Текст книги "Таинственный пасьянс"

Автор книги: Юстейн Гордер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

ЧЕТВЁРКА ТРЕФ
…лотерея, в которой видны только выигрыши…

Я отложил книжку-коврижку и стал смотреть на Адриатическое море. Прочитанное вызвало у меня столько вопросов, что я не знал, с какого конца начинать думать.

Чем больше я читал о карликах на таинственном острове, тем более загадочными они становились. Ханс Пекарь встретился с трефовыми и бубновыми карликами. И наконец встретил Туза Червей, но она вдруг исчезла прямо у него на глазах.

Кто они, все эти карлики? Каким образом и откуда попали на этот остров?

Я был уверен, что книжка-коврижка в конце концов ответит на этот вопрос. Но было тут и кое-что ещё: карлики-бубны выдували стекло, и мне показалось, что я неспроста и сам только что побывал на стекольном заводе.

Я чувствовал некую связь между моей поездкой через Европу и всем описанным в книжке-коврижке. Но ведь всё описанное в ней Ханс Пекарь рассказывал Альберту много-много лет тому назад! Неужели существовала некая таинственная связь между моей земной жизнью и великой тайной, которую хранили Ханс Пекарь, Альберт и Людвиг?

Кто он на самом деле, этот старый пекарь, с которым я познакомился в Дорфе? Кто такой карлик, который подарил мне лупу и к тому же всё время появлялся во время нашей поездки? Я чувствовал, что между пекарем и карликом тоже должна быть какая-то связь, о которой, возможно, не подозревают даже они сами.

Я не мог рассказать папашке о книжке-коврижке, во всяком случае прежде, чем дочитаю её до конца. И, тем не менее, мне было приятно, что рядом со мной в машине сидит философ.

Мы как раз проехали Равенну.

– Папашка, ты веришь в случайности? – спросил я.

Он посмотрел на меня в зеркало.

–  Верю лия в случайности?

– Так точно!

– Но ведь случайности – это именно то, что происходит совершенно случайно. Когда я выиграл в лотерею десять тысяч, мой номер выпал среди тысячи других номеров. Конечно, я был весьма доволен результатом. Но то, что деньги выиграл именно я, была чистая непредвиденная случайность.

– Ты в этом уверен? А ты забыл, что тем утром мы нашли четырёхлистник, который означает удачу? И если бы ты не выиграл этих денег, ещё неизвестно, смогли ли бы мы поехать в Афины.

Он хмыкнул, а я продолжал:

– А случайно ли твоя тётя поехала на Крит и там неожиданно увидела мамину фотографию в модном журнале? Или в том был некий смысл?

– Ты хочешь узнать, верю ли я в судьбу? – спросил он, и, по-моему, он был доволен, что его сын интересуется философскими вопросами. – Я отвечу – нет.

Я подумал о стеклодувах-бубнах и о том, что сам побывал на стекольном заводе перед тем, как прочитал о таком заводе в книжке-коврижке. Кроме того, я вспомнил о карлике, подарившем мне лупу незадолго перед тем, как я получил книжку с микроскопическими буквами. Мало того, я вспомнил и то, что произошло, когда моя бабушка проколола в Фроланде велосипедную шину, и что случилось потом.

– Я не считаю случайностью то, что я родился, – сказал я наконец.

– Перекур! – объявил папашка. Очевидно, я сказал что-то, чем спровоцировал очередную мини-лекцию.

Мы остановились на холме с изумительным видом на Адриатическое море.

– Садись! – велел мне папашка, когда мы вышли из машины, и показал на большой камень.

– Итак, тысяча триста сорок девятый год. – Вот первое, что он сказал.

– Эпидемия чумы, – подхватил я. Я достаточно хорошо знал историю, но не мог понять, какое отношение эпидемия чумы имеет к случайностям.

– О’кей, – сказал папашка и продолжал: – Ты наверняка знаешь, что во время этой чумы вымерла половина населения Норвегии. Но кое о чём в этой связи я тебе ещё не рассказывал.

Когда он так начинал, я понимал, что лекция будет долгой.

– Ты знаешь, что у тебя в то время было много-премного предков?

Я удивлённо покачал головой, не понимая, как это возможно.

– У человека бывает двое родителей, четверо дедушек и бабушек. Восемь прадедушек и прабабушек, и так далее. Если считать в обратную сторону, то до тысяча триста сорок девятого года их наберётся очень много.

Я кивнул.

– Хорошо. Вернёмся к той эпидемии чумы. Смерть шла от селения к селению, и больше всего она косила детей. Некоторые семьи вымирали полностью, в других один или два человека выживали. В то время, Ханс Томас, у тебя было много предков, и все они выжили.

– Откуда ты это знаешь? – удивлённо спросил я.

Он затянулся сигаретой и сказал:

– Потому что сейчас ты сидишь здесь и смотришь на Адриатическое море.

Опять он сказал нечто столь поразительное, что я не знал, как на это реагировать. Но я понял – он прав, потому что, если бы хоть один из моих предков умер в детстве, они уже не могли бы быть моими предками.

– Шансов на то, чтобы ни один из твоих предков не умер в детстве, бывает один на миллиарды, – продолжал он, и дальше слова из него хлынули, как водопад: – И дело тут не только в эпидемии чумы. Фактически все твои предки выросли и родили детей, несмотря на тяжелейшие природные катаклизмы, несмотря на чрезвычайно высокую детскую смертность. Многие из них, конечно, болели, но всегда справлялись с болезнью. Таким образом и ты, Ханс Томас, был на волосок от смерти не один миллиард раз. Твоей жизни на этой планете угрожали дикие животные и насекомые, метеориты и удары молний, болезни и войны, наводнения и пожары, отравления и покушения на убийство. В одной только битве под Стиклестадом ты был ранен много сотен раз. Потому что твои предки участвовали в ней с обеих сторон – собственно, ты воевал против самого себя и своей возможности родиться тысячу лет спустя. То же самое, как ты знаешь, происходило и во время Второй мировой войны. Если бы во время оккупации норвежские патриоты застрелили твоего дедушку-немца, то ни я, ни ты никогда бы не родились на свет. Дело в том, что в истории такое происходит много миллиардов раз. Всегда, когда в воздухе свистели стрелы, твои возможности родиться резко уменьшались. И всё-таки ты сидишь тут жив-здоров и разговариваешь со мной. Ты это понимаешь?

– Я в это верю, – сказал я. Во всяком случае, мне казалось, я понимаю, как важно, что шина бабушкиного велосипеда спустила во Фроланде.

– Я говорю об одной длинной цепи случайностей, – продолжал папашка. – На самом деле эта цепь уходит в прошлое, к первой клетке, которая разделилась надвое и таким образом дала толчок всему, что растёт и живёт сегодня на этой планете. Шансы на то, что именно моя цепь не разорвётся в течение трёх или четырёх миллиардов лет, так ничтожны, что это даже трудно себе представить. Но вот я живу, чёрт меня подери. И прекрасно понимаю, как мне повезло, что я живу на этой планете вместе с тобой. Я понимаю, как должен быть счастлив даже самый ничтожный червяк на этой планете.

– А что бывает с тем, кому не повезло? – спросил я.

– Их просто не существует! – почти проревел папашка. – Они так и не родились. Жизнь – это лотерея, в которой видны только выигрыши.

Он замолчал и долго смотрел на море.

– Ну что, поедем дальше? – спросил я его через несколько минут.

– Нет! Помолчи, Ханс Томас, это ещё не конец.

Он произнёс это так, как будто повторил чьи-то слова. Может, он считал себя радиоприёмником, который принимает те волны, которые ему посылают. Наверное, именно это и называется вдохновением.

Пока он ждал вдохновения, я достал из кармана лупу и навёл её на красную древесную вошь, которая бегала по камню. Под лупой она превратилась в чудовище.

– Так обстоит дело со всеми чудовищами, – прокомментировал это папашка.

Я спрятал лупу и посмотрел на него. Когда он умолкал и сосредотачивался перед тем, как снова заговорить, я знал, что сейчас он скажет что-нибудь важное.

– Возьмём простейший пример, – сказал он наконец. – Я думаю о своём товарище, и вдруг он звонит мне по телефону или появляется на пороге. Многие склонны считать, что это объясняется чем-то сверхъестественным. Но ведь не всегда, когда я думаю об этом товарище, он звонит мне по телефону или приходит ко мне. К тому же достаточно часто он звонит мне, хотя я о нём и не думал. You see? [33]33
  Ты понимаешь? (англ.).


[Закрыть]

Я кивнул.

– Дело в том, что люди запоминают те случаи, когда что-то произошло одновременно. Если они находят десятку, когда в ней нуждаются, они объясняют это чем-то "сверхъестественным". И думают так даже тогда, когда постоянно нуждаются в деньгах. Таким образом возникает множество слухов о "сверхъестественных" событиях, которые случились со всякими тётушками и дядюшками во всём мире. Людей так занимают эти истории, что их количество быстро растёт. Но и в этой лотерее нам видны только выигрыши. Я собираю джокеры, и потому нет ничего удивительного в том, что у меня их уже целый ящик!

Он перевёл дух.

– Ты никогда не подавал прошения? – спросил я.

– О чём?

– О том, чтобы получать от государства жалованье как философ.

Он презрительно засмеялся, а потом сказал уже более спокойно:

– Интерес людей к "сверхъестественному" объясняется их странной слепотой. Они не видят наиболее таинственного, а именно – самого нашего мира. Их больше занимают марсиане и летающие тарелки, чем загадочное творение, которое расстилается у наших ног. Я не верю, что наш мир – это случайность.

Потом он наклонился ко мне и прошептал:

– Я верю, что Вселенная создана с неким умыслом. И он кроется в существовании миллиардов звёзд и галактик.

Мне показалось, что всё им сказанное умещалось в несколько поучительных перекуров. Но я всё ещё не был уверен в том, что всё касающееся книжки-коврижки было чистой случайностью. Может быть, случайностью и было то, что мы с папашкой побывали в Мурано перед тем, как я прочитал о бубновых карликах. Может, случайностью было и то что карлик подарил мне лупу перед тем, как я получил книжку-коврижку с микроскопическими буквами. Но то, что именно я получил книжку-коврижку, – в этом несомненно был какой-то умысел.

ПЯТЁРКА ТРЕФ
…стало уже трудновато играть в карты…

Вечером, когда мы прибыли в Анкону, вид у папашки был такой добрый, что мне стало не по себе. Пока мы ждали в машине своей очереди, чтобы въехать на судно, папашка молча смотрел на него.

Большое, жёлтое, оно называлось "Mediterranean Sea" – Средиземное море. Путь до Греции занимал две ночи и один день. Отправление в девять вечера. После первой ночи всё воскресенье нам предстояло провести в море, и, если на нас не нападут пираты, мы в восемь утра в понедельник сойдём на греческий берег.

Папашка раздобыл брошюру о нашем судне.

– Водоизмещение восемнадцать тысяч тонн, – сказал он. – Так что лоханкой этот корабль не назовёшь. Он делает семнадцать узлов в час и может брать на борт более тысячи пассажиров и трех сотен автомобилей. На нём имеется несколько магазинов, ресторанов, баров, палуб для приёма солнечных ванн, дискотек и казино. Но этого мало. Знал ли ты, например, что на нашем теплоходе есть бассейн для плаванья? Дело не в том, что это имеет большое значение, нет, мне просто интересно, знал ли ты об этом? И ответь мне ещё на один вопрос. Жалеешь ли ты о том, что мы не поехали на машине через Югославию?

– Бассейн на палубе? – спросил я.

Я считал, что мы оба понимаем, что больше говорить не о чем. Но папашка всё-таки сказал:

– Поэтому я должен был взять каюту. Мне предстояло выбрать между каютой в трюме или роскошной каютой с панорамными окнами с видом на море. Как по-твоему, что я выбрал?

Я знал, что он выбрал каюту с видом на море, и знал также, что он понимает, что я это знаю. Поэтому я только спросил:

– Это большая разница в цене?

– Вообще-то да, пришлось заплатить немножко больше лир. Но не мог же я пригласить своего сына на морскую прогулку и запереть его в чулане.

Больше он ничего не успел сказать, потому что нам махнули, чтобы мы въехали на борт.

Как только наш "фиат" занял своё место, мы отыскали свою каюту. Она находилась на самой верхней палубе, в ней были гардины на окнах, лампы, журнальный столик, стулья и две широченные кровати. Перед окном по палубе ходили люди.

Хотя в нашей каюте были огромные окна и она сама по себе была очень красива, мы оба отнюдь не считали, что должны находиться в ней всё время. К этому решению мы пришли, почти не обменявшись ни словом. Перед тем как мы покинули каюту, папашка выудил из кармана небольшую фляжку и угостился её содержимым.

– Твоё здоровье! – сказал он, хотя мне было нечем с ним чокнуться.

Я понял, что он очень устал, ведя машину без отдыха от самой Венеции. Может, им также владела тревога от того, что после стольких лет на берегу он снова оказался на судне. Я и сам уже очень давно не чувствовал себя таким счастливым. И всё-таки – или именно поэтому – я не удержался от комментария:

– Тебе обязательно прикладываться к фляжке почти каждый день?

– Yes, sir! – сказал он и рыгнул. И больше мы об этом не говорили. Но каждый остался при своём мнении. А потому мы ещё вернёмся к этому вопросу.

Когда судовой колокол возвестил об отплытии, мы уже неплохо познакомились с теплоходом. Я был немного разочарован, обнаружив, что бассейн закрыт, но папашка быстро выяснил, что бассейн откроется завтра утром.

Мы стояли на солнечной палубе, опершись о поручни, пока земля не скрылась из глаз.

– Всё, – сказал папашка. – Теперь мы по-настоящему находимся в море.

После этой хорошо продуманной реплики мы пошли в ресторан ужинать. А поев и расплатившись, решили перед сном один раз сыграть в баре в карты. У папашки в кармане имелась колода карт. К счастью, не та, на которой были только дамы.

По судну сновали люди из всех частей света. Некоторые мне показались совсем маленькими, хотя они и были взрослые. Папашка сказал, что это греки.

Мне достались двойка пик и десятка бубён. К тому времени, когда я открыл десятку бубён, у меня на руках были уже две другие бубновые карты.

– Стекольщицы! – воскликнул я.

Папашка недоуменно уставился на меня.

– О чём это ты, Ханс Томас?

– Ни о чём!

– Разве ты не сказал "стекольщицы"?

– Да, сказал! Это я о дамах, сидящих в баре у стойки. Они там сидят со своими бокалами, как будто им больше совершенно нечего делать.

Мне показалось, что я с честью вышел из трудного положения. Но играть в карты было несколько затруднительно. Как если бы мы играли картами, купленными папашкой в Вероне. Потому что, когда я пошёл пятёркой треф, я думал только о карликах, которых Ханс Пекарь встретил на странном острове. Любая бубновая карта вызывала в памяти грациозные женские фигуры с серебристыми волосами. А когда папашка выложил на стол туза червей и разом забрал и шестёрку и восьмёрку пик, я невольно воскликнул:

– Опять она тут!

Папашка покачал головой и решил, что пора спать. Но перед уходом из бара у него было ещё одно важное дело. Ведь мы в баре не только играли в карты. Выходя из бара, папашка подошёл к нескольким столикам и получил там джокеров. Он всегда так делал, покидая место, где играли в карты. Мне казалось это проявлением некоторого малодушия.

Мы уже очень давно не играли с папашкой в карты. Когда я был поменьше, мы играли довольно часто, но любовь папашки к джокерам постепенно убила в нём всякий интерес к игре. Вообще-то, что касается карт, он был великий мастак. Но его самым большим достижением в картах было то, что ему однажды удалось сложить пасьянс, на который в лучших случаях уходит несколько дней. Чтобы получить радость от этого пасьянса, одного терпения мало. Нужно иметь в запасе ещё и достаточно времени.

Вернувшись в каюту, мы постояли у окна, глядя на море. Самого моря мы не видели, потому что было темно. Но ведь мы знали, что темнота, на которую мы смотрим, и была морем.

Когда мимо нашего окна прошла толпа брюзжащих американцев, мы задёрнули гардины и папашка лёг на кровать. Как обычно, отключился он моментально.

А я ещё долго лежал и чувствовал, как судно покачивается на волнах. Вскоре я достал лупу и книжку-коврижку и стал читать о чудесах, о которых Ханс Пекарь рассказал Альберту, оставшемуся без матери.

ШЕСТЁРКА ТРЕФ
…как будто он хотел убедиться, что я настоящий человек, из плоти и крови…

♣  Я продолжал идти по лиственному лесу и вскоре вышел на открытое место. У подножия усеянного цветами холма раскинулось селение. Между домами вилась дорога, и по ней сновали люди маленького роста, такие же, каких я уже видел. Чуть выше на склоне отдельно от всех стоял небольшой дом.

Едва ли здесь был ленсман, к которому я мог обратиться, но мне нужно было попытаться узнать, в какой части света я нахожусь.

Один из первых домов в селении оказался пекарней. Как раз когда я проходил мимо пекарни, в дверях появилась светловолосая женщина. На ней было красное платье с тремя тёмно-красными сердечками на груди.

– Свежий хлеб! – Она мило улыбнулась, и щёки у неё заалели.

Аромат свежего хлеба защекотал мне ноздри, противиться ему было невозможно, и я вошёл в маленькую пекарню. Хлеба я не ел уже целую неделю, а тут на широких полках вдоль одной стены лежали горы и кренделей и караваев.

В заднем помещении из духовок струился дымок, оттуда в маленькую булочную вышла ещё одна женщина. У неё на груди было пять сердечек.

Трефы работают на поле и ухаживают за животными, подумал я. Бубны выдувают стеклянную посуду. Тузы гуляют в красивых платьях и собирают цветы и ягоды. А черви – черви пекут хлеб. Если я теперь узнаю, чем занимаются пики, то увижу и весь пасьянс.

Показав на хлеб, я спросил:

– Можно попробовать ваш хлеб?

Пятёрка Червей наклонилась над примитивным прилавком, сколоченным из нескольких досок. На прилавке стояла круглая чаша с единственной золотой рыбкой. Пятёрка пристально посмотрела мне в глаза.

– Я не говорила с тобой уже много дней, – неуверенно сказала он?..

– Это верно, – согласился я. – Дело в том, что я только сейчас упал с Луны. К тому же я не слишком разговорчив. Наверное, потому, что мне трудно думать, а когда человеку трудно думать, ему и говорить нелегко.

Я уже понял, что бесполезно что-либо объяснять этим карликам. Может, мне лучше удастся установить с ними связь, если и буду выражаться столь же непонятно, как и они.

– Ты сказал, с Луны?

– Да, с неё.

– Ну, тогда не удивительно, что тебе хочется есть, – сказала Пятёрка Червей, как будто падать с Луны было так же естественно, как стоять у печи и печь хлеб.

Значит, я не ошибся. Если держаться этой линии, то объясняться с ними будет довольно просто. Но вдруг, словно в каком-то порыве, она перегнулась через прилавок и взволнованно прошептала:

– Картам открыто будущее.

Через мгновение она снова стала собой, отломила большой кусок хлеба и сунула мне в руку. Я тут же начал его есть и вышел на улицу. Хлеб был кислее того, к которому я привык, но есть его было приятно, и насыщал он не хуже любого другого хлеба.

На улице я увидел, что у всех карликов на груди были знаки червей или треф, бубён или пик. Одеты они были в костюмы или в форму четырёх разных цветов. У червей одежда была красная, у треф – синяя, у бубён – розовая и у пик – чёрная.

Некоторые были выше остальных. Это были короли, дамы и валеты. У королей и дам на головах были короны, валеты были препоясаны мечом.

Насколько я видел, как и в колоде. каждая карта существовала в единственном экземпляре. Один Король Червей, одна Шестёрка Треф и одна Восьмёрка Пик. Детей здесь не было, и стариков – тоже. Все эти человечки были взрослые карлики средних лет.

При виде меня они широко открывали глаза, но потом отворачивались, словно их не касалось, что у них в селении появился чужеземец.

Только Шестёрка Треф, которого я раньше видел на шестиногом животном, остановился передо мной и произнёс одну из тех странных фраз, которые они постоянно изрекали:

– Солнечная принцесса находит дорогу к морю.

Через мгновение он свернул за угол и исчез.

У меня закружилась голова. Очевидно, я попал в сложное кастовое общество. Казалось, будто жители этого острова следуют лишь правилам карточной колоды.

Бродя по селению, я испытал неприятное чувство, будто оказался между двумя картами в пасьянсе, у которого нет конца.

Дома здесь представляли собой низкие бревенчатые избушки. Снаружи на них висели масляные светильники, такие же светильники я видел и у стекольщиц. Лампы не были зажжены, и, хотя тени уже заметно удлинились, селение ещё было залито золотистым вечерним солнцем.

На скамьях и карнизах стояли бесконечные крутые чаши с золотыми рыбками. Повсюду в глаза мне бросались бутылки разной величины. Часть бутылок валялась между домами, некоторые карлики держали в руках маленькие бутылочки.

Один дом был больше других, он был похож на склад. Оттуда раздавался громкий стук, и когда я заглянул в открытую дверь, я понял, что это столярная мастерская. Четверо или пятеро карликов сколачивали большой стол. На них была форма, напоминавшая синюю форму земледелов. Разница была в том, что у этих форма была чёрная и на спине, там, где у земледелов был знак треф, у этих был знак пик. Таким образом загадка разрешилась: пики были столярами. У них были чёрные волосы, но кожа – значительно светлее, чем у треф.

♣  Перед одной из избушек на скамеечке сидел Валет Бубён и созерцал, как в его мече отражается вечернее солнце. На нём были длинный светло-красный камзол и широкие зелёные штаны.

Я подошёл к нему и вежливо поклонился.

– Добрый вечер, Валет Бубён, – сказал я, стараясь быть подчёркнуто добродушным. – Не скажешь ли ты, какой король правит у вас в настоящее время?

Валет вложил меч в ножны и глянул на меня затуманенными глазами.

– Король Пик, – неохотно ответил он. – А завтра будет уже Джокер. Но у нас запрещается называть карты.

– Жаль, потому что я вынужден просить тебя показать мне, где находится главный властитель этого острова.

– Ыт лашылс, в еровогзар язьлен ьтавызан ытрак.

– Что-что?

– Язьлен ьтавызан ытрак, – повторил он.

– Допустим. И что это означает?

– Отч онжун ьтаводелс маливарп.

– Вот как?

– Оннеми кат.

– Это правда?

Я внимательно смотрел на его маленькое личико. У него были такие же блестящие волосы и такая же бледная кожа, что и у стекольщиц в стекольной мастерской.

– Прости, но я не совсем привык к этому диалекту, – сказал я. – Наверное, это голландский?

Маленький валет поднял на меня глаза, в них светилось торжество.

– Только короли, дамы и валеты могут произносить слова слева направо и справа налево. Поскольку ты не понял того, что я сказал, значит, по достоинству ты ниже меня.

Я задумался. Наверное, этот валет имел в виду, что он произносил слова задом наперёд?

«Оннеми кат» – да это же «именно так»! Ещё он два раза произнёс «язьлен ьтавызан ытрак». А это должно означать «нельзя называть карты».

– Нельзя называть карты, – сказал я.

Он немного насторожился.

– Умечоп ыт отэ лазакс? – неуверенно спросил он.

– Ыботч ьтиреворп ябет! – твёрдо ответил я.

Теперь можно было бы сказать, что это он, а не я упал с Луны.

– Я спросил у тебя, знаешь ли ты, какой король сейчас правит, чтобы посмотреть, что ты ответишь, – продолжал я. – Но ты не сумел ответить, а потому нарушил правила.

– Никогда не слышал подобной дерзости! – заявил он.

– А я могу быть и ещё более дерзким.

– Умечоп?

– Потому что моего отца зовут Отто, – сказал я. – Попробуй произнести это имя справа налево.

Валет посмотрел на меня.

– Отто, – сказал он.

– Да-да, – сказал я. – А теперь слева направо!

– Отто, – опять сказал он.

– Это я уже слышал. Я хочу, чтобы ты произнёс это справа налево, – продолжал я.

– Отто, Отто! – прорычал валет.

– Ты хотя бы попытался. – Мне хотелось немного его успокоить. – Попробуем взять более длинное слово?

– Йавад! – сказал валет.

– Заказ, – сказал я.

– Заказ, – повторил валет.

Я взмахнул рукой.

– Скажи это слово слева направо.

– Заказ, заказ! – сказал валет.

– Спасибо. Достаточно. А переведёшь целую фразу?

– Онченок!

– Тогда скажи справа налево: «Торт с кофе не фокстрот».

– Торт с кофе не фокстрот, – снова сказал он.

Я покачал головой.

– Ты просто повторил то, что сказал я. А переверни это наоборот.

– Торт с кофе не фокстрот!.. Торт с кофе не фокстрот!.. – опять крикнул он.

Мне стало жаль его, но ведь не я начал эту игру.

Маленький валет вытащил меч из ножен и ударил им по бутылке, которая разбилась, стукнувшись о стену дома. Проходившие мимо черви широко раскрыли глаза, но тут же отвернулись и стали смотреть в сторону.

И я опять подумал, что этот большой остров служит резервацией для неизлечимых душевнобольных. Вот только почему они все такие маленькие? Почему говорят по-немецки? И, самое главное, почему они делятся на масти и достоинства обычных игральных карт?

Я решил не выпускать червового валета из виду, пока не получу ответы на все эти вопросы. Мне только следовало не выражаться слишком понятно, потому что единственное, чего эти карлики не понимали, так это понятных слов.

Я только что прибыл сюда, – сказал я. – Но мне казалось, что этот остров так же необитаем, как Луна. И теперь я хочу знать, кто вы и откуда взялись.

Валет отступил на шаг и растерянно спросил:

– Ты новый Джокер?

– Я не знал, что у Германии есть колония в Атлантическом океане, – продолжал я. – И хотя я посетил множество стран, должен признаться, что впервые вижу таких маленьких людей.

– Точно, ты новый Джокер! Треч тов! Только бы вас не было слишком много. Нам вовсе не нужны Джокеры для каждой масти.

– Не скажи! Этот пасьянс получился бы гораздо лучше при условии, что все были бы джокерами, если, конечно, джокеры – единственные, кто может говорить нормально.

Валет замахал руками, словно надеялся, что я исчезну.

– Очень трудно отвечать на такие вопросы, – признался он.

Я понимал, что это будет нелегко, но сделал ещё одну попытку:

– Вы обитаете на удивительном острове в Атлантическом океане. Поэтому было бы естественно, чтобы вы ответили на вопрос, как вы попали сюда.

– Пас!

– Что ты сказал!

– Ты нарушил игру! Я сказал, что я пас!

Из кармана камзола он извлёк маленькую бутылочку и выпил из неё немного того же сверкающего напитка, какой раньше пили трефы. Завинтив снова пробку, он взмахнул рукой и громко, с выражением, словно читал стихи, сказал:

– Серебряный бриг тонет в бушующем море.

Я покачал головой и вздохнул. Сейчас он заснёт. И мне придётся самостоятельно искать Короля Пик. Хотя я уже понимал, что и тот не скажет мне ничего вразумительного.

И тут я вспомнил то, что сказал кто-то из треф. Почти про себя я произнёс:

– Посмотрим, найду ли я Фроде…

Валет Бубён сразу оживился, вскочил со скамьи, на которой сидел, встал по стойке «смирно» и отдал честь.

– Ты сказал, Фроде?

Я кивнул.

– Проводишь меня к нему? – спросил я.

– Онченок!

♣  Мы пошли мимо домов и вскоре вышли на небольшую площадь. Посреди площади стоял большой колодец. Восьмёрка и Девятка Червей доставали из колодца ведро воды. Кроваво-красные платья мелькали на площади.

Все четыре короля стояли кружком перед колодцем, положив руки на плечи друг другу. Может, они совещались перед тем, как отдать важный приказ? Помню, я подумал, что иметь четырёх королей – непрактично. Королевские одежды были тех же цветов, что и камзолы валетов, но выглядели короли немного лучше и на голове у каждого гордо красовалось по золотой короне.

Все дамы тоже были на площади. Они семенили между домами и всё время смотрелись в маленькие зеркальца. Казалось, будто они забывали, кто они, и потому должны были снова и снова смотреться в зеркальца. На дамах тоже были короны, но их короны были чуть выше и тоньше, чем у королей.

В глубине площади я увидел старого светловолосого человека с длинной седой бородой. Он сидел на большом камне и курил трубку. Самым интересным в этом человеке был его рост, старик был нисколько не ниже меня. Но не только это отличало его от карликов. На нём были рубаха из серой тканины и широкие коричневые штаны. И то и другое изрядно поношенное и самодельное, что составляло резкий контраст живописным одеждам карликов.

Валет подошёл к нему и представил меня.

– Мастер, – сказал он, – прибыл новый Джокер.

Больше он ничего не успел сказать, поскольку опустился на землю и заснул. Наверное, потому что хлебнул напитка из маленькой бутылки.

Старик вскочил с камня. И молча уставился на меня. Потом начал меня трогать. Погладил по щеке, взъерошил волосы, ощупал одежду. Он как будто хотел убедиться, что я настоящий человек, из плоти и кожи.

– В жизни не видел ничего хуже, – пробормотал он наконец.

– Если не ошибаюсь, Фроде? – сказал я и протянул ему руку.

Он ответил долгим и крепким рукопожатьем. Потом вдруг заторопился, словно вспомнил что-то неприятное.

– Нам надо немедленно покинуть селение, – сказал он.

Мне он показался немного не в себе, как и все здесь, на острове. Но он хотя бы проявил ко мне интерес, не то что другие. У меня затеплилась надежда.

Старик быстрым шагом пошёл прочь из селения, казалось, ноги плохо держат его, во всяком случае, несколько раз он чуть не упал.

На склоне я увидел ещё одну бревенчатую избу, она стояла особняком выше селения. Вскоре мы уже подошли к ней, но не зашли внутрь. Старик пригласил меня сесть на скамью.

Не успел я сесть, как из-за угла дома высунуло голову какое-то странное существо. Это был чудного вида человек в фиолетовом костюме, на голове у него была красно-зелёная шапка с ослиными ушами. К шапке и к фиолетовому костюму были прикреплены бубенчики, которые тоненько звенели при каждом его движении.

Он подбежал прямо ко мне. Сначала он дёрнул меня за ухо, потом похлопал по животу.

– Ступай в селение, Джокер! – приказал ему старик.

– Так-так! – с хитрой улыбкой произнёс лиловый человечек. – Наконец-то к Мастеру приехал кто-то из родных краёв, и он отказывается от старых друзей. Опасное поведение, так считает Джокер. Помяни мои слова.

Старик грустно вздохнул.

– У тебя есть ещё о чём подумать до большого праздника, – сказал он.

Джокер неуклюже подпрыгнул.

– Уж не без этого. Не без этого. Ничего нельзя принимать на веру. – Он отпрыгнул на несколько шагов назад. – И не будем больше об этом. Но мы ещё увидимся!

И он скрылся на дороге, ведущей в селение.

Тогда старик сел рядом со мной. Со своего места мы могли видеть живописных карликов, снующих между коричневыми избушками".