Текст книги "Таинственный пасьянс"

Автор книги: Юстейн Гордер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

СЕМЁРКА ТРЕФ
…что у меня во рту выросли эмаль и слоновая кость…

Я читал книжку-коврижку до середины ночи. Утром я вскочил первый. Свет над моей кроватью не был погашен. Я понял, что так и заснул с лупой и книжкой в руках.

Увидев, что папашка ещё спит, я вздохнул с облегчением. Лупа лежала у меня на подушке, но книжку-коврижку я найти не мог. В конце концов я обнаружил её под кроватью. И быстро спрятал в карман штанов.

Уничтожив все следы вчерашнего чтения, я встал.

Прочитанное ночью было так необычно, что меня трясло до сих пор.

Я откинул гардины и стал смотреть в окно. Насколько хватал глаз, я видел только море. Если не считать нескольких небольших парусников, других судов на море не было. Солнце ещё не взошло. Между морем и небом, как розовый пояс, светилась узкая полоса.

В чём заключалась тайна карликов с того загадочного острова? Конечно, я не мог быть уверен, что всё прочитанное мною было правдой. Но то, что говорилось о Людвиге и Альберте в Дорфе, вполне могло быть на самом деле.

И не было никакого сомнения, что пурпурный лимонад и золотые рыбки происходили с острова, о котором рассказывал Ханс Пекарь. Круглую чашу с одной золотой рыбкой я видел своими глазами в витрине маленькой пекарни в Дорфе. Пусть я не пробовал пурпурного лимонада, но старый пекарь угостил меня грушевой шипучкой и говорил о лимонаде, который был намного лучше…

И всё-таки это могло быть просто выдумкой. Кто знает, существовал ли вообще тот пурпурный лимонад? Да и всё остальное, о чём говорилось в книжке, тоже могло оказаться чистым вымыслом. И что такого странного, что пекарь в Дорфе украсил свою витрину золотой рыбкой? Странным было другое – зачем он запёк в коврижку эту крохотную книжечку и положил её в пакет к остальным коврижкам, которые отдал случайному проезжему мальчику? Я уже не говорю о том, что исписать книжку такими микроскопическими печатными буквами тоже было непросто. И уж тем более я не мог выбросить из головы то, что незадолго до того таинственный карлик подарил мне лупу.

Однако в то утро меня занимали не эти мелочи. Меня взволновало нечто совсем иное. Я неожиданно понял, что люди на Земле так же плохо соображают, как тупые карлики на том загадочном острове.

Мы живём в удивительной сказке, думал я. Однако большинство считает мир "нормальным". И потому постоянно гонится за чем-то ненормальным, вроде ангелов или марсиан. И всё это только потому, что люди не понимают, что их мир – это загадка. Я же был устроен иначе. Мне мир казался прекрасным сном. Я всё время пытался найти разумные объяснения, почему всё так сочетается друг с другом.

Пока я стоял и наблюдал, как небо постепенно краснеет, а потом становится всё светлее, у меня появилось чувство, которого я раньше никогда не испытывал и которое с тех пор уже навсегда осталось со мной.

Я почувствовал себя таинственным существом, которое, хоть и было живым, почти ничего о себе не знало. Может, я живое существо с какой-то планеты Млечного Пути? Наверное, мне всегда это казалось, учитывая полученное мной воспитание. Но я впервые сам испытал это чувство. Теперь же оно заполнило каждую клеточку моего тела.

Моё тело представилось мне удивительным и чужим. Как получилось, что я стою в этой каюте и мне в голову приходят все эти мысли? Почему у меня растут кожа, волосы и ногти? Не говоря уже о зубах? Я не мог смириться с мыслью, что у меня во рту выросли эмаль и слоновая кость, что эти твёрдые вещи и были мною. Но о таком… о таком большинство людей не задумываются пока не побывают у зубного врача.

Мне было странно, что люди на нашей планете живут не задавая себе без конца одни и тот же вопрос: кто они и откуда взялись? Почему люди не задумываются о жизни на нашей планете, а просто принимают её как нечто само собой разумеющееся?

Все эти нахлынувшие мысли и чувства обрадовали и в то же время огорчили меня. Из-за них я почувствовал себя одиноким, но это одиночество не было неприятным.

Тем не менее я обрадовался, когда папашка издал свой львиный рык. Он ещё не встал с кровати, а я уже подумал о том, как важно быть наблюдательным и, что ещё важнее, жить с людьми, которых ты любишь.

– Ты уже встал? – удивился он.

Он высунулся из-за гардины в ту минуту, когда солнце поднялось над поверхностью моря.

– Да, и солнце тоже, – ответил я.

Так началось утро того дня, который мы должны были провести в море.

ВОСЬМЁРКА ТРЕФ
…если наш мозг настолько прост, что его можно понять, то какие же мы глупые, если всё-таки не понимаем его…

За завтраком мы болтали на философские темы. Папашка предложил в шутку захватить наш теплоход и допросить всех пассажиров, чтобы выяснить, может ли кто-нибудь из них пролить свет на загадку жизни.

– Больше у нас такой возможности не будет, – сказал он. – Этот теплоход как человечество в миниатюре. Нас тут больше тысячи пассажиров со всех концов света. И мы все собрались здесь, на борту этого теплохода. Нас всех держит одно и то же судно… – Он показал на обеденный зал и продолжал: – Здесь должны быть люди, которые знают то, чего мы не знаем. Среди всех карт, что мы держим в руках, непременно должен быть один джокер!

– Есть, и не один, а целых два, – сказал я и посмотрел на него. Он понял, что я имел в виду, это было видно по его улыбке.

Наконец он сказал:

– Собственно, мы должны бы спросить у каждого пассажира, почему он живёт. А тех, кто не ответит на этот вопрос, следует просто выбросить за борт.

– А что делать с детьми? – спросил я.

– Ну они-то с блеском выдержат это испытание! – сказал он.

Время до полудня я решил посвятить некоторым философским исследованиям. Я долго плавал в бассейне, пока папашка читал немецкую газету, а потом уселся на палубе и стал наблюдать за людьми.

Одни густо мазали себя кремом для загара или читали детективы на английском, французском, японском или итальянском. Другие оживлённо болтали, прихлёбывая пиво или какой-то красный напиток с кусочками льда. Были тут и дети. Те, что постарше, загорали так же, как взрослые, средние бегали по палубе, спотыкаясь о сумки и трости, а самые маленькие приставали к родителям, сидя у них на коленях. Одному малышу мама дала грудь. Ни мать, ни ребёнок не испытывали ни малейшего смущения, словно сидели у себя дома на кухне во Франции или в Германии.

Кто они, все эти люди? Откуда они взялись? И главное: интересует ли их этот вопрос так же, как нас с папашкой?

Я подолгу разглядывал каждого, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы их выдать. Если, к примеру, есть Бог, который решает, что они все должны говорить или делать, то интенсивные наблюдения этих процессов могут дать весьма интересные результаты.

Моё положение было очень выгодным. Найди я интересный объект для наблюдения, он не мог бы скрыться от меня до самых Патр. Таким образом наблюдать за людьми на теплоходе легче, чем изучать тлю или тараканов.

Люди размахивали руками, некоторые вставали с шезлонгов и разминали ноги, одному старику удалось в течение минуты пять раз надеть и снять очки.

Было ясно, что пассажиры парохода не отдают себе отчёт в том, что они делают.

Особенно интересно было наблюдать, как у них двигаются веки. Естественно, что все они моргали, но с разной частотой. Странно видеть, как эти складки над глазами поднимаются и опускаются, точно сами по себе. Один раз я видел, как моргала птица. Казалось, будто у неё внутри встроен механизм, который регулирует моргание. Люди на пароходе моргали также механически.

Несколько пузатых немцев напомнили мне моржей. Они лежали на топчанах, сдвинув на лоб белые фуражки, и, если не считать действием то, что они лежали и дремали на солнце, их единственным действием было смазывание себя кремом для загара. Папашка назвал их "bratwursttyskere". Сперва я решил, что они все происходили из одного места в Германии, которое называется Братвурст, но папашка объяснил, что назвал их так потому, что они ели много жирных колбасок, которые называются bratwurst.

Мне было интересно, о чём такой "bratwursttysker" думает, лёжа на солнце. Я решил, что он думает о колбасе. Во всяком случае, было не похоже, чтобы он думал о чём-нибудь другом.

Я и после полудня продолжал свои философские наблюдения. Мы с папашкой договорились, что будем держаться по отдельности. То есть я мог свободно гулять по теплоходу, где захочу. Я только обещал ему не прыгать за борт.

Он дал мне свой бинокль. Несколько раз я украдкой наблюдал за пассажирами в бинокль. Это было очень интересно, ведь мне к тому же приходилось следить, чтобы меня не накрыли за этим занятием.

Моим самым недопустимым поступком было наблюдение за одной американкой, которая явно была не в себе, и это, несомненно, приблизило меня к пониманию, что представляет собой человек.

Один раз я застал её неподвижно стоявшей в углу салона, она даже оглянулась, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает. Я спрятался за диваном и осторожно выглядывал оттуда, она меня не заметила. От страха у меня щекотало в животе, но боялся я не за себя. Я нервничал за неё. Что за тайны могли быть у этой женщины?

В конце концов она достала из сумочки зелёную косметичку. А из неё – маленькое зеркальце. Сперва она оглядела себя со всех сторон, потом занялась губной помадой.

Я сразу понял, что подсмотренная мною картина могла дать философу богатую пишу для размышления. Мало того, подкрасив губы, американка стала по-всякому улыбаться в зеркальце. И этому не было конца. А перед тем, как убрать его обратно в сумку, она помахала рукой собственному отражению! Она даже широко улыбнулась и подмигнула себе одним глазом!

Потом она покинула салон, а я ещё долго лежал без сил в своём укрытии.

Зачем она помахала себе рукой? После некоторых философских рассуждений я пришёл к мысли, что эта дама представляла собой такое редкое явление, как дама-джокер. Чтобы убедиться в том, что она существует, ей надо было помахать самой себе рукой. В своём роде она являла собой две личности. Была той дамой, которая стояла в салоне и подкрашивала губы, и той, которая помахала себе в зеркале.

Мне было ясно, что нехорошо проводить такие наблюдения над людьми, поэтому я ограничился только этим наблюдением. Но когда в начале вечера я нашёл эту даму играющей в бридж, я направился прямо к её столику и спросил, не отдаст ли она мне своего джокера.

– Ради бога! – сказала дама, отдавая мне джокера.

Отойдя от стола, я помахал ей рукой и подмигнул одним глазом. Она от удивления чуть не упала со стула. Наверное, испугалась, что я знаю её маленькие тайны. Если так, то сейчас она сидит где-то в Америке с тяжёлым грузом на сердце.

Тогда я первый раз совершенно самостоятельно попросил и получил джокера.

Мы с папашкой договорились встретиться в каюте перед обедом. Не пускаясь в подробности, скажу только, что сделал несколько ценных наблюдений и за обедом мы дискутировали о том, что же такое человек.

Мне казалось странным, что люди, весьма проницательные во многих отношениях, исследующие космос и строение атома, не могут понять самих себя. И тут, папашка произнёс нечто столь сложное, что мне придётся передать это дословно:

– Если наш мозг настолько прост, что его можно понять, то какие же мы глупые, если всё-таки не понимаем его.

Я долго сидел и думал над его высказыванием. В конце концов я решил, что в нём заключено примерно всё, что можно сказать по заданному мною вопросу.

Папашка продолжал:

– Ибо есть мозг, устроенный более просто, чем наш. Мы, например, в состоянии понять, как функционирует мозг дождевого червя – во всяком случае, частично. Но сам дождевой червь этого не понимает, для этого его мозг чересчур примитивен.

– Наверное, есть Бог, который нас понимает? – сказал я.

Папашка дёрнулся на стуле. По-моему, он был даже удивлён, что я смог задать столь сложный вопрос.

– Возможно, ты прав, – согласился он. – Но тогда Он должен Сам быть таким сложным, что едва ли способен понять Самого Себя.

Он подозвал стюарда и заказал к обеду бутылку пива. И философствовал до тех пор, пока стюард его не принёс.

– Если есть что-то, чего я не понимаю, так это почему Анита от нас уехала, – сказал он, когда стюард наливал пиво.

Я отметил, что он назвал маму по имени, обычно он звал её просто мамой, как я.

Вообще он стал так часто говорить о маме, что мне это уже не нравилось. Мне не хватало её так же, как ему, но я считал, что лучше тосковать по ней про себя, чем ходить и тосковать вместе.

Наконец он произнёс:

– По-моему, я даже понимаю законы космоса, чем причину, по которой дама уезжает из дома без всяких объяснений.

– Может, она сама этого не знает, – заметил я.

Больше мы во время обеда не говорили. Подозреваю, что мы оба пытались понять, действительно ли мы хотим найти маму в Афинах.

После обеда мы прогулялись по теплоходу. Папашка показывал на офицеров и матросов и объяснял мне, что означают полоски и знаки отличия у них на форме. Я невольно подумал о картах в колоде.

Вечером папашка сказал, что намерен ненадолго зайти в бар. Я предпочёл не заводить дискуссии на эту тему, но сказал, что пойду в каюту и буду читать Дональда.

Думаю, он даже обрадовался, что остался один. Что же касается меня, я уже размышлял над тем, что же такое Фроде собирался рассказать Хансу Пекарю когда они сидели и смотрели на селение карликов.

Словом, в каюте я собирался читать отнюдь не про Дональда. Может быть, я в то лето понял, что перерос и Дональда, и подобное чтиво.

Во всяком случае, в тот день я понял одну вещь: отныне философствует уже не только папашка. Понемногу я тоже стал философствовать.

ДЕВЯТКА ТРЕФ
…сладкий, искристый на вид напиток, имеющий шипучий вкус…

♣  "– Хорошо, что мы ушли оттуда, – начал старик с длинной седой бородой.

Он долго не спускал с меня глаз.

– Я боялся, что ты им что-нибудь скажешь, – продолжал он.

Только теперь он отвёл глаза. Показав на селение, он поёжился и спросил:

– Ты ведь ничего им не сказал?

– Боюсь, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, – ответил я.

– Ты прав. Я начал не с того конца.

Я с пониманием кивнул.

– Если есть другой конец, то было бы неплохо начать с него, – согласился я.

– Aber natürlich! – воскликнул он. – Но прежде всего ты должен ответить на один важный вопрос. Ты знаешь, какое сегодня число?

– Не совсем точно, – признался я. – Должно быть, начало октября.

– Меня главным образом интересует не число, а год, – сказал он.

– Тысяча восемьсот сорок второй, – ответил я, и тут до меня как будто стало что-то доходить.

Старик кивнул.

– Это случилось ровно пятьдесят два года назад, мой мальчик.

– Ты уже так давно живёшь на этом острове?

– Да, уже так давно. – Он снова кивнул.

Из угла глаза у него скатилась слеза. Она ползла по щеке, но он даже не постарался её стереть.

– В октябре тысяча семьсот девяностого года мы вышли из Мехико, – сказал он. – После нескольких дней пути наш бриг потерпел кораблекрушение. Вся команда погибла вместе с судном, но я ухватился за бревно, плававшее среди обломков. В конце концов я всё-таки добрался до земли…

Он глубоко задумался и замолчал. Я рассказал, что тоже попал на этот остров в результате кораблекрушения.

Он грустно кивнул и продолжал:

– Ты сказал «остров», я тоже так думал. Но можем ли мы с уверенностью сказать, что это именно остров? Я прожил здесь больше пятидесяти лет и много бродил по тому, что мы называем островом. Однако мне ни разу не удалось найти дорогу обратно к морю.

– Значит, это очень большой остров, – заметил я.

– Которого нет ни на одной карте мира? – Он посмотрел на меня.

– А может, мы попали не на остров, а на берег американского континента? – предположил я. – Или Африки, коли на то пошло. Кто знает, сколько времени мы были добычей течения, прежде чем нас вынесло на берег?

Старик грустно покачал головой.

– И в Америке, и в Африке живут люди, молодой человек.

– Но если это не остров и не один из больших континентов, то что же это тогда такое?

– Что-то совсем другое, – пробормотал он.

И опять глубоко задумался.

– Карлики, – сказал я наконец. – Ты сейчас думаешь о них?

Не ответив на мой вопрос, он спросил:

– Ты уверен, что попал сюда из внешнего мира? Ведь ты тоже не из местных?

Я тоже? Значит, он всё-таки думал о карликах!

– Я нанялся на судно в Гамбурге, – сказал я.

– Правда? А я сам из Любека…

– Вообще-то я тоже из Любека. В Гамбурге я нанялся на норвежскую шхуну, но родился я в Любеке.

– Неужели? Тогда ты прежде всего должен рассказать мне, что случилось в Европе за те пятьдесят лет, что меня там не было!

Я рассказал то, что знал. О Наполеоне, о войнах. Рассказал, что в 1806 году Любек был разграблен французами.

– А в тысяча восемьсот двенадцатом году, через год после того, как я родился, Наполеон пошёл войной на Россию, – сказал я наконец. – Однако оттуда ему пришлось бежать с большими потерями. В тысяча восемьсот тринадцатом году он был разбит в большой битве под Лейпцигом. Тогда ему дали остров Эльбу, это всё, что осталось от его империи. Но через несколько лет он вернулся и восстановил свою Французскую империю. Он был разбит в битве при Ватерлоо и свои последние годы провёл на острове Святой Елены, к западу от Африки.

Старик слушал с большим интересом.

– Наполеон хотя бы мог видеть море, – буркнул он.

Казалось, он видит всё, о чём я говорил.

– Похоже на сказку, – сказал он, помолчав. – Вот, значит, как сложилась история Европы после того, как я её покинул. А могла бы сложиться и иначе.

Мне пришлось с ним согласиться. История, она как большая сказка. Они отличаются друг от друга только тем, что история – это правда. Солнце закатилось за горы на западе. Маленькое селение лежало уже в тени. Внизу, в селении, карлики, как цветные пятна, мелькали среди домов.

Я показал на них.

– Расскажешь мне о них? – попросил я.

– Обязательно, – ответил он. – Я тебе всё расскажу, но обещай, что они не узнают ни слова из моего рассказа.

Я кивнул, ожидая продолжения, и Фроде начал рассказывать свою историю:

– Я плавал на испанском бриге, который шёл из Санта-Круз, в Мексике, в Кадиш, в Испанию. Мы везли большой груз серебра. Погода была ясная и тихая, и всё-таки наше судно потерпело кораблекрушение через несколько дней после того, как мы отошли от берега. Между Пуэрто-Рико и Бермудами нам пришлось переждать непогоду, а мы слышали о странных событиях, случавшихся в тех местах, но считали это обычными матросскими байками. И вот в одно прекрасное утро наше судно поднялось и повернулось в воздухе над поверхностью совершенно спокойной воды. Нас словно повернула рука великана – повернула как штопор пробку. На несколько секунд. Потом мы упали обратно в воду. Судно тряслось, груз сдвинулся с места, и трюм начал наполняться водой.

Я плохо помню тот берег, до которого мне удалось добраться, спасая свою жизнь. Наверное, потому, что я сразу же отправился в глубь острова. Я бродил по нему несколько недель, а потом поселился здесь и с тех пор тут и живу.

Мне жилось хорошо. Здесь росли картофель и маис, яблоки и бананы. Были тут и другие растения, удивительные фрукты, каких я никогда в жизни не видел и о каких даже не слышал. Курбер, рингрот и граминер стали важной частью моего рациона. Мне пришлось самому дать названия незнакомым растениям, которые я впервые увидел на острове.

Через несколько лет мне удалось приручить шестиногих моллуков. Они давали не только вкусное и питательное молоко, я использовал их и как тягловую силу. Иногда я забивал одно из животных и ел его светлое и вкусное мясо. По вкусу оно было похоже на мясо диких свиней, которое мы в Германии всегда ели на Рождество.

Постепенно я научился готовить лекарства из местных растений, они помогали мне от разных болезней. Кроме того, я готовил различные напитки, которые способствовали хорошему настроению. Ты сам увидишь, что я часто пью напиток, который называю «туфф». Он немного горьковатый, я варю его из корней туффовой пальмы. Туфф не даёт мне уснуть, если я устал, но должен бодрствовать, и помогает уснуть, когда я бодрствую, но хотел бы уснуть. Это вкусный и к тому же совершенно безобидный напиток.

Но я готовлю также напиток, который мы называем «пурпурный лимонад». Этот напиток замечательно действует на весь организм, но в то же время он так опасен и коварен, что я рад, что его не продают у нас дома, в Германии. В основе его лежит сок цветов пурпурной розы. Это маленькие кусты, усыпанные мелкими пурпурными розочками. Они растут по всему острову. Вообще-то, мне не приходится самому собирать розы и выжимать из них сок. Эту работу делают за меня большие пчёлы, они гораздо больше наших немецких воробьёв. Они строят ульи в дуплах деревьев и хранят там запасы этого пурпурного нектара. Мне остаётся только собирать его.

Когда я смешиваю его с водой из Радужной реки, откуда я беру и золотых рыбок, у меня получается сладкий, искристый на вид напиток с шипучим вкусом. Поэтому я и назвал его «лимонадом».

Пурпурный лимонад привлекателен не только своим замечательным вкусом. Он даёт нашим органам вкуса все нюансы вкуса, известные человеку. Мало того, человек ощущает этот вкус не только языком и горлом, но и каждой клеточкой своего тела. Однако познать вкус всего мира благодаря одному лишь глотку – это неправильно. Знакомиться с миром следует постепенно.

Приготовив однажды этот пурпурный лимонад, я начал пить его ежедневно. На душе у меня стало светлее, но так было только сначала. Постепенно я стал терять представление о времени и пространстве. Неожиданно я мог «проснуться» где-то на острове, не помня, как я оказался в том месте. И потом несколько дней и ночей блуждал, ища дорогу домой. Мог забыть, кто я и откуда я родом. Мне казалось, что всё окружавшее меня было мною. Начиналось это с покалывания в руках и ногах, потом покалывание доходило до головы, и наконец этот напиток начинал пожирать мою душу. Словом, я рад, что сумел остановиться, пока было не поздно. Сегодня этот пурпурный лимонад пьют только жители острова. Как это получилось, я расскажу тебе позже.

Во время его рассказа мы наблюдали за селением. Смеркалось, и карлики внизу зажгли масляные светильники.

– Становится прохладно, – заметил Фроде.

Он встал, открыл дверь, и мы вошли в небольшую бревенчатую избу, где было видно, что каждая вещь сделана его руками из того, что он нашёл на острове. Здесь не было ничего металлического, всё было сделано из глины, дерева и камня. И лишь один материал свидетельствовал о цивилизации: кружки, кувшины, лампы и тарелки были стеклянные. Кроме того, в разных местах этой небольшой комнаты стояли круглые чаши с золотыми рыбками. Окна тоже были застеклены.

– Мой отец был стеклодувом, – сказал Фроде, словно прочитав мои мысли. – Я постиг это ремесло до того, как ушёл в море, и здесь, на острове, оно мне очень пригодилось. Постепенно я стал смешивать разные типы песка. И довольно скоро уже мог изготовить первоклассную стеклянную массу в печах, сложенных мною из огнеупорных камней. Я назвал эти камни дорфитом, потому что нашёл их на горе недалеко от селения [34]34
  Название камня образовано от немецкого слова «Dorf», что значит «селение».


[Закрыть].

– Я уже видел вашу стекольную мастерскую, – сказал я.

Старик обернулся и мрачно посмотрел на меня.

– Ты ничего там не сказал?

Мне было не совсем ясно, чего я, по его мнению, не должен был говорить карликам.

– Я только спросил дорогу в селение, – ответил я.

– Хорошо! А теперь мы с тобой выпьем по стаканчику туффа.

Мы сели на табуреты, стоявшие у стола, сколоченного из какого-то тёмного дерева, какого я никогда прежде не видел. Фроде налил из большого стеклянного кувшина в стаканы какой-то напиток и зажёг масляный светильник, висевший под потолком.

Я сделал осторожный глоток. Напиток был похож на смесь банана и лимона. Кисловатый вкус потом ещё долго держался во рту.

– Ну, как тебе этот напиток? – спросил старик с надеждой. – Я первый раз угощаю европейца туффом.

Я ответил, что напиток вкусный и хорошо освежает, и это была чистая правда.

– Прекрасно! – сказал он. – А теперь я должен рассказать тебе о моих маленьких помощниках здесь, на острове. Ведь ты сейчас думаешь о них, правда?

Я кивнул. И старик опять начал рассказывать".