Текст книги "В небе Китая. 1937–1940"
Автор книги: Юрий Чудодеев
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)
На земле никому об этом не сказал. И так после тропической лихорадки по моему адресу острили: «Где тот летчик, который завтра умрет?».
Пока самолет заправляли бензином, я глазел по сторонам. Довольный жизнью, размышлял о том, как она, эта самая жизнь, иной раз висит на волоске из-за собственной глупости; не желторотый, а полез на 7 тыс. м без кислорода.
А вот, кажется, что-то интересное.
К капонирам катили две легковые машины. Из первой вы шел китаец лет за 50, худощавый, среднего роста, с бегающими глазками и желчным лицом. В полувоенной одежде – френч, сапоги.
За ним сопровождающие. Поодаль стояла китаянка средних лет в европейско-китайском платье. Китаец посмотрел по сторонам, бросил через плечо сопровождающим несколько отрывистых фраз, повернулся и пошел к машинам. Чан Кайши.
Чан Кайши! Зачем он здесь? Что его интересует на аэродроме? Симпатий к нам, советским летчикам, он не питал. Может быть, хочет выразить свое неудовольствие нашей работой, как это уже было им сделано в Нанкине, когда первая небольшая группа добровольцев до изнеможения отражала налеты японских бомбардировщиков, многократное превосходство которых позволяло им прорываться к цели? Нет! С нашим прилетом Ханькоу прикрыт от бомбардировщиков надежно.
В политической и дипломатической деятельности Чан Кайши активно помогала его жена Сун Мэйлин, младшая из трех сестер Сун, известных миру. Она получила образование в Америке, знала европейские языки, была сведуща в авиации, поддерживала переписку и близкие отношения с Анной-Луизой Стронг – видной американской журналисткой. А.-Л. Стронг продолжительное время жила в Китае в 20-х годах, находилась здесь и теперь. Сейчас Сун Мэйлин присутствовала на аэродроме вместе с Чан Кайши.
…В воздухе появились знакомые очертания скоростных бомбардировщиков СБ. Они заходили на посадку, садились один за другим. Их пилотировали тоже советские летчики-добровольцы. Они возвратились с боевого задания: бомбардировали переправу на р. Хуанхэ и войска у Кайфына. Там японцы, уже в третьем, «генеральном» наступлении добились успеха: вышли на линию Кайфын – Сюйчжоу и соединили таким образом свои Северный и Центральный фронты.
Теперь понятно, почему Чан Кайши здесь. Он хочет знать обстановку на фронте из первых рук. Желание естественное, если бы оно не вызывалось свойствами его натуры: ни в чем ни когда никому не верить, во всем всех подозревать, плести сети интриг и тайных замыслов.
Из ведущего самолета вылез летчик, худой и длинный, как жердь, с угловатыми движениями. Общим обликом он напоминал Петра Первого в описании А. Н. Толстого. Так его летчики между собой и звали-»Петр Первый». Это был Тимофей Тимофеевич Хрюкин. Позже, в Отечественную войну, он командовал 1-й и 8-й воздушными армиями.
На бомбардировщиках СБ летали и китайские летчики, обученные советскими инструкторами. Взаимодействовали мы со своими соратниками-бомбардировщиками не часто, но некоторые важные задания выполняли совместно. Тогда мы встречались в воздухе и при особо успешных вылетах – на банкетах.
Банкеты в Китае приняты. На эти банкеты приглашались гости: чиновники местной администрации и дамы. Однажды после удачного вылета бомбардировщиков с истребителями – на Янцзы у Нанкина потопили несколько канонерок и барж с войсками – в литпшэ Наньчана был устроен такой банкет-ужин.
В этот раз моей соседкой за столом оказалась молодая китаянка в платье по последней парижской моде. Говорила она по-французски свободно. Мне пришлось извлекать из арсенала памяти уцелевшие слова, обороты, отдельные фразы и так поддерживать «светский» разговор. На вопрос, как меня зовут, назвал первое пришедшее в голову украинское слово – Левада. Она тут же расчленила его на китайский манер «Ле-ва-да» и нашла, что это очень мило. Подумал: мило, если это только пустое любопытство. И вспомнилось. В Ханькоу иногда можно было увидеть молодую, лет 30, красивую женщину, с золотистой копной волос. Звалась она Сокольской. Была женой 70-летнего португальского посланника и, как говорили, проявляла нездоровый интерес к добровольцам-летчикам.
Белогвардейские эмигранты под видом «соотечественников па чужбине» искали сближения с нами, приглашали в свои клубы, библиотеки, но эти «невинные» приглашения мы решительно Отклоняли.
И «мистер Левада» было сохранено для общения с внешним, не своим кругом лиц.
Тосты следовали за тостами. Захар Плотников, сидевший за столом визави, ушел спать. За окнами в саду бушевала гроза, сверкали молнии, ветер раскачивал деревья, хлестал тропический ливень.
…Утром до завтрака все собрались в холле. Ни у кого ни па; Голове, ни в руках не было шляп. Переговаривались:
– Ты не видел моей шляпы?
– Да я и своей не найду.
– Куда она могла запропаститься?
Помалкивал один Захар. В это время в дверях появился ки таец-садовник. Вид у него был обескураженный, смущенный. В обеих его руках, как связка рыб у рыбака или охотничьи трофеи у охотника, были наши шляпы. Но в каком виде?! Извалянные, мокрые, в песке! Обращаясь к нам, китаец повторял всего два слова:
– Мистер! Лимо (шляпа)!
Нам стало смешно. Все поняли, что это проделка Захара. Он давно уже иронически присматривался к нашему «джентльменскому» виду, не мог никак привыкнуть к нему, а вечером, 'уйдя с банкета пораньше, выбросил наши шляпы за окно. После этого многие перешли на береты, практичные и удобные при на шей работе.
В этом же клубе иногда бывало кино. Здесь на киносеансе, произошла еще одна встреча с соотечественницей.
В Наньчане жила семья сына Чан Кайши. Командующий;
Национально-революционной армией гуанчжоуского правительства Чан Кайши в апреле 1927 г. произвел контрреволюционный переворот. Сын его в ту пору учился и работал в Советском Союзе. Он публично в печати осудил контрреволюционную деятельность отца и порвал с ним отношения. Поверила его заявлению общественность, поверила ему и русская девушка с Урала. Сейчас она ждала киносеанса. Рядом – два русоголовых мальчика восьми-девяти лет с косым разрезом глаз и оливковьм цветом лица.
Услышав русскую речь, она охотно вступила в разговор. Раз говаривали обо всем и ни о чем. Чувствовалось, что собеседница просто упивается звуками родной речи. Говорили о природе Китая, тропической растительности, бамбуковых рощах. Кто-то вспомнил Уральские горы и сосны. По ее лицу пробежала тень.
Сорвалась фраза:
– Что вспоминать далекое, невозвратное! Видите? Двое бегают. Куда от них теперь денешься?
…В зале погас свет. На экране замелькали кадры.
IV
Июнь. Участились налеты японцев на Гуанчжоу. Истребительная группа на юге была малочисленной и не могла эффективно противодействовать противнику. Поэтому было решено усилить гуанчжоускую группу. Нам предстояло перелететь в Гуанчжоу и нанести штурмовой удар по аэродрому на одном из островков близ порта Аомынь (Макао).
Вылетели рано. Впереди три промежуточные посадки с дозаправкой. Первая посадка – в пров. Цзянси, аэродром Цзиань.
Девушки и парни с приветливыми лицами южан приветствовали нас русскими революционными песнями, заботились о пас, старались предупреждать паши желания, но мы спешили. За правка окончена – и в путь. Придерживаясь русла р. Ганьцзян, пробивавшейся сквозь Южно-Китайские горы на север, мы летели к ее истокам на юг. Последний этап. Пересекаем 30-ю параллель.
Тропик Рака. Впереди Гуанчжоу – колыбель китайской революции. Взгляд влево. Восточный пригород Гуанчжоу. Вдали, в пурпурных лучах заходящего солнца, – зеленый холм с сооружением на вершине. Постройка с приподнятой по углам кровлей одновременно напоминала и мавзолей и пагоду. Это Хуанхуаган (Холм желтых цветов). Там погребены 72 из 130 «отчаянных» – героев апрельского вооруженного восстания 1911 г.[47] 47
Памятник установлен в честь 72 активистов «Китайской Объединенной лиги», погибших в апреле 1911 г. во время неудачного восстания в Гуанчжоу против маньчжурской династии Цин.
[Закрыть].
Мысль невольно переносится к берегам Янцзы, где эти же лучи озаряют пурпурные холмы у Нанкина, где высится мавзолей Сунь Ятсена и 600 ступеней к нему.
Солнце упало па горизонт. День угасал. Быстро сгущались сумерки. Вот и Гуанчжоу.
Садились почти в темноте. По аэродрому разбросаны большие толстые трубы – строители прокладывали дренаж. Все самолеты сели. Китайские и русские летчики стояли группой, ожидая автобуса. Луна еще не взошла. Темнота обратилась в черноту, как это бывает перед восходом лупы. Пряный воздух тропиков густ и напоен ароматами. Тихо переговаривались. Благовещеаский, командир группы «ласточек», чертыхался.
– Чертовы аэродромщики! Понакидали по всему полю труб. Чуть не обломал ноги своей «ласточке» на посадке. Хорошо, рассмотрел в самый последний момент.
Закуривали из общей кем-то предложенной круглой банки, похожей на консервную, сигареты немецкой фабрики в Китае «Гольден тигер» («Золотой тигр»). Я потянулся третьим к зажженпой спичке. Стоявший рядом летчик-китаец сильно дунул на пламя и вполне серьезно добавил:
– Пухо (нехорошо).
Переводчик объяснил: «Дурная примета – прикуривать третьим. Убьют».
Как живучи суеверия! Это обошло все континенты земного шара. Из прошлого века из Южной Африки, от тропика Козерога, пришло в Гуанчжоу, к тропику Рака.
Трансвааль, Трансвааль-страна моя,
Ты вся горишь в огне, —
слова песни, обошедшей тогда весь мир. Героическая борьба буров против колонизаторов-англичан. Ночные снайперы-буры. Спичка зажжена, первый англичанин прикуривает – бур поднял винтовку, второй прикуривает – бур целится, третий – бур выстрелил.
Подошел автобус. Уехали ужинать, отдыхать.
Часа четыре спустя раздался вой сирены. В прозрачном колдовском свете полной луны на небе появились мрачные тени бомбардировщиков. На аэродром посыпалась бомбы.
Пока истребители добрались до Гуанчжоу, агентурная разведка японцев уже сработала. Наш удар противник решил предупредить ночным ударом по аэродрому. Потери от этого налета были незначительны: повреждена одна «ласточка» да несколько осколков пробило обшивку плоскостей моего «чижа». Он не вы шел из строя. Воронки от бомб расторопные рабочие задела ли тут же.
Утром следующего дня, в предрассветных сумерках, подвесив 25-килограммовые бомбы, мы взлетели и взяли курс па Ломынь. Японцы захватили маленький китайский островок вблизи Аомыня, посадили там свою авиацию и оттуда производили налеты на Гуанчжоу. Через полчаса подходим к цели. Под нами Южно-Китайское море. Хорошо видно побережье Тихого океана. Весь торговый флот, включая джонки и сампаны, сбился в нейтральном порту Аомыня, отнятом у китайцев Португалией еще в 1517 г.
У островка – нашей цели – на рейде стоял японский крейсер и непрерывно посылал снаряд за снарядом навстречу приближавшейся группе самолетов.
Перестроились в правый «пеленг»[48] 48
Правый «пеленг» – порядок построения самолетов один за другим уступом вправо.
[Закрыть], и один за другим в пике – в атаку по аэродрому. Но целей не было. Аэродром пуст. Японцы вывели самолеты из-под удара на Тайвань. Зато зенитный обстрел был жесток. Аэродром вытянулся с юго-запада на северо-восток в распадке между двумя хребтами; с этих гор японцы вели огонь по атакующим самолетам. На втором заходе бросили свои бомбы на крейсер. Но что сделаешь этой стальной коробке 25-килограммовыми бомбами?! Обстрелял мотоциклиста, мчавшегося по летному полю.
Делать здесь было нечего. Пошли домой.
Японцы притихли. Налетов в эти дни на Гуанчжоу не предпринимали. Тревожило теперь другое: что в Ханькоу? Что в Напьчане? Долго засиживаться здесь нельзя. Оставили часть сил на усиление ПВО и тем же путем возвратились в Наньчан, да аэродром базирования.
…Противник ценой больших потерь упорно продвигался к сердцу Центрального Китая – Уханю с двух направлений: с севера вдоль Пекин-Ханькоуской железной дороги и с востока вверх по Янцзы от» Нанкина.
Японцы подходили к восточному берегу оз. Поянху. Пал Цзюцзян – родина китайского фарфора. Воздушные бои становились более частыми, продолжительными, ожесточенными. Противник расширял и приближал к линии фронта аэродромную сеть. С отходом войск сеть наших постов ВНОС сокращалась. Сокращалось и время с момента оповещения до вылета по тревоге. Радиолокационного наблюдения, обнаружения тогда не было и в помине. Летчики были заняты утомительным дежурством, находились в готовности номер один, сидя в самолетах под палящими лучами июльского солнца и прикрывая головы планшетами.
В годовщину начала войны, 7 июля, мы попали в тяжелые условия боя. Накануне мой ведущий Костя Опасов возвратился из Ханькоу. Ему поставили новый мотор и крупнокалиберный пулемет «Кольт» в придачу к четырем ПВ-1[49] 49
Пулемет системы «Максим», только что установленный на самолете.
[Закрыть],
– Ну теперь дам я им прикурить!
Он был жизнерадостен и весел, как всегда, наш «рикша». Во второй половине дня после обеда в кабине от жары клонило ко сну. И вдруг дремоту смахнуло, как утренний туман. Выла сирена. На командной вышке взвились разом все сигналы: и на готовность, и на запуск моторов, и на вылет. Оглянулся назад. Далеко-далеко в мареве нагретого воздуха на востоке угадывались черточки большой группы бомбардировщиков. Взлета ли все почти одновременно на пересекающихся курсах – и «катюши», и «ласточки», и «чижи». Наш левый – Женя Владимиров замешкался со взлетом: сразу не заработал мотор.
Сбор на первом развороте получился растянутым. Взгляд вправо, на аэродром. Густой черный столб дыма вонзался в небо: попадание в бензохранилище. Японские бомбардировщики уходили от аэродрома по р. Наньцзяп к оз. Поянху. Группа «ласточек» гналась за ними справа. Костя Опасов во всю мощь нового мотора стремился тоже догнать противника, постепенно отрываясь от меня.
Вот воды обширного, до самой Янцзы, оз. Поянху. Уже идет свалка. Вышел из строя один, другой японец. Крутой спиралью снижается третий. Его добивают две «ласточки» и «чиж». Скорее угадываю, чем опознаю: это Костя. Бомбардировщики на повышенной скорости уходят на свою территорию. Дальнейшее пре следование теряет смысл.
…Нет! Это не все! Не могли бомбардировщики прийти без истребителей. Где же они?
Навстречу, из боя, – одинокая «ласточка». Глубокие покачивания с крыла па крыло, и она становится справа, уравнивая скорости. Борис Бородай. Идем к аэродрому парой. А вот еще и «чиж». Этот без приглашения пристроился слева – Соловьев. Теперь уже лучше, чем одному. Звеном поднимаемся повыше – на 4500 м. Глаза ищут по всей небесной сфере. Голова как на шарнире. Есть!
Слева впереди, значительно ниже нас, несколько японских истребителей гоняли двух «чижей». Один самолет горел и пылающим факелом шел к земле. Установить его принадлежность было невозможно. Наклонив самолет в сторону, показал ведомым намерение атаковать. Солнце справа. В пике. Засвистел ветер, запели стальные расчалки между плоскостями, как туго натянутые струны. Скоростная «ласточка» обогнала меня па пикировании, и уже Борис зажег японца с первой внезапной атаки. Нас заметили. Два японских самолета догоняли меня на предельном угле набора, когда самолет еще способен набирать высоту.
Смотреть, что делалось в нижнем ярусе, не хватало времени. Мне приходилось туго. Вокруг «чижа» вертелись уже четверо. Беспрерывные атаки, трассы пулеметных очередей. Еле успеваю уносить хвост от атак сзади. Бой стараюсь вести на встречных курсах.
Измотанный, в предельном напряжении, готов столкнуться. Но японцы этого не хотят. Своевременно выходят из лобовой атаки. Для них я обреченный. Их несколько на одного. Атакуют и на встречных, и на попутных курсах, и сверху, и снизу. Длинная очередь сзади слева прошила моего «чижа», ушла в мотор. За очередью почувствовал легкую боль в руке и ноге. Кабина сразу же 'наполнилась дымом. Мысль – зажгли! Атаковавший японец проскочил подо мной вперед и успел еще оскалить зубы, оглянуться.
Мгновенным переворотом ввел «чижа» в отвесное пикирование и, удерживая его в этом положении, быстро шел к земле. Уже на пикировании заметил, что дым и запах гари исчезли. Вывел в горизонтальный полет у самой земли. Плавно даю газ.
Мотор успокаивающе зарокотал привычную ровную песню. Вокруг в ясном небе спокойно. Как будто ничего и не было.
Стрелки часов подбирались к 16. На бреющем полете проскочил аэродром восточное и вышел на контрольно-пропускной пункт. Там был выложен сигнал:
– Всем садиться на запасные аэродромы! Для «чижей» запасной аэродром – Тэпсу. Это всего 20 минут полета на юг. Сел. На стоянке «чиж», прилетевший до меня.
Но номеру определяю: Антон Губенко.
В предыдущем бою его «ласточку» зажгли. Он затяжным прыжком с парашютом ушел от преследователей. В этот бой водил группу «чижей»: исправных «ласточек» на замену не оказалось. Подошел переводчик китаец Мэн:
– Мистер Левада! У вас на ноге кровь.
Закатал штанину. Английской булавкой выковырнул маленький осколочек от разрывной пули. Забинтовал индивидуальным пакетом. Саднило левый локоть – пулевой ожог. Обошел само лет. Бедный мой «чиженька»! Досталось тебе в этот раз. Руль поворотов держался на одном шарнире и тросах. В левом боку у кабины зияла дыра от разрывной. На бронеспинке – кляксы от сплющившихся пуль. От лобовых атак пробоины в центроплане, плоскостях; побиты ребра воздушного охлаждения цилиндров…
– Ну ничего! Жить будем.
На КП сидел Губенко и накручивал ручку телефона, собирая сведения, кто, где и как. Ко мне:
– Трудный бой?
– Трудный.
– Я тоже считаю, что трудный. Вот не докричусь ли до кого.
Помолчав:
– Костя Опасов над озером выпрыгнул. Зря рано раскрыл парашют. Возле вертелись японцы. Наверно, убили.
После сбора донесений и проверки поступивших сведении стало известно, что сбиты четыре японских бомбардировщика и шесть истребителей. Наши потери – семь самолетов. Погиб Женя Сухоруков, раненым сел на аэродром Ровниц, выпрыгнул Гридин, скапотировал на рисовом поле на подбитом «чиже» Женя Владимиров. Сбиты были три китайских летчика.
На третий день рыбаки выловили в Поянху труп Кости Опасова.
Да, бой был трудным. В этот раз японцы, по-видимому, применили чисто самурайскую «тактику», если только это не было случайной ошибкой: без прикрытия пустили вперед бомбардировщики, а истребители пришли позднее компактной группой в надежде рассчитаться с нами. Итоги боя показали, что в полной мере им это не удалось.
V
Запасной аэродром Тэнеу стал действующим для группы «чижей». Ко мне в звено пришли два летчика из пополнения:
Михайлов и Глебов. В полдень 11 июля группа возвращалась из боевого вылета. Вылет несложный. Усталости не было. Но жар ко. Хотелось пить. Воображение рисовало душ и бутылку холодного пива. Звено шло правым замыкающим. С 2 тыс. м уже виден железнодорожный мост через реку, а за рекой угадывался аэродром.
И тут все полетело к черту.
Снизу из-под приборной доски вырвался сноп пламени. Обо жгло ноги, руки, лицо. С принижением (не столкнуться бы с ведомым) шарахнулся из строя вправо. Локтем выбил боковую дверцу кабины, отстегнул привязные ремни и дал рули на переворот. Самолет стал на ребро, левым крылом к земле, правым – в небо, замер. Нога! Ноги, убегая от пламени, бросили педали. До отказа сунул левую педаль и отдал ручку от себя. «Чиж» послушно лег на спину, на какое-то мгновение завис в этом положении, и я вывалился из кабины. Небольшая затяжка (уйти от самолета), за кольцо, рывок. Над головой шелковый купол. Несколько впереди в отвесном пикировании меня обгонял самолет. У мотора золотой венчик пламени, за хвостом длинный шлейф черного дыма.
– «Чижик», «чижик!» Недолго ты прожил после 7 июля.
Подо мной сопки в густых зарослях бамбука. А вот распадок с посевами. Не проскочить бы: ветерок сносит. На всю дли ну руки от головы до бедра вытянул с одной стороны стропы. Купол принял уродливую форму, и земля стала набегать быстрее. Опустил стропы. Мягкое приземление. Огороды. Ведомые Михайлов и Глебов виражировали над местом приземления. Махнул им в сторону аэродрома. Поняли, ушли. Метрах в 30 высокий китаец-крестьянин поспешно отвязывал буйвола от одиноко стоявшего дерева, не спуская с меня глаз. У него ничего не получалось. Двинулся к нему. Он бросил буйвола, готовый бежать. Уйдет!
Выхватил из кармана охранную грамоту на тонком белом шелке с иероглифами, с красочным изображением национального китайского флага. Распластав ее на ладони в поднятой руке, по казал издали. Китаец остановился. Осторожно и робко начал приближаться. Жестами показываю: мне нужен телефон. Последовало понятное и мне: «Дун, дун» («понимаю»). Уже вблизи уставился на изображение флага. Он был неграмотен, но понял главное. Помог собрать парашют. Вскинул его себе на плечи, за шагали по тропинке – он впереди, я сзади. Тропинка, еще более сузившись, вывела нас в рисовые поля. С окрестных полей, бежали к нам мужчины и женщины с мотыгами и палками, с озлобленными лицами и криком, понятным и неприятным: «Джапан, джапан!».
На китайца я, конечно, похож был мало. Серый клетчатый костюм, тапочки на босу ногу, русые волосы. Шлем с очками в руке. Мой проводник громко и часто-часто что-то говорил.
Процессия росла, вытягивалась на тропинке все больше и больше. Приблизительно через час вошли в большую деревню.
У маленького аккуратного домика под навесом стояли ряды скамеек, классная доска, большие счеты. Школа. На крыльцо вышел седой худощавый китаец с приятным лицом, во всем белом. Толпа заполнила двор и в уважительном молчании смотрела на учителя. Он неторопливым движением взял грамоту, пробежал глазами, прочитал вслух. По толпе прокатился гул одобрения, лица засветились улыбками. В грамоте было написано примерно следующее: «Предъявитель является иностранцем, прибывшим в Китай для оказания военной помощи. Военные и гражданские лица обязаны принимать меры к его спасению».
Жестом старик учитель пригласил войти в дом. Изучающим взглядом посмотрел в лицо, на руки, на ноги; что-то сказал за занавеску в соседнюю комнату. Оттуда передали плоскую жестянку. Старик осторожными движениями рук наложил на места ' ожогов желтоватую пасту. Боль стала утихать.
Очень хотелось пить. Выразил это желание жестами. Другой китаец, в обычной одежде из синей легкой ткани, выбежал за дверь и через несколько минут осторожно с поклоном поставил передо мной большую фарфоровую чашку. Жадный глоток. Дыхание перехватило. Глаза полезли па лоб… Ханжа! Рисовая водка, по крепости близкая к спирту. Учитель укоризненно посмотрел на угостившего меня китайца. Сердито буркнул что-то. Громко крикнул в сторону занавески. Оттуда передали кружку холодной воды.
Достал листок бумаги и карандаш. Показал на карту Китая висевшую на стене, и на бумагу. Понятно. Я быстро набросал схему района, подчеркнул Наньчан, стрелкой показал, что мне надо туда.
На стене висел телефон допотопного типа фирмы «Эриксон и К°». Около получаса устанавливалась связь.
Пока рассматривал комнату. Скромное убранство. Никаких украшений. Мебель грубая, самая необходимая: стол, табуретки. На стене кроме карты Китая – литографии портретов Сунь Ятсена и Ленина.
Телефон умолк. На пороге показались два китайца.
Один в армейской форме песочного цвета с винтовкой, другой – кули в коротких узких штанах, рубахе и плетеной шляпе зонтом. Третий китаец – у крыльца – держал в поводу оседланного конька.
Старик учитель пытался заговорить со мной по-английски, но у меня в запасе не было и десятка английских слов. Никогда его не изучал и все время сожалел об этом, находясь за пределами Родины.
Мне, потерявшему крылья, предлагали па несколько часов стать кавалеристом. Как мог, отклонил эту заботу и внимание – больше потому, что кули с моим парашютом и охрана должны были следовать пешком. Показалось, конек довольно подмигивал мне глазом, благодарно помахивая хвостом.
Жара спала. Мы шли на восток. Впереди кули-проводник с парашютом за плечами, за ним я, и замыкал шествие солдат С винтовкой на ремень.
Солнце светило в спину уже не обжигающими лучами. Два часа без привала. Показалось селение с разбросанными в беспорядке хижинами. У крайней ближайшей фанзы остановились. Старая китаянка в синих узких штанах и такой же кофте вышла навстречу. Волосы с обильной сединой подобраны на голове в пучок. Провела под навес. Уда лилась, покачиваясь на крохотных ножках, изуродованных бинтованием в детстве.
Возвратилась с тремя чашечками бледного зеленого чая на подносе и закопченным до черноты котелком. Все поставила на стол. Палочками, употребляемыми в Китае повсеместно как столовый прибор, ловко доставала из котелка по одному распарен ному душистому листику чая и клала в каждую чашку. С по клонами, приседаниями просила отведать.
Проводник, на редкость разговорчивый парень, без умолку «стучал язычком». Китаянка слушала, опершись на столб навеса. Пора! Пока шли селением, нас сопровождали, оживленно переговариваясь, чуть ли не все крестьяне: больше старики и дети.
Вечер. Всходила луна. Идти стало легче. Восемь часов тропинками между рисовыми полями, рощами, селениями добирались до маленького городка Хукоу. Переправились через р. Гань-цзян, и меня сдали гостеприимному мэру этого городка.
Ужин с холодным пивом. Короткий сои. Утром пришла машина из Наньчана. Любезный хозяин на прощание попросил автограф. Размашисто вывел в альбоме – Левада.
…В Наньчане потянулись скучные дни. Тоскливо сидеть целыми днями в литишэ, когда все с рассвета до темноты на аэродроме. День, другой, третий…
В один из дней нас оказалось двое. Благовещенского отзыва ли, и он собирался уезжать. Я еще «менял кожу»: места ожогов затягивались розовой пленкой.
Часов в 11 завыла сирена. Вся прислуга укрылась в убежище. Нас же профессиональный интерес выгнал на крыльцо. Благовещенский улегся на спине одного из двух каменных чудовищ, охранявших вход в здание. Отдаленно они напоминали обязательных львов при дворцах графа Воронцова.
Мы наблюдали за перипетиями боя над Наньчаном. Внезапно один из японских самолетов отделился от группы и в крутом пикировании со свистим помчался на здание.
– Подрывай! – крикнул Благовещенский.
Со спины каменного изваяния его как ветром сдуло за угол дома. Не отстал и я.
Но мраморным ступеням застучали пули. Осатаневшему японцу взбрело в голову атаковать нашу резиденцию. Нет обид нее положения, чем когда не можешь ответить ударом на удар.
Утром за завтраком я вновь обрел крылья. Командир группы Е. Николаенко спросил:
– Как самочувствие?
– Вполне нормальное.
– Летать можете?
– Конечно, да.
– Заболел в Гаоане Слуцков. Его несут на носилках. Сегодня идет попутная машина. Вас доставят в Шангао, у мэрии встретят и проводят па пристань. По реке доберетесь до Гаоаня. На самолете Слуцкова перелетите в Тэнсу. Примете под свое командование группу. Там командира нет.
– Слушаюсь.
Сам подумал: «Ну, Кащей Бессмертный (так окрестили меня товарищи после пожара), теперь держись! Забот хватит».
Командира эскадрильи, о котором шла речь, я знал мало. Фамилия его была Лысункин. Прибыл он уже после боя 7 июля из-под Ленинграда. Погиб позднее.
В критические дни Ханькоу Л. Лысункин, Е. Орлов и другие прикрывали город ночью от налетов бомбардировщиков. А тогда, накануне моего назначения, когда мы с А.С. Благовещенским наблюдали бой над Наньчаном, он был сбит. Часа через два пришел в литишэ грязный, мокрый, с перекинутым через плечо парашютом.
Отплевываясь от бензина (бак у него был изрешечен) и от воды (попал с парашютом в реку), изрыгая ругательства, он постепенно остывал от схватки с» самураями. Был он немолод, с сильно поредевшими волосами и залысинами. После этого боя получил другое назначение и в эскадрилью не возвратился.
Уже во второй половине дня китайская джонка с почти прямоугольным в заплатах парусом несла меня вниз по течению. У многих китайцев, живущих в бассейнах крупных рек, вся жизнь с рождения до смерти проходит на воде. Джонка – и орудие труда, и средство к существованию, и жилище. Кормит река.
Приходилось наблюдать бытовые сценки. Молодая пара после бракосочетания направляется к джонке, своему жилищу. П» пути шествия с шипением, треском, оглушительными хлопками скачут, взрываются бумажные пакеты – шутихи – пиротехническая выдумка, древняя, как сам Китай. Или другое. Из каюты суденышка, боязливо озираясь, с новорожденным на руках, наглухо закутанным от посторонних глаз в черную материю, по мосткам пробирается отец. И опять треск и взрыв хлопушек. Этот ритуал основан на суеверии: взрывы хлопушек отгоняют алых духов.
Сейчас китаец-лодочник промерял фарватер, погружая в воду длинный бамбуковый шест. Ушел.
На носу джонки сидел баклан с кольцом на шее. Он повернул голову, склонил ее набок, изучающе посмотрел на меня своим круглым глазом. Найдя, что объект не заслуживает внимания, отвернулся и продолжал смотреть вперед, в воду. «Вперед смотрящий»– пришло в голову флотское сравнение.
Но вот он насторожился, расправил крылья и, будто выстрелив в небесную синь, взлетел. Классический вираж, падение камнем в воду – и он уже на палубе с крупной рыбой в клюве. Из каюты вышла китаянка, взяла у баклана добычу, взамен бросила мелкую рыбешку, которую он проглотил мгновенно. Это помощник в трудной жизни, кормилец, почти член семьи.
Показалась знакомая лужайка. Джонка шла к берегу. Отмель. Выпрыгнул в воду. Помахал лодочнику беретом. В ответ он снял шляпу.
На зеленой лужайке одиноко стоял самолет Алеши Слуцкова. Под крылом в тени спал техник. Разбудил его. Обрадованный моим появлением, он тут же начал готовить самолет к полету.
Переночевав, взлетел па утренней зорьке. Клочья тумана стлались по низинам. Круг над площадкой. На глаз – высота около тысячи метров. Проверяю. Что за наваждение?! Высотомер показывает три. Пригляделся. Фу, дьявольщина! Английский высотомер, в футах. Очевидно, при ремонте за неимением отечественного поставили иностранный. Ладно, и этот сойдет. А ну, «чижик» незнакомый, как ты в «бочке» крутишься. Левая, правая. Хорошо. Курс па Тэнсу. Непродолжительный полет. Посадка.
В отряде за время моего отсутствия произошли изменения: в него включили остатки сянганьской группы летчиков-китайцев.
Переводчик Мэн конфиденциально поспешил поделиться новостью:
– Мистер Левада! Летчики говорят, новый начальник прилетает – Кащей Бессмертный. Почему так говорят? Что такое Кащей? И почему бессмертный? /
Объясняю, но вдаваясь, в детали:
– Кащей – это персонаж из русских сказок. Худой такой человек. Вот, как я. А бессмертный… бессмертный? Это, наверное, пожелание Кащею многих лет жизни.
Пусть будет так!
…День за днем текли аэродромные будни с тревогами, заботами, вылетами. Препятствия на подходах к небольшому летному полю усложняли взлеты и посадки самолетов. На северной границе торчал бугор. Попросил местную администрацию убрать это препятствие. На следующий день землекопы разбрасывали его и в корзинах выносили землю за пределы поля. Работали сноровисто, быстро. И вдруг ритм нарушился. В доносившемся шуме различались отдельные выкрики. Подошел.
В развороченном бугре лежала полутораметровая красноватого цвета змея, корчившаяся в агонии от удара лопаты. Над ней стояли два китайца и что-то друг другу кричали. Обращаюсь к переводчику: