Текст книги "Карл Маркс: Мировой дух"

Автор книги: Жак Аттали

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Карл даже вознамерился поискать работу. Он ходатайствовал о предоставлении ему места в железнодорожной конторе, но его неразборчивый (возможно, в тот день нарочно?) почерк всё погубил. Он испытал облегчение. Это будет его единственная попытка такого рода.

Находясь на грани отчаяния, Карл получил письмо от незнакомца – некоего доктора Людвига Кугельмана, еврея, известного гинеколога из Ганновера, назвавшего себя «пылким приверженцем коммунистических идей со студенческих лет и одним из тех редких читателей книги „К критике политической экономии“, которых она глубоко заинтересовала». Его дочь Франциска Кугельман, которой тогда было девять лет, впоследствии вспоминала: «Мой отец был еще юным студентом, восторженным поклонником Карла Маркса, когда он написал ему свое первое письмо. Он узнал его лондонский адрес у Иоганна Микеля – немецкого политика, члена Союза коммунистов, который, как и он, принадлежал к студенческому обществу „Норманния“. К великой радости отца, Маркс ему ответил, и понемногу завязалась переписка».

В своем первом ответе, датированном 28 декабря 1862 года, Маркс, пребывающий в нищете и страхе перед завтрашним днем, пишет пылкому почитателю по поводу случившегося два года назад провала своей книги, которую Кугельман прочел с большим интересом: «В первой тетради стиль изложения, конечно, был малодоступным. Это было обусловлено <…> абстрактностью темы <…>. Попытки произвести переворот в науке никогда не бывают признаны всеми <…>. И все же я ожидал, что немецкие ученые хотя бы из приличия уделят хоть сколько-то внимания моему труду». Тем не менее он выражает уверенность в том, что наименее понятные из его произведений однажды пробьют себе дорогу к широкой публике.

Энгельс помогал ему, как мог, но отныне, помимо трудностей, переживаемых его предприятием в связи с Гражданской войной в Америке, у него были и другие заботы: 6 января 1863 года в Манчестере скончалась Мэри Бернc (одна из двух его подруг), оставив его со своей сестрой Лизи. Он открыто жил с обеими, к великому возмущению добропорядочного общества. Маркс прислал ему письмо, начинавшееся с банальных соболезнований и переходящее на… душившие его долги и отчаянное финансовое положение! В ответе Энгельс дал понять, что удручен и ожидал большей поддержки от столь близкого друга, но все же дал кое-какие финансовые советы и быстро прислал денег. Десять дней спустя Карл отправил Фридриху длинное письмо с извинениями, в котором говорил, как он огорчен смертью Мэри; он рассказал, что намерен предпринять, чтобы поправить свое финансовое положение – все те же планы, что и несколько месяцев назад: отдать двух старших дочерей в гувернантки, расстаться с Хелен Демут, поселиться с Женни и Элеонорой в меблированных комнатах. Энгельс принял извинения Маркса, попытался найти для него достаточно наличности, чтобы раздать долги, но не смог и прислал ему счет, выставленный одному из клиентов, чтобы Карл получил по нему деньги: это был единственный способ поживиться деньгами с предприятия, переживавшего не лучшие времена.

Хотя крайней нужды теперь уже не было, обе старшие дочери всерьез задумались о жизненном поприще. Женнихен мечтала стать актрисой и дыталась втайне от родителей познакомиться с известными артистами – все тщетно. Лаура же хотела заниматься политикой и стать помощницей (бесплатной) своего отца, который после почти двухлетнего перерыва решил вновь поработать в Британском музее.

Однако именно в этот момент (22 января 1863 года), когда Карл, казалось бы, наконец решился засесть за свою много раз обещанную книгу о капитале, произошло одно второстепенное событие, которое вызовет целую серию последствий (из-за чего написание великого произведения снова будет отложено), а его навсегда вернет в политику. Молодые поляки, взбунтовавшиеся против того, что их силой забирали в царскую армию, стали жертвами суровых репрессий с публичными казнями и ссылкой в Сибирь[41]41
  Автор крайне упрощенно излагает причины и ход восстания в Польше, Белоруссии и Литве, подготовленного подпольным Центральным национальным комитетом польских националистов. Не сумев разбить русские войска, повстанцы перешли к партизанской борьбе и были окончательно разбиты в мае 1864 года.


[Закрыть]. Европа взволновалась. Французские и английские рабочие потребовали вмешательства со стороны своих правительств и размышляли о том, как лучше скоординировать свою политическую и профсоюзную борьбу, чтобы оказать поддержку угнетаемым трудящимся других стран.

Одновременно секретарь лондонского совета тред-юнионов сапожник Джордж Оджер подумал об организации международного сотрудничества между рабочими профсоюзами, но совсем по другой причине: английские рабочие, испытывавшие конкуренцию со стороны рабочих с континента (плохо оплачиваемых и слабо организованных), опасались лишиться своих преимуществ. Вместо того чтобы требовать от правительства восстановления протекционизма и ограничения притока иностранной рабочей силы, Оджер предложил иностранным рабочим организоваться и добиться увеличения заработной платы в их собственной стране. Он выступил с «Обращением английских рабочих к французским рабочим», предлагая организовать между трудящимися двух стран тесное сотрудничество.

В Пруссии пробил час политических выступлений рабочих. Так, несколько дней спустя, в феврале 1863 года, в Лейпциге, Лассаль (ему было тридцать девять лет), выступая перед рабочим комитетом, изложил программу прудонистского типа, призывая создать Всеобщий германский рабочий союз – новую политическую партию, преследующую двойную цель: добиться прямого всеобщего тайного голосования и создать рабочие кооперативы, опираясь на поддержку государства. Естественно, он представлял себя президентом этой новой партии – первой в Европе, которая прямо заявила о своих намерениях, хотя и не обозначила себя социалистической.

В марте Маркс побывал в Сент-Джеймс-холле на демонстрации солидарности с Линкольном за отмену рабства и против Пальмерстона, по-прежнему желавшего втянуть Великобританию в войну на стороне южан.

Двадцать третьего мая 1863 года Лассаль создал в Лейпциге из шестисот членов со всех областей Германии партию, о создании которой заявил еще три месяца назад – Всеобщий германский рабочий союз. Сам он был избран его председателем и вышел из подполья. Он стал организовывать масштабные турне, выступал с речами перед рабочими, следя за тем, чтобы о его деяниях сообщалось в прессе. Это было слишком: Бисмарк обвинил его в государственной измене за побуждение рабочих к «подрыву прусской конституции». Лассаль перепугался, попытался пойти на компромисс с канцлером и на тайной встрече предложил ему союз, подтвердив его письменно в неслыханном письме от 8 июня 1863 года: там он объясняет новому господину Пруссии, что одобрил бы его диктатуру, если только она примет форму «социальной диктатуры» – в то время как его партия только что была создана именно для учреждения республики и всеобщего избирательного права! «Рабочий класс, – пишет он, – чувствует в себе инстинктивную склонность к диктатуре, если убедиться в том, что она осуществляется в его интересах. Он склонен, как я уже недавно вам сказал, несмотря на все свои республиканские чувства, или, возможно, именно по этой причине, видеть в монархии естественную опору социальной диктатуры в противовес эгоизму буржуазного общества».

Верный своим идеям, Лассаль, таким образом, предлагает Бисмарку скрепить союз между пролетариатом, крестьянством, аристократией и армией против буржуазии. Естественно, заинтересовавшись этим, канцлер начал тайную переписку с Лассалем, они даже встретились несколько раз в течение нескольких последующих недель. Бисмарку это доставило удовольствие.

Идея о «социальной диктатуре» прекрасно подходила обоим и была почти неотделима от прусского общества. С тех пор как Гегель преподнес апологию Прусского государства как абсолютную истину, идея периодически возникала на протяжении всей немецкой истории, и не будет преувеличением считать ее вехой на пути, ведущему от Гегеля к национал-социализму через «социальную диктатуру», придуманную Лассалем.

В этот же момент во Франции наметилось сближение части рабочего класса с бонапартистской властью и господствующей идеологией. Экономика налаживалась, многие стремились получить от этого дивиденды: раз уж нельзя упразднить частную собственность, нужно постараться ею воспользоваться! Выбившись из сил, Прудон трезво принял это к сведению: «Народ, что бы он ни говорил, хочет быть собственником; если мне будет позволено привести здесь свои собственные слова, я скажу, что после десяти лет непреклонной критики понял, что по этому пункту мнение масс тверже и устойчивее, чем по любому другому вопросу… Чем шире распространяются демократические принципы, тем вернее рабочий класс городов и сел истолковывает эти принципы в смысле, наиболее благоприятном для развития собственности».

Летом 1863 года Карл разболелся. Очередной фурункул вызвал заражение и чуть не убил его, приковав к постели более чем на месяц. Карбункулы, мигрени, болезни легких и печени сменяли друг друга в ускоренном ритме. Он снова прекратил работать.

Двадцать второго июля 1863 года, в то время как Анри Дюнан в Женеве основал будущее общество Красного Креста, а в Париже внимание было приковано к скандалу вокруг «Завтрака на траве» кисти Эдуара Мане, в Лондоне инициатива Оджера приняла конкретные формы: французские и английские рабочие активисты собрались в британской столице, чтобы попытаться скоординировать социальную борьбу в обеих странах. Они утвердили принцип создания международного рабочего союза и избрали комитет для его подготовки.

Будучи болен, Маркс не вышел на связь с организаторами этого собрания и даже не слышал о комитете. Зато продолжал получать литературу от Лассаля. 24 ноября 1863 года Женни писала Энгельсу: «[Карл] не может спать. Он посылает Вам циркуляр „Общества трудящихся“ и письмо „Председателя“». В самом деле, хотя Маркс уже год как прекратил всяческие отношения с Лассалем, тот продолжал присылать ему брошюры своей партии, которую Женни насмешливо прозвала «Обществом трудящихся», а его – «председателем». Маркс их едва просматривал и пересылал Энгельсу. С тех пор как Лассаль погостил у них, Женни не могла сдержать своей ненависти к нему, а еще больше – к рыжей госпоже Гатцфельд, его «покровительнице», гораздо старше его, о чем она коварно упоминает в том же письме: «Эта ерунда

[„Общество трудящихся“] преобразит его [Лассаля], который „пятнадцать лет страдал за рабочий класс“, как он говорит сам о себе (верно, попивая шампанское со своей рыжей 1805 года рождения!), заставив его свернуть с пути, приемлемого для полиции, на путь, неприемлемый для полиции». У Женни решительно такой же острый язычок, как и у Карла, и стиль ему под стать. Взаимное проникновение двух умов, полностью сливавшихся друг с другом на протяжении более тридцати лет, тогда как ни тому ни другому еще нет сорока пяти.

Но вот положение Маркса и его семьи существенно улучшилось. Во-первых, один старый друг по лондонскому союзу, Эрнест Дронк, представил его заимодавцу и выдал ему 250 фунтов, которые занял… у Энгельса, на что тот выразил согласие в письме Карлу в апреле 1863 года: Дронк возьмет на себя только банковские расходы…

Затем поступило первое из двух наследств, которые в тот год изменят жизнь Марксов и вытащат их – на сей раз надолго – из нищеты, в которую они впали четырнадцать лет назад.

Тридцатого ноября 1863 года в Трире, в окружении двух дочерей, приехавших из Нидерландов, и третьей, бывшей замужем в Трире, умерла Генриетта Маркс, его мать, в возрасте семидесяти трех лет. Ее кончина произошла в день и в самый час очередной годовщины свадьбы, чему Карл немало подивился. Он не выказал даже намека на скорбь. Наследство от обоих родителей было разблокировано одновременно, и Карлу причиталось чуть более 1100 талеров, то есть примерно 1000 фунтов стерлингов, иначе говоря, его доходы за три года. Он решил немедленно отправиться за ними, наверняка нелегально: эти деньги были так ему нужны!

Пятнадцатого декабря он явился в Трир и повидался с сестрами и старыми друзьями. Он написал Женни, что ежедневно совершает паломничество к дому Вестфаленов, который для него «важнее всего Древнего Рима, поскольку напоминает о счастливом детстве, и еще потому, что там жила та, кто дороже всего». Далее следуют долгие подробности о содержании завещания его матери, что она оставила тем и этим. Карла узнавали на улице: «Жители Трира ежедневно расспрашивают меня о „самой красивой женщине Трира“ и о „королеве бала“. Как чудесно для мужчины узнать о том, что его жена живет в воображении целого города, словно принцесса из снов!» Однако он предпочел не задерживаться на родине и вернулся в Лондон в феврале 1864 года окольным путем – через Нидерланды.

В марте он в очередной раз решил потратить только что полученные деньги, не слишком заботясь о будущем и неоплаченных долгах: благодаря материнскому наследству семья переехала с Графтон-Террас в симпатичный домик по соседству – Модена Виллас, 1, на Мейтланд-Парк, в богатом квартале, где жили врачи и адвокаты. Карл прежде всего подумал об уроках для дочерей, о их занятиях фортепиано и театром. Отныне у каждой будет своя комната. У него самого появился кабинет – просторная комната в пять окон, которую первые же приглашенные в гости друзья прозвали «Олимпом», поскольку повсюду были расставлены бюсты греческих богов, а над ними возвышался Зевс, который был чрезвычайно похож на Карла. Лафарг, описывавший комнату несколько позже, добавляет:

«Этот рабочий кабинет на Мейтланд-Парк стал историческим; нужно представлять его себе, чтобы проникнуть в самую глубь интеллектуальной жизни Маркса. Он находился на втором этаже, и широкое окно, сквозь которое лились потоки света, выходило в парк. По обе стороны от камина и напротив окна были полки с книгами, а поверх – стопки газет и рукописей, доходившие до потолка. Напротив камина, рядом с окном, стояли два стола, заваленные бумагами, книгами и газетами. Посреди комнаты, в наиболее освещенном месте, стоял маленький рабочий стол – очень простой, в три фута длиной и в два шириной, с полностью деревянным креслом. Между креслом и книжными полками, против окна, размещался кожаный диван. Маркс ложился на него время от времени, чтобы отдохнуть. На камине – снова книги вперемешку с сигарами, спичками, табачными пачками, весами для писем, фотографиями его дочерей, жены, Вильгельма Вольфа и Фридриха Энгельса».

Почему в этой комнате находилась фотография Вильгельма Вольфа – старого друга Лупуса? Потому что верный товарищ по стольким приключениям, начиная с Парижа, умер от менингита в Манчестере в том самом мае 1864 года, завещав Карлу 840 фунтов наличными (целое состояние) и вещи общей стоимостью 50 фунтов. Милый Лупус, один из редких людей, с которыми Карл ни разу не поссорился, был, значит, не столь беден, как казался. На его похоронах в Манчестере Карл (который ненавидел погребения и никогда на них не ходил) произнесет траурную речь перед несколькими редкими друзьями, в большинстве своем жившими, как и он, изгнанниками в Лондоне уже около пятнадцати лет.

Вместе обоих наследств в тех условиях хватало Марксам более чем на пять лет жизни. Это была обеспеченность.

В том году Вторая империя ввела кое-какие вольности: разрешила создавать рабочие ассоциации и узаконила право на забастовку; тотчас в Лиможе тысяча рабочих прекратила работу. Ватикан наложил запрет на «Отверженных» Виктора Гюго, «Госпожу Бовари» Флобера, произведения Бальзака и Стендаля. В Пруссии Лассаль был оправдан и опубликовал брошюру с изложением своей концепции социализма.

1864 год решительно стал годом наследств: несколько месяцев спустя теперь уже Энгельс получил наследство от отца (которого всю жизнь терпеть не мог) и стал владельцем семейного предприятия. Отныне он был почетным гражданином города Манчестер, председателем Альберт-клуба и института Шиллера, участником знаменитой псовой охоты Cheshire Hunt. Он смог существенно увеличить финансовую помощь Марксу и отныне гарантированно выдавать ему как минимум 200 фунтов в год, не ограничивая при этом себя ни в чем.

Для Карла, которому исполнилось сорок шесть лет, финансовые заботы отошли в прошлое. Всего год назад у него не было средств для пропитания семьи. Теперь он мог дать своим детям передышку. «По воскресеньям, если была хорошая погода, все семейство отправлялось на большую прогулку через поля. По дороге останавливались на постоялом дворе, чтобы выпить имбирного пива и перекусить хлебом с сыром», – вспоминает Лафарг, который вскоре познакомится с Марксом. Впервые в жизни Карл ушел в отпуск. Он принимал друзей Женнихен и Лауры. В письме от 25 июня 1864 года своему дяде Лиону Филипсу он дает понять, что провернул какие-то операции на бирже, что было весьма маловероятно, тем более что никаких свидетельств его приобщения к миру финансов не сохранилось.

Фридрих все чаще приезжал к нему в гости. Лафарг пишет: «Для Марксов был настоящий праздник, когда Энгельс извещал их из Манчестера о своем приезде. О нем начинали говорить задолго до его посещения, а в день прибытия Маркс проявлял такое нетерпение, что не мог работать. Друзья целую ночь курили и пили, рассказывая друг другу обо всех событиях, произошедших со времени их последней встречи. Маркс дорожил мнением Энгельса более, чем любым другим: он видел в нем человека, способного быть его сотрудником. Энгельс был для него целой аудиторией. Чтобы убедить его, увлечь своими мыслями, он не жалел ни времени, ни сил. Так, я видел, как он заново просматривал книги целиком, чтобы отыскать факты, которые были, ему нужны, чтобы изменить точку зрения Энгельса по какомуто маловажному вопросу, который я уже забыл, связанному с политическим и религиозным крестовым походом против альбигойцев… Он пребывал в восторге от невероятного разнообразия научных познаний Энгельса и постоянно боялся, что с тем произойдет несчастный случай. „Я всегда дрожу, – говорил он мне, – как бы с ним не случилось несчастья во время какой-нибудь псовой охоты, в которых он увлеченно участвует, скача во весь опор по полям и перемахивая через всякие препятствия“».

В этот же момент (то есть в начале лета 1864 года) внезапно, в сорок лет, оборвался головокружительный жизненный путь Фердинанда Лассаля. Вернувшись из триумфальной поездки по рабочим районам Рейнской области, прославившийся руководитель немецких социалистов, открыто выражавший свои идеи, уже не боявшийся тюрьмы благодаря своему тайному соглашению с Бисмарком, отправился отдохнуть в Швейцарию. Там он встретил (наверняка неслучайно) дочь одного баварского дипломата, Елену фон Деннигес, руки которой он просил несколько лет назад, но не получил согласия ее отца (сама она тогда написала: «Вчера я встретила человека, за которым пойду на край света, если он захочет, чтобы я была его»). Теперь она была помолвлена с валашским аристократом Янко фон Раковицем, который не отпускал ее от себя ни на шаг. Мужчины поссорились. 28 августа в Женеве Лассаль вызвал Янко на дуэль на пистолетах в Буа-Карре, под Верье. Секундант должен был досчитать до трех, но жених выстрелил на счет «раз»; раненный в живот, Лассаль умер через три дня в ужасных мучениях. Узнав об этом, Энгельс заявил: «Это был, без всяких сомнений, один из величайших политиков в Германии». Бисмарк написал: «Это был один из самых очаровательных и забавных людей, которых мне довелось знать, и я не жалею о тех трех-четырех наших встречах. Честолюбивый в хорошем смысле слова, это был человек, с которым можно поговорить с большой пользой для себя». Маркс признавал: «В конце концов, он был из наших, враг наших врагов. Трудно представить, что столь шумный, назойливый, напористый человек теперь мертвее мертвого и язык его связан. Дьявол с ним хорошо знаком, но наш кружок стал еще уже, и никакой свежей крови не предвидится». И поскольку он не мог упустить случая зло пошутить, Карл добавляет: «Эта смерть – одна из многочисленных нелепостей, которые Лассаль допускал всю свою жизнь». – На сей раз Карл намеревался как следует взяться за свою большую книгу о капитале, заброшенную почти четыре года назад, ею он полагал «нанести буржуазии в области теории такой удар, от которого она никогда не оправится». Он вновь полон энергии. Счет пошел на месяцы, даже на недели. Он напишет по этому поводу: «Я должен был использовать каждый момент, когда бывал работоспособен, чтобы закончить свое сочинение, которому я принес в жертву здоровье, счастье жизни и семью <…>. Я смеюсь над так называемыми „практичными людьми“ и их премудростью… Но я считал бы себя поистине непрактичным, если бы подох, не закончив полностью своей книги <…>».

Странное выражение: он считает «непрактичным» не закончить своей книги. Непоследовательным – да, но еще и «непрактичным»!

Однако в этот момент несколько событий в очередной раз отвлекут его от работы, которую решительно невозможно было довести до завершения. И он примет «непрактичное» решение – отложить.

Прежде всего заместитель Лассаля Бернгард Беккер, временно возглавивший вместо покойного «Общество трудящихся», предложил место председателя Марксу. Тот отказался. Он не может поселиться в Германии, так зачем все это? В партии тогда бушевала братоубийственная война за наследство, победителем из которой в конечном счете вышел И. Б. фон Швейцер. Это был харизматический лидер, решительный и компетентный. Швейцер не разделял увлечения своего наставника Бисмарком и хотя считал, что для установления социализма необходимо сильное государство, отнюдь не призывал к союзу пролетариата с прусской аристократией. Маркс перенес антипатию, которую внушал ему Лассаль, на его преемника. Он порвал все связи с партией Швейцера, а Либкнехт, только что прибывший в Германию и сам испытывавший сильную неприязнь к Швейцеру, постоянно подогревал антипатию Маркса. Затем он увиделся с Бакуниным, но и это не пробудило его интереса к политической деятельности. В своих записках Бакунин рисует Маркса деспотом, который не мог иметь друзей (разве что Энгельса) и поддерживал отношения только с робкими подчиненными. Он считает, что личностные особенности и поступки Маркса обусловлены его еврейством: «Как только он приказывает открыть преследование, он уже не останавливается ни перед какой подлостью, ни перед какой низостью. Будучи сам евреем, он окружил себя в Лондоне и во Франции, но особенно в Германии целой массой еврейчиков, более или менее разбитных интриганов, проныр* спекулянтов <…>, агентов коммерции или банков, литераторов, политиков, корреспондентов газет самых разных оттенков, одним словом – литературных маклеров, которые, как и биржевые маклеры, находятся одной ногой в банке, другой – в социалистическом движении и задом сидят на ежедневной германской прессе… Эти <…> литераторы особенно одарены в искусстве подлых, злобных и коварных инсинуаций».

Карл снова прервал свою работу над книгой, но на сей раз предлог к тому был самым что ни на есть серьезным и «практичным»: молодой французский эмигрант, уже несколько лет живущий в Лондоне, профессор по имени Ле Любе, летом 1864 года пригласил его принять участие в качестве представителя немецких рабочих в собрании трудящихся разных стран, состоявшемся вслед за прошлогодним, на котором была создана новая организация (Маркс о ней даже не слыхал). «Почему я?» – удивился он. Ле Любе объяснил ему, что союз не намерен принимать в свои ряды интеллигенцию, чем и отличается от любого прогрессивного клуба, но Маркс, подчеркнул он, завоевал своими книгами и статьями большой авторитет. Нужно будет составлять устав, обращение. Кто сделает это лучше, чем автор «Манифеста»?

Карл колебался. «Манифест» оставался для него главным произведением, хотя он и написал его всего за четыре дня шестнадцать лет тому назад. Он рад, что об этом еще помнят, тем более что «Манифест» не был переведен на французский. Но ему надо закончить книгу и сообщить, наконец, о том, что он открыл в 1855 году, почти десятью годами раньше, в год смерти Эдгара: о прибавочной стоимости и природе капитализма, который он своей теорией пошатнет гораздо вернее, чем это могут сделать их собрания.

Потом, когда Ле Любе назвал ему имена тех, кто будет присутствовать на учредительном собрании (величайшие революционеры и профсоюзные деятели из Англии, Германии, Италии, Швейцарии, Бельгии и Франции), он согласился, но только в качестве наблюдателя, предоставив старому союзнику по бывшему Союзу коммунистов Иоганну Георгу Эккариусу, уже сотрудничавшему с ним в Брюсселе, представлять немецких рабочих. Маркс объяснил Энгельсу, которого удивило его возвращение в политику: «Я знал, что и со стороны Лондона, и со стороны Парижа присутствуют реальные „силы“, вот почему я решился отступить от своего обычного правила».

Народное собрание состоялось 28 сентября 1864 года в Сент-Мартинс-холле Ковент-Гардена, чересчур просторном для рассыпавшихся по нему участников. Председательствовал англичанин Эдвард Спенсер Бисли – либерал из университетской профессуры, назначенный Оджером главой тред-юнионов. Карл сидел в президиуме, но хранил молчание. Речи следовали за речами – сначала о Польше, потом о «еще большей угнетаемой нации – пролетариате». Присутствующие подтвердили прошлогодние планы об основании Международного товарищества рабочих (International Working Men's Association), быстро получившего название «Интернационал».

Во главе его стал избранный «Центральный совет», быстро превратившийся в «Генеральный совет» с «генеральным секретарем» и «секретарями-корреспондентами», представлявшими присутствовавшие на заседании рабочие организации Англии, Германии, Франции, Италии, Испании, Америки, Швейцарии и Бельгии. Первым генеральным секретарем стал Эккариус, что говорит о непосредственном влиянии Маркса на назначения. Первый Генеральный совет был разношерстным по своему составу: 82 члена, в том числе 40 английских тред-юнионистов-реформистов, 12 немецких социалистов, 12 французских прудонистов и бланкистов, 9 итальянских мадзинистов, 5 польских патриотов, 2 швейцарца, венгр и датчанин. Среди французов было девять эмигрантов, поселившихся в Лондоне (Денуаль, Ле Любе, Журден, Моризо, Леру, Бордаж, Бокке, Таландье, Дюпон), плюс трое других, прибывших на собрание из Парижа – гравер Толен, сборщик Перрашон и басонщик Лимузен.

Карла кооптировали в Генеральный совет. Являясь одним из редких его членов, не принадлежащих к пролетариату, он был назначен «секретарем-корреспондентом» в Германии. Его также включили в подкомитет по разработке (к 1 ноября) манифеста и уставов организации. В подкомитет входили девять человек: Оджер, Маркс, Уитлок, Уэстон, Ле Любе (секретарь-корреспондент для Франции), Голторп, Пиджон, Кремер, Вольф (прозванный «Красным волком» – удивительный поляк, адъютант Гарибальди, мадзинист, ставший анархистом, который, как мы видели, не имел ничего общего с Лупусом).

В первые дни Карл, еще не догадываясь о важности собраний, не ходил на них – они отвлекали бы его от работы. Но когда контроль за их проведением чуть не захватили анархисты, Эккариус убедил его в них участвовать. Всего через месяц после создания Интернационала, где он присутствовал лишь как рассеянный наблюдатель, Карл станет душой товарищества и заберет в нем власть в свои руки.

Двадцатого октября 1864 года он нехотя отправился на собрание подкомитета, который должен был составить манифест и устав: одни хотели говорить в нем о революции, другие – о праве, морали, справедливости. Полный хаос. Документов, которые надо было сдать уже через десять дней, не существовало даже в набросках! «Старая песня!» – возмутился Карл. Он самочинно стал председателем собрания и с того вечера стал продвигаться к завоеванию полномочий, которые так и не сможет в дальнейшем с себя сложить.

Для начала он затянул обсуждение до часу ночи; потом, когда все мечтали уже только о том, чтобы пойти спать, отложил дебаты на неделю, пообещав наспех, под шапочный разбор, самостоятельно составить к тому времени проект обращения к рабочему классу и проект устава. Все приветствовали смелость верного борца, закрывшего заседание. Ответственность за документы, которые предстояло обсудить через десять дней на пленарном заседании, таким образом, возлагалась на него.

И Карл написал. В четыре дня «Учредительный манифест» и «Временный устав» были готовы. Он составил их с такой же легкостью, с какой изложил на бумаге в несколько дней «Манифест Коммунистической партии». И снова, как и шестнадцать лет назад, получился шедевр. Не ловкий ход циничного манипулятора (как напишут некоторые возмущенные и столь же многочисленные восхищенные биографы), а образец интеллектуальной и политической сноровки.

Кстати, Маркс сам придет к обобщению по поводу способностей, которые он проявил в тот день: «Я был вынужден вставить <…> отрывки о долге, о праве, об истине, о нравственности и о справедливости. Нужно время, прежде чем пробудившееся движение сделает возможной прежнюю откровенность языка…»

Ибо его проект обращения – прежде всего образец балансирования между различными точками зрения современных ему левых сил. Карл говорит в нем о необходимости свергнуть общественный порядок, стараясь не задеть самолюбия реформистов. Он объясняет, что эмансипация рабочего класса должна быть делом самих трудящихся, однако создаваемый Интернационал должен стать центром сотрудничества между рабочими союзами, центром распространения идей и развития классового сознания; что экономическая борьба должна найти свое продолжение в борьбе политической, при этом пролетариат должен стать отдельной партией и способствовать проведению мирной внешней политики.

Выступая против французов и немцев, которые хотели ограничиться программой, делающей акцент на системе кооперативов, Маркс восхваляет ее («Кооперативные фабрики самих рабочих являются, в пределах старой формы, первой брешью в этой форме <…>, показывают, как на известной ступени развития с естественной необходимостью возникает и развивается новый способ производства»), при этом высмеивая в убийственной фразе: «Как бы кооперативный труд ни был превосходен в принципе и полезен на практике, он никогда не будет в состоянии ни задержать происходящего в геометрической прогрессии роста монополий, ни освободить массы, ни даже заметно облегчить бремя их нищеты, пока он не выходит за узкий круг случайных усилий отдельных рабочих <…>. Завоевание политической власти стало, следовательно, великой обязанностью рабочего класса». Иначе говоря, кооперативное движение – не защита от капитализма, овладеть экономикой можно только через политику.

Далее в «Учредительном манифесте Международного товарищества рабочих» объясняется, что условия захвата власти варьируются в зависимости от национальных традиций, так что нужно придерживаться прагматизма, как уже поняли английские тред-юнионы, и не устраивать бесполезных государственных переворотов. Здесь не идет и речи о «диктатуре пролетариата» или о готовых рецептах.