Текст книги "Таинственный пасьянс"

Автор книги: Юстейн Гордер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

ТРОЙКА ПИК
…разве не странно украшать камнями поляну в лесу так далеко от людей…

Когда я утром проснулся, я понял, что мы всё-таки доехали до Дорфа. Папашка спал в постели рядом со мной. Было уже больше восьми, но я понял, что ему надо поспать ещё немного. Как бы поздно он ни ложился, он имел обыкновение выпить перед сном рюмочку. Сам он называл это «рюмочкой». Но я-то знал, что эти рюмочки бывали порой отнюдь не маленькими. К тому же их могло быть довольно много.

В окно я увидел большое озеро. Я тут же оделся, вышел и спустился на первый этаж. Там я встретил толстую и очень добрую женщину, она пыталась поговорить со мной, хотя не знала ни одного норвежского слова.

– Ханс Томас, – повторила она несколько раз. Наверное, папашка по пути в наш номер представил ей меня, несмотря на то что я спал.

Я вышел на лужайку перед озером и начал качаться на дурацких альпийских качелях. Они были такие длинные, что на них можно было раскачаться и взлететь выше крыши. Качаясь, я рассматривал селение. И чем выше взлетал, тем больше видел.

Я с нетерпением ждал пробуждения папашки. Он обалдеет, когда увидит Дорф при дневном свете. Дорф был типичным игрушечным селением. Между высокими, покрытыми снегом горами на двух-трёх узких улочках было несколько лавок. Когда я взлетал вверх, мне казалось, что я сморю вниз на деревню в Леголенде. Постоялый двор размещался в белом трёхэтажном здании с розовыми ставнями и множеством крохотных окошечек из цветного стекла.

Мне уже надоело качаться на альпийских качелях, но тут вышел папашка и позвал меня завтракать. Мы вошли в помещение, которое, без сомнения, было самой крохотной столовой на свете. Там с трудом помещались четыре столика, и, словно этого было мало, мы с папашкой оказались единственными постояльцами. Рядом со столовой находился ресторан, но он был закрыт.

Я понял, что папашку мучают угрызения совести за то, что он проснулся позже меня, и поэтому попросил к завтраку вместо альпийского молока стакан лимонада. Папашка сразу согласился и за это потребовал себе "viertel". Название звучало таинственно, но то, что налили ему в бокал, подозрительно напоминало красное вино. И я понял, что дальше мы поедем не раньше завтрашнего утра.

Папашка сказал мне, что мы остановились в "Gasthaus". Эго слово означает "гостиница", или "постоялый двор", но, если не считать окошек, это заведение ничем не отличалось от обычного пансионата. Назывался этот постоялый двор "Красавчик Вальдемар", а озеро – Вальдемарским озером. Если я правильно понял, и то и другое было названо в честь одного и того же Вальдемара.

– Он нас надул, – сказал папашка, сделав глоток своего подозрительного напитка.

Я сразу догадался, что он имеет в виду карлика. Наверняка его звали Вальдемаром.

– Мы дали круголя? – спросил я.

– Круголя? Отсюда до Венеции ровно столько же, сколько от той бензоколонки. В километрах, конечно. Это значит, что расстояние, которое мы проехали после того, как спросили у него дорогу, мы проехали напрасно.

– Вот чёрт! – воскликнул я. Из-за того, что я много времени проводил с папашкой, мой язык уже почти ничем не отличался от языка заправского матроса.

– У меня осталось всего две недели отпуска, – сказал он. – А мы не можем рассчитывать на то, что встретим маму, как только въедем в Афины.

– Тогда почему бы нам не поехать дальше уже сегодня? – спросил я – мне хотелось найти маму не меньше, чем ему.

– А с чего ты взял, что мы не поедем дальше сегодня?

Я даже не стал отвечать, а просто показал на его "viertel".

Он захохотал. Он смеялся так громко и звонко, что толстуха тоже засмеялась, хотя и не понимала, о чём идёт речь.

Я пожал плечами. Мне совсем не нравилось, что мы только едем-едем и нигде не живём, поэтому я не стал протестовать. Однако я не понял, действительно ли он думает, что придёт в себя, или собирается посвятить остаток дня распитию крепких напитков.

Папашка начал рыться в нашем "фиате". Ночью, приехав сюда, он достал из машины только зубные щётки.

Когда мой босс перестал рыться в машине, мы с ним договорились совершить долгую прогулку. Хозяйка постоялого двора показала нам гору, с которой открывался особенно красивый вид, но считала, что путь туда и обратно займёт у нас слишком много времени, ведь было уже за полдень.

И тут папашке пришла в голову счастливая мысль. Ибо что делает человек, которому хочется спуститься с горы, не поднимаясь на неё? Он спрашивает, нельзя ли доехать до вершины на автомобиле! Хозяйка ответила, что доехать на автомобиле наверх, конечно, можно, но, если мы доедем туда на автомобиле, а спустимся пешком, нам всё равно потом придётся подняться туда пешком, чтобы забрать нашу машину.

– Мы поедем наверх на такси, а спустимся пешком, – решил папашка. Так мы и сделали.

Хозяйка вызвала по телефону такси, и таксист решил, что мы с папашкой слегка чокнулись, но папашка помахал у него перед носом швейцарскими франками, и он сдался. Хозяйка постоялого двора лучше ориентировалась в этой местности, чем карлик с бензоколонки, – таких гор и такого пейзажа мы ещё в жизни не видели, хотя и приехали из Норвегии.

Непостижимо далеко внизу мы увидели маленький пруд и вокруг него микроскопическую россыпь точек, являвшихся домами. Это были Дорф и Вальдемарское озеро.

Хотя лето было в разгаре, здесь, наверху, продувало до костей. Папашка сказал, что мы находимся над уровнем моря выше, чем самая высокая гора у нас дома, в Норвегии. Мне это понравилось, но папашка был разочарован. Он признался, что затеял эту поездку в горы только потому, что надеялся увидеть отсюда Средиземное море. Думаю, он также надеялся увидеть отсюда, чем мама занимается в Греции.

– В море я привык к противоположному, – сказал он. – Там днями и часами можно было стоять на палубе, не видя на горизонте земли.

Я попробовал представить себе, что чувствует человек, который не видит земли.

– На море лучше, – сказал он, как будто прочитав мои мысли. – Без моря я всегда чувствую себя взаперти.

Мы начали спускаться с горы. Тропинка виляла среди лиственных деревьев. И здесь тоже пахло мёдом.

Один раз мы легли отдохнуть. Папашка закурил сигарету, а я вытащил свою лупу. Муравей полз по небольшой палочке, но он не пожелал останавливаться, поэтому я не сумел как следует его разглядеть. Тогда я стряхнул муравья на землю и стал рассматривать палочку. Под увеличительным стеклом она выглядела очень забавно, но ума мне это не прибавило.

Неожиданно в листве послышался шорох. Папашка вздрогнул, словно испугался, что здесь, наверху, мы можем встретить кровожадных бандитов. Но это оказалась всего лишь невинная косуля. Она постояла, глядя нам в глаза, и снова скрылась в лесу. Я взглянул на папашку и понял, что они с косулей одинаково испугались друг друга. С тех пор я всегда думаю о папашке как о косуле, но сказать об этом вслух, естественно, не решаюсь.

Хотя папашка и выпил за завтраком "viertel", он чувствовал себя весьма бодро. Мы побежали вниз по склону и остановились только тогда, когда обнаружили на полянке среди деревьев целую батарею белых камешков, лежащих рядком. Им наверняка было несколько сот лет, все они были гладкие, круглые и не больше кусочка сахара.

Папашка остановился и почесал в затылке.

– Как думаешь, они здесь выросли? – спросил я.

Он отрицательно помотал головой.

– Здесь пахнет христианской кровью, – сказал он.

– Разве не странно украшать камнями поляну в лесу, так далеко от людей?

Он ответил не сразу, но я понял, что он согласен со мной.

Чего папашка терпеть не мог, так это когда он был не в силах объяснить то или другое явление. В таких случаях он напоминал мне Шерлока Холмса.

– Это похоже на кладбище, – сказал он наконец. – Каждому камешку отмерено своё место в несколько квадратных сантиметров…

Я думал, что он скажет, будто жители Дорфа похоронили здесь несколько маленьких лего-человечков, но даже для папашки это было бы чересчур.

– Наверное, ребятишки похоронили здесь божьих коровок, – сказал он, не в силах найти лучшего объяснения.

– Всё возможно. – Я как раз склонился над одним из камешков со своей лупой. – Но едва ли божьи коровки разродились тут этими камешками.

Папашка издал нервный смешок, обнял меня за плечи, и мы стали спускаться по склону, но уже гораздо медленнее.

Вскоре мы подошли к бревенчатой избёнке.

– Как думаешь, здесь кто-нибудь живёт? – спросил я.

– Разумеется! – ответил он.

– Почему ты так в этом уверен?

Он молча показал мне на трубу. Над ней поднимался тонкий дымок.

Чуть ниже избёнки мы напились воды из трубы, проведённой сюда из ручейка. Папашка назвал это колонкой.

ЧЕТВЁРКА ПИК
…и увидел крохотную книжечку…

Когда мы спустились в Дорф, день был уже на исходе.

– Сейчас неплохо бы пообедать, – сказал папашка.

Большой ресторан был открыт, и нам не пришлось заползать в крохотный обеденный зал. За столиками с кружками пива сидели жители Дорфа.

Нам подали сосиски со швейцарской кислой капустой. А на сладкое был яблочный пирог с альпийским кремом.

После обеда папашка сидел и потягивал альпийский самогон, как он выразился. Мне стало до того скучно смотреть на эту картину, что я прихватил бутылку малиновой шипучки и поднялся в нашу комнату. Там я ещё раз прочитал норвежские журналы об утёнке Дональде, которые читал уже десять или двадцать раз, а потом начал раскладывать пасьянс. Я дважды разложил его, но оба раза у меня ничего не получилось уже с самого начала. Тогда я спустился к папашке в ресторан.

Я хотел увести его наверх до того, как он напьётся и начнёт рассказывать свои морские истории. Но, очевидно, альпийский самогон ему ещё не надоел. Кроме того, он завёл беседу на немецком с несколькими жителями Дорфа.

– Можешь пройтись и оглядеть селение, – сказал он мне.

Его отказ пойти со мной я счёл малодушием. Но сегодня… сегодня я рад, что послушался его. Думаю, я родился на свет под более счастливой звездой, чем он.

«Оглядеть селение» заняло у меня ровно пять минут. Такое оно было маленькое. В основном оно состояло из одной улицы, которая называлась Вальдемарштрассе. Видно, с фантазией у местных жителей было туго.

Я злился на папашку, который остался со своими новыми знакомыми пить альпийский самогон. "Альпийский самогон!" Как будто это звучало лучше, чем спирт! Однажды папашка сказал, что здоровье не позволяет ему бросить пить. Я повторял эту фразу про себя много раз, прежде чем понял её. Обычно люди говорят как раз противоположное, но, очевидно, мой папашка представлял собой редкое исключение. Не зря же его отцом был немецкий солдат!

Все лавки были уже закрыты, лишь к бакалейной подъехал красный грузовик с товаром. Швейцарская девочка бросала мяч в кирпичную стену, старик под развесистым деревом курил трубку. И всё! И хотя здесь было много красивых, будто сказочных, домиков, это маленькое альпийское селение показалось мне на удивление скучным. Я не понимал, для чего мне здесь может понадобиться лупа.

Единственное, что не позволяло мне упасть духом, это сознание того, что завтра утром мы поедем дальше. К завтрашнему вечеру или немного позже мы будем уже в Италии. Оттуда через Югославию мы направимся в Грецию. И вполне вероятно, что в Греции найдём маму. От этой мысли у меня защекотало в животе.

Я перешёл улицу и подошёл к маленькой пекарне. Витрину пекарни я ещё не видел. Рядом с блюдом, на котором красовались залежавшиеся пирожные, стояла круглая чаша с единственной золотой рыбкой. В верхней части чаши был выломан кусок стекла примерно такой же величины, как лупа, которую мне подарил таинственный карлик на бензоколонке. Я достал футляр с лупой из кармана, вынул из него лупу и рассмотрел её. Она была чуть-чуть меньше выломанного из чаши куска.

Маленькая золотая рыбка плавала в чаше круг за кругом. Очевидно, она питалась крошками от пирожных. Я подумал, что какая-нибудь косуля хотела съесть золотую рыбку, но вместо неё откусила кусок чаши.

Неожиданно на небольшую витрину упало вечернее солнце и осветило чашу. И тут я увидел, что рыбка не только золотая. Она была также красная, жёлтая и зелёная. Теперь и вода в чаше стала того же цвета, что и рыбка. Ну просто палитра художника! Чем дольше я смотрел на рыбку, на воду и на чашу с водой, тем больше забывал, где нахожусь. На мгновение мне даже показалось, что я и есть эта рыбка, которая плавает в чаше, а сама рыбка стоит на улице и смотрит на меня.

Пока я разглядывал рыбку, я обнаружил и старого седого человека, стоявшего в пекарне за прилавком. Увидев меня, он сделал знак, чтобы я зашёл.

Мне показалось немного странным, что эта пекарня открыта так поздно. Сперва я глянул назад, на "Красавчика Вальдемара", чтобы убедиться, что папашка всё ещё пьёт альпийский самогон, и, не увидев его, вошёл в пекарню.

– Grüss’ Gott! – торжественно изрёк я – единственное, что я мог сказать на швейцарско-немецком языке, и это означало "Храни вас Бог" или что-то в этом роде.

Я сразу увидел, что пекарь – добрый человек.

– Норвежец! – сказал я и ткнул себя в грудь, чтобы он понял, что я его языка не знаю.

Старик перегнулся через широкий мраморный прилавок и заглянул мне в глаза.

– Wirklith? [3]3
  Правда? (нем.).


[Закрыть] – спросил он. – Я тоже жил в Норвегии. Только очень давно. И уже почти не помню норвежского.

Он повернулся и открыл старый холодильник. Достал оттуда бутылку лимонада, открыл её и поставил на прилавок.

– Und [4]4
  И (нем.).


[Закрыть]ты любишь лимонад, – сказал он. – Nicht wahr? Угощайся, пожалуйста мой юный друг. Эго sehr gut [5]5
  Очень хороший (нем.).


[Закрыть]лимонад.

Я взял бутылку и сделал несколько глотков. Лимонад был лучше того, что я пил в "Красавчике Вальдемаре". По-моему это был грушевый лимонад.

Старик наклонился над мраморным прилавком и шёпотом спросил:

– Нравится?

– Очень, – ответил я.

– Jawohl [6]6
  Совершенно верно (нем.).


[Закрыть], – снова прошептал он. – Это sehr gut лимонад. У нас в Дорфе есть и другой лимонад. Ещё besser [7]7
  Лучше (нем.).


[Закрыть]. Но тот лимонад не продают. Ты verstehst [8]8
  Понял (нем.).


[Закрыть]?

Я кивнул. Его шёпот немного напугал меня. Я посмотрел ему в глаза, но не увидел в них ничего, кроме доброты.

– Я живу в Арендале, – сказал я. – Мы с отцом едем в Грецию, чтобы найти мою маму. К сожалению она затерялась там в мире моды.

Он пристально посмотрел на меня.

– Ты sagst [9]9
  Сказал (нем.).


[Закрыть], Арендал, дружок? И затерялась? К сожалению, многие из нас затериваются в том или другом городе. Я тоже жил в der grimme Stadt. Но там обо мне, наверно, давно забыли.

Я взглянул на него. Неужели он и в самом деле жил в Гримстэде? Гримстад был совсем рядом с Арендалом. Мы с папашкой летом часто наведывались туда на лодке.

– Это… это совсем рядом с Арендалом – заикаясь проговорил я.

– Да-да. И я знал, что junger knekt [10]10
  Молодой человек (нем.).


[Закрыть]в одни прекрасный день приедет ко мне в Дорф. Чтобы забрать сокровище. Теперь, дружок, оно принадлежит не только мне.

Тут я услыхал, что меня зовёт папашка. По его голосу я понял, что он выпил очень много альпийского самогона.

– Спасибо за лимонад, – сказал я. – Мне надо бежать, меня отец зовёт.

– Vater, ja. Aber natürlich [11]11
  Отец, да. Ну конечно (нем.).


[Закрыть], дружок. Vent doch litt [12]12
  Подожди немного (нем.).


[Закрыть]. Пока ты смотрел на золотую рыбку, я как раз вынул из духовки противень с коврижками. Я увидел у тебя лупу и понял, что ты и есть тот, кого я жду. Ты verstehen [13]13
  Понимаешь (нем.).


[Закрыть], сынок, ты verstehen?..

Старик скрылся в задней комнате, Через минуту он вернулся с четырьмя свежими коврижками, которые положил в бумажный пакет. Передавая мне пакет, он серьёзно сказал:

– Ты должен обещать мне одну wichtig Ding [14]14
  Важная вещь (нем.).


[Закрыть]. Самую большую коврижку ты съешь последней, и обязательно, когда рядом с тобой никого не будет. И никому ничего не скажешь. Ты verstehst?

– Понятно, – ответил я. – Большое спасибо.

Через мгновение я был уже на улице и встретил папашку на дороге между пекарней и "Красавчиком Вальдемаром".

Я рассказал ему, что старый пекарь угостил меня лимонадом и четырьмя коврижками и что он когда-то жил в Гримстаде. Папашка, конечно, решил, что я всё это выдумал, но по пути в пансионат съел одну из коврижек. Я съел две, а пакет с самой большой спрятал.

Папашка отключился, не успев лечь. А я долго не спал, вспоминая старого пекаря и золотую рыбку. В конце концов мне так захотелось есть, что я встал и взял пакет с последней коврижкой. Сев на стул, я в темноте её надкусил.

И тут же мне на зубы попало что-то твёрдое. Я разломил коврижку, и у меня в руках оказался какой-то предмет величиной со спичечный коробок. Папашка храпел в своей кровати, и потому я зажёг лампочку над стулом.

И увидел крохотную книжечку. На переплёте было написано: "Пурпурный лимонад и загадочный остров".

Я полистал её. Хотя она была очень маленькая, в ней было больше ста страниц, покрытых микроскопическим шрифтом. Я раскрыл книжечку на первой странице и попытался прочитать крохотные буковки, но это оказалось невозможно. Тогда я вспомнил про лупу, подаренную мне карликом на бензоколонке. Я достал из кармана штанов зелёный футляр с лупой и навёл её на первую страницу. Буквы и теперь были маленькие, однако, склонившись над лупой, я смог их разобрать.

ПЯТЁРКА ПИК
…я услыхал, что старик ходит по чердаку…

♠  Дорогой сын – иначе я не могу тебя называть. Я сижу и пишу историю своей жизни, потому что знаю: в один прекрасный день ты приедешь в наше селение. Может, ты пройдёшь мимо пекарни на Вальдемарштрассе и остановишься посмотреть на золотую рыбку, плавающую в чаше. Ты сам не знаешь, зачем сюда приехал, но я-то знаю: ты приехал в Дорф, чтобы продолжить историю о пурпурном лимонаде и загадочном острове.

Я начинаю с января 1946 года, я был тогда ещё совсем молодым. Когда ты встретишь меня лет через тридцать или сорок, я буду уже седым и старым. Но я обращаюсь также и ко времени, которое наступит, когда меня уже не будет.

Мой неизвестный сын, бумага, на которой я пишу, для меня всё равно что спасательный плотик. Спасательный плотик плывёт наугад, пока, возможно, не достигнет далёкого порта. Но некоторые плотики уплывают совсем в другом направлении. Они уплывают в Страну Завтра. А оттуда обратной дороги нет.

Как я узнаю, что именно ты передашь эту историю дальше? Я пойму это, когда ты придёшь ко мне, сынок. Увижу, что ты отмечен знаком.

Я пишу по-норвежски, чтобы ты меня понял, а также затем, чтобы жители Дорфа не смогли прочитать историю карликов. Чтобы тайна загадочного острова не стала сенсацией, потому что сенсация – то же самое, что новость, а новость недолговечна. Она владеет умами людей день или два, а потом её забывают. Но история карликов не должна исчезнуть в мерцании новостей. Пусть лучше один человек узнает тайну карликов, чем все забудут её.

♠  Я, как и многие другие, после этой мировой войны искал себе прибежище в новом месте. Многие хотели покинуть наш континент. Но мы были не только политическими беженцами, мы были также неприкаянными душами, которые искали самих себя.

Мне пришлось покинуть Германию, чтобы обрести новую жизнь, но как у младшего офицера Третьего рейха у меня было не так уж много возможностей.

Мало того что я был представителем разбитой армии. Я привёз домой из Норвегии также и разбитое сердце. Мир вокруг меня лежал в руинах.

Я знал, что не смогу жить в Германии, но не мог вернуться и в Норвегию. В конце концов мне удалось перейти через горы в Швейцарию.

Несколько недель я бесцельно бродил по горам, пока в Дорфе не познакомился со старым пекарем Альбертом Клагесом.

Я как раз спускался с гор. Ослабевший от голода и долгих переходов, я неожиданно увидел небольшое горное селение. Голод заставил меня, словно загнанное животное, пробежать через густой лиственный лес. Вскоре я рухнул на землю перед старой бревенчатой избёнкой. Я слышал жужжание пчёл и чувствовал запах мёда и молока.

Старому пекарю пришлось волоком втащить меня в дом. Когда я пришёл в себя, я лежал на топчане, а передо мной в качалке курил трубку седой старик. Увидев, что я открыл глаза, он тут же подошёл ко мне.

– Ты пришёл домой, сынок, – ласково сказал он. – Я знал, что в один прекрасный день ты постучишь в мою дверь. Чтобы получить сокровище.

Должно быть, я снова заснул. Когда я проснулся, в доме никого не было. Я встал и вышел за порог. Там, склонившись над каменным столом, сидел старик. На тяжёлой столешнице стояла красивая чаша. В ней плавала золотая рыбка.

Меня сразу удивило, что рыбка из далёких южных морей так весело плавает в чаше высоко в горах в центре Европы. Частица живого моря поднялась в швейцарские Альпы.

– Grüss' Gott! – приветствовал я старика.

Он повернулся и посмотрел на меня добрыми глазами.

– Меня зовут Людвиг, – сказал я.

– А меня Альберт Клагес.

Он зашёл в дом, но вскоре снова вышел на солнце с молоком, хлебом и мёдом.

Показав на небольшое селение, он сказал, что оно называется Дорф и что он держит там маленькую пекарню.

♠  Я прожил у этого старика несколько недель. Вскоре я уже ходил с ним в пекарню. Альберт научил меня печь хлеб и коврижки, крендели, плюшки и пирожные. Я всегда знал, что швейцарцы – замечательные пекари.

Особенно Альберт был доволен, что я помогаю ему ворочать тяжёлые мешки с мукой.

Я был ещё молод и искал общения с жителями селения. А потому частенько посещал старинный постоялый двор «Красавчик Вальдемар».

Думаю, жители Дорфа ценили меня. Конечно, они понимали, что я бывший немецкий солдат, но никто не задавал мне вопросов о моём прошлом.

Однажды вечером там заговорили об Альберте, который так хорошо отнёсся ко мне.

– У него не все дома, – сказал крестьянин по имени Фриц Андрé.

– Предыдущий пекарь тоже был слегка тронутый, – подхватил старый торговец Хайнрих Альбрехтс.

Когда я вмешался в разговор и спросил, что они имеют в виду, они сперва отвечали уклончиво. Я выпил уже не один графинчик вина, и щёки у меня пылали.

– Или отвечайте на мой вопрос, или извинитесь за свои злобные выдумки о человеке, пекущем хлеб, который вы едите! – заявил я.

Больше в тот вечер об Альберте не было сказано ни слова. Но через пару недель Фриц снова о нём заговорил.

– А ты не знаешь, откуда он берёт своих золотых рыбок? – спросил он у меня.

Я уже заметил, что жители Дорфа проявляют ко мне повышенный интерес потому, что я живу у старого пекаря.

– Я не знал, что рыбка не одна, – сказал я, и это была истинная правда. – А её он купил в зоомагазине, кажется, в Цюрихе.

Крестьянин и торговец засмеялись.

– У него их много, – сказал крестьянин. – Однажды мой отец шёл с работы и увидел, как Альберт прогуливает своих рыбок. Он выставил их на солнце, и их было не так уж мало. Так и знай, ты, ученик пекаря!

– К тому же он никогда никуда не выезжал из Дорфа, – подхватил торговец. – Мы с ним одногодки, и я знаю, что он ни разу не выезжал из Дорфа.

– Некоторые считают его колдуном, – прошептал крестьянин. – Они утверждают, что он не только печёт хлеб и сдобу, но и сам делает своих рыбок. Одно точно: они не из Вальдемарского озера.

Вскоре я уже спрашивал себя, не скрывает ли Альберт и вправду какую-то тайну. Мне в голову запали несколько сказанных им фраз. «Ты пришёл домой, сынок. Я знал, что в один прекрасный день ты постучишь в мою дверь. Чтобы получить сокровище».

Мне не хотелось обижать старого пекаря, передавая ему сельские сплетни. Если у него и впрямь была тайна, я не сомневался, что он откроет её мне, когда придёт время.

♠  Я долго считал, что люди судачат о старом пекаре только потому, что он живёт особняком на склоне чуть выше селения. Но что-то в самом старом доме тоже не давало мне покоя.

Когда я вошёл в дом пекаря, я сразу попал в большую комнату с открытым очагом и отгороженной в углу кухонькой. В комнате были две двери, одна вела в спальню Альберта, другая – в комнатушку, которую занял я. Потолок был низкий, но, разглядев дом снаружи, я понял, что в нём должен быть большой чердак. К тому же с гребня холма за домом я увидел маленькое окошко, сделанное в крыше.

Странно, что Альберт никогда не говорил мне об этом чердаке. Да и сам никогда не поднимался туда. Так что не удивительно, что каждый раз, когда мои приятели заговаривали об Альберте, я вспоминал о чердаке.

Однажды, поздно вернувшись из Дорфа, я услыхал, что старик ходит по чердаку. Я так удивился – и даже немного испугался, – что тут же отправился к колонке за водой. Я не спешил, а когда вернулся, Альберт сидел в качалке и курил трубку.

– Что-то ты поздно сегодня, – сказал он, но я чувствовал, что думает он о чём-то другом.

– Ты был на чердаке? – спросил я. Сам не понимаю, как я осмелился задать ему этот вопрос, он сам слетел у меня с языка.

Альберт вздрогнул. А потом посмотрел на меня с тем же добрым выражением, с каким встретил меня несколько месяцев тому назад, когда я упал от истощения на крыльце его дома.

– Устал, Людвиг? – спросил он меня.

Я помотал головой. Был субботний вечер. На другой день мы могли спать, пока солнце нас не разбудит.

Он встал и подбросил а огонь несколько поленьев.

– Тогда мы с тобой пока не будем ложиться, – сказал он.