Текст книги "Темиртау"

Автор книги: Зеин Шашкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Да, она хитрила сама с собой, по дороге уговаривала себя, что не сделала ничего особенного. Почему я не могу пройтись с нашим общим другом детства? И пусть Ораз не хмурится и не делает таких печальных глаз. Я не его жена, и не знаю, буду ли еще его женой, а если и буду, то тем более следует сразу же поставить все на свое место. Да и вообще не надо быть мелочным: большая беда – отлучилась на час!

Вернулась она, однако, далеко за полночь. Никогда ей не было так хорошо, как в этот вечер. Каир все время рассказывал ей забавные истории, а один раз, по ходу рассказа, даже пропел в полный голос куплет какой-то веселой песенки, так что прохожие даже засмеялись.

И однако же, придя домой, она сразу почувствовала себя очень скверно.

Самовар заглох, к торту Ораз не притронулся, чай не пил! Чувствуя себя кругом виноватой, Дамеш стала сердиться на Ораза. «Так тебе и надо,– думала она,– Надо было или пойти с нами, или взять меня за руку и сказать: куда это ты? Никуда ты не пойдешь, сегодня мой последний день. А он стал играть в молчанку, страдать, отворачиваться. Значит, не особенно я ему нужна, если он дал увести».

Она готовилась к крупному разговору с Оразом, но его не произошло. Ораз проснулся за два часа до отхода поезда, молча взял свои чемоданы и вышел в прихожую. Там она встретила его, но он только сказал ей, криво улыбаясь: -

– Ну, прощай! Там на столе твой любимый торт и трюфели – ешь и вспоминай меня!

– Я провожу тебя,– сказала Дамеш.

– Нет, я пойду один.

– Я пойду! – крикнула она.

Но Ораз только покачал головой, пожал ей руку и повторил:

– Прощай.

Он вышел, осторожно притворив за собой дверь.

Потом Дамеш уехала из Алма-Аты на практику. Они не переписывались. Но всегда жило, жило в ней твердое убеждение, что Ораз не потерян для нее, что он обязательно вернется. И вот однажды пришла телеграмма: «Женюсь приезжай свадьбу обнимаем ждем Ораз Ажар Курышпай».

Дамеш вскрикнула и упала на стул. Три дня она не выходила из дому и только тогда поняла, как ей дорог Ораз. Она сидела и думала – ни минуты больше не останется здесь, поедет к нему, помешает этой свадьбе, она увезет его с собой так же, как когда-то увел ее Кайр,– ведь она умрет, если он не будет с нею. И все-таки Дамеш ничего не сделала: она не умерла от тоски и даже на свадьбу не поехала.

И вдруг пришло письмо от Каира.

Он и раньше ей писал Часто, но это письмо было особенное: Каир рассказывал ей о женитьбе Ораза, а под конец написал:

«Вот и успокоился человек, подобрал себе, наконец, подругу, долго он искал ее, ошибался, сам путался, других путал и, наконец, все-таки успокоился. Теперь ему на всех нас наплевать, и никто ему больше не указ. Указ ему моя сестра Ажар – вот и все. Что ж? Дай бог! Пожелаем же и друг другу такого счастья».

«И правильно,– подумала Дамеш,– недаром же поют: «Кто ищет, тот всегда найдет». Грош цена такому мужчине, который при первом же недоразумении забывает все и бросается за спасением к первой попавшейся юбке! И отлично он сделал, что женился, все равно жизни у нас не было бы. Пора было кончать. Он это понял первый».

И однако старая любовь все-таки порой напоминала о себе, хотя со временем и она потускнела.

Вот так и случилось, что жили в душе Дамеш два об раза. Как призовые всадники мчались они наперегонки к желанной цели, и ни тот и ни другой не желал сходить с поля. Но один был упорен и, кажется, твердо решил взять финиш, а другой сам отказался от состязания.

Шли годы. Дамеш после окончания института осталась в аппарате министерства и от приглашения Каира перейти на работу в Темиртау отказалась наотрез. Ведь на этом заводе работал Ораз, и встречаться с ним она не хотела.

Однажды Каир сам вылетел в Алма-Ату, и надо же было случиться так, что телеграмма, в которой он сообщал об этом, провалялась целые сутки на подзеркальнике нераспечатанная. Дамеш была в горах (в этот день их курс справлял пятилетие своего выпуска) и поэтому прочла ее только на следующий день. Она сейчас же позвонила в аэропорт, и ей ответили, что самолет из Караганды прибыл в Алма-Ату еще вчера вечером.

Тогда Дамеш стала обзванивать все гостиницы, и, наконец, в одной из них ей ответили, что Каир действительно прибыл вчера и занял номер «люкс».

Вечером она надела новое платье, бусы, недавно купленные ею в ювелирном магазине, и пошла в гостиницу. Коридорная сказала ей, что Каир у себя в номере. Дамеш нашла номер и постучала,.ей не ответили, она толкнула дверь, та сразу распахнулась. Дамеш увидела стол, уставленный бутылками и коробками консервов, посредине его в хрустальной вазе – целый куст георгинов. Каир без пиджака – пиджак висел на спинке кресла,– высокий, улыбающийся, в белоснежной рубашке с распахнутым воротом, сидел рядом с полной волоокой блондинкой и о чем-то оживленно ей рассказывал.

Когда отворилась дверь, наступила минутная пауза. Каир так и застыл с полуоткрытым ртом и протянутой рукой. Это длилось несколько секунд, потом Дамеш покраснела и выбежала вон. Она слышала, как Каир что-то крикнул, как зазвенели тарелки, как быстро о чем-то заговорила .блондинка, но она не могла ничего понять и только бежала по лестнице.

Каир догнал ее уже на улице, схватил за руку и стал горячо убеждать в чем-то, но она с побледневшим от волнения и злости лицом на все его слова отвечала только одно:

– Пусти меня, пожалуйста, я пойду домой, пусти!

И об этом «пусти» разбились все усилия и уговоры Каира. Несколько раз потом он звонил ей, пытался объясниться, но она, услышав его голос, сразу же бросала трубку. Он писал ей письма, она не отвечала. Он обращался за помощью к общим знакомым, но при первом же упоминании его имени она сразу переводила разговор на другую тему. Сама она с этого дня сильно переменилась: сделалась замкнутой, молчаливой, необщительной. Никто ей теперь не покупал билеты в кино, никто не провожал домой. Все попытки завязать с ней знакомство оканчивались ничем. И даже тот джигит, кто нравился ей больше других, молодой красивый оперный артист, герой Отечественной войны,– и тот не смог добиться успеха, после первого же серьезного разговора они расстались.

А Каир между тем все писал и писал. Сначала горячо и страстно, ожидая ответа, потом без всякой надежды на ответ. Присылал открытки, присылал большие, пухлые конверты... И Дамеш стала понемногу оттаивать.

«Ну, значит, действительно любит,– думала она,– значит не так, как Ораз».

И когда, уже после ликвидации министерства, Каир снова – в который уже раз – повторил свое приглашение приехать в Темиртау, она подумала и согласилась. Память об Оразе в ту пору перестала тревожить ее, а постоянство Каира трогало все больше и больше. Подумать только, пять лет прошло после первой их встречи, а он помнит ее, ждет, не хочет жениться. Ну что ж, пусть ждет, может, и дождется... Только она ему ничего не обещает, ей и самой еще не все ясно, ей еще во всем надо разобраться и обо всем подумать.

На другой день Дамеш встала с рассветом. Сегодня к ней в цех придут школьники на экскурсию, и надо подумать о том, что она скажет ребятам. Ведь многие из них никогда не были на заводе и даже не знают толком, что такое сталь. Значит, отсюда и надо начинать. Дамеш взяла карандаш, открыла тетрадь и начала писать: «Сталью называется сплав железа и углерода». Ей хотелось, чтобы ребята почувствовали, что же такое сталь, и она продолжала писать: «Был век каменный, медный, бронзовый, железный. Наше время, безусловно, может быть названо стальным веком. Попробуйте изъять сталь из жизни страны, и сразу остановится все: замолчат телефоны и телеграфы, остановятся заводы, железные дороги превратятся в простые насыпи глины и песка. Даже пуговицу пришить и то будет нечем».

Дамеш писала долго и старательно, но вдруг она положила ручку и задумалась. Қак объяснить ребятам сложное устройство мартена, механизм варки стали? Может быть, объяснить только самое главное?

Вдруг зазвонил телефон. Дамеш взяла трубку и услышала голос Серегина.

– Слушай, что там случилось с Оразом? – спросил он озабоченно.– Он что, болен?... Я сейчас говорил со сменным мастером... Так он мне...

Серегин был в самом деле сильно встревожен. Утром ему позвонил первый секретарь горкома Базаров и попросил срочно зайти.

По его тону Серегин понял, что речь пойдет о заседании партбюро.

«Плохо! Значит, успели дойти до горкома какие-то слухи».

– Ну, так кого же из вас Сагатова объявила консерватором? – спросил секретарь, расхаживая по кабинету.– И как вообще вы допускаете навешивание этих ярлыков?

«Может быть, Муслим нажаловался»,—• подумал Серегин.

Он никак не мог понять, чего добивался главный инженер, и даже больше того,– что за человек этот главный инженер? С одной стороны, он, конечно, ценный работник, об этом говорит и опыт его, и стаж, и послужной список, и анкета. В свое время работал на самых высоких республиканских постах и имеет, кажется, награды. У него прекрасно подвешен язык, и, когда он выступает на собрании и громит кого-нибудь, с его доводами трудно не согласиться.

Но откуда при этом вечная настороженность, постоянная подозрительность – это «как бы чего не вышло», Манера тянуть, медлить, ни о чем не говорить прямо. Привычка никому не верить и всегда перестраховываться,– до чего же это все-таки неприятно.

Говорят еще, что он сплетник, хвастун, что он дня не может прожить без интриги, что он всем завидует. Против Сагатовой он вообще настроен очень скверно. Когда она ещё была в Ялте, он, прочитав статью в «Советской Караганде», сказал ему, Серегину: «От этих новаторов шуму сколько угодно, а толку ни на грош – одна трескотня! Думают выдвинуться, а нечем, ни таланта, ни ума нет. Они и наводят тень на ясный день».

Обо всем этом и думал сейчас Серегин, слушая первого секретаря горкома.

– Как же,– продолжал Базаров,– ты собираешься все-таки реагировать на статью в газете или будешь отмалчиваться? Имей в виду, это не выйдет! Объясни, например, что заставило тебя присоединиться к соглашательскому предложению директора законсервировать проект Сагатовой, и почему ты не поддержал другое предложение – включить его в план завода? У тебя были какие-то основания воздержаться или просто не хотел связываться?!

Серегин пожал плечами.

– Вас неправильно информировали,– сказал он сдержанно,– отклонять проект никто не предлагал. Говорили только, что проект Сагатовой нуждается в уточнении, что ломать все производственные процессы завода мы не можем, торопливость в этом вопросе,– говорилось на совещании,– совершенно неуместна, можно только сорвать производственный план. Все эти соображения и заставили нас, конечно, призадуматься.

Базаров хмуро выслушал Серегина и сразу же перешел в атаку.

– А по-моему, дело не в этих выступлениях,– сказал он.– По-моему, вот эта ваша нерешительность ни то ни сё, ни два ни полтора потому, что вы плохо подготовились. Собрать-то людей вы собрали, а что же перед вами – ценный ли проект, или малограмотное прожектерство – так и не поняли. Просто надо было сначала подготовиться, а потом ставить на обсуждение. Виноват в этом опять-таки парторг, он не первый год на заводе, должен

был бы, кажется, знать, что вопросы на бюро ставятся для того, чтобы их решать, а не перекидывать, как мячик, с собрания на собрание. И главное, нашли в чем проявлять свою нерешительность. В вопросе о новой технике! И это сейчас, когда речь идет о технике коммунизма! Сагатову надо было или поддержать, или поставить на ее предложении крест. А от нее просто отмахнулись, как от надоедливой мухи.

Базаров говорил спокойно, не торопясь, обдумывая каждую фразу. На прощание, провожая парторга до двери, он прибавил:

– И еще одно: обрати внимание на бригаду коммунистического труда, она у тебя хромает на все четыре ноги. Даже и не поймешь, что там творится.

«Вот в этом он, наконец, прав»,– подумал Серегин.

Прямо из горкома он пошел в мартеновский цех. Там встретил сменного мастера Кумысбека Даирова, увел его в свой кабинет, усадил на диван и сам сел напротив.

– Куришь? Угощайся,– сказал он, протягивая мастеру пачку папирос и спички.– Слушай, Ораз в твоей смене работает?

Кумысбек затянулся и ответил:

– В моей! Только я его редко что-то стал видеть. Вчера, например, его на заводе совсем не было.

– Вот это номер! Как же это так? – изумился Серегин.

– Да вот, говорит, заболел. Конечно, заболеть недолго, это каждый может,– усмехнулся мастер,– но тут вот какое дело: бригада его стала плохо работать, как бы не пришлось нам на ней, как на передовой, крест поставить.

– То есть как же это крест! – воскликнул Серегин.

– Да вот так. Очень просто! И вам надо бы с Ора– зом хорошенько без свидетелей, один на один поговорить,– сказал мастер.– Что-то он скрывает... Ну, а потом и бригада не в порядке у него.

: – Почему не в порядке?

– Да так, людей нужно подбирать человека к человеку, а он собрал, как говорят, с бору по сосенке и сколотил бригаду, а многие и работать не умеют. Как варится сталь, и то не все знают.

– Как же это? – спросил Серегин.– Как же так не знают? Ты думаешь, что говоришь? Герой Труда, а бригада его не знает, как сталь варить... Что же она тогда вообще знает? Как он тогда работает с ними?

– Ну, конечно,– подхватил Кумысбек,– герой, герой... Только это он от вас и слышит... Поэтому все и пошло.

– Что пошло?

– Да все пошло. То пошло, что,его бригада норму не выполняет. Почему не выполняет? Как так случилось, что она с доски слетела?

– Вот я тебя и спрашиваю: почему?

– А я и отвечаю на это... Зазнался ваш герой, перестал за своей бригадой следить, набрал шайтанов, они так и работают.

Проводив мастера, Серегин долго еще сидел за столом, рисовал на бумаге квадратик за квадратиком и думал.

В самом деле, что же такое происходит? Почему лучшая бригада сначала сделалась рядовой, а теперь тянет в отстающие! В чем тут дело? Вот старый сталевар Иван Иванович любит говорить: печь что человек, у нее тоже свой характер, иногда работает, засучив рукава, а иногда вдруг закапризничает, и ничего тогда ты с ней не сделаешь.

«Все это верно,– подумал Серегин, рассеянно смотря в окно на ночной город.– Очень даже верно, не только у человека, но и у печи есть характер. Так что же говорить о целой бригаде? И все-таки с бригадиром что-то творится, надо только узнать что. Сагатовой разве позвонить? Они ведь в одной квартире живут, братом и сестрой считаются!»

Самый лучший месяц в степях Центрального Казахстана – июнь. Куда ни взглянешь, всюду безбрежное море ковыля, солнечные зайчики пробегают по его волнам, Пройдешь по холмам и ложбинам, взберешься на курганы, смотришь и думаешь: никогда не кончался бы этот прохладный душистый вечер и не наступила ночь.

Такое чувство испытала Дамеш, когда ездила в командировку в один из далеких степных совхозов. Сегодня она вспомнила эту поездку и почувствовала вдруг аромат стели. Да, завтра выходной, и, значит, сегодня можно лечь спать позднее. Но куда же пойти? В кино билетов

уже, конечно, нет, а в парк просто не с кем идти. А степь далеко за городом, да и поздно! И читать тоже не хочется, книга, взятая вчера в библиотеке, так и лежит нераскрытая. .

Зазвонил телефон, и очень знакомый голос попросил позвать инженера Сагатову.

Она улыбнулась: Каир ее не узнал,– значит, быть ей богатой.

– Я слушаю,– сказала она.– В чем дело?

– Это ты? – обрадовался Каир.– Смотри-ка, не узнал... Ты не спала?

– Да нет, конечно. А что? Опять хочешь пригласить меня в горы? Не пойду! И так потом хромала целую неделю.

Каир, как будто не расслышав ее последних слов, оживленно заговорил:

– Как раз угадала, хочу пригласить тебя, но только не в горы.

– Уже легче. Куда же?

– В театр. Из Алма-Аты в Караганду приехал Сер– кебаев. Сегодня его концерт. Ты ведь завтра выходная?

– И это ты знаешь. Откуда же?

– На то я и директор, дорогая! – ответил он.– Как твое настроение? Пойдем? Бери с собой Ораза и Ажар.

– А успеем? Сейчас уже шесть часов.

– Не беспокойся,” успеем. Билеты у меня в кармане. Значит, я жду. Да? – и Каир опустил трубку.

Когда Дамеш отошла от телефона, то увидела – в дверях стоял Ораз и смотрел на нее,

– Ты знаешь,– сказала она ему весело,– наш директор разгулялся. Пригласил нас всех: тебя, меня и Ажар – в театр на Серкебаева. Иди скажи жене, чтоб одевалась, а то опоздаем. '

Она пошла в свою комнату, встала перед зеркалом и распустила волосы. И всегда– то с ними возня, на ночь косы надо переплетать, утром возиться с прической, а на это уходит добрый час. И срезать косы жалко.

Дамеш не скрывала, что любит одеваться и интересуется своей внешностью. Нельзя сказать, что она была занята одной только работой. Она и в театр часто ходила, ни одной премьеры не пропускала. Стол Дамеш всегда был завален газетами и журналами, в шкафу не хватало места для книг. Но музыку она, пожалуй, любила больше

всего. И сама неплохо пела. Да, не забыть бы, во вторник – очередная лекция в университете культуры... Однако какое же платье надеть сегодня?

И вдруг до нее донесся громкий и резкий голос Ажар: – А я тебе говорю, что никуда не пойду.

И сейчас же вслед за этим раздался быстрый, умоляющий шепот Ораза:

– Тише, ради бога... Перед Дамеш неудобно.. Уйдем отсюда!

– Пусти мою руку! – яростно крикнула Ажар, и стало слышно, как вслед за тем хлопнула дверь. Видимо, она выскочила в другую комнату. Потом наступило затишье.

«Да что с ней такое? – подумала Дамеш.– Никогда они так не разговаривали, поругались, что ли?»

И вдруг Ажар закричала во весь голос:

– А я тебе говорю, мне дела нет, сестра она тебе или кто? Зовет она тебя? Да? Иди! Иди, куда хочешь, а меня, пожалуйста, не трогай! Отстань! Слышишь, я тебе говорю, отстань. Из-за этой дряни...

Послышался тяжелый удар и дребезжание стекла, Это Ораз ахнул кулаком по столу.

– Сейчас же замолчи! – рявкнул он.

– Что? – зашипела Ажар.– Перед кем я буду молчать? Перед ней? Молчать? Перед ней я молчать не буду! Понял? Если она идет, то я не иду. Ясно? Ну вот и все!

А Дамеш дошла до кровати, села на нее и схватилась за голову. Подумать только, ведь ревнует! По-настоящему ревнует, ах ты...!

Она встала, подошла к шкафу и, уже не раздумывая, достала черное платье и надела его. «Ах, Ажар, Ажар, до чего же ты дошла, однако,– думала она.– А ведь было время, когда мы делились с тобой каждым куском, и была у нас с тобой одна подушка. Я любила тебя и прощала тебе все. Вспомни, как ты воспользовалась моим отсутствием и женила на себе моего Ораза,– слышишь ты, моего! Я и тогда не написала тебе дурного слова. Сумела все пережить молча... Так что же сейчас ты показываешь свой дурной характер... Разве я даю тебе основание для ревности, рассчитываю на что-нибудь? Твоему сыну уже четыре года, как же я могу разбить семью?»

В дверь постучались. Вошел Каир. На нем был костюм из синего бостона, белая накрахмаленная рубашка

и на ногах легкие желтые туфли. Дамеш, смеясь, подала ему руку.

– Пойдем! Пора!

По дороге к ним присоединился Ораз,

Когда они втроем, под руку, весело смеясь и разговаривая, подошли к театру, то у входа увидели Ажар. Она стояла и поджидала их. Оказывается, она раздумала и все-таки пришла. Ажар молча подошла к мужу, взяла его за руку и оттащила в сторону. Дамеш пожала плечами и прошла вперед.

Концерт начался с арии Фигаро. Голос Серкебаева был гибок, красив, огромен. Все сидели как завороженные. Служебные неприятности, домашние распри – все было позабыто. Каир взял билеты в ложу. Ораз и Ажар сидели впереди, Каир и Дамеш – сзади. Ораз не спускал глаз со сцены, он ведь никогда не слышал этого артиста. Вдруг Дамеш положила ему руку на плечо. Он повернулся было к ней, но в это время Ажар так толкнула мужа, что тот резко откинулся назад и ударил привставшую было Дамеш головой по подбородку.

И тут Дамеш охватило такое негодование, такой гнев, что она даже покраснела и, еле владея собой, сказала громко, так громко, что на нее оглянулись сидящие в соседней ложе люди:

– Ораз!

Тот сразу же повернулся к ней.

– Я хотела сказать, ты знаешь,—начала она и что– то зашептала ему на ухо. '

– Что? – спросил он.– Я не слышу.

Она громко засмеялась и спросила опять:

– А ты ее знаешь?

– Да кого? Кого? – удивился Ораз.– Про кого ты говоришь?

Дамеш махнула рукой.

– Ладно, потом, потом... А то попадет тебе... Вон какие у нее глаза!

Это она сказала намеренно громко, так, чтобы ее услышала Ажар.

Тогда Ажар молча встала и пошла к выходу.

– Стой, куда ты? – прохрипел ей вслед Каир.

Она отмахнулась от него и, с трудом подавляя рыдания, выскочила на лестницу. Вслед за ней хотел подняты ся и Ораз, но Дамеш не пустила его.

– Не ходи за ней... Сиди! – сказала она властно, И он остался.

Каир, сидевший за ними, видел и понял все. Он встал и вышел вслед за сестрой.

Она сидела в буфете и плакала.

Каир подошел.

– Ну и дура,– сказал он резко.– Она шутит, а ты злишься! Злись, злись, на сердитых воду возят. Она тебя еще не до этого доведет!

Он прошел к стойке и заказал бутылку пива.