Текст книги "Карл Маркс: Мировой дух"
Автор книги: Жак Аттали
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
По Марксу, хорошая общая программа должна была бы защитить торговцев, ремесленников, крестьян и рабочих от промышленников и крупных землевладельцев. Она должна была бы также ускорить индустриализацию страны, чтобы увеличить число наемных рабочих, улучшив их социальную защиту. И даже если «полное запрещение детского труда несовместимо с существованием крупной промышленности и поэтому является пустым благочестивым пожеланием», нужно обеспечить всем детям из народа бесплатное образование, ибо «раннее соединение производительного труда с обучением является одним из могущественнейших средств переустройства современного общества».
Кроме того, коммунисты не приняли бы программу, которая не ставит своей целью исчезновение государства. Хотя он сам и боролся с анархистами, то не потому, что они якобы хотят покончить с государством, а именно потому, что не знают, как это сделать, и говорят об этом в своей программе лишь для завоевания власти.
Наконец, такая программа должна вписываться, на его взгляд, в деятельность, разбитую на три этапа (о ней он говорил в своем третьем «Воззвании», написанном после подавления Парижской коммуны). Он вычеркивает предварительный этап, упомянутый в этом «Воззвании» – этап прихода к власти революционным путем, поскольку в Германии «левые» отныне могут надеяться достигнуть ответственных постов через демократические выборы.
Выполнив первый этап своей программы, придя к власти демократическим путем, социалистическая партия должна соблюдать принцип «равноправие для всех», основанный на равенстве людей («Каждому по труду»). Чтобы этот этап не привел к обуржуазиванию (чем непременно завершится осуществление Готской программы), нужно быстро перейти ко второму этапу, а именно наделить пролетариат необходимыми средствами борьбы, чтобы не проиграть следующие выборы.
На втором этапе – «диктатуры пролетариата» – альянс, получивший большинство голосов, должен широко разрастись. Для этого ему следует организовать (не выходя за рамки парламентской демократии) полное преобразование производственных отношений, покончив, в частности, с «порабощающим человека подчинением его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда». Для этого государство должно действовать решительно, не ставя под вопрос ни личную свободу, ни свободу печати, ни разделение властей, ни назначение руководства путем свободных и многопартийных выборов. В этот период у парламентского большинства будет законная власть, чтобы пересмотреть существующее законодательство и перейти к принципу «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Маркс пишет: «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть не чем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата». Эта диктатура должна создать децентрализованное, прозрачное по своей структуре государство, действующее открыто, без цензуры в печати, без бюрократии, без однопартийной системы, без иерархических назначений, без постоянной армии, с выборными судьями, без «чисто репрессивных органов». Таким образом, это государство будет исчезающим, но все еще способным обороняться от врагов. Важный момент: по Марксу, диктатура пролетариата не должна ставить под вопрос личную свободу, наоборот, ее задача – организовать исчезновение «репрессивных органов государства». Как это далеко от того смысла, который вложит в эту концепцию Ленин!
Маркс видел, что Парижская коммуна попыталась совершить нечто подобное, но не сумела организовать собственную оборону и поставить средства производства на службу трудящимся.
На третьем этапе программы, после исчезновения репрессивного государства, установится коммунистическое общество – без классов и без разделения труда; граждане будут вольны работать по собственному усмотрению, развивать свои способности, уважая способности других; они будут располагать потребительскими благами по своим потребностям, не подчиняясь идеологии или религиозной морали. Предприятия будут находиться в коллективном владении (необязательно в государственном).
Маркс не уточняет, при каких условиях осуществится переход от одного этапа к другому, не учитывает того, что может произойти, если большинство избирателей не захотят такого перехода и потребуют восстановить прежний порядок; не дает описаний того, каким будет государство при диктатуре пролетариата, что сохранится от него при коммунистическом обществе, каким образом будет осуществляться управление коллективной собственностью в идеальном обществе. Он пишет: «Возникает вопрос: какому превращению подвергнется государственность в коммунистическом обществе? Другими словами: какие общественные функции останутся тогда, аналогичные теперешним государственным функциям? На этот вопрос можно ответить только научно; и сколько бы тысяч раз ни сочетать слово „народ“ со словом „государство“, это ни капельки не подвинет его разрешения».
В завершение, как это часто бывало и раньше, он приводит латинскую фразу. На сей раз это пять слов, по поводу которых были написаны тысячи страниц: «Dixi et salvavi animam meam» («Сказал и спас свою душу»). Пятнадцать лет спустя в письме к Бебелю, которому, среди прочих, предназначалось это послание, Энгельс подтвердит, что Маркс хотел этим сказать и что написал он все это, не надеясь никого переубедить, единственно чтобы не быть в долгу перед своей совестью. Похоже, он окончательно отказался от мысли о том, что революция придет из Германии, на что прежде так надеялся. Видно, он поставил жирный крест на мечте своей юности. Создается впечатление, что мысль о «спасении души» возвращала его не то к религии матери, не то к абстрактному Богу отца и дочери.
Факты очень скоро подтвердили его правоту: хотя в новой партии по-прежнему бушевали споры между марксистами и реформистами, слияние двух социалистических движений Германии только усилило Прусское государство. Чтобы опередить «прогрессивную общественность», канцлер Бисмарк позаботился о социальной защите трудящихся и усилил свою власть над обществом, подвергая строгой цензуре социалистов, которых еле терпел.
Отныне всё в Германии вращалось вокруг государства. Это будет уроком для национал-социалистов, да и для Ленина, который возьмет бисмарковскую Пруссию за образец, намереваясь следовать ему в России.
Испытав очередное разочарование, Карл как раз и стал проявлять растущий интерес к России – стране с ненавистным ему режимом, – и в особенности к ее крестьянству. Именно там, и больше нигде в мире, еще проявлялись хоть какие-то революционные признаки. Чтобы лучше понять Россию, Карл всерьез занялся изучением русского языка, о котором уже имел кое-какое представление. Лафарг вспоминает: «Через полгода он знал уже достаточно, чтобы получать удовольствие от чтения русских поэтов и писателей, которых любил больше прочих – Пушкина, Гоголя и Щедрина. Он прочел документы официальных следственных комитетов: царское правительство препятствовало их обнародованию из-за ужасных вещей, которые в них содержались. Марксу их присылали верные друзья, и он наверняка был единственным экономистом Западной Европы, который смог с ними ознакомиться».
В июне 1875 года Карл все больше занимался Элеонорой, которая, с тех пор как пообещала ему больше не встречаться с Лиссагаре, погрузилась в глубокую депрессию с анорексией и страдала от тех же болей, что и отец, стараясь, как и он, заглушить их табаком. Энгельс по-прежнему оплачивал счета Марксов. Карл переехал вместе с Женни, Элеонорой и Хелен в дом 41 на той же улице – Мейтланд-Парк-роуд, дом был поменьше; хозяин его был счастлив, что «Капитал» наконец-то издан в Париже издательством «Прогресс». Тираж в десять тысяч экземпляров разошелся быстро.
В августе 1875 года Карл вернулся с Элеонорой в Карлсбад. Там они встретили Генриха Греца, крупного прусского историка иудаизма, первым написавшего историю еврейского народа. Маркс и Грец вели долгие беседы об иудаизме, а после переписывались. Элеонора, все более увлекающаяся религией предков, участвовала в их спорах. Счастливый тем, что дочь наконец чем-то заинтересовалась, Карл долго рассказывал ей о своей матери, об отце, а также о своих предках, сплошь раввинах. Он был тронут тем, что дочь так привержена к своим корням. Ее теизм вызывал в нем волнение. Он узнавал в этом убеждения своего отца, поклонявшегося богу ученых. Решительно, Элеонора обладала всеми качествами, которые он надеялся обнаружить в Эдгаре. Она была точь-в-точь тот сын, которого ему хотелось бы иметь.
Вскоре после возвращения в Лондон у Карла снова заболели легкие. Ему было тяжело дышать. Женни, не покидавшая Лондон из-за ощущения усталости, причины которой пока еще никто толком не изучил, с трудом перечитывала то, что он писал. Он стал писать меньше.
В 1876 году один за другим появлялись признаки новой технической революции: Александр Белл изобрел телефон; Шарль Кро и Томас Эдисон независимо друг от друга подали заявку на получение патента на изобретение фонографа; Николаус Отго запатентовал первый четырехтактный двигатель внутреннего сгорания. В Париже, во дворце Трокадеро и вдоль Сены, выстроилась необыкновенная и роскошная Всемирная выставка. В Америке развивались банки, финансовый капитализм понемногу обгонял промышленный. Страховые компании начали защищать городскую буржуазию от двух болезней века – туберкулеза и железнодорожных катастроф; некоторые прусские предприятия организовали страхование своих работников от тех же напастей; несколько горнодобывающих предприятий даже нанимали врачей для оказания помощи рабочим.
Элеонора съехала от родителей и стала жить в Лондоне одна, пообещав посвятить себя театру и больше не видеться с Лиссагаре. Она успешно дебютировала в пьесе под названием «Мост вздохов» некого Томаса Гуда, в роли молодой девушки, которая совершает самоубийство… А потом мать выяснила, что она по-прежнему встречается с баском, наконец-то издавшим в Брюсселе на французском языке свою великолепную «Историю Парижской коммуны». Книгу тотчас запретили в Париже. Женни отправила дочь в Брайтон, где она снова встретилась с тремя сестрами Блэк и поэтессой Эми Леви. Элеонора уже открыто обратилась к иудаизму (хотя и не приняла эту веру) и не прекратила отношений с Лисса, приезжавшим к ней в Брайтон.
Странные отношения: в это же время Маркс закончил перевод на немецкий книги Лиссагаре, отвергнув одного за другим намеченных переводчиков. Он даже почти смирился с мыслью о том, что его дочь может выйти замуж за человека, которого любит и который, похоже, искренне любит ее. В этом он – редкий случай – вступил в пререкания с Женни, которая наотрез отказывалась изменить свое мнение о французе.
В мае Бебель обратился из Берлина к Энгельсу с просьбой вместе разработать доктрину СДПГ, в противовес той, над которой в это же время работал лассальянец Евгений Дюринг[54]54
Евгений Дюринг (1833–1921) – немецкий философ; занимался также вопросами политэкономии и права. Согласно его теории, причиной социального неравенства, эксплуатации и нищеты является насилие. Социалистическое преобразование общества должно исключать революционный переворот и идти в духе социализма Прудона, путем кооперирования мелких производителей.
[Закрыть], профессор естественных наук Берлинского университета. Всю жизнь страстно увлекаясь науками, Энгельс попытался вписать идеи Маркса в контекст естественных наук. Карл сам написал первый набросок одной главы этой книги, изложив в ней свои экономические и философские идеи. Книга получит название «Анти-Дюринг» и после смерти Маркса станет катехизисом «марксизма».
После долгих рассуждений о естественных науках своего времени Энгельс предлагает сжатое изложение экономической теории «Капитала»; от имени Маркса он уточняет природу общества при переходе к социализму: плановая организация, в которой власть над людьми сменяется управлением вещами. «Пролетариат овладевает государственной властью и превращает средства производства сперва в государственную собственность. Но тем самым он прекращает свое существование как пролетариат, уничтожает различие классов и их антагонизм, а также само государство как государство». Ответы, которых сам Маркс дать не осмелился, здесь чрезвычайно просты: государство контролирует экономику. Трудно себе представить, что, наделив государство такими полномочиями, можно будет отправить его в небытие!
Именно с «Анти-Дюринга» Энгельса начинается отклонение от философии свободы, разработанной Марксом в собственных сочинениях. Согласен ли он? Или слишком устал, чтобы возражать старому другу? Считает ли он, что государственная собственность – не помеха отмиранию государства? Наверняка его больше волновали собственные книги, работа над которыми застопорилась, чем эта, о которой он никогда не говорил и которая не казалась ему важной. А главное – после Готской программы он наверняка перестал интересоваться тем, что происходит в партии, которая предала его, слившись с лассальянцами. В его представлении, из Германии уже не могло исходить ничего хорошего.
Первого июля 1876 года в Берне в глубокой нищете умер Бакунин, разбазарив имущество Карло Кафиеро – своего итальянского друга, приютившего его в Локарно. 15 июля в Филадельфии, в тот самый момент, когда создавалась будущая марксистская Вульгата[55]55
Вульгата – латинский перевод Библии, сделанный в IV веке блаженным Иеронимом. В переносном смысле: священная книга, основа вероучения.
[Закрыть], Генеральный совет Интернационала, собравшись в тесной комнатке, принял решение о роспуске этой организации, лишенной всяких финансовых средств и позабытой и Марксом, и немцами с французами – единственными живыми силами тогдашнего левого движения. Тридцать восемь лет спустя Ленин напишет: «I Интернационал кончил свою историческую роль, уступив место эпохе неизмеримо более крупного роста рабочего движения во всех странах мира, именно эпохе роста его вширь, создания массовых социалистических рабочих партий на базе отдельных национальных государств».
Надеясь вернуть под свое крыло представителей «самодержавных коммунистических» организаций, «юрцы» собрались 26 октября в Берне. Некий Петр Кропоткин, только что прибывший из России, чтобы примкнуть к анархистскому движению, взывал к постоянному бунту – словом, пером, кинжалом, ружьем, динамитом… Восхищенные терактами русских нигилистов, не дававших покоя царю, итальянцы тоже предложили перейти к насилию. Напротив, бельгийская, голландская и английская федерации хотели вернуться к выборам.
В 1877 году Карл все еще работал над вторым и третьим томами «Капитала». В частности, бился все над тем же вопросом о переходе от трудовой стоимости к цене, так и не разрешенном с тех пор, как он впервые задался им в год смерти Эдгара, двадцать два года тому назад. Маркс снова взялся изучать алгебру, надеясь с ее помощью найти решение задачи, а еще он думал, подобно Блезу Паскалю, что математика поможет ему забыть о физической боли. Лафарг отмечает: «Алгебра приносила ему даже моральную поддержку; она была ему опорой в самые горькие моменты его бурной жизни <…>. Маркс находил в высшей математике диалектику в ее самом логичном и простом выражении. Науку, говорил он, можно считать по-настоящему развитой только тогда, когда она способна использовать математику». Карл так увлекся этой новой областью знания, что даже, как говорят, собирался написать историю дифференциального исчисления и читал для этого трактаты Декарта, Ньютона, Лейбница, Лагранжа, Маклаурина и Эйлера. Делая выписки, строил очередные планы.
В это же время он снова встретил молодого человека, которого никогда совершенно не упускал из виду, – Фредерика, сына Хелен Демут, которого Энгельс признал своим. Молодой человек, бывший рабочим, недавно вступил в Интернационал; он подружился с Элеонорой. Это была странная парочка, не догадывавшаяся, что они брат и сестра. В феврале 1877 года Карл, тревожившийся по поводу того, что замышляют анархисты, попросил обоих просочиться на лондонские собрания сторонников покойного Бакунина. Оба узнали, что анархисты готовят новый Интернационал взамен только что распущенного.
С 1 января по 13 мая 1877 года первые главы «Анти-Дюринга» были опубликованы в лейпцигской газете «Форвертс», ставшей официальным органом новой социал-демократической партии. Но поскольку многие партийцы считали профессора Дюринга равным Марксу, против содержания этой публикации выступили многие. Возражения звучали и на партийном съезде, собравшемся снова в Готе в конце мая. Один депутат, некий Юлиус Фальтейх, заявил, что «Маркс, как и Энгельс, хорошо послужили общему делу и, хочется верить, продолжат служить ему в будущем; но то же самое верно для Дюринга. Партия должна использовать таких людей, но спорам профессоров не место в „Форвертс“, их следует вести в научных изданиях». Тогда Август Бебель решил опубликовать конец «Анти-Дюринга» в научном приложении к «Форвертс». Однако в тот самый момент, когда в этом приложении вышли главы о «Философии» и «Политической экономии», Дюринг был изгнан из университета прусской полицией, что сделало его героем в глазах партийцев, а «Форвертс» даже поместила стихи в его честь. Один из сподвижников Дюринга, молодой берлинский социалист Эдуард Бернштейн[56]56
Эдуард Бернштейн (1850–1932) – один из лидеров оппозиционного крыла Германской социал-демократической партии и Второго интернационала. Фальсификатор литературного наследия Маркса.
[Закрыть], о котором речь еще впереди, позже напишет: «Вместо боевого клича „Здесь Маркс, там Лассаль'“ в 1875–1876 гг. зародился новый боевой клич: „Здесь Дюринг, там Маркс и Лассаль!“. И моя скромная особа немало способствовала такой перемене». Бернштейн пока еще сторонник Дюринга. Вскоре он перейдет в другой лагерь: станет секретарем Энгельса и даже его душеприказчиком…
Как всегда, Карла больше интересовало то, что происходит в мире, чем внутренние распри социалистической партии Германии: он не верил, что готская партия сможет стать революционной. В особенности его восхищали два важных новшества, позволявших провести индустриализацию двух древнейших областей экономической деятельности, а следовательно, привести их к капитализму – животноводства, которое стало бурно развиваться благодаря перевозке мяса в холодильных камерах на грузовом судне «Фригорифик» из Буэнос-Айреса в Руан (35 тонн мяса), и музыки благодаря фонографу Эдисона. Он также интересовался первыми опытами француза Марселя Депре, читавшего в Консерватории искусств и ремесел лекции, которые показывали, что электрическую энергию вскоре станет возможно передавать на большие расстояния, а следовательно, использовать вдали от места ее производства; Маркс понимал, что это целый переворот в науке, и несколько недель говорил только об этом; будучи болен, он бесился от мысли, что его, наверное, уже не будет в живых, когда эти замечательные возможности осуществятся. Его захватили события в Чикаго, где 1 мая 1877 года произошла всеобщая забастовка профсоюзов Американской федерации труда, потребовавших на деле установить восьмичасовой рабочий день; четыре манифестанта были убиты, пять анархо-синдикалистов казнены. Именно благодаря своей неустанной, всеобъемлющей, восторженной любознательности, всегда готовой принять новое, Маркс был мировым духом.
В том году Жюль Гед вместе с другими изгнанниками получил, наконец, разрешение вернуться во Францию и поселился в Париже. Он, анархист, открыл для себя идеи Маркса благодаря кружку молодых людей, собиравшихся в кафе «Суффло», и немецкому журналисту Карлу Гиршу. Для него это стало откровением. Гед основал первую французскую коммунистическую газету «Эгалите» («Равенство») и просил для нее статьи у Маркса, а также у некоторых старых друзей-анархистов, например у Реклю.
Лонге, Лафарги и Элеонора теперь жили в Лондоне рядом с Женни и Карлом. Ни у кого из дочерей Маркса на тот момент не было детей. В третий раз он решил повезти младшую дочь на воды вместе с Женни, которая как будто была в силах перенести путешествие. Только они выехали в Карлсбад, как вдруг 8 августа 1877 года австрийское правительство известило Маркса о том, что его не пропустят через границу. Тогда он повернул на Нойенар под Кёльном – другой водный курорт.
Осенью он узнал от Элеоноры и Фредерика, что анархисты одиннадцати стран собрались в Вервье под руководством Джеймса Гильома – родившегося в Лондоне жителя Невшателя. Он пришел на смену Бакунину и решительно заявил о своем намерении покончить с самим принципом партии: «Все партии образуют реакционную массу, нужно бороться со всеми ними сразу». Чуть позже, в Генте, тридцать пять делегатов – анархистов, «марксистов» и «самодержавных социалистов» – образовали «всемирный социалистический конгресс» и грызлись в нем друг с другом. Маркс следил за этими «морскими баталиями в стакане воды». «В Гентском конгрессе, по меньшей мере, то хорошо, что Гильом и компания были совершенно оставлены бывшими союзниками», – писал он 27 сентября Зорге, ставшему учителем музыки в Нью-Йорке. 19 октября, в другом письме к Зорге, он в очередной раз раскритиковал тех, что хочет придать социализму более высокий идеальный оборот, то есть заменить материалистическую базу современной мифологией с богинями Справедливостью, Свободой, Равенством и Братством. Он повторил в точности то, о чем говорил еще в 1843 году.
В 1878 году, то есть через семнадцать лет после Лассаля в Германии, Жюль Гед основал первую французскую социалистическую партию – Федерацию социалистических трудящихся Франции, более известную под именем Рабочей партии. В то время как Огюст Ренуар писал «Мулен де ла Галет», Гед предстал перед судом из-за того, что призывал к коллективной апроприации земли и орудий труда; его приговорили к шести месяцам тюрьмы строгого режима, которые он отбывал в тюрьме Сен-Пелажи.
В том году в США, где разразился очередной тяжелый экономический кризис, Дэвид Хьюз изобрел микрофон; в Бостоне начали продавать велосипеды; в Лондоне впервые применили электрическое освещение домов. В Германии Бисмарк, стремившийся к союзу с консерваторами, чтобы преодолеть суровый экономический кризис, наступавший из Америки, обрушился на левых и распустил СДПГ; для социалистов это был тяжелый удар, и в Германии начались демонстрации, чтобы добиться их возвращения на законную политическую сцену.
Это событие, которое в другое время заставило бы Карла по меньшей мере написать мстительную статью, оставило его практически равнодушным: Германия больше не входит в сферу его интересов.
Он пишет, ведь время поджимает! Редактирует второй и третий тома «Капитала». Естественно, как всякий раз, когда нужно закончить произведение, он погружается в бесконечные исследования, боясь, что не прочел какую-нибудь книгу или не ознакомился с важным документом. Чтобы изучить вопрос о земельной ренте, он заинтересовался геологией, агрономией, физиологией растений, теорией удобрения. Чтобы лучше понять древние общества, читает книги Льюиса Генри Моргана, Джона Люббока, Генри Мейна. Изучает сельское общество, которое, на его взгляд, обеспечило успех государственному перевороту Наполеона III и погубило Парижскую коммуну. Он анализирует его идеологию, его влияние на классовую борьбу, все больше приходя к убеждению, что та зависит не только от соотношения экономических сил. Собирает заметки об Индии, статистику по России: базовая структура ее крестьянского общества, «мир», интригует и привлекает его все больше и больше, поскольку она не капиталистическая и не феодальная, а общинная. Значит, она может стать основой для изначального обобществления средств производства. В Лондоне он познакомился с Максимом Ковалевским, рассказавшим ему о разных типах коллективной собственности на землю и о формах общинной жизни, в частности в Средиземноморье. В его исследованиях угадывался путь, ведущий к коммунизму через сельское хозяйство, о котором Маркс до сих пор не думал.
В самом деле, после разочарования в Германии Россия стала для него наваждением, фокусировавшим новые надежды. Он все чаще беседовал с русскими народниками – своими переводчиками Николаем Даниельсоном[57]57
Николай Франциевич Даниельсон (1844–1918) – русский экономист, участник кружка Чайковского, переводчик «Капитала».
[Закрыть] и Германом Лопатиным[58]58
Герман Александрович Лопатин (1845–1918) – русский революционер-народник, друг К. Маркса, первый переводчик «Капитала».
[Закрыть], а также Петром Лавровым[59]59
Петр Лаврович Лавров (1823–1900) – русский философ, социолог и публицист, один из идеологов народничества.
[Закрыть]. К нему обращались и радикальные революционеры, например Николай Константинович Михайловский и Вера Засулич, которую только что оправдали в России после покушения на шефа полиции генерала Трепова. Заинтересовался он и революционной организацией «Земля и воля», основанной в 1874 году с целью убийства Александра II, ввязавшегося в безжалостную войну с целью подчинения себе окраин империи и разгрома турецкого султана. Карл по-прежнему пылал ненавистью к царскому режиму. 4 февраля 1878 года в письме Либкнехту, который пытался воссоздать свою партию, запрещенную Бисмарком, Карл, вместо того чтобы поинтересоваться судьбой своих немецких друзей, защищает… турок, явно считая их европейцами. И впервые говорит о возможности коммунистической революции в России, которую считает лишь запалом, который вызовет революцию по всей Европе: «Мы решительно принимаем сторону турок по двум причинам: 1) потому что мы изучили турецкого крестьянина, а значит, турецкую народную массу, и увидели в нем, несомненно, самого активного и самого высоконравственного представителя европейского крестьянства; 2) потому что поражение русских значительно ускорит социальную революцию в России, а через нее – революцию во всей Европе…»
Ему по-прежнему мерещатся русские агенты в британском правительстве. Поскольку Пальмерстон уступил место Дизраэли, неоспоримо настроенному против царя, новыми мишенями Маркса стали маркиз Солсбери («близкий друг Игнатьева, первосвященник Суда общих тяжб»), граф Дерби и граф Карнарвон, «ныне отстраненный от своих обязанностей». Но он в очередной раз ошибся, поскольку Великобритания, пригрозив России своим вмешательством, заставила Александра II отказаться от большинства уступок, сделанных султаном по условиям предварительного мирного договора в Сан-Стефано под Стамбулом. Царю тогда серьезно угрожали нигилисты: новая тайная организация «Народная воля» даже поставила своей единственной целью его убить; в 1879 году в Александра стреляли рядом с его дворцом; его поезд был уничтожен в результате теракта; столовую Зимнего дворца сокрушил взрыв.
А в Пруссии, в то время как Профессиональный союз печатников с благословения властей впервые учредил страхование на случай безработицы, Бисмарк преследовал социалистов, запретил ссылаться на Маркса в прессе и книгах и помешал переизданию «Капитала».
Новый предлог: 10 апреля 1879 года Карл написал своему русскому другу Даниельсону, что хочет отложить публикацию второго тома «Капитала» до усугубления нового промышленного кризиса в Англии; пока же он пополнит книгу новыми фактами, поступившими из России и США. То же самое он говорил, готовя к публикации двадцать лет назад «К критике политической экономии», а тринадцать лет назад – первый том «Капитала». Правда, теперь он уже больше ничего не ждет от Франции и Германии.
Карл чувствует себя все более усталым. Он обрюзг, покрылся морщинами, ходит с трудом. Один из многочисленных американских журналистов, приезжавших брать у него интервью, дал ему на вид больше семидесяти лет, тогда как ему не было и шестидесяти. С 21 августа по 16 сентября 1879 года он отдыхал на острове Джерси вместе с Женни, которая все больше слабела. Карл был тогда так знаменит, что им заинтересовался английский двор: принцесса Виктория, дочь королевы и будущая супруга кайзера Вильгельма II, прислала к нему депутата, чтобы тот пообедал с Марксом, а потом рассказал ей о встрече во всех подробностях.
Вернувшись с Джерси, Карл объявил Даниельсону, что скоро закончит второй том.
В том году во Франции окончательно утвердилась республика. Мак-Магон ушел в отставку, президентом был избран Жюль Греви, «Марсельеза» стала государственным гимном, а день 14 июля – национальным праздником. В октябре 1879 года французская Рабочая партия стала открыто коллективистской и больше не считалась незаконной. На съезде в Марселе детище Геда утвердило своей целью всеобщую национализацию: «Коллективная экспроприация всех орудий труда и производственных сил должна проводиться всеми возможными способами». Многие синдикалисты и бланкисты к ней не примкнули, оставшись независимыми.
В Германии сохранялась диктатура и Бисмарк преследовал социалистов. То же было в России: указом от 12 февраля 1880 года Александр II, как раз перед очередным покушением на него, назначил главным начальником Верховной распорядительной комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия графа Лорис-Меликова, у которого отобрали плоды победы над Турцией, поручив ему искоренить нигилизм и закончить государственную реформу. Несколько недель спустя, когда Виктор Гюго своим красноречием добился того, что Франция отказалась выдать виновника покушения на царский поезд, обе страны разорвали отношения. Постепенно оппозиционная российская интеллигенция приняла марксизм как признак «западничества»; даже народники, отвергавшие его как порождение «испорченного» Запада, отныне соглашались говорить о нем серьезно. Марксизм в России представал своего рода заменой недостижимому капитализму…
В начале мая 1880 года Жюль Гед отправился в Лондон и встретился там с Марксом, Лонге и Лафаргом. Гед спросил Карла, является ли «марксистской» программа, над которой он работал в преддверии выборов в парламент. Маркс возмущен: он разработал теорию, а не учение для сектантов! «Верно лишь то, что я – не марксист!» – заявил он. Он помог Геду написать устав партии, которую называл «истинно рабочей». Даже написал преамбулу к предвыборной программе французов. Нужно привести из нее длинную цитату, поскольку это самая последняя политическая работа Маркса, перекликающаяся с «Манифестом», написанным за тридцать два года до нее:
«Принимая во внимание, что эмансипация производительного класса есть освобождение всех людей без различия пола и расы; что производители не смогут стать свободными, пока не вступят во владение средствами производства; что существуют только две формы принадлежности средств производства: 1) индивидуальная, которая никогда не имела повсеместного распространения и все больше сокращается вследствие технического прогресса; 2) коллективная, материальные и интеллектуальные элементы которой составляются самим развитием капиталистического общества; принимая во внимание, что коллективная экспроприация может произойти только в результате революционной деятельности производительного класса, или пролетариата, организованного в политическую партию; что к подобной организации следует стремиться всеми средствами, какими располагает пролетариат, включая всеобщее избирательное право, превращенное, таким образом, из орудия обмана, каким оно являлось до сих пор, в орудие освобождения; французские социалистические трудящиеся, ставя себе целью в экономическом плане вернуться к обобществлению всех средств производства, решили выйти на выборы со следующей программой-минимум…» Решительно: к социализму можно прийти только выборным путем.