Текст книги "Таинственный пасьянс"

Автор книги: Юстейн Гордер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

ДВОЙКА БУБЁН
…старый Мастер получит важное сообщение с родины…

♦  "Рано утром меня разбудил петух. Сперва мне показалось, что я дома, в Любеке, но, ещё не стряхнув с себя сон, я вспомнил о кораблекрушении. Вспомнил, что я вытащил спасательную шлюпку на берег в небольшой лагуне, окружённой пальмами. А потом пошёл в глубь острова и заснул на берегу большого озера. Во сне я плавал с косяком золотых рыбок.

Но проснулся ли я там? Может, старый моряк, который прожил на острове больше пятидесяти лет и, кроме того, населил остров пятьюдесятью тремя живыми карликами, мне только приснился?

Я решил попытаться ответить на эти вопросы до того, как открою глаза.

Это не мог быть сон! Я лёг спать в доме Фроде, стоявшем на склоне над маленьким селением…

Я открыл глаза. Лучи утреннего солнца проникали в тёмную комнату. Я понял, что всё, пережитое мною, было так же истинно, как солнце и луна.

Тогда я встал и огляделся. Но где же Фроде? В то же время я заметил маленькую деревянную коробку. Она стояла на полке у двери.

Я снял её с полки и обнаружил, что она пуста. Должно быть, в ней лежали старые карты до своего великого превращения.

Поставив коробку на место, я вышел из дома. У крыльца, заложив руки за спину, стоял Фроде и смотрел вниз, на селение. Я встал с ним рядом. Мы оба молчали,

Внизу у карликов кипела бурная деятельность. Селение и окрестные склоны были залиты солнцем.

– День Джокера… – проговорил наконец Фроде. По его старому лицу мелькнула тень огорчения.

– Что за День Джокера? – снова спросил я.

– Давай позавтракаем на свежем воздухе, – сказал Фроде. – Садись, мой мальчик, сейчас я всё принесу.

Он показал мне на скамью, стоявшую у стены дома перед небольшим столиком. Даже сидя, я мог любоваться замечательным видом. Несколько карликов тащили из селения какую-то повозку. Наверное, это были трефы, которые работали на земле. Из стекольной мастерской доносился звон стекла.

Фроде принёс хлеб, сыр, молоко моллуков и тёплый туфф. Потом сел рядом со мной. Вскоре он снова начал рассказывать о первых годах жизни на острове.

– Я часто вспоминаю это время как время пасьянсов, – сказал он. – Меня мучило одиночество. Может быть, поэтому нет ничего удивительного в том, что пятьдесят три игральные карты превратились для меня в такое же количество фантастических образов. Мало того. Карты вообще стали играть важную роль в том календаре, которого мы придерживаемся здесь, на острове.

– Что это за календарь?

– Это наш календарь. В году пятьдесят две недели – то есть на каждую карту колоды приходится по одной неделе.

Я начал считать в уме.

– Пятьдесят два на семь будет триста шестьдесят четыре, – сказал я.

– Верно. Но в году бывает триста шестьдесят пять дней. Этот один лишний день мы называем Днём Джокера. Он не относится ни к какому месяцу и ни к какой неделе. Это лишний день, день, в который может случиться всё что угодно. А каждый четвёртый год у нас бывает даже два таких дня.

– Интересно…

– Эти пятьдесят две недели – или «карты», как я их называю, – делятся, кроме того, на тринадцать месяцев по двадцать восемь дней в каждом, потому что двадцать восемь, помноженное на тринадцать, тоже даёт триста шестьдесят четыре. Первый месяц в году – Туз, а последний – Король. Потом через четыре года бывает два Дня Джокера. Начинается отечёте Бубнового года, потом идёт Трефовый, Червовый и, наконец, Пиковый. Так у всех карт бывает и своя неделя, и свой месяц.

Старик бросил на меня быстрый взгляд. Казалось, он одновременно и стыдится, и гордится своим сложным календарём.

– Поначалу твой календарь кажется сложноватым, – сказал я, – но до чего же всё хитро придумано!

Фроде кивнул.

– Нужно же было чем-то занять голову, – сказал он. – Кроме того, год делится на четыре времени года: бубны – весна, трефы – лето, черви – осень и пики – зима. Первая неделя весны – Туз Бубён, потом следуют все остальные бубны. Лето начинается с Туза Треф, а осень – с Туза Червей. Зима начинается с Туза Пик и кончается Королём Пик.

– И какая же неделя у нас сейчас?

– Вчера был последний день недели Короля Пик и в то же время – последний день месяца этого короля.

– А сегодня…

– Сегодня День Джокера. Вернее, первый из двух Дней Джокера. У нас будет большой праздник.

– Как странно…

– Да, милый соотечественник. Странно, что ты появился на острове именно тогда, когда мы открываем карту джокера перед тем, как начнём новый год и новый четырёхгодичный цикл. Но есть и ещё кое-что…

Старый моряк глубоко задумался.

– И что же это?

– Карты тоже подчиняются этому летосчислению.

– Я что-то не совсем понимаю.

– Я уже сказал, что каждая карта получает свою неделю и свой месяц, чтобы я мог вести счёт каждому дню года. Таким образом каждый год стоит под знаком карты. Первый год, который я провёл на острове, я назвал годом Туза Бубён. Потом шла Двойка Бубён, и дальше все карты в той же последовательности, что и пятьдесят две недели года. Я ведь уже сказал, что прожил на острове ровно пятьдесят два года…

– Ох!..

– У нас только что закончился год Короля Пик, моряк. А дальше я ещё ничего не придумал, потому что не ждал, что проживу здесь больше пятидесяти двух лет…

– Не думал, что столько проживёшь?

– Да, не думал. Но сегодня Джокер объявит начало года Джокера. Вечером начнётся большое торжество. Пики и бубны должны превратить большую столярную мастерскую в праздничный зал. Трефы собирают фрукты и ягоды, а бубны расставляют в зале посуду.

– И я… Мне тоже можно присутствовать на этом празднике?

– Ты будешь почётным гостем. Но прежде чем мы спустимся в селение, ты должен узнать ещё кое-что. У нас с тобой есть несколько часов, и это время мы должны использовать…

Он налил коричневый напиток в стакан из стекольной мастерской. Я сделал осторожный глоток, и старый моряк продолжал:

– Таким образом праздник Джокера бывает в конце каждого прошедшего года – или, если тебе угодно, в начале наступившего. Но только каждый четвёртый год раскладывается пасьянс…

– Пасьянс?

– Да, мы раскладываем пасьянс каждый четвёртый год. Это и есть большая Игра Джокера.

– Боюсь, я не совсем тебя понимаю.

Фроде кашлянул.

– Я уже несколько раз говорил, что, пока я жил на острове один, мне нужно было чем-то заполнить время. Случалось, я медленно раскладывал карты и делал вид, будто каждая карта произносит свою фразу. Я пытался их все запомнить. Когда я наконец запоминал, что говорит каждая карта, начиналась следующая часть моей игры. Теперь я пытался разложить карты в таком порядке, чтобы фразы получили единый смысл. Иногда у меня таким образом получался своего рода рассказ, состоящий из фраз, которые карты «придумали» независимо друг от друга.

– Это и есть Игра Джокера?

– Как сказать, это был своего рода пасьянс, которым я заполнял своё одиночество. Но в то же время это было и началом большой Игры Джокера, которая проводится в День Джокера каждый четвёртый год.

– Расскажи подробнее!

– В течение каждого четырёхлетнего периода каждый из пятидесяти двух карликов должен придумать одну фразу. Может, это звучит и странно, но вспомни, что они думают очень медленно. Кроме того, эти фразы нужно запомнить, а помнить целую фразу день за днём – не такая простая задача для карлика, у которого почти нет мозгов.

– И потом они говорят свои фразы на празднике Джокера?

– Совершенно верно. Но это только первая часть игры. Потом наступает очередь Джокера. Сам он не придумывает никаких фраз, но пока их произносят другие, он сидит на возвышении и делает записи. В течение праздника он должен выстроить эти фразы в такой последовательности, чтобы они образовали смысловое единство. Он должен выстроить в этой последовательности всех карликов… а они – повторить каждый свою фразу, но теперь каждая фраза будет являться частицей одной сказки.

– Хитро придумано, – заметил я.

– Согласен, но иногда это даёт поразительные результаты.

– Что ты имеешь в виду?

– Можно подумать, что всё происходящее Джокер, в силу своих способностей, пытается создать из того, что прежде было хаосом. Ведь фигуры придумывали свои фразы совершенно независимо друг от друга.

– И что?

– Но выглядит всё так, будто это единое целое – сказка или рассказ, не знаю, как назвать, – существовало и раньше.

– Неужели такое возможно?

– Кто знает. Но если так, то эти пятьдесят два карлика являются чем-то другим – совершенно другим, – а не просто пятьюдесятью двумя личностями. Тогда, значит, их связывают невидимые нити. Потому что я рассказал ещё не всё.

– Продолжай!

– Когда я первое время на острове играл с картами, я пытался гадать на них. Конечно, это была всего лишь игра. Но я думал, что это могло бы быть и правдой. Ведь в портах, в которых я побывал, я часто слышал рассказы моряков, что карты умеют предсказывать будущее. И действительно… как раз перед тем, как на острове появились Валет Треф и Король Червей, именно они, эти карты, стали занимать главное положение в пасьянсах, которые я раскладывал.

– Да, странно.

– Я не думал об этом, когда мы начали отмечать День Джокера, после того как все фигуры были уже в сборе. Но знаешь, какими были самые последние фразы в сказке на предыдущем празднике Джокера?

– Нет, конечно, откуда мне знать?

– А вот послушай: «Молодой моряк придёт в селение в последний день Короля Пик. Моряк разгадает загадку стеклянного валета. Старый Мастер получит важное сообщение с родины».

– Да-а… это странно.

– Четыре года я не вспоминал об этих словах. Но когда ты появился в селении вчера – вечером того дня, который был последним днём недели, месяца и года Короля Пик, это старое предсказание всплыло в моей памяти. Можно сказать, что тебя здесь ждали, моряк…

Мне в голову пришла неожиданная мысль.

– «Старый Мастер получит важное сообщение с родины», – повторил я. – Ты хочешь сказать?..

Фроде впился в меня взглядом.

– Ты, кажется, говорил, что её звали Стине? – спросил я.

Старик кивнул.

– Из Любека?

Он снова кивнул.

– Моего отца звали Отто. Он рос безотцовщиной, но его мать тоже звали Стине. Она умерла несколько лет тому назад.

– В Германии это весьма распространённое имя.

– Да, конечно… Отец, как тогда говорили, был «незаконным ребёнком», потому что бабушка никогда не была замужем… Она… она была обручена с одним моряком, который не вернулся из плавания. Когда они виделись в последний раз, ни она, ни он не знали, что она уже беременна… Тогда ходило много сплетен. Люди всегда судачат о случайных связях с моряками, которые исчезают, когда надо выполнить свой долг.

– Гм… Когда родился твой отец, мой мальчик?

– Я…

– Отвечай! Когда он родился?

– Он родился в Любеке восьмого мая тысяча семьсот девяносто первого года, больше чем пятьдесят один год назад.

– А тот «моряк», он был сыном стеклодува?

– Этого я не знаю. Бабушка о нём почти ничего не рассказывала. Может, из-за всех тех сплетен. Единственное, что она постоянно говорила нам, детям, что он, когда его шхуна покидала Любек, поднялся высоко на мачту, чтобы помахать ей на прощание. Он упал с мачты и сломал руку. Она всегда улыбалась, рассказывая об этом, словно всё это было проделано в её честь.

Старик долго сидел и молча смотрел на селение.

– Эта рука гораздо ближе, чем ты думаешь, – проговорил он наконец.

С этими словами он закатал рукав куртки и показал мне на руке старый шрам.

– Дедушка! – воскликнул я, обнял его и крепко прижал к себе.

– Сынок, – сказал он и зарыдал, уткнувшись лицом мне в шею. – Сынок… сынок…"

ТРОЙКА БУБЁН
…её притянуло сюда собственное отражение…

Вот и в книжке-коврижке тоже появилось что-то вроде родового проклятия. Мне показалось, что его становится многовато.

Мы остановились и поели в придорожном кафе. Нас посадили за длинный стол под кронами развесистых деревьев. Вокруг кафе на бескрайних плантациях росли пышные апельсиновые деревья.

Мы заказали мясо на вертеле и греческий салат с козьим сыром. Когда мы перешли к десерту, я начал рассказывать папашке о календаре, по которому жили на загадочном острове. Само собой, я не мог объяснить ему, откуда я это взял, и потому был вынужден сказать, что придумал сам, скучая на заднем сиденье.

Папашка онемел от удивления. А потом стал что-то считать, царапая ручкой на бумажной салфетке.

– Пятьдесят две карты превратились в пятьдесят две недели. И вместе они составили триста шестьдесят четыре дня. Всё верно. А тринадцать месяцев по двадцать восемь дней тоже составляют триста шестьдесят четыре дня. В обоих случаях у нас остаётся по одному лишнему дню…

– И это День Джокера, – сказал я.

– Вот это да!

Папашка долго смотрел на апельсиновые деревья.

– Ханс Томас, когда ты родился? – спросил он наконец.

Я не понял, к чему он клонит.

– Двадцать девятого февраля тысяча девятьсот семьдесят второго года, – ответил я.

– А что это за день?

И тут только до меня дошло: я родился в високосный год. Если следовать календарю таинственного острова, это был День Джокера. Почему это не пришло мне в голову, когда я читал книжку?

– День Джокера! – ответил я.

– Вот именно!

– Думаешь, это потому, что я сын джокера или, думаешь, что я сам джокер? – спросил я.

Папашка серьёзно глянул на меня.

– И то и другое, конечно. Мой сын не мог родиться в другой день. Поэтому ты и родился в День Джокера. Такое бывает.

У меня не было уверенности, что ему это нравится. Что-то в его голосе заставило меня подумать, что он испугался, как бы я в качестве джокера не отбил у него хлеб.

Во всяком случае, он поспешил вернуться к календарю.

– Так ты это только теперь придумал? – снова спросил он. – Ничего себе! Каждая неделя получает свою карту, каждый месяц получает своё число от туза до короля. И каждое время года получает одну из четырёх мастей. А вот ты, Ханс Томас, можешь получить патент. Насколько я знаю, у нас до сих пор нет приемлемого календаря для бриджа.

Он хмыкнул над чашкой кофе. Потом продолжал:

– Сначала люди пользовались юлианским календарём, потом перешли на грегорианский. Наверное, пришло время перейти на новый.

Видно было, что вся эта выдумка с календарём занимает его гораздо больше, чем меня. Он стал что-то лихорадочно подсчитывать на бумажной салфетке.

Вскоре он глянул на меня с лукавым джокерским блеском в глазах.

– Но это ещё не всё… – сказал он.

Я с удивлением поднял на него глаза.

– Если ты сложишь очки всех карт одной масти, у тебя получится девяносто одно очко. Туз – единица, король – тринадцать, дама – двенадцать и так дальше. Да, чёрт подери, это будет девяносто одно очко.

– Девяносто одно? – спросил я, не совсем понимая, куда он клонит.

Он отложил ручку, салфетку и серьёзно заглянул мне в глаза.

– Сколько будет, если девяносто один помножить на четыре?

– Четырежды девять – это тридцать шесть, – ответил я. – Это будет триста шестьдесят четыре! Вот это да!

– Именно! В карточной колоде, если сложить очки всех карт, будет триста шестьдесят четыре очка плюс джокер. Но в високосном году бывает два Дня Джокера. Может, поэтому иногда в колодах бывает по два джокера? Это не может быть случайностью, Ханс Томас.

– Думаешь, карточная колода устроена так с каким-то умыслом? – спросил я. – Полагаешь, так задумано, чтобы сумма очков всех карт колоды равнялась числу дней в году?

– Нет, не думаю. Я считаю, что это пример того, что человечество не может разгадать загадки и знаки, которые находятся у него перед носом. Просто никто никогда не дал себе труда это подсчитать. Хотя в мире много миллионов карточных колод.

Он снова задумался. Неожиданно по его лицу скользнула тень.

– Но я вижу одну трудность, – сказал он, – Если джокер получит место в календаре, будет не так просто…

И он громко расхохотался. Видно, он всё-таки был настроен не очень серьёзно.

Позже, уже в машине, он продолжал похохатывать про себя. Похоже, он всё ещё думал о календаре.

Не доезжая до Афин, я увидел большой дорожный указатель. Вообще-то я уже много раз видел такие указатели, но тут сердце подпрыгнуло у меня в груди.

– Стоп! – крикнул я, – Остановись!

Папашка перепугался. Он съехал на обочину и резко затормозил.

– В чём дело? – спросил он, повернувшись ко мне.

– Выходи! – сказал я. – Выходи из машины!

Папашка открыл дверцу и выпрыгнул из машины.

– Тебя что, замутило? – спросил он.

Я показал на дорожный указатель, от которого нас теперь отделяло всего несколько метров.

– Видишь указатель?

Папашка так растерялся, что мне стало его жаль, но я думал только о том, что написано на указателе.

– И что в этом указателе такого особенного? – спросил он.

– А ты прочитай, что тут написано, – сказан я.

– ATINA, – прочитал он, немного успокоившись. – По-гречески это значит – Афины.

– И больше ты ничего не видишь? Тогда сделай одолжение и прочитай это слово справа налево.

– ANITA, – прочитал он.

Я молча серьёзно посмотрел на него и кивнул.

– Да, должен признаться, что это забавно, – сказал папашка и закурил сигарету.

Он отнёсся к этому так холодно, что я даже рассердился.

– Забавно? И больше тебе нечего сказать? Это означает, что она здесь. Ясно тебе? Она неслучайно сюда приехала. Её притянуло сюда собственное отражение. Это её судьба. Теперь ты должен понять связь.

Не знаю почему, но папашка тоже рассердился.

– Пожалуйста успокойся. Ханс Томас!

Было ясно, что ему не понравились мои слова про судьбу и отражение.

Когда мы уже снова сидели в машине, он сказал:

– Иногда ты со своими выдумками преступаешь черту дозволенного.

Он имел в виду не только дорожный указатель. Он думал также о карликах и странном календаре. Но если и так, мне показалось, что он несправедлив ко мне. Не ему бы упрекать меня в "выдумках". К тому же не я первый заговорил о родовом проклятии.

По пути в Афины я снова стал читать книжку-коврижу и прочитал о том, как на загадочном острове готовились к празднику Джокера.

ЧЕТВЁРКА БУБЁН
…её маленькая ручка была холодна, как утренняя роса…

♦  "На таинственном острове я встретил собственного дедушку, потому что он оказался отцом того ребёнка, который ещё не родился, когда дедушка отправился через Атлантический океан в плавание, окончившееся тем роковым кораблекрушением.

Что более удивительно? Что крохотное семечко растёт, растёт и превращается в живого человека? Или что живой человек может обладать такой богатой фантазией, что его фантазии начинают воплощаться в окружающем мире? Но не являются ли и сами люди такими ожившими фантазиями? Кто поставляет нас миру?

Фроде полвека прожил один на этом большом острове. Вернёмся ли мы когда-нибудь вместе в Германию? Войду ли я когда-нибудь в пекарню моего отца в Любеке, представлю пришедшего со мной старика и скажу: «Вот и я, отец. Я вернулся домой из далёких краёв. И привёз с собой Фроде. Он – твой отец»?

Тысячи мыслей о мире, истории и семейных узах пронеслись у меня в голове, пока я крепко обнимал Фроде. Но ход моих мыслей прервало появление горстки одетых в красное карликов, прибежавших к нам наверх из селения.

– Смотри! – шепнул я старику. – У нас гости!

– Это черви, – сказал он ещё со слезами в голосе. – Они всегда приходят, чтобы позвать меня на праздник Джокера.

– Я сгораю от любопытства!

– Я тоже, сынок. Я тебе не сказал, что это Валет Пик придумал фразу о важном сообщении с моей родины?

– Нет… А что в этом такого?

– Пики всегда приносят несчастье. Это я узнал от матросов в тавернах задолго до кораблекрушения. Но всё подтвердилось на острове. Всякий раз как я в селении натыкаюсь на кого-нибудь из пик, я могу быть уверен, что случится несчастье.

Больше он не успел ничего сказать, потому что теперь прибежали все черви – от двойки до десятки – и затанцевали перед домишком Фроде. У них были длинные светлые волосы и красные платья с изображением сердца. По сравнению с коричневым платьем Фроде и моей собственной матросской одеждой эти красные платья так ослепительно пылали, что я невольно зажмурил глаза.

Мы подошли к ним, и они взяли нас в кольцо.

– С Днём Джокера! – смеясь, закричали они.

И закружились вокруг нас. Они пели, и платья их развевались.

– Всё! Хватит! – сказал старик.

Он говорил с ними так, как обычно разговаривают с домашними животными.

Между тем девушки начали подталкивать нас вниз по склону. Пятёрка Червей взяла меня за руку и потянула за собой. Её маленькая ручка была холодна, как утренняя роса.

Внизу, в селении, было тихо, и на площади и на улицах. Но из одного дома слышались крики и шум. Черви тоже скрылись в каком-то доме.

Вокруг большой столярной мастерской были развешаны горящие масляные светильники, хотя до захода солнца было ещё далеко.

– Это здесь, – сказал Фроде.

И мы вошли в праздничный зал.

♦  Никого из карликов ещё не было, но четыре больших стола были накрыты, на них стояли стеклянные приборы и высокие вазы, полные фруктов. А также много бутылок и кувшинов с каким-то сверкающим напитком. Перед каждым столом стояло по тринадцать стульев.

Стены были сложены из светлых брёвен, с потолочных балок свисали светильники из цветного стекла. На одной длинной стене имелись четыре окна. И на подоконниках, и на четырёх столах стояли круглые чаши с красными, жёлтыми и голубыми рыбками. В окна текли вялые потоки солнечных лучей, которые, преломляясь в бутылках и чашах, вспыхивали маленькими радугами на полу и на стенах. Посередине длинной стены, в которой не было окон, на возвышении рядом стояли три стула с высокими спинками. Они были похожи на стулья в зале суда.

Я не успел наглядеться, как двери распахнулись и в зал вскочил Джокер.

– Привет вам! – воскликнул он с широкой улыбкой.

При каждом движении бубенчики на его фиолетовом платье тонко звенели. Когда он раскланивался, постукивали зелёные и красные ослиные уши на его шапке.

Неожиданно он подскочил ко мне, подпрыгнул и схватил меня за ухо. Бубенчики зазвенели, как колокольчики на санях, запряжённая в которые лошадь понеслась вскачь.

– Ну что? – спросил он. – Вы довольны, что вас пригласили на большое праздничное представление?

– Спасибо за приглашение, – ответил я. Этот маленький шут внушал мне почти страх.

– Все видели? Видели, как он умеет благодарить? Неплохо, говорит Джокер!

– Может, ты немного умеришь свой пыл, шут? – строго сказал Фроде.

Маленький Джокер бросил на старого моряка подозрительный взгляд.

– Мне немного страшновато перед великим сеансом. Но Джокер считает, что жалеть уже поздно, потому что сегодня все карты будут раскрыты. А карты говорят правду. Больше я не скажу ни слова! Точка!

Маленький шут снова выбежал на улицу. Фроде покачал головой.

– Кто, собственно, высшая власть здесь, на острове? – спросил я наконец. – Ты или этот паяц?

– До сих пор был я, – растерянно ответил Фроде.

♦  Через некоторое время двери снова распахнулись. Первым вошёл Джокер. Запыхавшись, он сел на один из стульев с высокой спинкой, стоявших у длинной стены, и сделал знак нам с Фроде, чтобы мы сели рядом с ним. Таким образом Фроде оказался в середине, справа от него сидел Джокер, а слева – я.

– Тихо! – сказал Джокер, когда мы сели, хотя мы оба молчали.

Потом послышались манящие звуки флейты, они постепенно приближались. В двери семенящей походкой вошли бубны. Сперва маленький король, потом – дама и валет. За ними – все остальные. Замыкала шествие Туз Бубён. Не считая королевских особ, все играли на маленьких стеклянных флейтах. Они исполняли странный вальс, голоса у флейт были высокие и хрупкие, как у самых тонких труб церковного органа. Все они были в розовом, их серебристые волосы сверкали, глаза горели. Кроме короля и валета, все бубны были женщинами.

– Браво! – воскликнул Джокер. Он захлопал, за ним захлопал Фроде, тогда и я присоединился к ним.

Бубны остановились в углу зала, образовав четверть окружности. Потом вошли трефы в тёмно-синей форме. Платья у туза и дамы тоже были синие. У всех были вьющиеся каштановые волосы, тёмная кожа и карие глаза. Они были гораздо полнее, чем бубны. У треф женщинами были только туз и дама, все остальные были мужчинами.

Трефы выстроились рядом с бубнами и составили вместе с ними половину окружности. А с улицы уже входили черви в ярко-красной одежде. У них мужчинами были только король и валет в тёмно-красной военной форме. У всех были светлые волосы, смуглая кожа и зелёные глаза. Только Туз Червей отличалась от остальных. Она была всё в том же жёлтом платье, как и в лесу, где я её встретил. Она прошла и встала рядом с Королём Треф. Теперь карлики образовали уже три четверти круга.

Последними вошли пики. У этих были чёрные встрёпанные волосы, чёрные глаза и чёрная форма. Плечи у них были немного шире, чем у всех других карликов, выглядели они мрачно. Женщинами тут были дама и туз, обе в фиолетовых платьях.

Туз Пик прошла и встала рядом с Королём Бубён, и теперь эти пятьдесят два карлика образовали полный круг.

– Как странно, – прошептал я.

– Так праздник Джокера начинается каждый год, – прошептал мне Фроде. – Они образуют год с пятьюдесятью двумя неделями.

– А почему Туз Бубён в жёлтом платье? – спросил я.

– Потому что она – солнце, которое в середине лета занимает на небе самую высокую точку.

Между Королём Пик и Тузом Бубён осталось маленькое пространство. Но тут Джокер поднялся со стула и встал между ними. Теперь круг замкнулся. Прямо напротив Джокера стояла Туз Червей.

Карлики взяли друг друга за руки и сказали:

– С Днём Джокера! И с Новым годом!

Маленький шут взмахнул рукой, и бубенчики зазвенели.

– У нас закончился не только год! – громко сказал он. – У нас закончилась и вся колода из пятидесяти двух лет. Теперь будущее находится под знаком Джокера. Поздравляю, брат Джокер! Больше я не скажу ни слова! Точка!

И он, словно поздравляя себя, пожал сам себе руку. Все дружно захлопали, хотя было похоже, что никто из карликов не понял речи Джокера. Наконец они сели за четыре накрытых стола, так что каждая семья собралась за отдельным столом.

Фроде положил руку мне на плечо.

– Они плохо понимают, в чём принимают участие, – прошептал он мне. – Они просто повторяют, как я сам когда-то раскладывал карты кругом перед каждым Новым годом.

– Но…

– Ты видел когда-нибудь, как лошади и собаки кружат по манежу, мой мальчик? То же самое делают и эти карлики. Они подобны дрессированным животным. Только Джокер…

– Что Джокер?

– Я никогда не видел его таким самоуверенным и жёстким".