Текст книги "В небе Китая. 1937–1940"

Автор книги: Юрий Чудодеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Н. Г. Козлов. В небе Китая

Коротко об авторе. Н. Г. Козлов (1907–1968) – летчик-истребитель. Родился в г. Белгороде. После окончания средней школы работал в железнодорожном депо. В 1928 г. – курсант Московской авиационной школы. В первые годы службы переменил несколько авиационных специальностей: аэрофотолаборант, планерист, летчик-наблюдатель, летчик-инструктор. В 1937 г. стал летчиком-истребителем одной из авиачастей ПВО Москвы. В 1938 г. Н. Г. Козлов добровольцем воевал в Китае против японских захватчиков. По возвращении из Китая учился а Военно-воздушной академии. Н.Г. Козлов – участник Великой Отечественной войны. После войны закончил курсы усовершенствования командиров авиадивизий. Служил в Германии и Венгрии. Около двух лет работал в аппарате военного атташе в Будапеште. Прослужил в авиации более 25 лет.

Не забывай прошлого – оно учитель будущего.

Китайская пословица

Снег пушистыми хлопьями ложился па обширное летное поле. Временами он шел гуще, и тогда из-за снежной завесы солнце проглядывало плоским диском. Внезапно на какое-то время снегопад прекращался. Все вокруг вспыхивало и переливалось бриллиантовым блеском. Приближалась и оживала темная полоска соснового леса па горизонте, сверкали заснеженные покатые крыши ангаров. Снежинки па плоскостях самолетов гасли и оседали капельками влаги. Летчики сдвигали шлемы па затылки, распускали молнии-застежки меховых комбинезонов.

Из-за леса, с полигона и ближайшей зоны воздушных стрельб, слышались пулеметные очереди. Где-то в высоте надсадно ревели моторы, переходя на вой форсированных мощностей: шел «бой» – тренировалась сводная эскадрилья истребителей И-16. Летный день оборвался выхлопом выключенного мотора последнего самолета, зарулившего на стоянку. Наступила та тишина, когда на плечи ощутимо ложится усталость.

Летчики переодевались в приангарном здании, каждый у своего шкафчика. Снимали унты, комбинезоны, шлемы. Вошел командир эскадрильи Е. М. Николаенко и, разоблачаясь на ходу, громко сказал:

– Общего разбора полетов сегодня не будет. Летное обмун дирование забрать па квартиры. Завтра в 6 часов быть у адми нистративного здания в повседневной форме.

…Наступило «завтра». Заря еще не занималась. Был тот предрассветный час, когда звезды блекнут, а в небе – ожидание дня, солнца.

Мягко подкатил автобус.

– Все в сборе?

– Да.

– Поехали!

Молоденький красноармеец выскочил без шинели из пропускной будки и, ежась от утреннего морозца, распахнул ворота.

Асфальтированная дорога делила гарнизон на две части. Вот справа – столовая летчиков, за ней – группа жилых корпусов; перед ними – спортивное поле, сейчас залитое под каток; гимнастический городок – допинги, батуты, перекладины, бум – ждет тепла. Слева – детский сад с площадкой, горками, домиками. К 9 часам сюда прибежит мой старший – Сережка. А полу годовалый Санька, наверное, продолжает таращить глазенки и чмокать губами. Он один не спал, когда, уходя, я тихо притворил дверь, не щелкнув замком. За детским садом – большое здание гарнизонного Дома Красной Армии. Дальше – забор, опять ворота. Выехали.

Послушный рулю автобус повернул налево, и справа замелькали, убегая назад, корпуса завода сельскохозяйственных машин с негаснущим заревом над плавящей металл вагранкой.

Шоссе в этот ранний утренний час было в полудреме. Тихо в автобусе. Дремали и летчики. Дремали ли? Смежив веки, дума ли о принятом решении, оценивали свои возможности, пытались заглянуть в неизвестное, увидеть далекое и близкое будущее.

А колеса автобуса вели счет километрам. Дальше и дальше от такого привычного со всем его укладом гарнизонного городка, ближе к томящей неизвестности. Еще немного – и автобус» как в скалу, уперся в кованые железные ворота в стене старинной кирпичной кладки.

Сборный пункт. В тот же день состоялся разговор. Короткий разговор.

– Ваше желание помогать Китаю не встречает возражений, но подумайте еще: у вас семья, дети…

– Уже подумал. Если истребитель не ищет боя, ему нужна искать другую профессию.

Я. В. Смушкевич улыбнулся…

– Ну что ж! Тогда – добро!

…На экипировку наших добровольцев времени потребовалось немного. Уже два-три дня спустя мы щеголяли в партикулярном платье. Конечно, выглядели в нем, как пехотинец в седле, потому что все мы с юношеских лет были связаны с армией. Но это нас не смущало, только служило поводом к бесконечным шуткам и остротам.

Итак, дорога. Много дорог ведет в Москву: железных, шоссейных, грунтовых. Летчикам-истребителям противовоздушной обороны столицы они известны со всеми подробностями, во всех деталях; запечатлены в памяти, как на фотографической пластинке, в радиусе досягаемости их самолета. Но еще больше дорог, не нанесенных на самую подробную карту, не поддающихся графическому изображению, ведет к Москве и уходит от Москвы.

Пути-дороги! Мартовскими днями 1938 г. одна из таких дорог привела нас на юго-восточную окраину страны-к подножию Тянь-Шаня, границам Китая. Здесь весна. Шумят арыки. Цветут сады. На вершинах гор – белые шапки вечных снегов.

Прекрасна ты, Земля! А мир лихорадит. Муссолини захватил Абиссинию. Трагедия Аддис-Абебы. Республиканская Испания изнемогает в борьбе с мятежниками, вернее с итало-германскими интервентами. Там плечом к плечу с республиканцами героически сражаются на земле и в воздухе добровольцы-интернационалисты. Гитлер готов не сегодня завтра проглотить Австрию. Ось Берлин – Рим сомкнула свои концы в Токио и обратилась в треугольник. Теперь осуществляется план Танака: Япония захватывает Китай. Военные очаги! На Западе, на Востоке, Кто знает, как далек мировой пожар? И мы в этом неумолимом движении времени и событий. Трудно коротать время, когда стремишься к цели. Но вот наконец вылет. Немного более часа в воздухе. Посадка. Самолет замедляет бег. Китайская земля.

…Зеленый городок в верховье р. Или затерялся в отрогах Тянь-Шаня, в самой западной и самой большой по территории провинции Китая – Синьцзяне.

Общая достопримечательность всех городов Центральной Азии – не только древние исторические памятники или пути, по которым прошли Тимур или Чингисхан со своими воинами, но и базары.

Разноязычие, звон бубенцов, резкие звуки музыкальных инструментов, выкрики торговцев и покупателей – базар. Делать нам здесь было нечего, и мы потратили время до вечера па общее знакомство с городом, с его бедными узкими улочками, среди которых оазисами стояли в зацветающих садах дома местных богатеев.

В свой приют на окраине города возвращались уже в су мерках. Кажется, был воскресный день. На мосту через Или играла русская гармонь. Слышались русские песни, русская речь и цветистая ругань. Кто они – эти русские? Это белогвардейцы, бежавшие па чужбину в гражданскую войну, есть и кулаки, последовавшие их примеру в конце 20-х – начало 30-х годов, и их отпрыски.

…Ужинали при свечах. Говорили о предстоящей работе. Не большого роста, юркий, подвижный летчик Николай Матвеев, манерно пользуясь ножом, вилкой и следуя инструкции не употреблять за границей обращения «товарищ» вступил в разговор:

– Господа! Мне хочется сказать… – «Господа» внезапно, как выстрел, резануло ухо.

Даже в шутку, и то неприятно. Господа, слуги! Мистер, бой! Позже, уже в Центральном Китае, нам пришлось быть свидетелями отношений людей, стоявших на разных ступеньках общественной лестницы неустроенного мира.

Один мистер, раздеваясь на ночь, сунул куда-то часы. Утром обвинил боя в пропаже. А через некоторое время через холл отеля, где находились и мы, протащили избитого в кровь боя. В тот же день мистер обнаружил часы в своем костюме.

Но это было потом. А сейчас под впечатлением брошенного не к месту забытого слова «господа» думалось о пути, обильно политом и поливаемом кровью, о пути к всемирному братству людей.

В полутьме ярче вспыхивали огоньки папирос при глубоких: затяжках, и под низким потолком висел клубами табачный дым…Дальше наш путь лежал па Урумчи – центр провинции Сицьцзян. Затем Хами и наконец Ланьчжоу.

Если господь бог и покарал библейского Хама рабским трудом на братьев Сима и Иафета, то не додумался поселить его в Хами. Безводная пустыня – глазом не окинешь. Пекло. Мельчайшая пыль поднимается до 3–4 тыс. м при взлете и посадке самолета, стоит столбом и оседает очень медленно. Поэтому очередная посадка, в Ланьчжоу, была райским блаженством.

Ланьчжоу втиснулся между р. Хуанхэ и Великой китайской стеной. Улицы раскинулись по высокогорному плато, окаймлен ному с востока и юга высоченными горами Кунь-Луня. Аэродром – на западной окраине.

Метеорологические условия задержали нас здесь на несколько дней. Слоняться по шумным и грязным улицам города не доставляло удовольствия. Как-то сидели на садовой скамье перед домом, в котором остановились. К соседнему дому па рысях под катил рикша. Из коляски вышел важный китаец и прошествовал в здание. Человек-лошадь прислонился к одиноко стоявшему дереву, отдыхая, глядя куда-то вдаль. Костя Опасов, рослый светловолосый парень с голубыми глазами, скользнул взглядом по всей нашей компании и вразвалку направился к рикше. О чем и как он объяснялся с китайцем, уловить было труд но. Но вот Костя уже в легоньких оглоблях коляски мелкой рысцой подкатывает к нам. Охотники прокатиться нашлись тут же.

Костя обегал вокруг большой клумбы с важничающим седоком в коляске, останавливался, церемонно раскланивался, подражая рикшам, благодарил седока за мелочь, брошенную в его шляпу. Рикша у дерева исходил смехом, хватался за живот, сгибался, приседал, и не похоже было, что это тот самый усталый труженик, который, передыхая, только что бездумно смотрел в пространство.

Когда ему подкатили коляску с лежавшим на сиденье сбором, он был очень смущен.

…Который уже день духи гор не пускали нас в свои владения, укрыв их сплошными плотными облаками. А плато и город Залиты солнцем. Досадно ждать. Наконец, пользуясь просвета ми и отдельными прояснениями, мы проникли в долину р. Вэйкэ. Ущелье и река вывели нас к г. Сиань. Широкий речной раз лив, джонки рыбаков на воде. В воздухе влажно: чувствуется влияние далекого океана. Ночевка. Завтра будем на месте.

Горные хребты преодолены. Клубящиеся по вершинам тучи и глубокие ущелья остались позади. Под нами – могучая, полноводная Янцзыцзян. Вот и Ханькоу. Весеннее, теплое дыхание субтропиков и уже видимые следы войны на земле. С воздуха по окраинам аэродрома просматриваются разорванные кольца капониров – насыпей, предохраняющих самолеты от поражения осколками бомб. Посадка. Хорошо размять ноги на травянистом ковре летного поля.

Terra incgnita!

Тем более приятна была неожиданная встреча.

– Здравствуйте!

– А ты откуда взялся?

– Из тех же мест.

Он был старше меня и по возрасту, и по служебному положению. Скрестились наши авиационные дороги несколько лет назад в стенах Alma mater многих известных и неизвестных летчиков – в Качинской авиационной школе. П. Ф. Жигарев был в школе начальником штаба. В июльский душный вечер на скамейке в скверике у гарнизонного клуба сидели двое. Чахлые струйки фонтана не освежали накаленного крымского воздуха. Жигарев тогда собирался уезжать. Совмещая работу с учением, он стал летчиком. Я же еще добивался этого. Об этом а говорили мы в скверике у гарнизонного клуба.

Сейчас встреча была неожиданной.

– Так, значит, драться?

– Драться, Павел Федорович!

– Желаю удачи. Ни пуха ни пера!

И зашагал к другим самолетам.

Боевой состав китайской авиации к началу войны с японца ми был малочисленным. Империалистическая Япония обрушилась на полуколониальный Китай, используя всю мощь развитой промышленности и военной машины. Такие фирмы, как «Мицубиси», и другие выпускали вполне современные самолеты. Военно-воздушные силы Японии располагали в достатке хорошо подготовленными кадрами.

Авиация Китая была, что называется, «с бору по сосенке»? старье, снятое с вооружения в разных капиталистических странах и проданное Китаю. Летчиков готовили также где-нибудь и как-нибудь. Поэтому помощь Советского Союза Китаю в борьбе с агрессором была весьма ощутимой. Давалось все самое совершенное, самое лучшее. А в боях ковалось и крепло содружество китайских и советских летчиков.

Была тогда одна истребительная группа, о которой сохранились самые светлые воспоминания. Называлась она Сянганьской, по месту формирования. Летчики в ней отличались чувством высокого патриотического долга, беззаветной преданностью Родине. В первые дни войны группа приняла на свои плечи всю тяжесть воздушных боев, многих потеряла, но пополнялась, продолжала драться.

Не обошлось дело и без летчиков-гастролеров, бизнесменов из капиталистического мира Европы и Америки. Правда, их были единицы, и они сами поспешили убраться: бои тяжелые, риск большой, а тут еще эти странные русские, которые не принимают вознаграждения за сбитые самолеты. Возможно, был там и американец – долговязый Джон, охотник за золотишком, о котором гак хорошо рассказал Борис Смирнов в книге «Испанский ветер»[41] 41
  Б. Смирнов. Испанский ветер. М., 1963, с. 144.


[Закрыть]. Мы таких не видели и желания видеть не имели.

Из Ханькоу на своей «ласточке» в составе группы я перелетел в Наньчан. С этим городом связана деятельность генерала Галина (В. К. Блюхер) по Северному походу, летчика В. Е. Сергеева, помогавшего Национально-революционной армии[42] 42
  В.К. Блюхер (1889–1938) – герой гражданской войны, выдающийся организатор и полководец Красной Армии. В 1924–1927 гг. находился в Китае в качестве главного военного советника при гуанчжоуском революционном правительстве (псевдоним – Галин).
  Северный поход – важнейшее событие революции 1925–1927 гг. в Китае. Из пров. Гуандун, где была создана территориальная база революции, в июле 1926 г. революционные войска двинулись на север с целью разгрома милитаристов и объединения Китая в единое демократическое государство. Большую помощь революционной армии оказали советские военные советники во главе с В. К. Блюхером. Об их работе (в частности, о деятельности небольшой группы авиаторов) см.: А. И. Черепанов. Записки военного советника в Китае. Изд. 2-е, М., 1976.


[Закрыть].

Теперь, 12 лет спустя, Наньчан служил основной базой истребительной авиации Китая. Здесь были два аэродрома: малый и большой фэйцзичан.

Малый аэродром в большей своей части был заболочен, а полоса жесткого покрытия ограничена. Сидели там «чижи»– И-15бис. Вечером в литишэ[43] 43
  Литишэ – искаженное «Ли цзи шэ» («Общество подъема духа») – офицерские клубы в гоминьдановском Китае.


[Закрыть], где мы жили, Костя Опасов предложил мне и Жене Владимирову:

– Знаете что, ребята, перейдем на «чижи», а? Скоростенка, правда, маловата, да зато четыре пулемета и все бьют кучно – через винт. С уборкой и выпуском шасси тоже не придется возиться, как на «ласточках».

С нашей стороны возражений не последовало.

– Тогда ты, Николай, будешь у меня правым ведомым, а Женя походит левым. Насчет машин я уже договорился. Завтра будем на дежурстве на малом фэйцзичане.

Так из «ласточек» сформировалось звено «чижей». Фронт далеко. Сеть постов ВНОС заблаговременно оповещала О приближении противника. Дежурные поэтому в готовности номер два близ самолетов. Огромный банан недалеко от стоянки укрывал летчиков от палящих лучей солнца. В кабины садились по сигналу тревоги. Вылетали по сигналу ракеты. Противник активности не проявлял. Отдельные вылеты на перехват разведывательных самолетов противника и тренировочные «бои» не утомляли нас.

Но вот разведка донесла, что японцы готовят удар по Ханькоу. В тот же день в коротких апрельских сумерках наши самолеты звеньями и группами приземлялись на знакомом аэродроме этого города.

II

Брезжил рассвет 29 апреля 1938 г. Из канониров на границах летного поля слышался рев прогреваемых моторов; небо полосовали огоньки трассирующих пуль – шла пристрелка пулеметов.

Посты ВНОС сообщили о полете большой группы бомбардировщиков в сопровождении истребителей курсом на Ханькоу.

– По самолетам!

Взлет, сбор, набор высоты. Идем па сближение.

…Армадой, монолитной массой в плотном строю клина девяток идут бомбардировщики противника. В стороне и выше поблескивают боками с красными кругами па плоскостях хищные, как акулы, истребители. Часть наших сил устремляется навстречу истребителям и связывает их боем. Основная масса обрушивается на бомбардировщики.

Скрестились огненные трассы. Мелькают перед глазами атакующие и выходящие из атак самолеты. Ужо языки пламени лижут борта некоторых бомбардировщиков. Но с самурайским упорством противник еще пытается пробиться к цели.

Сбитые самолеты в беспорядочном падении устремляются к земле. Их места занимают другие, прижимаясь плотнее друг к другу, огрызаются из всех пулеметов.

Надо отдать должное: выучка у экипажей противника высокая – чувствуется закалка отборных офицерских кадров. Горит, а идет за ведущим крыло в крыло, и, пока не истреблен экипаж, самолет управляем и не перестает сыпать пулеметными очередями.

Но вот строй становится реже. Бессмысленность упорства очевидна. Ведущая девятка – уже не девятка – разворачивается па восток и уходит, сбросив бомбы где придется. За ней другие, кто еще в состоянии летать. Ни одного облачка парашюта не от делилось от сбитых самолетов.

В схватке с японскими истребителями погиб молодой летчик Шустер. При атаке противника в упор не рассчитал выхода из атаки и столкнулся с японцем. Да еще вынужденная посадка с убранными шасси на небольшом песчаном островке р. Янцзы подбитой «ласточки» Гриши Кравченко.

…На этот раз в Ханькоу мы задержались на более продолжи тельный срок. Ночных вылетов тогда не производили, вечера бы ли свободны, и, конечно, посвящали их ознакомлению с необычной для нас жизнью и бытом большого китайского города.

Незначительная часть города, европейская, прижалась к на бережной Янцзы. Здесь располагались торговые фирмы, дипломатические представительства, богатые особняки, рестораны, дансинги, кино. Улицы носили названия английские, французские, немецкие, русские. У причалов грузились и разгружались океанские суда. Полноводная, широкая и глубокая Янцзы связывала Ханькоу с океанскими просторами. В порту и на улицах звучала иностранная речь – преимущественно английская, реже немецкая, французская и довольно часто русская, Здесь было много русских белоэмигрантов. Они населяли несколько улиц. Занимались торговлей, ремеслами, содержали низкопробные увеселительные заведения, лавировали между коренным населением и западными иностранцами, предпочитали селиться с европейцами, любили придать китайский колорит своему языку. Запомнилась у одного дома вывеска: «Военный и статский портной Та Синь». На улицах было чисто и тихо. Порядок поддерживался изрядным количеством бобби – полицейских. В часы воздушных тревог сюда сбегалось население соседних кварталов: японцы не бросали бомб па эту часть города.

Другую картину представлял район железнодорожного вокзала, насоленный беднотой. Здесь после бомбардировок завывали сирены пожарных и санитарных машин, суетились люди с сани тарными носилками, лилась кровь.

А между этими двумя районами расположился собственно центр города с его шумом, гамом, улицами, переполненными людьми, машинами, магазинами.

Беспорядочный поток рикш, всевозможных экипажей, пешеходов регулировался на перекрестках величественными полицейскими, которые иной раз бесцеремонно прохаживались жезлом власти по спинам зазевавшихся рикш и непрезентабельно одетых прохожих.

И в этом же городе фешенебельные отели с полным сервисом, удобствами для европейцев. Бреет китаец европейца, year див клиента в специальное мягкое кресло. Сверкают зеркала. Бой методично и плавно раскачивает опахало. Жарко!

Китайская беднота располагается на тротуаре, в уличной пыли, на табуретках. Головы намыливают из общего медного таза, и оперирует цирюльник ножом, напоминающим тот, которым режут поросят.

Бесконечной чередой тянутся магазины, лавки, лавчонки. Покупателя встречают па пороге традиционной чашечкой горячего зеленого чая. Хозяин занимает покупателя разговором, пока тот отдыхает, сидя у прилавка.

По улицам вразнос продают лакомство – очищенный и нарезанный палочками сахарный тростник.

– Довольно! Пойдем в кино?

– Пошли.

В зрительный зал входят и выходят во время сеанса. В зале разговаривают и курят. На экране мелькают кадры стандартного американского боевика с оружейной пальбой, сногсшибательными трюками.

Впечатление такое, что помещение разгорожено невидимой стеной и две жизни текут вне всякой связи: на экране – одна, в тусклом полумраке зала – другая.

Сели па свободные места за барьером.

Рядом оказались две молодые девушки. Услышав нашу русскую речь, быстро с любопытством обернулись. Беседа стала общей. Это были не журналистки, не туристки, не переводчицы, не сотрудницы посольства или торговых представительств,

– Почему вы не смотрите фильм?

– А… все одно и то же. Надоело.

– А советские фильмы вам приходилось видеть?

– Да. Но очень мало.

– Какие же видели?

– «Веселые ребята», «Цирк»,

– Понравилось?

– Очень! Особенно «Цирк».

– Вы давно уже в Китае? По родине не скучаете?

– Мы не знаем родины. Нас привезли сюда маленькими.

В наступившем тягостном молчании, под треск киноаппарата, приглушенный шум зала, мелькание кадров на экране в этом «мы не знаем родины» долго еще звучала надрывной струной глубокая душевная боль.

После сеанса мы немного проводили девушек по набережной, а потом нас разделила ночь и жизнь.

…Вскоре мы оказались опять в Наньчане – па нашей основ ной базе. Рассветы встречаем па дежурстве. Выезжаем на аэродром затемно. В тени банана коротаем время. Изредка бывают вылеты. В установленный для обеда час раздается привычное:

– Мистер! Чифань, чифань. Тимбо мэйю! (Кушать, кушать. Тревоги нет!).

Это китаец привез из литишэ обед.

По скоро место ночевки пришлось перемочить. Приближалось новолуние, в ночном небе стали появляться силуэты японских бомбардировщиков в одиночку и звеньями. Нащупывали места стоянок наших самолетов, бросали бомбы па аэродромные сооружения, посадочную полосу. Мы вечерами улетали на ночевку на западные площадки.

В одну из ночей погиб наш красавец банан. На месте, где он рос, зияла воронка от шестисотки[44] 44
  Шестисотка – калибр бомбы – 600 кг.


[Закрыть].

Больше всех был опечален гибелью банана и взбешён хамством самураев Альфонс Шиминас. Родом он был из Прибалтики, но походил на француза. С маленькими усиками, подвижный, жестикулирующий, говорун и заядлый спорщик, он даже и го ворил как-то в нос. Ввязывался в спор по любому поводу и на любую тему, будь то искусство, литература, медицина или техника. Он приводил неопровержимые доказательства; охотники его послушать ловили только короткие паузы, чтобы подлить масла в огонь. Читал он, по-видимому, много и, как говорят, носил энциклопедию за пазухой.

Когда он доходил до предельного накала, кто-нибудь его до бивал:

– А в этом ты, Альфонс, все-таки неправ.

Шиминас взрывался: «Идите к черту!»– и вылетал из банановой тени, на ходу сбрасывая комбинезон.

В трусиках, с завязанной узлом на животе шелковой рубашкой (не замочить!), с пистолетом в руке Альфонс скрадывал «зверя» по заболоченным дренажным канавам. Останавливался, приседал, замирал…. Выстрел! Что-то подбирал. Минут через 30–40 он возвращался под банан умиротворенный, держа в левой руке за лапки несколько лупоглазых лягушек.

– А теперь банана нет!

Альфонс был молчалив, сосредоточен. Что-то чертит в блок ноте и на попытки «завести» его отвечает междометиями: «А! Ага! Угу!».

И все-таки он своего добился: командир разрешил ему вылет в ночную охоту.

…Полная луна катилась по китайскому небосклону равно душным, холодным наблюдателем. Маленький «чиж» усмотрел цель и пошел на сближение. ТБ-93 плыл в спокойном ночном воздухе. Вот он стал удобно: моторами к луне, хвостом к истребителю. Ближе, ближе. Шиминас несколько снизился по от ношению к бомбардировщику, вписал в окуляр оптического при цела отчетливый силуэт на серебряном диске и, сколько позволяли деления тысячных дистанции, чтобы не столкнуться, подошел еще. Выжал гашетки. Длинная очередь из четырех пулеметов. Губы прошептали:

– Это вам за банан, чертовы самураи!

…Деревушка Коань – место нашей ночевки – раскинулась па пригорке, прячась в бамбуковой роще. Ниже расстилалась пойма реки. Большой луг. Сюда и садились самолеты.

Меня встречали мои приятельницы: девочки-китаянки. Белый двузначный помер па фюзеляже они восприняли и запомни ли, как иероглиф. Присев на корточки, ждали, пока зарулю и выключу мотор. Я не люблю шоколад, но в планшете у меня постоянно были одна-две плитки. Этот «бортовой паек» регулярно уничтожался не без удовольствия моими приятельницами.

Вылезать из самолета не хотелось. Во всем теле чувствовалась какая-то усталость и озноб. Над лугом в вечернем небе качался в ранверсманах[45] 45
  Ранверсман – фигура пилотажа.


[Закрыть], как на качелях – вверх-вниз, вверх-вниз, запоздавший на ночевку «чиж». Это Валя Дадонов делал разминку.

Младшая, более бойкая девочка подбежала ко мне. Застрекотала, залопотала, показывая на самолет в воздухе и на себя. Наконец понял. Она просит покатать ее на самолете.

Как умел, объяснил, что самолет одноместный и этого сделать нельзя. Грустное выражение с мордашки согнала плитка шоколада.

…Утром боль разламывала голову, но оставаться здесь не хотелось. Вылетел.

Сел на большом фэйцзичане; на малом ремонтировали полосу. Зарулил на стоянку. Положив голову на парашют, задремал под крылом. Проснулся в наньчанском госпитале Красного Креста. У кровати стояла белоснежная сестра – молодая китаянка, держала в руке термометр и что-то говорила. Взял из ее рук термометр. Засунул под левую руку. Но тут последовала «агрессия»: сестра выхватила термометр, звонко рассмеялась и, когда в ответной улыбке я растянул рот до ушей, мгновенно положила термометр мне под язык. С недоумением кладу градусник вновь под мышку. Как долго это продолжалось бы, не знаю. Но раз дался мужской голос: «Не сопротивляйся. Она делает по-своему. Термометр здесь ставят под язык». В комнату, прихрамывая, входит летчик Кукушкин. Он был ранен, находился на излечении и госпитальные порядки уже изучил.

Тропическая лихорадка отпустила меня через неделю. Это было кстати: по агентурным данным, японцы готовили реванш за разгром над Ханькоу.

III

Перелетели в Ханькоу. Утро 31 мая выдалось ясным, солнечным. К 8 часам завтрак, доставленный на аэродром, съеден. Летчики, покуривая американские сигареты «Кэмэл» («Верблюд»), отдыхали в плетеных креслах.

Но вот сообщение постов: противник направляется к Ханькоу. Разошлись по самолетам.

Тревога! Взлетели, собрались. Курс на восток с набором вы соты. Идем двумя группами. «Ласточки» – справа и выше, «чижи» – слева и ниже.

В 15–20 км восточное аэродрома встреча. Большая группа истребителей И-96. Сверкая в лучах солнца, посыпались подвесные бачки[46] 46
  Для увеличения дальности полета истребителей японцы брали бензин в подвесные бачки, которые перед боем сбрасывали.


[Закрыть]. Японцы пошли в атаку. Одно звено почему-то оста лось на высоте.

Я прижался к ведущему, повторяя его маневр. Перед глазами мелькнул белый хвост, плоскости с красными кругами. Костя Опасов на полной мощности преследовал круто уходящего вверх японца. Сблизился с ним и выпустил пулеметную очередь. Взгляд назад, и… правым ранверсманом уношу свой хвост от атаки незаметно присосавшегося японца. Атакованный Опасовым, тот, падая, оказался подо мной прямо в прицеле. Пальцы рефлективно выжали гашетки. Нужды в этом уже не было: языки пламени лизали борта сбитого. Второй японец продолжал преследовать моего «чижа». Правый глубокий вираж; вынужденная «карусель» друг за другом.

В стороне «ласточки» вели бой па вертикальном маневре. В отвесном пикировании сваливались па японцев, находившихся ниже; свечой взмывали вверх, ведя огонь в момент, когда уходящий японец зависал па моторе в полупетле, вверх колесами: выбирал, в какую сторону выкрутить машину.

Преимущество атаки первыми, со стороны солнца, японцы уже потеряли. Активность перешла в руки китайских истребителей. Бой рассыпался па отдельные очаги, переходил в одиночные схватки и угасал.

Мой японец тоже бросил меня. Пользуясь преимуществом в скорости, уходил на восток.

Ниже два «чижа» пытались «взять в клещи» И-96. Он уходил. Мелькнула мысль: использую свою высоту – не догоню, так хоть постреляю. Намеренно задержанная длинная очередь с большой дистанции. Сноп трасс ложится вокруг самолета.

Подействовало: боевым разворотом японец вышел в лобовую атаку. Сзади его подхватила подоспевшая пара «чижей», и самолет, вяло переваливаясь с крыла на крыло, падает неуправляемый.

Схватка истребителей закончилась.

Самолеты садились, разруливали по стоянкам. Пустовала од на: Антона Губенко. Что произошло? Где он? Нарастала тревога. Собрались у его капонира. Томились. Ждали. Не верили, что его могли сбить – опытного летчика и виртуоза пилотажа. Один из летчиков вспомнил случай трехлетней давности и явно для того, чтобы нарушить тягостное молчание, повел рассказ:

– Антон увлекался парашютизмом. Много прыгал сам, тренировал летчиков. Вздумал прыгать ночью. Ночь темная, только звезды блещут. Антон прыгает, конечно, первым. В тишине отчетливо слышен сильный хлопок раскрывшегося парашюта. Мчимся на машине к месту вероятного приземления. Нет. Вправо, влево. Нет! Куда делся? Искать надо. Разошлись по полю. Окликаем: «Антон! Антон!» «Где ты?» Уже волнуемся. Гляжу:

чуть впереди полусогнутая фигура. Показалась знакомой. Высокую траву руками раздвигает, покрикивает.

– Антон! Антон! Это ты?

– А кто же? Конечно, я!

– Какого же ты черта нам голову морочишь?

– А чтоб не спали. Ночь еще впереди…

– «Ласточка!»– крикнул кто-то, прерывая рассказчика. К аэродрому шел самолет. Он! Сел, зарулил. Выключил мотор, выскочил из кабины – и к винту. Бурчит что-то под нос, осматривает лопасти.

Ни к кому не обращаясь, бросил:

– Менять придется.

– Антон! Ты что – в джунглях был? Бамбук рубил? – как бы продолжая рассказ, спросил тот же летчик.

– Да вроде этого.

– А серьезно?

– А серьезно, понимаешь, произошло это, как говорят, под занавес. Увязался за одним. Догнал. Пык! Пык! Пулеметы молчат. Пристроился к нему справа крыло в крыло. Недвусмысленно доказываю назад, на аэродром. Ноль внимания. Что делать? А, была не была! Срублю и выпрыгну. Прибавил газ. Винтом по крылу. Встряхнуло, как на столб наткнулся. Смотрю – штопорит. С крыла у него шмотья летят. Дал полный газ, разворот. «Ласточка» слушается…

– Антон! Антон! Где ты? – раздался чей-то голос. Взрывом грохнул смех. Губенко стрельнул глазами по лицам:

– Ну, это гы брось. Об этом я уже забыл.

…Мимо прошла машина. Во весь борт красный транспарант с белыми буквами: «Вкусная еда способствует хорошему настроению и боевому духу». Это китайцы сделали для нас. Летчики пошли обедать.

Вечером был разбор. Японцы, учтя тяжелый опыт боя 29 апреля, изменили тактику: выслали вперед сильную группу истребителей, но, встретив крепкий заслон, поспешно вышли из боя, потеряв сбитыми семь самолетов.

Звено И-96, не вступавшее в бой, возвратилось к бомбардировщикам, и они ушли. Наземные посты наблюдения подтверди ли таран. Этот таран был выполнен в небе Китая советским летчиком-добровольцем. Вскоре на замшевой курточке Антона Губенко появилось изображение орла в полете: знак доблести и геройства.

…На другой день мне пришлось слетать на разведку. Посту пали разноречивые сведения о пролете одиночных самолетов противника.

Видимость была отличная. Высота – беспредельная. На сред них высотах – ничего примечательного. Полез выше. 5, 6 тыс. м. Дышится легко, но хочется вдохнуть побольше воздуха. Высота 7 тыс. м – зафиксировала стрелка высотомера. Почему так хочется спать? И стрелки часов стоят… Очнулся. Горизонт вращался слева направо: «чиж» падал штопором. Машинально прекратив вращение, я вывел самолет в горизонтальное положение. Высотомер показал 3 тыс. м. М-да!