Текст книги "Темиртау"

Автор книги: Зеин Шашкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Это очень хорошо, что вы так думаете,– сказал Жумаке, прощаясь с Муслимом,– очень хорошо. Мы с вами продолжим наш разговор, такие люди нам нужны.

И далеко пошел бы Муслим, если бы не помешал сам себе.

Он поступил легкомысленно, рассказав об этом разговоре одному из своих самых близких товарищей.

И вот через несколько дней в ЦҚ полетело письмо о том, что Муслим Мусин скрывает свое происхождение, он сын крупного бая, сосланного в первый год коллективизации, Письмо было подписано тем самым другом, с которым Муслим поделился своими впечатлениями и надеждами. «Вот проклятый джетысуец»,– подумал Муслим, узнав об этом письме, и с тех пор люто возненавидел всех джетысуйцев вообще. А Дамеш Сагатова, кроме всего прочего, была еще и джетысуйкой, и когда Муслим думал о ней, то вспоминал и того неверного друга, который чуть не погубил его.

Дамеш ему не нравилась: он считал ее карьеристкой, ловкачкой, хитрой девицей с бойкими манерами, смазливой внешностью и с весьма темной биографией. Пишет в анкете, что казашка, а мать у нее русская, росла в семье Курышпая, и, конечно, тот сумел передать ей свой колючий характер, свою волю. А это значит—дай только девке обжиться, и она начнет подкапываться под Муслима. Вот какое-то рационализаторское предложение внесла, вы– ~считывает прибыли, которые оно даст государству, с рабочими шушукается, в партию пролезла, а у самой и отец, и брат отца – враги народа. Этот пункт особенно волновал Муслима и, надо сказать, не без причины. Кто знает, может быть, и Дамеш уж догадывается о некоторых подробностях гибели ее дяди Аскара. Ведь он, Муслим, не просто писал доносы – он выступал на суде, давал письменные показания на следствии. Сохранился, конечно, и протокол его очной ставки с Аскаром. Не дай бог, если все это выплывет наружу. Да и вообще, лучше бы было, если бы эта девица собралась и уехала восвояси.

С этими мыслями Муслим и пришёл на заседание. Дамеш (он ее поискал глазами прежде всего) сидела около самой двери, тонкая, красивая, молчаливая, такая скромная, что, кажется, и слова не скажет наперекор. Но он знал, она как дикая кошка, притаившаяся в своем углу. Только зазевайся, и сейчас же с шипением прыгнет на тебя. Потом Муслим перевел взгляд на Серегина, тот сидел за председательским столом и записывал что-то в блокнот.

«От него все зло,– подумал Муслим.– Ишь, сидит, что-то записывает, не иначе как к выступлению готовится, Интересно, кто еще из членов бюро собирается ее защищать. А вон, вон! Как вошел, так сразу же и подсел к ней. Кажется, его зовут Кумысбек, тоже джетысуец. Всегда рекомендует себя как дядя Сагатовой. Ну, на него-то, положим, наплевать—птица небольшого полета. Все равно ничего умного не скажет».

Серегин кончил писать, засунул блокнот в карман и поднялся.

– Товарищи!—сказал он, оглядывая собравшихся.– Считаю заседание партбюро открытым. На повестке дня только один вопрос: статья о нашем заводе в «Советской Караганде». Для сообщения предоставляю слово главному инженеру Муслиму Мусину.

Муслим встал и вышел на середину комнаты, постоял, помолчал, подумал, потом поглядел на директора. Каир сидел рядом с Серегиным, перед ним на столе были разложены исписанные листки бумаги, он читал их и хмурился. Потом взял один из листков и быстро что-то написал на нем толстым красным карандашом на том месте, где обычно кладут резолюцию. Затем отодвинул бумагу и посмотрел на Муслима.

– Так, дело-то вот какое, товарищи,– начал Муслим,—вы все читали в «Советской Караганде» статью о нашем заводе. Статья большая, эрудированная, талантливая, иначе и быть не может, потому что писал ее молодой специалист, наш коллега, инженер Дамеш Сагатова.

Муслим хвалил статью еще минуты три, а потом ска зал, что статья-то, конечно, хороша и написана она с самым лучшим намерением, но действительность завода автор знает недостаточно, в фактах путается, а что касается основной мысли статьи о технике старой и новой и отставании завода по линии рабочего изобретательства, то...

– ...то простите мне мое шуточное сравнение,– улыбнулся Муслим,– завод – это высокопородная корова, от которой мы хотим получить молоко. Для этого нужно, как известно, две вещи – уход и корм. Вся наша техника и есть тот самый корм, который мы задаем корове, рассчитывая на удой. Это, надеюсь, понятно?

Каир поглядел на Муслима и вдруг расхохотался.

– Какие же, однако, у вас аульные образы,– сказал он.

– Ну, как же, ведь я сам из аула!

– Мальчишкой пас коров! – шепнула Дамеш соседке, та фыркнула: то, что Муслим из кулаков, знали все. Вслед за Дамеш засмеялось еще несколько человек, Муслим бросил на них быстрый взгляд и продолжал:

– Техника и дает питание тому огромному организму, который мы называем заводом. Но ведь, товарищи, кормить корову можно по-разному, можно давать ей кукурузу, а можно и полынь. То, что предлагает нам инженер Саратова, и есть полынь. Как говорят, все это не в коня корм, товарищ Саратова. Поверьте уж мне, старику!

– Мусеке, если это так, то, может, мы сдадим нашу капризную корову на мясо, а выпишем из Ленинграда другую, с хорошим удоем? – сказал Каир.

Муслим сдержанно улыбнулся:

– А вот об этом надо спросить Дамеш Саратову,– сказал он, разводя коротенькими руками.– Если она настаивает на своем предложении, а мы ее поддержим, то ждать от нашей коровки будет действительно нечего. Но тогда вряд ли Ленинград нас спасет.

Дамеш сидела красная от волнения. Муслим посмотрел на нее, не скрывая торжества. Директор-то молчит, не захотел расшибать лоб, и вообще, дело-то безнадежное. Подожди, девочка, это еще только начало. Ты кошечка, а я нар, который -разгрызет череп каждому, кто станет ему на пути.

– Вы кончили? – спросил Серегин.—Так... Кто хочет еще высказаться? – Все молчали.– Так, может, тогда вы скажете, Платон Сидорович? Вы же начальник технического отдела.

Платон Сидорович Романюк, худой старик с лошадиной челюстью и совершенно белыми волосами, вздрогнул, привстал. Он постоянно дремал на собраниях.

– Вы меня? – спросил он с удивлением.

– Да, да,– любезно ответил Серегин,– вас.

Муслим был спокоен. Этот ничего не скажет. Ни да, ни нет, ни за, ни против. Начальство лучше знает, пусть оно и говорит – вот его философия.

– Так что я скажу? – начал Платон Сидорович и остановился.– Я скажу... Я скажу вот что,– он помолчал, подумал.– Что же, конечно, газета – голос общественности. Это все так, товарищи... Все так...

«Да что он все о газете бормочет? – подумал Муслим.– Еще ляпнет чт'б-нибудь по глупости».

– Но ведь и то,– продолжал Платон Сидорович,– и то, надо сказать, любой ярлык на любого можно нацепить. Вот написала товарищ Сагатова, что мы консерваторы. Так что же, значит, это правда? А ты подумала, что это слово значит? Консерваторы в Англии, а мы – советские люди, уважаемая Дамеш Сагатова. Нельзя так...

И он победоносно взглянул на Дамеш. '

– Вы о заводе сказали бы хоть два слова,– нахмурился Серегин.

Романюк откашлялся.

– Я как раз о нем и собирался говорить,– с готовностью продолжал он.—Газ и без пара хорошо горит. Я вот не представляю себе, как это можно задувать печь паром. Ведь пар – это водород, а от водорода сталь пузырится. Нас учили: водорода бойтесь, как огня. Как совместить эти два понятия – добротная сталь и водород, я не знаю.

Муслим был доволен, он переводил взгляд с одного члена бюро на другого. Серегин что-то быстро записывал в блокнот. Неужели же он посмеет выступить против него, Муслима, старого практика, заслуженного инженера? Все может быть! Нельзя понять, как настроены члены бюро. Кто сидит и рассматривает свои руки, кто шепчется с соседом, а мастер прокатного цеха и совсем задремал, видимо, вчера хватил изрядно. Эх, люди, люди, не умеют беречь себя...

И вдруг Муслим услышал голос Дамеш. «Кто же ей дал слово?» – подумал он. Он не заметил, наверно, как Серегин подал ей знак.

«А лицо у нее отчаянное, нервочки-то, наверно, как струны, и смотри, принарядилась-то как! Платье из белого шелка, шея голая, грудь обтянута, талия, как у осы, на шее какая-то погремушка болтается. Да, красива, дьявол... Ничего тут не скажешь: совсем китайская статуэтка из слоновой кости».

– Из того, что здесь сказал главный инженер,– начала Дамеш,– можно сделать заключение, что мой проект столько же способен повысить производительность завода, сколько полынь может повысить удои коровы. Но полынь-то – отрава, а не корм. Что же о ней и говорить как о корме... Так, товарищи?

Муслим незаметно кивнул головой: так, конечно, так.

– Вот и Муслим Сапарович кивнул мне, значит, я его поняла правильно,– продолжала Дамеш.– Но, товарищи, я предлагаю нашей корове не отраву, а высококачественный корм. Обоснование этому – в объяснительной записке, которую я вручила директору. Излагать эту записку тут – значит повторяться, да и к тому же главный инженер и не пожелал утруждать себя аргументацией. Он попросту отрицает то, что я утверждаю, вот и

все! Так что и предмета спора тоже нет. Я только хочу повторить то, что я уже писала: если завод осуществит мои предложения, то семилетний план будет выполнен за четыре года.

– Не бросайте слов на ветер, дорогой товарищ,– сказал Каир.– Это требует доказательства.

– Так прочтите же, наконец, мою записку! – крикнула Дамеш.– Прочтите, там доказано, что пар поднимает температуру печи и сокращает срок выдачи стали, За шесть часов я дам то, на что раньше требовалось восемь часов.

Муслим насмешливо покачал головой и встал.

– Вы действительно утверждаете это в вашей докладной записке,– сказал он,– но только там это сказано чуть-чуть иначе: возможно за шесть часов. Но, моя хорошая, на «возможно» в производстве ничего не строится. Нужна достоверность, установленная практически и теоретически... А «возможно»..,– он пожал плечами,– Его у нас и без вас сколько угодно.

– Так,– Серегин слегка ударил ладонью по столу – Вы кончили, товарищ Сагатова? Есть еще желающие выступить?

Муслим опять украдкой оглядел присутствующих. Кто посмеивался, кто головой покачивал, кто попросту недоумевал, зачем их собрали, в чем тут дело.

Кумысбек поднял кулак, показал Дамеш, улыбнулся и потряс им; это, очевидно, означало: «Не трусь, стой на своем!»

Взял слово Каир.

Муслим увидел, что Дамеш так и впилась в него глазами. «Йшь ты, умоляет о снисхождении, трусит, надеется на свои женские чары! Надейся, надейся, ничего у тебя не получится. Каир – директор. Ему девок и без тебя хватает».

Начал Каир издалека.

– Позицию,– сказал он,– которую избрала в этом споре Дамеш Сагатова, можно только приветствовать. Она хочет сократить срок варки стали, это очень хорошо. Но, как говорят, Александр Македонский – великий человек, а стулья ломать все-таки незачем, от этого казне убыток! Вот об этом убытке я и хочу сказать. Сагатова хочет, чтобы мы сейчас же сломали все производственные процессы завода. Это, конечно, неразумно. Вот тут това рищ Романюк сказал много обидных слов в адрес газеты «Советская Караганда», обвинил ее в том, что она наклеивает ярлыки. Это, конечно, не так, газета выступила правильно и своевременно. Но вот с другой частью выступления товарища Романюка, с его словами о том, что нужную температуру нам дает пока газ, я согласен полностью. Кроме того, ясно и другое: перестройка всего производства, то есть рытье траншеи, укладка труб, проведение пара от ГЭС до завода, перестройка печей – встанет нам в такую копеечку, что ее сейчас и подсчитать невозможно. Если сломаем старые производственные процессы, то не вылезти нам с черной доски и, конечно, ни о каком выполнении семилетки говорить тогда не придется. И мое мнение таково: прежде чем сунуться в воду, давайте-ка поищем броду.

«И волки сыты, и овцы целы. А-а! – подумал Муслим,– Слово берет Серегин. Интересно, что же он скажет?»

Серегин поднялся, открыл блокнот и прочел:

– Итак, товарищи, предлагаю резолюцию: «Дальнейшее изучение проекта Сагатовой поручить техническому отделу завода и просить в самый короткий срок дать свое заключение». Возражений нет? Резолюцию считаю принятой....

На другой день после партбюро Муслим позвонил секретарю директора, сказал, что его вызывают в горком, и поехал к матери Каира – Акмарал. Муслим считал, что они с Каиром состоят в родстве. Родство было такое: первый муж Акмарал, сын купца первой гильдии, Хусаин, осужденный еще в двадцатых годах за взятку, умер в заключении, потом Акмарал вышла замуж за Рахима, от этого брака и родились Каир и Ажар – жена Ораза. Покойный Рахим был из одного рода с Муслимом: оба они происходили из рода Куандык, и поэтому Муслим полушутя-полусерьезно называл Каира племянником.

Акмарал даже и в пятьдесят лет оставалась рослой пышной брюнеткой с очень белым лицом; когда-то она была красавицей. Рахима она под своим каблуком держала долго, крепко и надежно, последнее время он и пикнуть уже не смел. Простиралось ее влияние и на сына, хотя, конечно, гораздо в меньшей мере.

Когда Муслим зашел к Акмарал, она сидела на одеяле перед самоваром и пила черный как деготь чай. «Не жалеет сердца, стар'ая дура,– подумал Муслим,– В этой семье все Психопаты».

– Приветствую, женге,—сказал он галантно.—Иметь такую женгетай – это, конечно, редкое счастье.

– В особенности, когда сын этой женгетай – директор завода!—засмеялась Акмарал.– Ах, негодник, а то небось бы и глаза не показал.

– Ну, моя хорошая! В том, что мой брат был твоим мужем, а твой сын стал моим директором, в этом есть и моя заслуга,– многозначительно улыбнулся Муслим и присел рядом.– Я обещал на смертном одре покойному брату,– продолжал он,– что сделаю все для его покойного сына,—и вот выполняю свое слово. Это ведь вам кажется все просто – взяли, да и сделали Каира директором. Нет, так у нас ничего не делается. Я Базарову, секретарю горкома, горло перегрыз из-за твоего сына. Он в последнее время меня уж и слушать не хотел. «Знаю, знаю – сделаю, сделаю». И вот сделал... Не забыл, как я был замом министра, а он моим управляющим делами. Вот ведь как!

– Знаю,– засмеялась Акмарал.– Мой сын бежит к тебе по каждому поводу! Что ты качаешь головой, или что-нибудь случилось? Давай пить чай.

«Ну, пропал мой послеобеденный сон,– подумал Муслим,– напоит она меня дегтем»,

Но пиалу из ее рук взял.

– Да нет, ничего особенного не случилось,– сказал он, отхлебывая черную, горькую, как полынь, жидкость.– Просто нашлись такие люди, которые пустили между нами черную кошку.

– Ничего эти люди не смогут,– равнодушно сказала хозяйка, махнув рукой.– Вам надо теперь вот как держаться друг за друга.

– Вашими бы устами да мед пить, тетушка, как говорят русские,– печально улыбнулся Мусин,– но вот нашлись люди... -

И, незаметно прихлебывая чай, шутя и улыбаясь, Муслим рассказал Акмарал, что ее сын околдован дочкой каторжника —Дамеш Сагатовой. Она вертит им, как хочет, Вот только вчера сумела втравить его в одно прене

приятное дело. Такое, что за него обязательно придется отвечать.

. – Да что он, совсем сбесился, что ли? – крикнула не на шутку испуганная Акмарал.

Муслим встал, вытащил из кармана портсигар, открыл его, достал папироску, закурил и подошел к форточке.

– Говорят, он жениться хочет на ней? – спросил он.—Не слышала?

Акмарал вздохнула.

– Не знаю, не слышала,– сказала она с деланным равнодушием.

«Вот ведьма, все знает и врет! – понял Муслим.– Ну нет, не на такого напала».

Но тут вдруг Акмарал словно прорвало:

– Пять лет он за ней бегает и все без толку,—сказала она злобно.—Говорят, средство такое есть, накормишь человека ослиным мозгом, и конец ему! Он от тебя больше никогда не отвяжется. А ведь мне уж давно пора быть бабушкой, я сплю и вижу внука,– закончила она вдруг сердито.

– Да? Вот как! – Муслим уронил папиросу и наклонился, а когда поднял голову, увидел, что Акмарал тоже смотрит на него пристально и выжидающе. Взгляды их встретились, и Акмарал натянуто улыбнулась.

– Я сказала сыну,– важно выговорила она,– женись на ком хочешь, но только на природной казашке, больше от тебя ничего не требую.

Муслим усмехнулся.

– Ну что ж, засылайте тогда сватов. Отец у Дамеш казах.

– Нет, ее не хочу.

– Отчего же?

– Характер плохой и мать русская.

Муслим бросил в форточку папиросу и зашагал по комнате. ,

– Эх, дорогая,– сказал он.—Ну, право, диву даешься, глядя на вас. Я ведь иногда думаю, если бы у вас было бы еще образование... Тогда бы не мать сыном гордилась, а сын матерью. И еще одно: уж больно вы доверчивы, всем готовы верить, а так нельзя. Разве у теперешней молодежи есть что-нибудь святое? Да ровно ничего. Нет, пропади они пропадом... Взять хоть эту Дамеш. Вы

из любви к сыну готовы уж назвать ее невесткой, А ведь это очень нехорошая девушка, хитрая, коварная. У нее один глаз туда, а другой сюда. Она ведь, кроме Каира, еще с мужем вашей Ажар путается.

– Что за глупость! Кто тебе сказал? – голос Акма– рал звучал злобно и неприязненно. Она даже пиалу отставила.

«Ну, а теперь,– подумал Муслим,– дай бог ноги, иначе она и за меня примется».

Он поднялся, удивленно сказал:

– А я-то думал, вы все уже знаете! Ах, женгей, жен– гей, да разве можно быть такой доверчивой? Разве можно?

И до Ажар тоже доходили смутные слухи о том, что на заводе не все ладно. Говорили: произошла крупная ссора между Муслимом и Дамеш, с одной стороны, и между Оразом и Каиром – с другой, и все потому, что Дамеш написала о Каире статью в газете, а тот обиделся и накричал на нее. И вот теперь Дамеш подбивает Ораза выступить с ней вместе против директора. А как выступить, об этом никто не говорил. И Ажар не знала гоже. Она ревновала мужа к своей подруге. Да и было отчего. Дамеш и Ораз росли вместе, мало ли что между ними могло быть в те времена.

В ту далекую пору на все вопросы Ажар об Оразе Дамеш отвечала только одно: «Прекрасный парень! Честный, прямой, умный. И на лицо хорош, и характер мягкий – второго такого не сыщешь». Вспоминая об этом, Ажар часто думала: «Мало ли что между ними могло быть раньше». И вот совсем недавно ее догадки и подозрения подтвердились. Несколько дней назад одна из ее подруг, встретив ее на базаре, сказала, что недавно ее мужа видели ночью с Дамеш, они стояли на мосту обнявшись и о чем-то шептались.

. Когда Ажар сообщила об этом своей матери, та и договорить ей не дала.

– А что ж ты такую гадину держишь в доме? Гони ее палкой!—закричала она.

– Старик же в ней души не чает,– сказала Ажар.– Когда Дамеш уезжала в Крым, только и разговоров

было: ах, доченька, моя милая, когда же ты вернешься?

– «Доченька»! – Акмарал даже стиснула кулаки.– Она даже и не казашка, мать-то у нее русская. Ну, подожди, подожди! Приду я к этому старому черту и поговорю сама.

И тут Ажар испугалась по-настоящему, ведь Акмарал все могла. Для нее такой преграды, как приличие, вообще не существовало.

– Да нет, нет, апа, все это сплетни,– сказала она быстро.– Дамеш моя сестренка, я ее люблю, как родную. Она никогда не сделает мне такой пакости.

– Та-ак! – протянула Акмарал.– Ну, а почему ты с мужем живешь не по-прежнему?

Ажар пожала плечами.

– Что жмешься, неправда разве?

– Да нет, мама,– ответила Ажар,– неправда! Все у нас в порядке, живем хорошо.

– Не лги матери! – строго прикрикнула Акмарал.– Я все вижу.

– А если он меня разлюбил,– прошептала Ажар, краснея до слез,– то разве в этом кто виноват?

– Что? Разлюбил? – вскочила Акмарал,—Ну ладно, я покажу ему, как разлюбил. Да и ей тоже! Я и не таким волам шеи крутила!

Акмарал вышла от дочери красная от злости. Она сначала не поверила Муслиму, считала, что это все сплетни. Хороши сплетни! Подумать только, что устраивает эта Дамеш! Взяли ее чуть не с улицы, пригрели, образование дали, а она, подлая... Смотри-ка, чем отблагодарила. И нашла же кого обхаживать – Каира! Директоршей, значит, захотела быть! Ах, негодница, ах, подлая! Вот и жди теперь от нее почтительности. Она как плохая лошадь, спереди подойдешь – укусит, сзади – лягнет. Да и с родителями ее какая-то темная история. Отец не то умер в тюрьме, не то расстрелян. Мать тоже не поймешь, как погибла. Теперь эта негодница, мало, что сыну жизнь отравила, за зятем начала ухлестывать, значит, и дочь хочет сделать несчастной.

...Ах, гулящая девка, ах, пакостница, ну подожди же, не с той ты связалась.

О том, что главный инженер публично сравнил завод с коровой, на другой же день узнали все.

Кто смеялся, кто качал головой, кто просто отмалчивался.

К обеду сведения о партсобрании дошли до первого секретаря горкома Базарова. «Задела Муслима статья,– рассмеялся секретарь,– здорово задела».

А слух обрастал все новыми подробностями, и скоро весь завод разделился на два лагеря; Одни говорили: «Как работали до войны, так работаем и сейчас». Другие ворчали, что Дамеш, мол, и сама не знает, чего хочет. Давно ли она носилась по заводу и трещала о Муслиме «О, это голова! Он один стоит всего технического отдела. Без него завод закрывай!» А теперь ведь поет совсем иное: «Муслим отстал. Технические новинки не читает, Журналы не выписывает. Любое рационализаторское предложение ему что нож к горлу».

Пошла по заводу и кличка Корова. Дамеш знала, так теперь зовут главного инженера ее сторонники.

Вскоре в очень нехорошую историю попал и Ораз. Вечером в парке он подрался с двумя парнями и очутился в милиции. Из-за чего вышло дело, он не рассказывал, но Дамеш все-таки узнала. Один из парней крикнул: «Вон мастер пошел домой от своей коровы». Ораз, не говоря ни слова, подошел и закатил парню пощечину. Все это было страшно неприятно. У Дамеш голова шла кругом.

Однажды, погруженная в эти мысли, она возвращалась домой с вечерней смены. Вдруг ее обогнала длинная голубая машина и резко остановилась. Все случилось так неожиданно, что Дамеш испуганно шарахнулась в сторону. Но в эту минуту через автомобильное стекло она увидела лицо Каира: директор махал ей рукой и улыбался.

– Дамеш,– сказал он, выскакивая из машины,—я приехал за тобой. Поедем-ка на озеро, погуляем по берегам. Я в прошлое воскресенье был там, это ж такая красота...

Видно было, что он специально поехал за ней. Это, конечно, приятно. Однако она все-таки колебалась.

– Не знаю, право,– сказала Дамеш нерешительно.– Уже поздно, да и не одета я. Смотри, какие у меня туфли.

– Поедем, дорогая, поедем! – прижал руку к груди Каир.– Ты и в этих туфлях просто чудо! Покажу тебе наш новый дом отдыха! Ну, не упрямься, прошу тебя.

Она взглянула на его доброе лицо, покорные, умоляющие глаза и смягчилась.

– Ладно,– сказала она.—Один раз, куда бы ни шло. Едем, только ненадолго.

– Да через десять минут мы будем там!—воскликнул Каир,– Садись!

Проскочили мост, соединяющий пригородный поселок с грродом, поднялись по асфальтовому шоссе, опоясывающему гору, и вышли из машины.

Дамеш пошла к склону горы и подставила лицо свежему ветру. Он дул с озера и нес запах воды и тростников. Город с этого места виден был весь как на ладони. Было еще не поздно, и небо казалось синим и чистым, таким же, как и озеро. В свете заходящего солнца четко вырисовывались кварталы, улицы, белые корпуса зданий.

Она почувствовала взгляд Каира и обернулась. Он, как и тогда, на дороге, смотрел на нее так покорно и так хорошо улыбался, что Дамеш, не зная, что сказать, спросила:

– Скажи, пожалуйста, а двадцать лет тому назад город выглядел так же?

Каир засмеялся.

– То есть как это так же! Да разве ты не помнишь, что ты здесь застала, когда приехала сюда с дедом Ку– рышпаем? Ты тогда в какой класс ходила? В пятый? Неужели ничего не помнишь? Что было, чего не было?

Ну, конечно, она помнит все. Только тогда она ходила не в пятый, а в четвертый класс и была худышкой, длинной тонкой девочкой в белом джемпере и шапочке, трогательной и смешной, как торчащее заячье ухо. Она каталась на коньках, вечно таскала их с собой под мышкой и все дни до вечера пропадала на озере. А города в то время еще не существовало вовсе. Было три улицы и одна площадь – вот и все! А в 1937 году тут и вообще ничего не было, кроме десятка казахских мазанок. Не было и озера. Это уж потом повернули воду реки Нуры и загнали ее в долину между двух гор.

Каир стал рассказывать об этом и говорил до тех пор, пока совсем не стемнело. Когда они подняли головы, небо было уже обложено тучами, озеро стало тусклым,

мрачным, почти черным. Белые гребешки волн пробегали по нему.

– Смотри, смотри, моторная лодка! – крикнула Дамеш.

Они пошли вниз.

Но идти быстро Дамеш не могла, мешали туфли на высоких каблуках. Через несколько шагов она вскрикнула, и Каир едва успел подхватить ее.

– Нет, так мы никуда не дойдем,– сказал он и, наклонившись, легко поднял девушку. Она засмеялась и обняла его за шею.

С Дамеш на руках он прошел несколько шагов и понял, что дальше так идти невозможно. Кончится шоссе, пойдет спуск, придется идти по камням, прыгать с глыбы на глыбу, с откоса на откос, чуть оступишься и рухнешь вниз. А Дамеш еще смеялась и подшучивала:

– Ну, иди же, иди! – говорила она.– Ну что ж ты стал? Если бы ты расшиб колено, я бы тебя понесла шу тя, я ведь физкультурница!

Каир вдруг опустился на огромную каменную глыбу. Губы их сблизились.

– Пусти, Каир! – смеясь, закричала она. Он ничего не ответил, только слепо ткнулся лицом в ее шею.

– Ну вот еще – пусти!

Она с силой вырвалась из его рук и вдруг вскрикнула и перегнулась над краем дороги. Внизу был обрыв. Каким-то образом (он и сам не понял и не помнил как) Каир успел поймать Дамеш за кисть руки, и девушка повисла в воздухе: тело ее было уже под откосом.

– Упор, упор ищи,– сказал он, не смея сдвинуться с места.– Нащупывай ногой кусты!

Кусты были чахлые, колючие, они росли из боковой расщелины, и ухватиться за них было нелегко. Но Дамеш вдруг нащупала ногой какую-то точку опоры и встала, потом нагнулась и одной рукой вцепилась в куст.

Каиру сразу стало легче, и он перевел дыхание.

– Ну, держись! – сказал он и, рванув, не вытащил, а прямо-таки выбросил Дамеш на шоссе.

Спасены! Не от смерти, правда (склон был покатый, Дамеш не упала бы, а просто скатилась вниз), но пришлось бы возвратиться ободранной, избитой, в изорванной в клочья одежде, а может быть, и в больницу попасть.

– Жива? – спросил он.

Она покачала головой.

– Туфлю вот потеряла,– сказала она недовольно,– как теперь идти?

– Ничего, дойдем, я донесу.

И вдруг увидел на ее ноге кровь.

– Слушай, да ты ногу расшибла! А ну-ка сядь.

Он снова поднял ее на руки и посадил на камень, потом вынул из кармана платок, зубами разорвал на полоски и, опустившись на корточки, крепко перевязал ногу Дамеш.

– Вот! И помни мою дружбу! – сказал он, вставая, Она засмеялась.

– Свою дружбу ты уж достаточно доказал мне на бюро.

– Хм,– покачал головой Каир.

– Слушай!—Дамеш попыталась было встать, но, вскрикнув, опустилась на камень.– Так ты не считаешь, что вы с Муслимом провалили мой проект?

– А ты что же действительно считаешь, что я провалил?– усмехнулся Каир.– Тогда ты, может, вспомнишь, о чем я говорил на бюро?

Невозможно глуп и смешон был этот спор здесь, в горах. Но спорить приходилось все равно.

– Повтори, пожалуйста,– сухо попросила она.

– Я вот что говорил,– нахмурился он,– надо тщательно проверить все твои выводы и выкладки. Перестройка производства, говорил я, не может происходить так, как ты этого хочешь, на основании какой-то непроверенной рабочей гипотезы. Ты и сама еще толком ничего не знаешь, а уж требуешь ломки всего, что у нас есть.

– Я-то не знаю?

– Ты-то не знаешь! Именно вот ты ничего и не знаешь.

– Да разве я бы настаивала, если бы не была уверена в успехе?

Уже почти совсем стемнело.

– Смотри,– сказал Каир,– лодка возвращается. Слышишь, как рокочет мотор? Ладно, ждать не будем, пойдем.

Он легко поднял ее на руки.

– Только держись крепче за шею. Один неверный шаг, и мы покатимся, как мячики!

– Я буду очень тихо...– ответила девушка.– Идем!

Дамеш долго не могла заснуть. В голову лезло всякое. То она видела лодку, врезавшуюся в розовую воду озера, то опять падала с горы, а над ней наклонялось широкое лицо Каира. Потом все путалось. Нет, дура, дура она! Конечно, совершенно незачем ей было ходить в горы. Да еще с Каиром!

Нет, путаный она человек, очень, очень путаный, легкомысленный, взбалмошный, несерьезный! Все время грызется с Каиром, а пригласил он ее, так сразу же поехала с ним в горы. Почему? Любит она его, что ли?

«Может быть, и люблю,– подумала она злобно,– может быть, оттого и ненавижу, что люблю. А! Все это чепуха!– рассердилась она вдруг,—И вовсе я не люблю его! Если я кого действительно любила, так это Ораза! «Если», «если любила», в этом «если» и все дело». Ведь сейчас не разберешь, что на сердце. Любовь или память о прежних днях? Ведь чуть ли не целое десятилетие она и Ораз росли под одной крышей, сидели на одной парте, готовили вместе одни и те же уроки, и попадало им тоже одинаково. Всегда они хорошо понимали друг друга.

И теперь скажи она, например, ему: «Ораз, я знаю, в нашем озере есть прорубь, ну-ка прыгни в нее» – и он прыгнул бы не задумываясь.

В детстве все лакомства, какие были в доме, всегда доставались Дамеш, так же, как виноград и яблоки, которые они получали в посылках из Алма-Аты. А если кто– нибудь пытался ее обидеть! Добродушный медлительный Ораз был тогда так скор на расправу, что обидчик и опомниться не успевал, как уж лежал на земле, а на нем сидел этот черный дьяволенок и тыкал его носом в дорожную грязь. Они так привыкли друг к другу, что, казалось, минуты не могли пробыть отдельно. А потом ей вдруг стали нравиться и прогулки вдвоем, его робкие прикосновения, и она все чаще и чаще стала говорить себе: «люблю», «наверно, люблю». И вдруг все это оборвалось, оборвалось резко и внезапно. Дамеш сама не понимала, как это произошло. А случилось вот что.

Однажды Ораз должен был ненадолго уехать. Поезд уходил рано утром. Они решили все оставшееся перед отъездом время провести вместе. Было куплено вино, накрыт стол. Дамеш вышла в сад нарвать на дорогу яблок. И вдруг в саду появился Каир. Теперь вместо ее давнего недруга, вихрастого сорванца с облупленным носом, перед ней стоял высокий стройный юноша, ловкий, подвижный, с широкой улыбкой и ослепительными зубами.

Здороваясь, он задержал ее руку в своей, она почувствовала, что это настоящее мужское пожатие.

И когда Ораз, успевший сбегать за тортом, подошел к окну, было уже поздно, они стояли рядом, весело переговаривались, и такие счастливые улыбки были на их лицах, что у Ораза сразу упало сердце.

И тут Дамеш сделала, может быть, самый неожиданный и неразумный поступок в своей жизни. Каир пригласил ее пройти с ним до парка, и она, взглянув – вот в чем главная ее жестокость – на погрустневшее лицо Ораза, тряхнула головой и согласилась.