Текст книги "Темиртау"
Автор книги: Зеин Шашкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
– Ну, если вопрос стоит так,– Каир развел руками.– Если другого выхода нет, то...
Он сделал какой-то неопределенный жест, который мог означать: «Дело ваше •– решайте!»
– Да ты что, шутишь, что ли, Қаиржан? – крикнул Муслим, сразу утеряв всю свою невозмутимость и величие.– Ты хочешь сказать, что...
– Да ничего я не хочу сказать,—успокоил его Каир.– Но разговор-то начали вы? Как вы считаете, что я должен сказать Сагатовой? Убирайся, Сагатова, вон, потому что ты не нравишься нашему главному инженеру. А в чем дело, спрашивай у него, я не знаю... Так, что ли, я
скажу Сагатовой? Ведь доводов-то вы никаких не приводите.
– Да какие же доводы еще нужны? – возмутился Муслим,– Работает она вяло, из-под палки, к обязанностям своим относится халатно, приказов не выполняет. Чем это не доводы?
Каир вздохнул. «Вот лиса так лиса —опять хитрит»,– подумал он.
– Ну, конечно, это не доводы,– сказал он.– Это голое обвинение без фактов и без доказательств. А ему грош цена, Мусеке. Вот изложите все в виде рапорта, обоснуйте, тогда и будем говорить.
Муслим сразу же скис и повесил голову.
– Ну что ж,– сказал он вяло,– и изложу. Подожду еще немного и изложу.
Он помолчал еще, снял очки, протер их кончиком платка и снова надел на нос.
– Если не исправится, придется так сделать.
– Вот и хорошо,– кивнул головой Каир,– Тогда и будем разбираться.
Двери снова приотворились, и просунулась голова секретарши.
– Каир Рахимович, вас вызывает Караганда,– сказала она.
Глава третья
Поезд прибыл в Караганду рано утром. Весь последний час Аскар неподвижно простоял у окна. Сердце у него билось учащенно, на глаза навертывались слезы. Он очень волновался – ведь сейчас он увидит Дамеш, единственную, кто остался в живых из всей его семьи. Пятнадцать лет он не был здесь... Пятнадцать лет... Как много это в жизни человека! И вырвали эти годы у него не в молодости, а в пору зрелости, когда каждый год и без того на учете. Был в ту пору он силен, смел, весел, простодушно радовался миру, своему здоровью, людям, которые его окружали, девушке, которая, переходя улицу, ласково глядела на него, молодому утру, свежей зелени, восходу и заходу солнца – всему, всему, что его окружало! А сейчас каждое новое впечатление только раздражает его, Даже возвращение в родные места и то
скорее болезненно, чем радостно. Да! Все знают, что не он виноват в своей судьбе, что жизнь его пошла прахом из-за чьей-то злой и преступной воли, что он один из тех реабилитированных, которые возвращены волей партии к жизни и работе. Все знают это, и все-таки еще большой вопрос, как его встретят? Всякое могут подумать люди, потому что и они тоже разные, и каждый меряет других по своей собственной мерке.
Поезд остановился около дощатого здания вокзала, Пассажиры спеша, теснясь в проходах, смеясь и разговаривая, заспешили к выходу. Кто-то задел стоящий в проходе старый, видавший виды чемодан Аскара, и, когда Аскар наклонился над ним, толпа оттеснила и его в сторону. Так и случилось, что на перрон он вышел последним. И первое, что он увидел, была приземистая фигура Курыщпая. Старик сгорбился, стал как будто ниже, но его сразу можно было узнать – так же была ясна и простодушна его улыбка, так же ярко сияли чистые и прозрачные до самой глубины глаза.
– Дедушка, милый!—Аскар бросился к нему. Но тут его сзади обхватили чьи-то руки, и, обернувшись, он увидел Дамеш.
– Агатай, дядюшка!—закричала она и повисла у него на шее.
Он смотрел на нее, не узнавал и чувствовал, как слезы текли у него по щекам,
– Милая, красавица ты моя,– говорил он.– Ты же вылитый отец!
Это на самом деле было так: у Дамеш черные блестящие волосы, густые черные брови, и выражение глаз в точности, как у отца. И какое это все-таки счастье, что именно этих людей, дорогих и близких, он встретил первыми в день своего приезда. Ведь никого, кроме них, он не хотел бы увидеть сейчас на перроне. Дамеш его преданная и любящая сестра. Вот не забыла же она о нем, даже деньги на дорогу прислала и посылку с одеждой собрала.
Но Курышпаю он все-таки обязан еще больше, чем ей. Когда по всему заводу прошел слух, что Аскар Сагатов оказался врагом народа, один Курышпай имел му
жество сказать: «Это чепуха, за Аскара я ручаюсь своей головой! Никто из Сагатовых никогда не был предателем».
Кажется, простые, справедливые слова, но сказать их в то время были способны .очень немногие. А вот стоит рядом и сын старика – краснощекий, рослый джигит, и у него такая же хорошая дружелюбная улыбка, как у отца, такие же ясные глаза. Он не умиляется, не лезет к Аскару с ненужными словами сострадания. Он просто приветствует его, как добрый хозяин на пороге своего дома, и желает ему всяческого добра.
Домой ехали шумно и весело. Больше всего смеялась и говорила Дамеш. Аскар молчал, он чувствовал себя так, как будто хватил стакан хорошего вина. Его нервы были так напряжены, что он закусил губу, чтобы снова не расплакаться.
Стоял такой ясный, солнечный день, когда сверкает все: ярко-зеленые листья придорожных ив, молодые всходы, лужи на дорогах. Ветер нес запах свежести и большой воды. Даже ласточки с белой головкой и багровой грудкой и те казались Аскару какими-то необыкновенными. Ведь это были ласточки его родины. Они подлетали так близко, как будто тоже хотели приветствовать его.
Когда машина перевалила через холмы, показались мощные трубы Темиртау. О них Аскар тоже не раз вспоминал в разлуке.
– Дядюшка, что же вы и слова-то не вымолвите? – спросила Дамеш, прильнув головой к груди Аскара.
– Милая моя,– обнял ее Аскар,– да я сам не свой от счастья... Какие уж тут слова! Вот смотрю и не могу насмотреться.
В честь приезда дяди Дамеш устроила той.
Приглашенных было много. Среди них лаборант Амиров– круглолицый коренастый весельчак, неизменный домбрист на всех вечерах; его дружок, такой же крепкий и коренастый, как и он; запевала и первый танцор Касимов; худой и длинный инженер Базарханов.
Аскару,– надо же ему было хорошенько выспаться и привести себя в порядок,– Дамеш отдала свою комнату, а сама поместилась у Лиды на диване. Переодеваясь перед зеркалом, она слышала, как шумела молодежь и требовала представить им виновника торжества, но Лида отшучивалась и дальше столовой их так и не пустила, Потом голоса замолкли. Лида повела гостей в сад.
Очень хорошо,– подумала Дамеш,– что она догадалась устроить торжество здесь, у Лиды, и решительно от. казалась от приглашения старика Қурышпая. Там хозяйкой была бы Ажар, и кто знает, что она могла бы натворить или наговорить. Хорошо также, что и матушки ее, Акмарал, не будет. Пусть посидит дома, подумает, авось умнее станет. А вот что Каир в отъезде и его так и не удалось пригласить, это, конечно, жаль. А Айша придет обязательно. Она так обрадовалась приглашению, что у нее даже дрожал голос, когда она по телефону разговаривала с Дамеш, но она будет позже, в конце вечера, после дежурства.
Дамеш надела белое платье с пояском, уложила волосы и отошла от зеркала вполне довольная собой. Она, точно, была очень хороша – черноволосая, чернобровая, черноглазая, с совершенно белым лицом и яркими губами. И только тот, кто ее хорошо знал, мог заметить, что ей не по себе.
Когда она вышла в сад, Аскар уже был там. В саду и без нее было весело и шумно: кто пел, кто танцевал, кто рассказывал что-то веселое, кругом смеялись. Когда Дамеш вошла, послышались поздравления, смех, шутливые приветствия, затем Амиров вдруг тряхнул головой и заиграл на гитаре, а Базарханов выскочил на середину к крикнул:
– Внимание, внимание! Этот танец посвящается Дамеш.
И все опять захлопали в ладоши. И еще не кончился этот фантастический горский танец, как, прорывая круг, с уханьем и гоготом бросился в середину кудрявый сорванец Генка и тоже запрыгал вокруг Дамеш,
Дамеш посмотрела на Аскара.
Он стоял молча, одиноко и, казалось, не видел того, что происходит вокруг. Густые черные—настоящие сагатовские – брови были сдвинуты, глаза полузакрыты, как будто он прислушивался к тому, что происходит внутри его, ничего не замечая. Но Дамеш не могла все время смотреть на Аскара, мимо пролетали смеющиеся пары, заслонили Аскара, и он исчез, и Дамеш стала смотреть в другую сторону.
«Ну что ж,– подумала она,– в его груди лежит еще не растаявший кусок льда. Но ведь ему уже хочется быть среди людей, хочется слушать их и говорить с ними, а это значит, что ему будет становиться лучше, ведь дома и стены лечат».
Кончился танец, и Дамеш повела гостей к столу. Серегина посадила на почетное место. Во главе стола уселась Дамеш, слева от нее – Қурышпай, справа – Иван Иванович, дальше шла молодежь.
«А почему не пригласили мать директора? – подумал Серегин.– И Муслима тоже нет... Нехорошо, обидятся, пожалуй». Он хотел спросить об этом Дамеш, но тут под общие крики встал Курышпай и провозгласил:
– Друзья мои, вы знаете, какое семейное торжество мы сегодня отмечаем. После долгих лет разлуки вернулся к нам снова наш дорогой Аскар, дядя нашей Дамеш.
Раздались радостные возгласы и аплодисменты. Курышпай переждал, пока стало тихо, и продолжал:
– Раньше я умел неплохо говорить, но старость не радость, и недаром же говорят, что для старого беркута и мышь великая добыча.
Опять все засмеялись.
– Так вот, шуточки в сторону, скажу как могу. Вот передо мной сидит человек,– старик повернулся к Аскару,—которого я знаю чуть ли не со. дня его рождения. Он пришел к нам на завод. И все мы этому очень рады, потому что если сталь нашей марки светла, чиста и крепка, то этот человек еще крепче и светлее нашей стали. Я знал его отца. Скитался его отец по казахской земле из края в край и искал счастья для своего народа, все обошел, а счастья нигде не нашел. Это счастье отыскал его первенец, но отыскал и погиб, не сняв с посаженного им дерева первого плода. От отца и брата его – от того, кто умер раньше, и от того, кто погиб позже, пережив его на десяток лет,– остались двое сироток. Вот они перед вами. Младшей повезло. И ей, конечно, пришлось хлебнуть вдоволь и горя, и людского недоверия, и всякой подлости, тайной и явной. Но она росла среди нас, и мы ее в обиду так и не дали. Вот видите, какая она сейчас сидит между нами,– высокая, чернобровая, стройная – настоящая красавица. И Аскар был бы тоже красивым да кудрявым, да не так решила судьба, и другое выпало ему на долю. Такое выпало, что другой бы этого всего не выдержал, рухнул, а он, как видите, вынес все и принес целым и здравым ум свой, и свою незапятнанную совесть. Смотрите, каким молодцом он сидит между нами, и, хотя слабо еще его тело, но мощен его дух. Таким он был и смолоду, таким остался и к старости. Слушайте: сейчас я раскрою одну его тайну.
Старик полез в карман, достал оттуда свой партийный билет, раскрыл его, положил на стол и продолжал:
– Это мой партбилет – вот он.
Курышпай открыл партбилет и вынул оттуда узкую голубую бумажную ленточку с крупными красными цифрами и положил на ладонь.
– Явился ко мне однажды Аскар, вынул эту бумажную полоску из блокнота и сказал: «Кураке, я ждал до последнего часа, а сейчас, вижу, уж и ждать невозможно. Над моей головой сгущаются тучи, и я должен быть готов к самому худшему. Эту ленточку с номером я вырезал из своего партбилета, когда попал в плен к немцам. Два года носил ее с собой, зашил в рубашку, все на что– то надеялся, а теперь, вижу, ничего не поделаешь, приходится отдать его в другие руки. Возьмите и сохраните эту ленточку – дороже ее нет для меня ничего на свете. Буду жив – приду за ней, умру – Дамеш отдайте». Я сказал: хорошо, будет сделано. И с тех пор ношу эту ленточку в своем партбилете, а сейчас пришло времь отдать ее хозяину. Возьми, сынок!
Аскар вскочил, хотел что-то сказать, но так ничего у него и не вышло. Он только протянул руку и бережно взял желтую выцветшую полоску. Поднес к губам и заплакал.
Послышались восклицания, кто-то заплакал, кто-то крикнул: «Вот это здорово!»
Серегин соскочил с места, схватил руку Аскара и крепко пожал ее. Потом Аскар спрятал полоску в паспорт и сказал:
– Разрешите несколько слов и мне. Вот что я вынес из своей жизни и размышлений... Самое ценное свойство в человеке – это вера в ближнего. В то, что этот ближний честен, добр и справедлив, а значит и в то, что на свете существует добро и справедливость. Скажу по правде: больше всего я страдал не там, в тайге, а после нее, когда мне пришлось быть с людьми, которые смотрели на меня косо, недоверчиво, подозрительно. Но вот вы поверили мне, и я вам благодарен за это.,,
Он хотел сказать что-то еще, но только глубоко вздохнул и опустился на место.
А стол, как говорят, ломился от разных яств. На нем стояли и казахские блюда, и русские, и кавказские: рядом с румяными пончиками зеленели соленые огурцы и арбузы, на тарелках лежали казы и карта. Но сидели за этим столом недолго. Старики не дождались чая, перешли в другую комнату, кто-то вышел в сад покурить, а кто-то вообще заспешил домой – ведь многие работали в ночной смене.
За столом осталось всего несколько человек, и среди них Аскар, Дамеш, Серегин, Ораз,
И вдруг Дамеш заметила, что Ораз вскочил, начал что-то кричать, размахивать руками и наступать на Серегина.
– Ты почему отодвигаешь от меня графин? – кричал он.—Ты и водку жалеешь для меня! Жалеешь, да?.. Ты велел этому полоумному чеченцу Игламбеку шпионить за мной, а теперь и водки пожалел? .
Дамеш подошла и взяла его за руку.
– Ораз, ну-ка идем, тебя дедушка зовет.
Тот вздрогнул от ее голоса, послушно встал и, шатаясь, пошел к выходу.
Там к нему с разных сторон подлетели Гена и Куан, обняли его и, что-то говоря, повели под руки.
Серегин покосился на Дамеш и укоризненно покачал головой, а та отвела глаза. Ей было стыдно.
Зашла Лида и что-то шепнула на ухо Дамеш. Та сейчас же вскочила с места и бросилась из комнаты. Вернулась она, ведя под руку полную красивую женщину.
Аскар встал с места и с каким-то неясным восклицанием пошел ей навстречу.
И она направилась к нему, тоже улыбаясь и тоже протягивая руки.
– Айша,– сказал Аскар тихо и подавленно.
Так вот какой неожиданный подарок, оказывается, приготовила ему Дамеш! «Я вам сегодня такой сюрприз преподнесу, дядюшка,– говорила она,– такой подарок, что, боюсь, вы и на ногах не устоите».
Так оно и вышло.
Айша дошла до половины комнаты и остановилась.
Аскар наклонился и поцеловал протянутую ему руку, В полночь гости разошлись, остались только Аскар и Айша. Лида и Дамеш мыли на кухне посуду, Аскар же сидел и смотрел на Айшу не отрываясь. Что он хотел сказать ей? Что стремился прочитать на ее лице? Недоверие? Отчужденность? Следы тех лет, которые пролегли между ними? Ведь он исчез как раз после той ночи, в которую они договорились обо всем. А вот теперь она жена другого, и он не может даже обнять ее. Он читал в ее глазах и жалость, и умиление, и человеческое тепло, но в них совсем не видно было любви.
Аскар нахмурился и отошел к окну, так ничего и не сказав о том, о чем прежде всего следовало бы говорить, Да и что говорить, о чем спрашивать? Спасибо уж за то, что пришла... За то уж спасибо, что в тайниках памяти сумела сберечь воспоминание о нем.
Когда Айша поднялась с места, Аскар хотел проводить ее, но она отказалась, сказала, что дойдет с девушками. Ничего, пусть он не беспокоится. Дамеш завтра не работает, а Лиде всего девятнадцать лет, в эти годы вообще все нипочем.
Она простилась и ушла, а Аскар потом ворочался всю ночь и никак не мог заснуть.
С ума сойти! Айша замужем, но за кем? Он даже не спросил ее об этом. Да разве в этом дело: она, конечно, нашла себе достойного, это, наверно, умный, красивый человек, уравновешенный и уверенный в себе, здоровый и спокойный, совсем не такой заморыш, как Аскар, и он не только ее муж, но и отец ее десятилетней дочки (она сказала об этом Аскару). Значит, замужем она была уже давно. Вот бежит время... Была Айша хрупкой, нежной и тонкой девушкой, стала полной, красивой, веселой... И какой же счастливец ее муж, кем бы он ни был...
Аскар и сам не заметил, как заснул. Спал он крепка и проснулся только в полдень.
Глава четвертая
Муслим сидел и думал. Слова Каира о том, что завод растерял все свои показатели, не давали ему покоя. Директор говорил о себе, а винил его, Муслима. Себя он считал, видно, чище молока, как говорят казахи. Вероятно, еще бы немного, и он выпалил бы: ты главный инженер, стаж у тебя огромный, опыта много, а работаешь спустя рукава. И Муслим усмехнулся: нет, это у тебя, брат, не выйдет. Ты меня в свои дела не путай, директор– то все-таки ты, а не я. А если смотреть в корень, виновата во всем бригада молодого Курышпая. Она потеряла темп и из передовой сделалась самой обыкновенной, рядовой. Ну, конечно, ты рвешь и мечешь, как молодой конь, получивший первый косяк кобылиц. И так забежишь, и эдак, и ржешь, и на дыбы поднимаешься —только бы тебе показать себя старым, заслуженным жеребцом, но шалишь, брат, не получится... Муслим и не таких видывал. Он тоже не свиней пас. У него на каждого врага свой особый камень за пазухой. И запомни – он зорко следит за каждым твоим шагом, и если потребуется, то и на пальцах пересчитает все твои недостатки и ошибки. И тогда все может повернуться для тебя очень скверно, если уж разговор зайдет начистоту. Сейчас у нас вооруженный нейтралитет, но во что он выльется дальше, одному только аллаху известно! Значит, нужно все предугадать и обдумать заранее. Может и такое случиться – снимут Каира и назначат директором Муслима. Это очень, очень вероятно. Надо только нос держать по ветру.
А самое главное, что надо сделать сейчас же, это разлучить жениха с невестой, директора со сменным инженером, Каира с Дамеш. Беда, если они споются! Тогда хоть с завода беги.
А пока против братца Каира и у него, Муслима, есть одно надежное оружие. Братец-то националист... Он говорит .(и Муслим сам слышал это), что надо готовить кадры казахов сталеваров и литейщиков. Обратите внимание – именно ка-за-хов. Не русских, не узбеков, не татар, а казахов. Это очень любопытная черта, и в центре за нее по головке не погладят. Но, конечно, одних слов мало. Надо подумать, проследить, найти свидетелей. Все это, конечно, только на самый крайний случай. Обвинение в национализме – оружие слишком острое и разящее, чтобы пользоваться им так, без особой надобности. А вообще, при всех условиях и сменах руководства, завод должен работать только образцово, только на пять. В этом Муслим заинтересован больше кого-либо. Если что-нибудь случится на заводе, то отвечать придется именно ему.
И как это Каир посмел упрекать его в халатности и лени? Да он после ночной смены, отдохнув всего каких– нибудь два часа, уже встает и спешит на завод. Ему обязательно надо походить по цехам, поговорить с инженерами и рабочими, заглянуть в печи,– только тогда он заснет спокойно, мало ли что может случиться в цехе без хозяйского глаза? И вот сегодня ночью, во время обхода, он узнал пренеприятную новость. У заводских ворот ему встретился Игламбек.
– А вы разве не на тое? – спросил он удивленно.
От этой новости Муслиму стало вдруг жарко.
– Какой еще дядя? – спросил он грубо.– Откуда его принесло?
– Да, говорят, из Сибири... Сидел он там, что ли,– ответил Игламбек.
– Так это что? Аскар Сагатов, что ли? – спросил Муслим, и в голосе его зазвучал настоящий испуг.
– А кто его знает? – беззаботно развел руками Игламбек.– Сказали, что дядя, и что он из Сибири, а какой дядя, аллах его ведает.
– Ну и пусть живет, если приехал, пусть живет.
Муслим отвернулся от Игламбека, махнул рукой и пошел к воротам завода. Через час, обойдя цеха, он лежал в своем кабинете на диване и думал.
Вот дьявольщина-то... Откуда взялся этот негодяй, из могилы вылез, что ли... Муслим о нем давно уже и думать позабыл, а он явился! Правда, три года тому назад, когда началась реабилитация, такая мысль,– а вдруг и Сагатов вернется,– начала приходить ему в голову. Но он гнал ее от себя. Тем более, что и Курышпай, которого он как-то спрашивал об этом, ничего определенного не ответил. Никаких вестей,– сказал он,– никаких следов, погиб, наверно, человек.
И вот он явился живехонек, и за пазухой у него, конечно, здоровенный камень, и, конечно, против Муслима прежде всего. Какими глазами теперь он, Муслим, на него должен смотреть? Какой улыбкой ему улыбаться? Что о нем говорить? А вот у Аскара есть что сказать про Муслима. И если, действительно, не струсит, а скажет все, прощай тогда уважение, авторитет, место в жизни... И жена... И жена, конечно!
Муслим встал, вынул из кармана платок, вытер лоб, подошел к окну и распахнул его. Сухой ночной ветер дул из степи, охлаждая лицо. Он стоял, смотрел в ночь, расстилающуюся перед ним, и думал, думал...
За что же он, Муслим Мусин, захотел погубить Аскара Сагатова? Если говорить откровенно, то прежде всего из-за Айши, которой так нравился Аскар. Поэтому, когда Муслиму кто-то шепнул, будто бы Аскар – человек сомнительных мыслей и поведения, то он сразу поверил, тем более, что это сказали люди, которым он был обязан верить, но которым, если бы дело коснулось его лично, не доверил бы и своей собаки. Да, ему было выгодно верить в то, что Аскар – враг, и поверил он в это сразу же, не сомневаясь и не расспрашивая. Потому что, если Аскар враг, тогда все просто, тогда опускай ему на голову любой кулак!
И вот теперь этот враг вернулся... А почему он вернулся, на каком основании? И вообще если его арест и был ошибкой в ту пору, то разве эти годы могли пройти для него даром? Разве не должны были они внести в его думу сумятицу? Ожесточение? Недовольство? Как он, например, посмотрит на Муслима, когда встретит его на улице? Ведь не только города, а всего Казахстана теперь мало, чтобы вместить их обоих. А времена пошли хитрые, лихие... Люди научились резать правду в глаза! Узнают – засрамят, засмеют, заставят сбежать.
Он вышел из дома и пошел бродить по ночному городу. Потом вспомнил, что уже очень поздно, и вяло поплелся домой. Тихо открыл входную дверь, разулся и на носках прошел в спальню. Надо раздеться и лечь незаметно, чтобы Айша не проснулась, а то начнутся расспросы: «Откуда пришел? Отчего так поздно? Почему такой взволнованный? Нет-нет, я вижу, с тобой что-то случилось. Почему ты не хочешь со мной поделиться?». Разве можно ответить на эти вопросы?
Но в спальне никого не было. Светила полная луна. Кровать Айши была пуста. Где же она? Неужели так задержалась на работе? Муслим зажег настольную лампу и посмотрел на часы: без четверти двенадцать. Прошел в кабинет и набрал номер больницы. Трубку сняла дежурная сестра. Муслим попросил к телефону Айшу.
– Да она давно домой ушла,– ответила дежурная.—> Ее смена кончилась.
– А как давно? – спросил Муслим.
– Да как кончила, так и ушла. В девять часов еще ушла.'
Муслим бросил трубку и пошел было будить живущую с ними сестру, чтоб узнать, где Айша, но потом раздумал и вернулся обратно. Что может знать сестра, разве Айша докладывает ей, куда идет. Так где же ее искать теперь? У Дамеш, конечно. А Дамеш где? На старом месте у Қурышпая она уже не живет. И все-таки он оделся, вышел, прошел к дому Курышпая и посмотрел в окно. Нет, темно, все спят. И на площадке у Дворца металлургов, где всегда шумно и весело, где молодежь гуляет до поздней ночи, где назначаются все свидания, тоже тишина и безлюдье. Светящий циферблат показывал три часа. Значит, через час начнет светать. Он вернулся, сел на веранду и стал ждать – ему хотелось видеть, кто же доведет до дому его жену. Ждать пришлось недолго, через какие-то десять минут он услышал звонкие женские голоса и увидел три силуэта. Они подошли к воротам его дома и остановились.
– Ну, Айша-апай, до свиданья,– сказал один из силуэтов.– Спасибо, что пришла.
– Муслима так и передернуло,– говорила Дамеш.
Потом он услышал голос жены.
– Это тебе спасибо, дорогая, за твое гостеприимство. Я очень счастлива, что увидела старого друга. У нас говорят: когда пятилетний мальчуган возвращается на родину, то даже столетний старец выходит его встречать к воротам. А с твоим дядей у меня столько связано всего – и плохого, и хорошего. -
«Вот оно что...– с раздражением подумал Муслим.– Много связано? А как много? И вообще, черт поймет, что значат эти слова. То-то она все первые годы замужества ворочалась по ночам да охала. Об нем, стало быть, вспоминала, дрянь эдакая».
Айша быстро поднялась по ступенькам, но, увидев Муслима, неподвижно сидевшего на крыльце, остановилась и спросила:
– Ты еще не спишь? Ждешь меня? Чудеса! – голос у нее был веселый и слегка пьяноватый.
«Вот змея-то,– подумал Муслим.– Ну и змея... Ее и за голову схватишь, а опа все равно будет норовить вывернуться».
– Куда это ты запропала? – спросил он хмуро.– Ведь скоро уж четыре часа. До утра прогуляла...
– Да на тое я была,– беззаботно ответила Айша, проходя в дом.– Понимаешь, приехал дядя Дамеш – Аскар. Ты ведь его должен хорошо знать. Вот мы и гульнули!
«И ведь даже не скрывает. Все начистоту выкладывает,– злобно подумал Муслим.– Вот и попробуй скажи что-нибудь».
И вдруг ему показалось, что кто-то схватил его Сердце в кулак и сжал несколько раз. Он закусил губу, приложил руку к груди и прислонился к столбу балюстрады. Ему нужно было прийти в себя, прежде чем пройти в дом.
«Аскар! Ты его должен знать! Должен хорошо знать!» Что она хотела сказать этим? Слова как будто бы обыкновенные, а смысл...
...Айшу разбудили стоны Муслима. Она вскочила и подошла к нему. Муслим лежал, раскинув руки по одеялу, и бредил. Она разбудила его, напоила валерьянкой, послушала сердце. Встать ему наутро с постели она не разрешила.
«Полежи денек,– сказала она.– С сердцем шутки плохи, особенно в твои годы».
Муслим, сам перепуганный ночным припадком, целый день пролежал в постели. Мысли не давали ему покоя. Они жужжали и жалили, как осы, а стоило закрыть глаза, и вновь лезли бредовые видения. Пропасть без дна и края, он карабкается по какой-то отвесной стене, хватаясь за камни, камни обрываются под его руками, падают, а он лезет и лезет и все не может вылезти...
В полдень Айша прислала к нему из больницы сестру, которая напоила его какой-то сильно пахнущей микстурой. Потом из школы прибежала дочка, и он провел с ней почти целый час. А вечером к нему, бодро постукивая деревяшкой, пожаловал секретарь партбюро Серегин.
– Болеешь, брат? – весело воскликнул он.– Силен, силен! Сейчас что-то всем нездоровится. Вот и я расклеился. Понимаешь, какая чепуха, начали болеть пальцы на отрезанной ноге! Нет их, а болят – вот ведь штука... Слушай, а что с тобой такое? Что ты так глядишь на меня?
Муслим смотрел на него, не отрываясь, слушал и старался не пропустить ни одного слова. Ведь надо же было понять, кто, зачем и с каким намерением послал к нему Серегина.
– Да нет, я ничего,– пробормотал Муслим.
– Ладно, лежи,– засмеялся Серегин.– Да не бодрись, не бодрись, я то вижу все. Конечно, ты, брат, прав, главное,– Серегин энергично сжал кулак,– главное вот! Сила. Не поддаться... Не раскисать! Она, болезнь, в одну сторону тебя крутит, а ты ее в другую крути. Вот и будет хорошо!
Муслим молчал.
– Да, нога,– усмехнулся вдруг Серегин.– Я ее в сорок третьем году в Ялте потерял... Да так обидно, можно сказать, ни за что потерял-то. Ехал на грузовике из Симферополя и налетел на мину. Шофер на месте остался, а я, вот видишь, стал калекой. И то только потому, что не растерялся. Кровь била фонтаном, а я перетянул ногу жгутом и остался сидеть... Ну, тут наши скоро подобрали.
Он говорил, а Муслим смотрел на него и думал: «А для чего он все это рассказывает? Что за этим кроется? Серегин не из тех, кто распускает язык. Никогда никому он не рассказывал о ноге, а тут вдруг, нате, заговорил... Нет, тут что-то совсем не то...»
– Ну, а на заводе что нового? – спросил он..
– Что нового-то? – Серегин на минуту задумался,– Да как будто ничего особенного нет. Вот только к Сага– товой дядя вернулся. Силен мужик, как будто бы и не сидел! Вчера она прием устраивала в его честь... Ты что не был?
Вот оно! Вот оно, то самое, с чем он пришел. Ничего, спокойствие, спокойствие... Нет, ничем он не выдаст себя, у него ясные глаза, голос не дрожит, он улыбается.
– Дядя?—спросил он с нарочитым удивлением.– Какой дядя? Хотя постойте, постойте, был у нее какой– то... Говорили, что его осудили на двадцать пять лет как изменника родины. Неужели он уже отбыл срок? Значит, дали не двадцать пять, а меньше.
– А при чем тут срок? Его же реабилитировали,– с удивлением сказал Серегин.
Муслим мрачно кивнул головой.
– Ну, конечно... реабилитировали,– протянул он ехидно.—Теперь что-то всех реабилитируют. Ты документы-то его смотрел? Будет случай, посмотри. Ты обязательно посмотри! На слово-то не верь!
– Ох, и подозрительные же вы,– развел руками Серегин.
– Не подозрителен, а бдителен,– с обидой поправил его Муслим.– Было раньше такое хорошее слово, а теперь его забыли. Но я знаю: сколько волка ни корми, а он все в лес глядит.
Серегин нахмурился.
– Слушайте, да что вы такое говорите? – спросил он резко.– Какого вы еще волка нашли? Аскар Сагатов – честный коммунист, пятнадцать лег он провел в невероятных условиях и не озлобился, не ожесточился, а пришел к нам таким же, каким и был,– честным коммунистом и хорошим советским человеком. А посадили его враги, которые уже давно получили по заслугам. И вообще надо глядеть в грядущее, а не в прошлое.
– А у меня и прошлое неплохое,– сердито, с вызовом отрезал Муслим.– Только тогда, в прошлом, я знал, что вокруг меня делается, и сам понимал, что надо делать, а сейчас я ничего не понимаю, и поэтому сердце у меня не на месте.
Серегин, не торопясь, поднялся с места.
– Мутное у вас сердце в таком случае, товарищ Муслим,– сказал он сухо,– очень, очень мутное.
Когда Серегин вошел в свой кабинет, он увидел Дамеш. Она сидела на диване и читала газету.
– Вот это неожиданность! – воскликнул Серегин.– И давно ты меня ждешь?
– Да уж целый час,– ответила Дамеш.– Понимаете, нас вызывают в горком. Вас и меня.
– А зачем, не знаешь?
Дамеш пожала плечами.
– Да, наверно, снова речь пойдет о моем предложении. Но не знаю сейчас, как все это выйдет.
– А в чем же ты сомневаешься? – удивился Серегин.
– Так ведь директора-то сейчас нет,– ответила она.– Как же я разговаривать буду? Он подумает, что я специально дождалась его отъезда и пошла жаловаться. И так меня зовут кляузницей.
Серегин посмотрел на нее.
– Если я не ошибаюсь, кляузницами зовут тех, кто из-за пустяков готов весь мир перессорить. А вы только отстаиваете свою правду. Ладно, если вызывают, то пойдем, там все выясним.
