования; на его взгляд, они будут зависеть от экономических и политических условий, то есть от места и времени. Они не являются предметом общей теории. Маркс говорит только, что для создания идеального общества надо совершить «прыжок» из «царства необходимости» в «царство свободы», которое он теперь не мыслит без «революционной диктатуры пролетариата». Не раскрывая содержание этого понятия, он, как в статьях о революции 1848 года, говорит, что нужно будет там, где это возможно, использовать демократические институты, чтобы утвердить власть большинства через объединение партий. По этому пункту, как и по многим другим, он никогда не изменит своего мнения, несмотря на политические и личные трагедии, которые ему придется пережить: он прежде всего журналист, и свобода мысли кажется ему высшим священным правом; парламентскую демократию надо защищать во что бы то ни стало, даже если социальное большинство не является политическим.

Кстати говоря, в тот же самый момент он публично выступил в защиту двух главных аспектов либеральной демократии – свободы печати и независимости судей. В частности, 12 ноября 1852 года он выразил протест, когда нескольких его друзей, немецких коммунистов, товарищей по 1848 году, арестованных в конце следующего года (кое-кого – по невольному доносу Виллиха) прежде, чем они смогли бежать, судили в Кёльне как заговорщиков против Прусского государства на основании того, что они были его друзьями в 1849 году, а потом с ним переписывались. Один из подсудимых, Фердинанд Фрейлиграт, чудом избежал ареста, бежав в Лондон; его судили заочно; остальным не так повезло, и они сильно рисковали. 20 ноября Карл разослал в несколько британских и американских газет большую статью на немецком и английском языках, которая была напечатана 29 ноября в «Морнинг адвертайзер», а потом в окончательном варианте – 10 декабря в «Нью-йоркер криминал цайтунг», чтобы выразить протест против нарушения права на защиту во время этого процесса: «Полтора года были потрачены впустую в попытке раздобыть доказательства для этого процесса. Все это время наши друзья находились в заточении, без книг и медицинской помощи и без возможности их получить. Им не позволяли видеться с адвокатами, в нарушение закона. <…> В коллегию присяжных вошли шесть знатных реакционеров, четыре крупных финансиста и два государственных чиновника. Им представляли улики, в частности, одну, добытую в Лондоне, – протокол заседаний одного тайного общества, возглавляемого доктором Марксом, с которым обвиняемые состояли в переписке <…>; этот протокол оказался фальшивкой. Почерк Маркса подделали. И тем не менее их посчитали виновными в государственной измене, дав обратную силу новому уголовному законодательству!»

Приговор был суров: друзья Маркса проведут долгие годы в тюрьме. Карл пришел в бешенство и решил издать брошюру об этом эпизоде под заглавием «Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов», чтобы распространить ее в Германии. Чтобы эта брошюра не была расценена как призыв к немедленной революции, Энгельс написал предисловие, предупреждая друзей об опасности чересчур поспешных действий, вынужденных коммунистических опытов и скачков вперед, которые никогда не происходят в свое время, в чем они уже могли убедиться на собственном горьком опыте. «В таких делах теряешь голову – будем надеяться, что не в буквальном смысле… и получаешь славу не только хищников, но, кроме того, и дураков, что гораздо хуже».

В очередной раз весь тираж брошюры, отпечатанный в Базеле, изъяла полиция сразу по поступлении его в Германию в декабре 1852 года. Никто ее так и не прочтет.

Десятого января 1853 года в Лондоне открыли первую линию метро. Карл снова болен и все так же нищ. У него нет денег даже на отправку писем. Чтобы раздобыть хоть что-то для семьи, он вынужден, по его выражению, «строчить» для прессы. Дельные, зачастую пророческие статьи в «Нью-Йорк дейли трибюн», приносят ему отныне около 150 фунтов в год. Статьи, которые Женни обсуждает с ним шаг за шагом, прежде чем переписать и отправить.

Карл также ведет ожесточенную полемику в левой прессе, по большей части анонимно и бесплатно. Например, он ответил Руге – другу и соратнику по Парижу, которому разрешили вернуться в Берлин, – попрекнув его тем, что тот не поддерживает память о Бакунине, с которым неизвестно что сталось с тех пор, как он был арестован три года назад в Пруссии, передан Австрии, а затем России. Карл пишет в самые разные печатные органы: в «Народную газету» чартистов, в газеты на немецком языке («Фольк», «Нойе Одер цайтунг», «Альгемайне Аугсбург цайтунг», «Реформа»); сотрудничает с «Новой американской энциклопедией» под руководством Чарльза Дана и даже с южноафриканской газетой «Зюйдафрикаан», выпускаемой голландским журналистом Яном Карлом Юта, который недавно женился на его сестре Луизе (они навестили Марксов в Лондоне, направляясь в Кейптаун). Один из гостей, ужинавших вместе с Луизой и Карлом, вспоминает: «Ей было невыносимо, что ее брат – глава социалистов, и она старалась подчеркнуть в моем присутствии, что они принадлежали к семье всеми уважаемого и высоко ценимого в Трире адвоката».

Сотрудничая со столькими разными газетами, Маркс осознал, что мог бы зарабатывать деньги, создав агентство печати, если бы подумал об этом раньше; но, констатировал он, теперь уже все места заняты. Расстроившись, он написал Энгельсу: «Если бы мы это сделали вовремя, ты бы не застрял в Манчестере, мучаясь в своей конторе, а я бы здесь не страдал от своих долгов!» Мы увидим, что он заблуждался: другой немецкий еврей, Юлиус Рейтер, вскоре затеет такое предприятие в Лондоне, и с большим успехом.

Тем временем (20 января 1853 года) Наполеон III женился на Евгении де Монтихо – испанке и ревностной католичке, которая тотчас стала побуждать его послать войска для защиты Святой земли, находившейся тогда под османским протекторатом. Царь Николай I, который тоже намеревался этим заняться, предложил Англии заключить союз для раздела Османской империи – «больного Европы», по выражению русского дипломата Александра Горчакова. Британское правительство, возглавляемое тогда консерватором Абердином, а затем Пальмерстоном, колебалось. Карл, со своей стороны, был против англо-русского альянса: он всегда противился всему, что могло усилить царскую власть, которую он считал главной опорой диктаторских режимов в Германии. Он не верил в англо-французский союз против России, поскольку ни «лживый Наполеон», ни новый английский министр иностранных дел Пальмерстон[37]37
  Генри Джон Темпл Пальмерстон, виконт (1784–1865) – английский государственный деятель, министр иностранных дел, министр внутренних дел, премьер-министр.


[Закрыть] не имеют, как он думал, твердого намерения поразить русского колосса в самое сердце. Тщательно изучив документы британского дипломатического ведомства, протоколы заседаний английского парламента с XVIII века и дипломатические депеши, хранящиеся в Британском музее, он совершенно уверился в том, что со времен Петра Великого англичане и русские постоянно под большим секретом сговаривались друг с другом.

В апреле 1853 года Маркс отправил в «Нью-Йорк дейли трибюн» статью на эту тему, снова написанную в соавторстве с Энгельсом: «Если Россия овладеет Турцией, ее сила возрастет наполовину и она одержит верх над всей союзной Европой. Такое событие стало бы неописуемым несчастьем для дела революции». Это будет одна из последних статей, которые друзья напишут вместе. С июня 1853 года Карл, уже довольно хорошо овладевший английским, будет писать статьи непосредственно на этом языке, а Фридрих – только считывать их. По словам Лафарга, для Карла «иностранный язык – оружие в боях за жизнь». В тот период он прочел на английском описание ужасной жизни трудящихся в «Тяжелых временах» Чарлза Диккенса. В особенности его поразила атмосфера Коктауна – архетипа фабричного города, напомнившего ему собственное нищенское существование.

Напряженность в отношениях между Россией и Турцией росла, а Маркс тем временем посвятил себя изучению богатейших сокровищ библиотеки Британского музея, собирая информацию для статей в «Нью-Йорк дейли трибюн». Он нашел любопытный материал о колонизации Индии. На основании его он пытался лучше постичь мышление крестьян, сбивавшее его с толку, а также изучить древние общества, чтобы понять динамику зарождения капитализма. 25 июня он написал первую статью о колонизации под названием «Британское владычество в Индии» – важную работу о докапиталистическом обществе: «В Азии с незапамятных времен, как правило, существовали лишь три отрасли управления: финансовое ведомство, или ведомство по ограблению своего собственного народа, военное ведомство, или ведомство по ограблению других народов, и, наконец, ведомство общественных работ… Как в Египте и Индии, так и в Месопотамии, Персии и других странах наводнения используют для удобрения полей: высоким уровнем воды пользуются для того, чтобы наполнять питательные ирригационные каналы. Эта элементарная необходимость экономного и совместного использования воды, которая на Западе заставила частных предпринимателей соединяться в добровольные ассоциации, как во Фландрии и в Италии, на Востоке, – где цивилизация была на слишком низком уровне и где размеры территории слишком обширны, чтобы вызвать к жизни добровольные ассоциации, – повелительно требовала вмешательства централизующей власти правительства. Отсюда та экономическая функция, которую вынуждены были выполнять все азиатские правительства, а именно функция организации общественных работ».

По сути, это описание того, что Маркс назовет впоследствии «азиатским способом производства» – когда само государство отнимает у трудящихся их рабочую силу. Далее в своей статье он разбирает по косточкам британскую колонизацию – уникальная критика для его времени: «Англия разрушила основы общественного строя в Индии, не сделав до сих пор ни малейшей попытки хоть что-нибудь построить». И далее: «Ручной ткацкий станок и ручная прялка, породившие бесчисленную армию прядильщиков и ткачей, были главными стержнями в структуре индийского общества. С незапамятных времен Европа получала великолепные ткани – продукт индийского труда – и посылала взамен свои драгоценные металлы, снабжая, таким образом, материалом местного золотых дел мастера… Британский завоеватель уничтожил индийский ручной ткацкий станок и разрушил ручную прялку. Англия сначала вытеснила индийские хлопчатобумажные изделия с европейских рынков, затем приступила к ввозу в Индостан пряжи и кончила тем, что стала наводнять родину хлопчатобумажных изделий хлопчатобумажными товарами. За период с 1818 по 1836 г. экспорт пряжи из Великобритании в Индию возрос в отношении 1 к 5200».

Затем Маркс устремляет пророческий взгляд в будущее и через месяц в статье, датированной 22 июля 1853 года, объясняет, что в Индии капитализм рано или поздно станет гораздо лучшей общественной системой, чем при нынешнем архаичном обществе. Эта важная работа, написанная в полной нищете и вышедшая из-под пера гражданина мира, в очередной раз показывает, что, по его мнению, коммунизм может наступить только после капитализма, а не вместо него, ибо капитализм освобождает людей от предрассудков и рабства:

«Однако как ни печально с точки зрения чисто человеческих чувств зрелище разрушения и распада на составные элементы этого бесчисленного множества трудолюбивых, патриархальных, мирных социальных организаций, как ни прискорбно видеть их брошенными в пучину бедствий, а каждого из их членов утратившим одновременно как свои древние формы цивилизации, так и свои исконные источники существования, – мы все же не должны забывать, что эти идиллические сельские общины, сколь безобидными они бы ни казались, всегда были прочной основой восточного деспотизма, что они ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него удобное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы. Мы не должны забывать эгоизма варваров, которые, сосредоточив все свои интересы на ничтожном клочке земли, спокойно наблюдали, как рушились целые империи, как совершались невероятные жестокости, как истребляли население больших городов, – спокойно наблюдали все это, уделяя этому не больше внимания, чем явлениям природы, и сами становились беспомощной жертвой любого захватчика, соблаговолившего обратить на них свое внимание <…>. Мы не должны забывать, что эти маленькие общины носили на себе клеймо кастовых различий и рабства, что они подчиняли человека внешним обстоятельствам, вместо того чтобы возвысить его до положения властелина этих обстоятельств, что они превратили саморазвивающееся общественное состояние в неизменный, предопределенный природой рок и тем создали грубый культ природы, унизительность которого особенно проявляется в том факте, что человек, этот владыка природы, благоговейно падает на колени перед обезьяной Ханумани и перед коровой Сабалой».

Маркс пророчески пишет: «Вопрос заключается в том, может ли человечество выполнить свое назначение без коренной революции в социальных условиях Азии. Если нет, то Англия, несмотря на все свои преступления, была бессознательным орудием истории, вызывая эту революцию». И еще: «Недалек тот день, когда, благодаря сочетанию железных дорог и паровых судов, расстояние между Англией и Индией во временном выражении будет сведено к неделе пути и когда эта некогда сказочная страна будет практически присоединена к западному миру». Мировой дух в очередной раз размышлял о глобализации, уже подталкивая к ней Азию, позиционируя капитализм как освободителя народов.

В ноябре 1853 года Россия вторглась в пределы Османской империи, захватив Молдавию и Валахию и рассчитывая на союз с Великобританией и нейтралитет остальных европейских государств. Опасаясь, что Лондон окажет поддержку царскому правительству, Карл в «Нью-Йорк дейли трибюн» вернулся к существованию обнаруженных им «тайных связей» между крупной буржуазией Англии и России и изобличил министра иностранных дел Пальмерстона, «продавшегося» Петербургу. Он раскритиковал и одного из своих позабытых друзей, Фердинанда Лассаля – молодого профессора философии, с которым Маркс встретился в Дюссельдорфе в 1849 году и который помог ему выйти из тюрьмы, а теперь опубликовал длинную статью, расхваливавшую заслуги того же самого Пальмерстона. Карл напишет против английского министра восемь статей в «Нью-Йорк дейли трибюн», и только четыре из них напечатают. Он опубликует все восемь в «Народной газете» с 22 по 24 декабря 1853 года, а затем объединит их в брошюре под названием «Жизнь лорда Пальмерстона». Брошюра будет очень хорошо расходиться, но не принесет ему никаких материальных выгод, поскольку он неудачно составил договор. Исторически обоснованность его подозрений так и не будет подтверждена, в том числе и использованными им архивными документами.

Пока Англия колебалась в выборе лагеря, у Карла состоялось неожиданное знакомство с Дэвидом Уркхартом, шотландским аристократом, членом парламента от партии тори, ставшим сторонником турок и противником русских после того, как он сражался на стороне греков. Уркхарт написал книгу «Турция и ее ресурсы», апологию Османской империи, в которой резко нападал одновременно на Пальмерстона и на царя, настойчиво требуя, чтобы Великобритания вступила в войну на стороне Турции. Маркс сообщил Энгельсу о книге «шотландского кельта, который понял, что Пальмерстон продался русским». Он даже написал Фридриху 2 ноября 1853 года: «Тебе это может показаться странным, но, идя точно по следу благородного виконта (Пальмерстона третьего) уже двадцать лет, я пришел к тем же выводам, что и этот мономан Уркхарт: Пальмерстон уже несколько десятков лет как продался русским».

Радуясь тому, что в кои-то веки может рассчитывать на поддержку парламентария, Маркс стал показываться на людях вместе с ним. До того самого момента, когда в январе 1854 года Уркхарт, думая сделать приятное Карлу, заявил, что его статьи в «Нью-Йорк дейли трибюн» «почти так же хороши, как если бы их писали турки!». И добавил, что он, Уркхарт, скоро станет премьер-министром и сумеет прогнать русских из турецких земель, поскольку обладает «особой сверхподвижностью ума». Маркс понял, что связался с сумасшедшим, пришел в ужас от того, что запятнал свое имя общением с ним, и написал 6 февраля 1854 года Фердинанду Лассалю, которого только что упрекал в поддержке Пальмерстона: «Я не хочу, чтобы меня считали приверженцем этого сумасшедшего! У меня нет с ним ничего общего, кроме отношения к Пальмерстону». Чтобы убедить Лассаля в обоснованности своей точки зрения, он приводит в этом письме новые «доказательства» измены Пальмерстона, обнаруженные в Британском музее. Все они свидетельствуют о его невероятной дотошности, которой мог бы позавидовать иной полицейский: «Пальмерстон – русский агент. Княгиня Ливен уплатила его долги в 1827-м, князь Ливен ввел его в министерство иностранных дел в 1830-м, а Каннинг на смертном одре призвал его опасаться. Я пришел к этому выводу, добросовестно и очень тщательно изучив всю его карьеру, причем по „Синим книгам“, дебатам в парламенте и заявлениям его собственных дипломатических агентов… Его главный трюк состоит не столько в том, чтобы служить России, сколько в том, чтобы утвердиться в своей роли „чисто английского министра“, при этом служа России. Единственное различие между ним и [премьер-министром] Абердином состоит в том, что Абердин служит России, потому что ее не понимает, а Пальмерстон служит ей, хотя и понимает ее. Вот почему первый – открытый сторонник, а второй – тайный агент России; первый служит ей даром, второй – за вознаграждение».

Двадцать седьмого марта, в то время как в Париже «Купальщицы» Курбе вызвали скандал в Салоне, барон Осман был назначен префектом столицы, Виктор Гюго опубликовал в изгнании сборник «Кары», а Надар открыл свое первое фотоателье, император французов заручился поддержкой Англии и Пьемонта и отправился защищать Османскую империю и Святую землю от России. Французский флот, командование которым вскоре примет Мак-Магон, отплыл к Дарданеллам вместе с английской армадой адмирала Реглана. Вопреки предсказаниям Маркса, Лондон вступил в вооруженную борьбу против России. В статье, вышедшей в «Нью-Йорк дейли трибюн» 15 апреля 1854 года, он привлекает внимание к ужасным условиям жизни восьми тысяч евреев Иерусалима, в то время оккупированного турками.