Текст книги "Таинственный пасьянс"

Автор книги: Юстейн Гордер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

ДЕВЯТКА ПИК
…видит странные вещи, которые другие не замечают…

Папашка старался завести со мной разговор, но я читал о пурпурном лимонаде и был не в силах оторваться от книжки-коврижки.

Время от времени я из чистой вежливости заставлял себя выглянуть в окно машины, когда он обращал моё внимание на ландшафт, мимо которого мы проезжали.

– Замечательно! – говорил я. Или: – Как красиво!

Главное, на что папашка обращал моё внимание, пока я шнырял по чердаку Ханса Пекаря, было то обстоятельство, что все дорожные указатели и вывески были здесь написаны по-итальянски. Мы как раз проезжали итальянскую часть Швейцарии, и это было заметно не только по названиям. Ещё читая о пурпурном лимонаде, я заметил, что цветы и деревья в долине, по которой мы ехали, были характерны для средиземноморских стран.

Папашка, побывавшей во всех частях света, начал рассказывать мне об этих растениях.

– Мимоза, – объяснял он. – Магнолия! Рододендрон! Азалия! Японская вишня!

Попались нам на глаза и несколько пальм – это задолго до того, как мы пересекли границу с Италией.

– Мы приближаемся к Лугано, – объявил папашка как раз в ту минуту, когда я отложил книжку-коврижку.

Я предложил переночевать в Лугано, но папашка отрицательно помотал головой.

– Мы договорились, что остановимся на ночлег только посте того, как пересечём границу с Италией, – сказал он. – Граница совсем рядом, а до ночи ещё далеко.

Но чтобы немного утешить себя, мы сделали довольно долгую остановку в Лугано. Сначала мы побродили по улицам, по садам и паркам, которыми особенно богат этот город. Я захватил с собой лупу и проводил ботанические наблюдения, пока папашка покупал английскую газету или курил сигарету.

Мне на глаза попались два дерева, очень не похожие друг на друга. Одно цвело большими красными цветами, другое – мелкими жёлтыми. Их цветы тоже имели разную форму, и всё-таки эти деревья были, должно быть, близкими родственниками. Потому что, когда я под лупой изучил их листья, оказалось, что нервные нити и фибра у них почти одинаковые.

Неожиданно запел соловей. Он свистел, щебетал, щёлкал и заливался трелью так долго, что я чуть не заплакал. Папашка тоже пришёл от соловья в восторг, но он только рассмеялся.

Стояла такая жара, что я получил два мороженых, даже не попытавшись вовлечь папашку в философские размышления. Мне хотелось заставить большого таракана заползти на палочку от мороженого, чтобы я мог рассмотреть его в лупу, но оказалось, что именно этот таракан панически боится подобных осмотров.

– Эти тараканы выползают, когда столбик термометра поднимается выше тридцати градусов, – сказал папашка.

– И прячутся, как только увидят палочку от мороженого, – подхватил я.

Перед тем как мы снова сели в машину, папашка купил колоду карт. Он покупал карты так же часто, как другие покупают еженедельные журналы. Он не очень любил играть в карты, да и раскладывать пасьянсы тоже, – не то, что я. Поэтому покупка карт требует особого объяснения.

Папашка работает смазчиком на большом заводе в Арендале. В свободное же от работы время его занимают только вечные вопросы. Книжные полки в его комнате забиты более или менее растрёпанными книгами на философские темы. Но есть у него и одно обычное хобби. Хотя насчёт его обычности можно и поспорить.

Многие люди собирают такие вещи, как камни, монеты, марки или бабочек. Папашка тоже был не чужд мании собирательства. Он собирал карточных джокеров. И заниматься этим начал задолго до того, как мы с ним познакомились. Думаю, это началось, когда он был моряком. У него была большая коробка, полная самых разных джокеров.

Чаще всего, если он видел людей, играющих в карты, он подходил к ним и просил отдать ему джокера. Он мог подойти к совершенно незнакомым людям, игравшим в карты в кафе или на набережной. Он представлялся им страстным собирателем джокеров и просил отдать ему джокера из их колоды, если, конечно, этот джокер не нужен им для игры. Почти все тут же находили в колоде джокера и отдавали его папашке, но были и такие, которые, поглядев на него, готовы были сказать, что в мире много разных помешательств. А некоторые просто грубо ему отказывали. Случалось, я чувствовал себя цыганёнком, невольно принимавшим участие в этом попрошайничестве.

Конечно, я задавался вопросом, откуда у моего папашки столь оригинальное хобби. Ведь он собирал по одной карте из всех колод, из каких мог. В этом его хобби было родственно собирательству почтовых открыток со всех уголков света. Мне было совершенно ясно, что он не мог собирать другие карты, кроме джокеров. Он не мог собирать, например, девятки пик или королей треф, потому что нельзя подойти к игрокам в бридж и попросить чтобы они отдали трефового короля или девятку пик.

Дело ещё и в том, что, как правило, в каждой колоде бывает по два джокера. Случается даже, что их бывает и три и четыре, но, как правило – два. Кроме того, известно мало игр, в которых необходим джокер, и раз он требуется так редко, люди легко обходятся одним. Правда, интерес папашки к джокерам имел, кроме этих практических, и более глубокие корни.

Папашка сам часто вёл себя как джокер. Он редко говорил об этом прямо, но я уже давно понял, что он считает себя чем-то вроде джокера в картечной колоде.

Джокер – это маленький шут, отличающийся от всех остальных карт. Он не бывает трефовым или бубновым, червовым или пиковым. Он не восьмёрка и не девятка, не король и не валет. Он находится вне единства, связывающего между собой остальные карты. Его вкладывают в колоду вместе с остальными картами, но он там чужой. Поэтому его и можно удалить из колоды без всякого для неё ущерба.

Думаю, папашка чувствовал себя джокером, когда рос в Арендале с клеймом сына немецкого солдата. Мало того, и как философ он тоже был джокером. Он всегда говорит, что видит странные вещи, которые другие не замечают.

Словом, когда папашка купил эту колоду в Лугано, он сделал это не из любви к игре в карты. Ему захотелось посмотреть, как выглядит джокер именно в этой колоде. Ему было так любопытно, что он тут же вскрыл колоду и достал из неё одного из джокеров.

– Я так и думал, – сказал он. – Такого джокера я никогда не видел.

Он спрятал джокера в карман рубашки, и наконец настал мой черёд:

– А теперь отдай колоду мне!

Папашка тут же протянул мне колоду. Таков был наш неписаный закон: купив колоду карт, папашка оставлял себе джокера – всегда только одного, даже если в колоде их было два или больше, а остальную колоду отдавал мне, если я успевал попросить его об этом до того, как он избавится от неё каким-нибудь другим образом. Так у меня накопилось около ста карточных колод. Будучи единственным ребёнком в семье, который к тому же рос без мамы, я очень любил раскладывать пасьянсы, но не был заядлым собирателем и потому считал, что у меня уже достаточно колод. Случалось, папашка покупал колоду, вынимал из неё только одного джокера, даже если в колоде их было два или больше, – а остальные карты выбрасывал. Он как будто чистил банан и выкидывал кожуру.

– Мусор! – говорил он, отделяя плевелы от пшеницы и бросая отходы в корзину для бумаг.

Правда, как правило, он избавлялся от мусора более мягким способом. Если меня не интересовала эта колода, папашка находил какого-нибудь мальчика и без лишних слов отдавал ему карты. Таким образом он расплачивался с человечеством за всех джокеров, которых получал от случайных игроков. По-моему, человечество не осталось внакладе.

Когда мы уже ехали дальше, папашка сказал, что тут такая великолепная природа, что ему хочется сделать небольшой крюк. Вместо того чтобы ехать по шоссе из Лугано в Комо, мы поехали вокруг озера Лугано. Проехав немного вдоль озера, мы миновали границу между Швейцарией и Италией.

Вскоре я понял, почему папашка выбрал именно эту дорогу. Оставив за спиной озеро Лугано, мы подъехали к другому, которое было ещё больше, на нём плавало много лодок и судов. Это было озеро Комо. Первым нам попался городок, который назывался Менаджо. "Ожданем", – тут же прочёл я это название справа налево. Потом мы долго ехали вдоль озера и к вечеру прибыли в Комо.

По дороге папашка называл мне все деревья, мимо которых мы проезжали.

– Пиния, – говорил он. – Кипарис, олива, инжир.

Не знаю, откуда ему известны все эти названия. Некоторые, правда, я и сам когда-то слышал, но другие он мог просто придумать с ходу, кто знает.

В промежутках между знакомством с южной природой я продолжал читать свою книжку-коврижку. Мне было интересно, откуда Ханс Пекарь раздобыл этот удивительный пурпурный лимонад. Да и всех золотых рыбок, если на то пошло.

Перед тем как я начал читать, я разложил пасьянс, но не до конца – если бы папашка поинтересовался, почему я вдруг притих, я бы объяснил, что раскладываю пасьянс. Ведь я обещал доброму пекарю в Дорфе, что никто, кроме меня, не узнает о книжке-коврижке.

ДЕСЯТКА ПИК
…как далёкие острова, до которых я не мог добраться под своим парусом…

♠  – Когда я в ту ночь вернулся домой от Ханса Пекаря, – продолжал Альберт, – я ещё всем телом ощущал вкус пурпурного лимонада. То вдруг в мочке левого уха появлялся вкус вишни, то правого локтя касался запах лаванды. И даже в одном из колен возник кисловатый вкус ревеня.

Луны уже не было видно, но над горами сверкала россыпь звёзд, словно их вытрясли из заколдованной перечницы.

Я всего лишь маленький человечек на этой планете, всегда думал я. Но теперь, отведав пурпурного лимонада, вкус которого ещё не покинул моего тела, я думал уже не только об этом. Всем телом я ощущал, что эта планета – мой дом.

Я быстро сообразил, почему пурпурный лимонад был таким опасным напитком. Он пробудил во мне жажду, которую невозможно утолить. Мне хотелось пить его ещё и ещё.

Идя по Вальдемарштрассе, я увидел отца. Он, шатаясь, вышел из «Красавчика Вальдемара». Я подошёл к нему и сказал, что был в гостях у пекаря. Он так рассердился, что залепил мне оплеуху.

В ту минуту, когда всё казалось мне бесконечно прекрасным, эта оплеуха причинила мне такую боль, что я заплакал. Отец тоже заплакал. Он спросил, прощу ли я его когда-нибудь за эту пощёчину. Но я не ответил ему, я просто повёл его домой.

Перед тем как отключиться окончательно, отец сказал, что мама была ангелом и что водка – проклятие дьявола. Кажется, это было последнее, что он сказал мне, прежде чем водка навсегда погасила его рассудок.

♠  На другой день на рассвете я был уже в пекарне. Ни Ханс Пекарь, ни я больше даже не упоминали о пурпурном лимонаде. Как будто здесь, в этом маленьком селении, ему было не место, как будто он был из другого мира. Однако мы оба знали, что теперь у нас есть общая тайна.

Если бы он снова спросил у меня, способен ли я хранить тайну, это бы меня огорчило. Но старый пекарь знал, что ему нет необходимости спрашивать у меня об этом.

Он ушёл в пекарю, находившуюся за магазином, чтобы замесить тесто для крендельков. А я сел на табурет и стал смотреть на золотую рыбку. Мне никогда не надоедало смотреть на неё. Мало того что она была замечательно красива, но, плавая в чаше, она, повинуясь желанию, то ныряла на дно, то поднималась к поверхности воды. Еe туловище было покрыто маленькими живыми чешуйками. Чёрные глазки-точки никогда не закрывались. Лишь крохотный ротик то открывался, то закрывался.

Даже самое маленькое животное – уже личность, думал я. Эта золотая рыбка живёт только сейчас. И когда в один прекрасный день её жизни придёт конец, она уже больше никогда к нам не вернётся.

Нанеся Хансу Пекарю утренний визит, я уже собирался выйти на улицу, как он повернулся ко мне и спросил:

«Ты придёшь вечером, Альберт?»

Я молча кивнул, и он прибавил:

«Я ещё не рассказал тебе об острове… а кто знает, сколько мне осталось…»

Я тут же бросился ему на шею.

«Ты не должен умереть! – вырвалось у меня. – Слышишь, никогда!»

«Все старые люди рано или поздно должны умереть, – сказал он и положил руку мне на плечо. – Но тогда неплохо знать, что есть человек, который продолжит твоё дело».

♠  Вечером, когда я подошёл к дому Ханса Пекаря, он ждал меня у колонки.

«Ну вот, он уже на месте», – сказал Пекарь.

Я сразу понял, что он имеет в виду пурпурный лимонад.

«И я никогда больше его не отведаю?» – невольно спросил я.

«Никогда!» – хмыкнул старик.

Он был непривычно строг и властен. Но я понимал, что он прав. Что я больше никогда не отведаю этого таинственного напитка.

«Теперь бутылка будет стоять на чердаке, – продолжал он, – и забрать её оттуда можно будет только через полвека. Тогда в твою дверь постучит молодой человек – он придёт, чтобы отведать этого сверкающего напитка. Таким образом, содержимого бутылки хватит на несколько поколений. А однажды… однажды этот удивительный ручей потечёт в Страну Завтра. Ты всё понимаешь, сынок? Или я выражаюсь слишком сложно?»

Я ответил, что всё понял, и мы вошли в дом, наполненный странными предметами со всех уголков света. Как и вчера вечером, мы расположились возле очага. Там на столике стояли два бокала. Ханс Пекарь наполнил их черничным соком из старинного графина.

"Я родился в Любеке холодной январской ночью тысяча восемьсот одиннадцатого года, – начал Ханс Пекарь. – В самый разгар Наполеоновских войн. Отец, как и я теперь, был пекарем, но я рано решил, что хочу стать моряком. По правде сказать, меня к этому вынудили обстоятельства. В семье было восемь детей, и отцу с его маленькой пекарней трудно было прокормить такую ораву. Всего пятнадцати лет от роду – в тысяча восемьсот двадцать шестом году – я нанялся на большое парусное судно, стоявшее в Гамбурге. Оно было приписано к норвежскому городу Арендалу и называлось «Мария».

Больше пятнадцати лет «Мария» была моим домом и моей жизнью. Но вот осенью тысяча восемьсот сорок второго года мы вышли с грузом из Роттердама в Нью-Йорк. У нас была опытная команда, но нас подвели компас и октант. Думаю, мы чересчур отклонились на юг, уже по выходе из Ла-Манша. Должно быть, мы шли прямо в Мексиканский залив. Как это случилось, для меня навсегда осталось загадкой.

После семи или восьми недель плавания в открытом море мы рассчитывали увидеть на горизонте землю, но никакой земли там не было. Наверное, в то время мы находились намного южнее Бермуд, Однажды утром разыгрался шторм, В течение дня ветер усилился, вскоре он перешёл в ураганный.

Я так и не знаю, что же произошло на самом деле. Думаю, ураган просто перевернул нашу шхуну. Самого кораблекрушения я почти не помню, Помню только, что шхуна перевернулась и что на нас хлынула вода. Ещё до этого один из моих товарищей упал за борт и исчез в волнах. И всё, больше я ничего не помню. Очнулся я в спасательной шлюпке. Ураган кончился, и поверхность воды была гладкая, как стекло.

Я так и не знаю, сколько времени пребывал в беспамятстве. Наверное, несколько часов, а может, и несколько дней. Моё летосчисление начинается с той минуты, как я очнулся в спасательной шлюпке. Потом уже я догадался, что шхуна затонула, и после этого кораблекрушения не было найдено ни одной спасательной шлюпки и ни одного человека. Спастись удалось только мне.

На шлюпке была небольшая мачта, на носу под дощатым настилом я нашёл парус. Поставив парус, я пытался вести шлюпку, ориентируясь по солнцу и по луне. Мне казалось, что я должен находиться где-то недалеко от восточного побережья Америки, и потому я держал курс на запад.

Так, имея лишь воду и галеты, я дрейфовал в океане больше недели. За это время я не увидел на горизонте ни одного судна.

Особенно мне запомнилась последняя ночь. Надо мной, как далёкие острова, до которых я не мог добраться под своим парусом, сверкали звёзды. Мне было странно, что я нахожусь под теми же звёздами, что и мои родители в Любеке. И хотя мы видели одни и те же звёзды, мы были бесконечно далеко друг от друга. Со звёздами не поболтаешь, Альберт. Им безразлична наша земная жизнь.

В скором времени мои родители получат извещение, что я погиб вместе с парусником «Мария».

♠  На рассвете следующего дня, когда небо надо мной словно приподнялось и на горизонта появился намёк на утренний румянец, я неожиданно увидел вдали точку. Сперва я решил, что мне в глаз попала соринка, но сколько я его ни тёр, сколько ни плакал, точка оставалась на своём месте. В конце концов я понял, что это должен быть остров.

Я взял курс на этот остров, хотя встречное течение, которого я почти не видел, относило меня от него. Тогда я ослабил парус и достал вёсла. Сев спиной к острову, я вставил вёсла в уключины.

Я грёб без остановки, но мне казалось, что лодка не двигается с места. Меня окружало бесконечное море, которому предстояло стать моей могилой, если я не смогу добраться до острова. Прошли почти сутки с тех пор, как я выпил последнюю каплю пресной воды. Я грёб уже много часов, ладони были стёрты до крови, но иначе, как достичь острова, спастись было невозможно.

Когда я через некоторое время обернулся и посмотрел на точку, то обнаружил, что она выросла и превратилась в остров с чёткими очертаниями. Передо мной была лагуна, обрамлённая пальмами. Цель была уже сравнительно близко, но я всё ещё не достиг её.

Наконец мои усилия оказались вознаграждены. В конце дня моя шлюпка вошла в лагуну и мягко ткнулась в песок.

Я выбрался из неё и втащил её на берег. После всех дней, что я провёл в море, я был бесконечно счастлив, ощутив под ногами твёрдую почву.

♠  Съев последнюю порцию корабельных галет, я оттащил шлюпку под пальмы. Думал я только о том, есть ли на острове вода.

Мне удалось добраться до одного из островов в южных морях, но радоваться было ещё рано. Я сразу понял, что остров скорее всего необитаем, уж слишком он был маленький. Со своего места я видел, как изгибается его береговая линия. Но видеть, что находится на другой стороне острова, я не мог.

Деревьев тут было немного, однако с вершины пальмы до меня доносилось такое прекрасное птичье пение, какого я никогда в жизни не слышал. Особенно прекрасным оно показалось мне ещё и потому, что это был первый признак жизни на этом острове. Проведя много лет в море, я сразу понял, что это голос не морской птицы.

Я оставил лодку и пошёл к пальме, на которой пела птица. Сделав несколько шагов, я обнаружил, что иду по тропинке. И тут я впервые заметил, что остров как будто стал расти у меня под ногами. Потом я увидел ещё много деревьев, а в глубине острова пели и другие птицы. Вместе с тем – по-моему, я сразу это отметил – я понял, что здешние цветы и растения отличаются от тех, что были мне известны.

Стоя на берегу, я насчитал семь или восемь пальм. Теперь я обратил внимание на тропинку, по которой шёл, она петляла среди высоких розовых кустов и вела к другой пальмовой роще.

Я побежал туда, мне захотелось узнать, какой же величины на самом деле был остров. Как только пальмовые ветви сомкнулись у меня над головой, оказалось, что они служат как бы воротами, ведущими в густой лиственный лес. Я оглянулся, мне всё ещё была видна лагуна, где я оставил лодку. По обе стороны под яркими лучами солнца сверкал золотом Атлантический океан.

Больше я не раздумывал, мне нужно было узнать, где кончается этот лес. И я бросился в него. Когда я миновал лес, справа и слева от меня поднялись крутые холмы. И моря отсюда я уже больше не видел".

ВАЛЕТ ПИК
…стали похожи на гладкие каштаны…

Я дочитался до того, что у меня стало двоиться в глазах. Тогда я засунул книжку-коврижку под журналы с Дональдом и стал смотреть на озеро Комо.

Мне было интересно понять связь между лупой и крохотной книжкой, которую пекарь в Дорфе запёк в коврижку. А ещё хотелось бы разгадать загадку, как он смог написать целую книжку такими мелкими буковками.

Когда мы приехали в Комо, там уже начало смеркаться. Это вовсе не означало, что ночь была близка, просто в это время года в Италии темнеет гораздо раньше, чем в Норвегии. С каждым днём нашей поездки на юг темнота там начиналась на час раньше. Пока мы кружили по этому небольшому городку, на улицах зажглись фонари, и я вдруг увидал тиволи – парк развлечений. Первый и единственный раз за всю поездку я приложил усилия к тому, чтобы папашка сделал по-моему.

– Давай пойдём в тиволи, – предложил я для начала.

– Там видно будет, – буркнул папашка, он уже крутил головой налево и направо, подыскивая место, где мы могли бы остановиться на ночлег.

– Нет! – твёрдо сказал я. – Сейчас мы пойдём в тиволи.

В конце концов он сдался. Но поставил условие, чтобы мы сперва нашли себе ночлег. Кроме того, он потребовал себе пива, отказываясь иначе вести со мной переговоры насчёт тиволи. Иными словами, после пива я мог забыть о походев тиволи.

Но мы нашли отель всего в нескольких шагах от парка. Он назывался "Мини-отель "Бараделло"".

– Олледараб лето иним, – сказал я.

Папашка поинтересовался, почему я вдруг заговорил по-арабски. Я показал ему на вывеску отеля, и он засмеялся.

После того как мы перенесли вещи в номер и папашка выпил в холле пива, мы отправились в тиволи. По пути туда папашка заглянул в небольшую лавку и купил две мини-бутылочки спиртного.

Тиволи оказался вполне сносным, но мне удалось раскрутить папашку только на поезд-призрак и колесо обозрения. Ещё я покатался на аттракционе с мёртвой петлёй.

С верхней точки колеса обозрения мы увидели весь город и большую часть озера Комо. Один раз, когда наша гондола была наверху, колесо остановилось и стало раскачиваться, пока внизу в него садились новые пассажиры. Витая там, между небом и землёй, я вдруг увидел внизу маленького человечка, который, задрав голову, смотрел на нас. Я приподнялся и показал на него:

– Папашка, смотри, опять он!

– Кто? – удивился папашка.

– Карлик, – ответил я. – Тот, который на заправке подарил мне лупу.

– Чепуха! – возразил папашка, но всё-таки тоже посмотрел вниз.

– Нет, это он! – стоял я на своём. – На нём та же самая шляпа, и ты сам видишь, что он карлик.

– В Европе много карликов, Ханс Томас. И много одинаковых шляп. Садись, пожалуйста.

Я не сомневался, что это тот же самый карлик. К тому же я был уверен, что он смотрел именно на нас. Когда наша гондола начала спускаться, карлик молниеносно метнулся за палатки и исчез.

Я потерял интерес ко всем развлечениям. Папашка предложил мне покататься на автомобильчике, но я вежливо отказался.

– Мне хочется просто походить и посмотреть, – сказал я.

Но не признался, что я надеюсь ещё раз увидеть карлика. Возможно, папашка что-то заподозрил, потому что весьма настойчиво предложил мне покататься на каруселях или ещё на чём-нибудь движущемся.

Несколько раз, пока мы бродили по парку, он поворачивался к гуляющим спиной и прикладывался к одной из купленных мини-бутылочек. Думаю, он предпочёл бы, чтобы я в это время находился в туннеле призраков или где-нибудь ещё.

В самом центре тиволи стояла пятиугольная палатка. На ней большими буквами было написано "СИБИЛЛА", но я, разумеется, прочитал это задом наперёд.

– Аллибис, – сказал я.

– Что-что? – не понял папашка.

– Смотри сам. – Я показал ему на надпись на палатке.

– Сибилла, – прочитал он. – Это значит предсказательница, или ясновидящая. Может, хочешь поговорить с ней?

В этом можно было не сомневаться, я тут же устремился к палатке. У входа в палатку сидела удивительно красивая девочка моих лет. У неё были длинные чёрные волосы и тёмные глаза, наверное, она была цыганка. На неё было так приятно смотреть, что у меня даже защекотало в животе.

Но девочку больше интересовал папашка. Она подняла на него глаза и спросила на ломаном английском:

– Will you see your future, sir? Only 5000 lire [17]17
  Хотите узнать своё будущее, господин? Всего 5000 лир (англ.).


[Закрыть].

Папашка достал деньги, показал на меня и отдал их девочке. В эту минуту из палатки выглянула немолодая женщина. Это была сама предсказательница. Я немного разочаровался, что предсказательницей оказалась не девочка, которой папашка отдал деньги.

Меня пропустили в палатку. Здесь с потолка свисала красная лампа. Предсказательница сидела перед круглым столиком. На нём стояли хрустальный шар и круглый аквариум, в котором плавала серебристая рыбка. Ещё на столе лежала колода карт.

Предсказательница показала мне на табурет, и я сел. Если бы я не знал, что папашка стоит возле палатки со своей мини-бутылочкой в руке, мне было бы не по себе.

– Do you speak English, my dear? [18]18
  Ты говоришь по-английски, мой дорогой? (англ.).


[Закрыть] – спросила меня предсказательница.

– Of course [19]19
  Конечно (англ.).


[Закрыть], – ответил я.

Тогда она взяла колоду и вынула из неё одну карту. Это был валет пик. Она отдала его мне и попросила меня вытянуть из колоды двадцать карт. Я так и сделал, и она велела мне перетасовать их. Я повиновался, и тогда она велела мне вложить в эти карты моего валета. После этого предсказательница, глядя мне в глаза, положила их на стол.

Карты лежали тремя рядами, по семь в каждом ряду. Сибилла показала на верхний ряд и сказала, что это моё прошлое, средний ряд говорил о моём настоящем, а нижний – о будущем. В среднем ряду снова всплыл валет пик, теперь он лежал рядом с джокером.

– Amazing, – пробормотала она. – Very special spread [20]20
  Странно… Карты легли очень необычно (англ.).


[Закрыть].

Поскольку пока больше ничего интересного не произошло, я уже решил, что эти двадцать одна карта не простые и что они каким-то непостижимым образом загипнотизировали Сибиллу, но тут она начала говорить.

Она показала сначала на валета пик в среднем ряду, потом на карты, лежащие вокруг него.

– I see a growing boy, – сказала она. – Не is fare away from home [21]21
  Я вижу подростка… Он уехал из дома (англ.).


[Закрыть].

Всё это не произвело на меня никакого впечатления: не нужно быть цыганкой, чтобы догадаться, что я не местный. Но вдруг она спросила:

– Are you not happy, my dear? [22]22
  Ты несчастлив, мой дорогой? (англ.).


[Закрыть]

Я не ответил, и Сибилла снова посмотрела на карты.

Теперь она показала на ряд, который говорил о прошлом. Здесь среди других карт лежал король пик.

– Many sorrows and obstacles in the past [23]23
  Много горя и страданий в прошлом (англ.).


[Закрыть], – сказала она.

Она подняла короля пик и сказала, что это мой папашка.

– У него было горькое детство, – проговорила она.

Потом она наплела ещё много чего, но я понял не больше половины. Несколько раз она употребила слово "grandfather" – "дедушка".

– But where is your mother, dear son? [24]24
  Но где же твоя мама, сынок? (англ.).


[Закрыть]

Я сказал, что моя мама в Афинах, и тут же пожалел о своих словах, потому что таким образом помог предсказательнице. Ведь не исключено, что всё это был блеф.

– She has been away for a very long time [25]25
  Она отсутствует уже очень давно (англ.).


[Закрыть], – продолжала Сибилла и показала на нижний ряд карт. Там справа лежал бубновый туз, далеко от валета пик.

– I think this is your mother? – сказала она. – She is very attractive women… wearing beatiful clothes… in a foreign country far away from the land in the north [26]26
  По-моему, это твоя мама. Она очень привлекательная женщина… красиво одета… уехала далеко за границу из какой-то северной страны (англ.).


[Закрыть].

Она продолжала гадать, я по-прежнему понимал не больше половины. Когда она заговорила о будущем, её тёмные цыганские глаза стали похожи на гладкие каштаны.

– I have never seen a spread like this… [27]27
  Никогда не видела, чтобы карты легли таким образом… (англ.).


[Закрыть]– сказала она опять.

Показав на джокера, лежащего рядом с валетом пик, она сказала:

– Many great surprises. Many hidden things, my boy [28]28
  Тебя ждут большие сюрпризы. Очень странные вещи, мой мальчик (англ.).


[Закрыть].

Тут она встала и нервно тряхнула головой.

– And it is so close… [29]29
  И это всё… (англ.).


[Закрыть]– Это были её последние слова.

Сеанс был окончен. Сибилла проводила меня из палатки. Там она быстро подошла к папашке и что-то прошептала ему на ухо. Я подошёл следом, она положила руку мне на голову и сказала:

– This is very special boy, sir… Many secrets. God knows what he will bring [30]30
  О, это очень скрытный мальчик… Сплошные секреты. Один Бог знает, что с ним случится (англ.).


[Закрыть].

Мне показалось, что папашка чуть не рассмеялся. Может быть, чтобы удержаться от смеха, он дал Сибилле ещё одну купюру.

Мы отошли от палатки уже на порядочное расстояние, а она всё ещё стояла и смотрела нам вслед.

– Она гадала на картах, – сказал я.

– Правда? И ты не попросил у неё джокера?

– Ты спятил, – мрачно ответил я. Его вопрос прозвучал так, словно он чертыхнулся в церкви. – Кто из нас цыгане, мы или они?

Наконец папашка громко рассмеялся. По его смеху я понял, что он опорожнил уже обе мини-бутылочки.

Когда мы вернулись в отель, я заставил папашку рассказать мне две истории о пиратах южных морей.

Папашка много лет плавал на танкерах между Вест-Индией и Европой. Таким образом, он хорошо знал и Мексиканский залив и такие города, как Роттердам, Гамбург и Любек. Но его судно совершало также и чартерные рейсы, и потому папашка познакомился почти со всеми портовыми городами мира.

В Гамбурге мы с ним уже побывали, целых полдня мы бродили по гавани. Завтра утром мы приедем в Венецию – другой портовый город, в котором папашка был в юности. А когда мы доберёмся до Афин, решил он, мы побываем ещё и в Пирее.

Прежде чем отправиться в это долгое путешествие, я спросил у него, почему бы нам не полететь в Грецию на самолёте. Тогда бы у нас было больше времени на то, чтобы искать маму в Афинах. Но он ответил, что смысл нашей поездки не только в том, чтобы найти её, нам надо ещё и увезти её с собой в Норвегию, а в таком случае легче просто затолкать её в "фиат", чем тащить в туристическое бюро и покупать ей билет на самолёт.

Подозреваю, что он не слишком верил, что мы найдём её, и потому не хотел терять возможности хорошо провести отпуск. Дело в том, что папашке ещё с детства хотелось побывать в Афинах. Когда он был в Пирее, находящемся совсем рядом с Афинами, капитан судна не разрешил ему посетить древний город. По-моему, такого капитана следовало разжаловать в юнги.

Множество людей посещают Афины, чтобы увидеть древние храмы. Папашке же хотелось увидеть этот город потому, что там жили великие философы.

Мало того что мама бросила нас с папашкой. Но то, что она уехала именно в Афины, было для него хуже пощёчины. Если уж она решила найти себя в той стране, которую ему так хотелось увидеть, они должны были вместе открыть её для себя.

Рассказав парочку впечатляющих морских историй, папашка отключился. А я ещё долго лежал и думал о книжке-коврижке и странном пекаре из Дорфа.

И сердился на себя за то, что забыл книжку в матине. Поэтому в ту ночь я так и не узнал, что стало с Хансом Пекарем после кораблекрушения.

Перед сном я долго думал также о Людвиге, Альберте и Хансе Пекаре. До того, как они стали пекарями в Дорфе, у них у всех было трудное прошлое. Их всех связывала друг с другом тайна пурпурного лимонада и золотых рыбок. Ещё Ханс Пекарь говорил о человеке, которого звали Фроде. У него были странные карты, и он любил раскладывать пасьянсы…

Если не ошибаюсь, всё это имело какое-то отношение к кораблекрушению, которое выпало на долю Ханса Пекаря.