Текст книги "Океан. Выпуск второй"
Автор книги: Юрий Папоров
Соавторы: Юрий Клименченко,Борис Сергеев,Николай Тихонов,Юрий Федоров,Владимир Алексеев,Виктор Устьянцев,Игорь Пантюхов,Игорь Строганов,Леонид Муханов,Юрий Пантелеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)
День, который позже краболовы назовут оранжевым, был по календарю воскресный. Вот почему в здании Дальневосточного научно-исследовательского гидрометеорологического института было пустынно и тихо. Лишь в лаборатории морских прогнозов горел свет, находились там лишь два человека, недавно вступившие на дежурство: молодая большеглазая девушка и пожилой, страдающий астмой старший инженер. Инженер склонился над огромной синоптической картой Тихого океана, лежащей перед ним, и удрученно посвистывал. Карта не сулила ничего хорошего судам, которые находились в северо-западной части акватории. Пришедшие с юга циклоны подняли тут штормы. Ветер 10—12 баллов. В Берингово море идет широкой полосой гигантская зыбь. Девять советских теплоходов уже получили по радио рекомендацию синоптиков. Сейчас лаборатория внимательно следила за ними, посылала им время от времени уточнения.
– Верочка, что нового? – спросил инженер, оторвав взгляд от карты.
– В Центральной Сибири, судя по всему, собирается мощный циклон с северо-восточным направлением. Движется не очень широкой полосой в Охотское море и сильнее всего будет штормить в районе залива Шелихова, – ответила девушка, которая сидела за столом и внимательно читала радиограммы, поступающие со всех уголков СССР и с суши и с морей-океанов.
– Так, – сказал Петр Николаевич и кисло улыбнулся. – Нам вечно везет с тобой, Верочка! Чувствую, опять будет неспокойное дежурство.
– Ничего, справимся, – радостно сказала девушка.
Она очень гордилась своей работой в лаборатории, считала ее важной, интересной. Да так это и было в действительности. В лабораторию обращались за помощью моряки, находящиеся порою за тысячи километров от них, и они эту помощь оказывали. Им верили, на них надеялись те, кто попадал в жестокие условия, находился, быть может, на краю смертельной опасности.
Умудренный опытом Петр Николаевич в душе не разделял оптимизма Верочки. Он страдал от ясного понимания того, что дело, которым он занимается – прогнозирование погоды, – далеко от совершенства. Вот получен запрос капитан-директора Ефимова, который не знает, какому прогнозу верить. Его флотилия ведет лов крабов в океане. Сибирский циклон пройдет севернее. От циклонов, которые свирепствуют сейчас в Тихом океане, флотилию отделяет Камчатка. В принципе «Никитину» ничто не угрожает, пусть продолжает путину себе на здоровье! Но в то же время там же ведут промысел и японские суда, и для них был передан тревожный прогноз японских синоптиков. Получается, что японские синоптики не исключают возможности резкого изменения в движении одного из циклонов, которые бушуют сейчас на северо-западе Тихого океана. Хорошо, если он пойдет в Охотское море через полуостров: Камчатские горы во многом ослабят его силу. А если циклон двинется южнее? Для него гряда Курильских островов не помеха.
– Когда в космосе появятся метеорологические спутники, – мечтательно сказал старший инженер, – мы будем чувствовать себя гораздо увереннее.
– Появятся, – сказала девушка, – может, в этом году.
– В этом или не в этом году, не знаю, – пробурчал Петр Николаевич, – но без космических спутников мы как без рук. Нам не хватает информации об атмосферных изменениях там, где нет наших метеостанций, – над мировыми океанами и всеми континентами. Вот что́ ответить Ефимову: то ли будет, то ли нет? То ли дождик, то ли снег?
– Давайте пока ответим, что не исключена возможность прорыва в Охотское море одного из тихоокеанских циклонов.
Инженер вздохнул и провел ладонью по щеке. Под рукой заскрипела щетина.
– Опять забыл побриться! – сказал он. – Ну ладно! Составляйте, Верочка, ответ. В конце добавьте, что мы будем регулярно сообщать обо всех изменениях. Вообще я интуитивно чувствую, скоро они попадут в переделку. Придет циклон с Тихого и, вероятно, южнее сместится Сибирский. Если это случится, там, где «Никитин», столкнутся две силы, и лучше для флотилии убираться оттуда.
За окном лаборатории начинало светать. Гасли линии огней, причудливо опоясавших склоны сопок, на которых расположился удивительный Владивосток, красивейший город на земном шаре. Начинался новый весенний день, и он обещал быть на диво хорошим, безветренным.
– Какая будет рыбалка сегодня в Амурском заливе! – мечтательно сказал Петр Николаевич, глядя в окно. – Вы знаете, Верочка, я вчера полдня рыбачил и поймал на мякиш хлеба двенадцать здоровенных красноперок. Каждая больше килограмма!
– Ишь ты! – сказала девушка, которая знала, что инженер сел на «любимого конька».
Теперь он подробнейшим образом расскажет, как клевала каждая из пойманных им красноперок и как он их искусно вываживал с десятиметровой глубины. И ей надо будет время от времени подавать восхищенные возгласы, иначе Петр Николаевич обидится, уйдет в себя и будет молчать до конца дежурства.
Когда Петр Николаевич заканчивал свой нудный и невыносимо длинный рассказ, пришла объединенная сводка синоптиков из Петропавловска. В ней было сообщено, что не один, а два циклона изменяют свое движение и приближаются к Северным Курилам…
– Я этого только и ждал! – пробурчал старший инженер и склонился над картой.
А Верочке стало жаль экипаж «Никитина». Она хорошо знала, что «Никитин» за последний месяц то и дело попадает в передряги и больше убегает от штормов, чем ловит крабов. Она искренне переживала за никитинцев, гораздо больше, чем за других. На борту этого плавзавода находились ее знакомые – Настя и Женя Карповичи. Верочка жила в том доме, где была квартира Карповича: один подъезд, одна лестничная клетка. И она дружила с семьей Карповичей. Ей нравился огромный, молчаливый старшина и нравилась его приветливая жена. А семилетний Федор был для нее как родной братишка. Вот вчера она ходила с Федькой в кино, угощала его мороженым, потом читала сказки Андерсена. Это по ее настоянию несколько недель назад мальчик написал родителям свое первое письмо, которое восхитило Верочку своей орфографией и написанием букв:
ФЕДКАЛУБИТ БОЛЬШЕ ВСЕВО МАМУ И ПАПУ.
«Интересно, получили они это письмо?» – подумала девушка и представила себе радость Карповичей. У Насти, конечно, закапают слезы из глаз, всплакнет эта нежная и чувствительная женщина. Монументальный, как скала, Евгений – это знает Верочка – и слова не проронит, покосившись на письмо своего любимца. Но позже – и это знает Верочка – Карпович в одиночестве будет долго глядеть на тетрадный листок с первыми каракулями сына и затем спрячет его с твердым желанием хранить всю свою жизнь.
– А на «Никитине» работают мои соседи, – сообщила Верочка Петру Николаевичу.
– Вот как!
– Старшина Карпович. Может, слышали? Про него в газетах часто пишут. Это один из лучших краболовов. Передовик, орденами награждался не один раз. И чудеснейший человек!
– Да, про него я слышал, слышал!
– Он на каждую путину с женой ходит. Я вам прямо скажу, редкая пара, редкая привязанность друг к другу! Они еще ни разу не ссорились.
– Вот в это я не верю, – сказал многоопытный инженер.
– А я точно знаю! – запальчиво воскликнула девушка. – Они, они… как Ромео и Джульетта, честное слово!
– Такого не бывает в жизни. Просто они умеют не выносить сор из избы. Сдержанность – великое качество в семейной жизни. Многие этим не обладают. Вот, например, моя благоверная. Была жива теща, так она только и бегала к ней жаловаться на меня.
– А вы?
– Я? У меня, к счастью, нет тут родных. Так что приходилось сдерживаться. Некому было поплакать в жилетку.
– Так вот, Петр Николаевич, Карповичи живут душа в душу, и я это знаю точно!
Инженер рассмеялся, развел руками и сказал:
– Милая, запомните на всю жизнь, что у мужчины и женщины неодинаковая психология. Они смотрят на вещи по-разному. Наш брат, наверное, проще, грубее. Ваш – тоньше, но смотрите только или через розовые, или через темные очки. Не идеализируйте, ссоры в семье неизбежны и даже естественны. Не надо только увлекаться ими и не искать в них принципиальных разногласий. После ссоры приходит радость примирения и возникает как бы обновление чувств. Вот выйдете замуж, узнаете!
– Выйду и хочу жить так, как Настя с Женей, без ссор!
– Дай бог, дай бог, – проворчал Петр Николаевич, которому начал надоедать этот, на его взгляд, бесполезный разговор. – Пишите-ка лучше Ефимову: «С юго-востока надвигается циклон и захватит район в ближайшие восемь – десять часов. Рекомендуем приготовиться к шторму и уходить на запад, в открытое море!»
СЕРЕДИНА ДНЯ. ОХОТСКОЕ МОРЕНезадолго до обеда капитан Илья Ефремович облачился в телогрейку и решил совершить обход судна. Обычно такие обходы он совершал один, без спутников. Молча он спустился с мостика, молча прошел по верхней палубе, которая была густо уставлена стропами с крабом от третьего трюма до бухгалтерии. День был на диво жаркий, пекло солнце, и крабы дымились: испарялась влага. Заметив капитана, приемщик Савченко бодро, забыв, что ему под шестьдесят, метнулся к правой крабоварке, схватил шланг и врубил вентиль на полную. Над палубой поднялся мощный столб морской воды, и она падала на крабов плотным дождем – так необходимо сохранять сырец в жаркую погоду. Илью Ефремовича, податчиков, рабочих, бегающих по палубе, окатило с головы до ног. Капитан не сказал ни слова, а податчики заорали на приемщика:
– Нам твой душ ни к чему!
Приемщик с укором глянул на податчиков, потом на проходившего мимо капитана, но тот никак не реагировал, не стал защищать приемщика. Илья Ефремович по опыту знал, что лучший способ управлять людьми – не вмешиваться в мелочи, не употреблять свою власть по любому поводу. Он шел и казался глубоко погруженным в свои мысли. В самом деле он ни о чем особенном не думал, только наблюдал, словно посторонний, и без всякого своего отношения к увиденному, складывал факты, копил их в памяти, чтобы потом, в тиши капитанского салона, все взвесить, обдумать и тогда принимать решения, отдавать свои приказы. И приказы будут выполнены неукоснительно. Но никто не отменит их, разве только он сам, если изменится ситуация.
В одном месте капитан остановился и заговорил с человеком, которого глубоко уважал, – с крабоваром по правому борту:
– Как, Максимыч, не устали?
– А что мне сделается, Ефремыч, – отвечал старый крабовар. – Сижу, палкой шурую, за температурой слежу, за скоростью. Идет дело помаленьку!
– Кости ноют, Максимыч, старые раны дают себя знать? – вдруг спросил капитан, оглядывая бывшего солдата, словно видел его впервые.
– Кости, Ефремыч, ноют, будто к шторму, а только штормом и не пахнет. Видать, мой прогноз на отдаленность, завтра или послезавтра сбудется.
А капитан замер. Он вспомнил, что так и не услышал голос своего сердца, потому что помешал завлов, и, значит, он как бы безоружен, не знает будущего и не готовится к нему. Он посмотрел на море – легкая зыбь, и только, солнце дробится в воде, играет, делает воду живой и ласковой. Неужели все это обманчиво? Неужели эту умиротворенную красоту может нечто могучее взбаламутить, сделать свинцовой и неуютной? Капитан знал Охотское море и чаще видел его громыхающим, вздыбленным, чем таким, каким оно было сейчас. В его представлении оно и не могло быть иным. Лишь дыхание Севера могло сковывать Охотское, да и то оно сопротивлялось обычно не одну неделю, ломая льды, нагромождая их вереницей искристых торосов, и лишь под ними успокаивалось до следующей весны.
– Мы пока знаем, – сказал капитан крабовару и скупо, одними глазами, улыбнулся, – что циклоны не захватят наш район, но они могут изменить свое направление, и тогда… может поломаться план. Мы идем впритык из-за дурацкого начала путины!
– Возьмем, Ефремыч, – уверенно сказал крабовар. – Мы с вами вместе ходим какой год? Седьмой, и лишь однажды не взяли. Помните, пришли, а тут ледяные поля гуляют. Уйдут, мы сети поставим, а они возвратятся и собьют вешки. Сколько мы тогда сетей на дне оставили!
Капитан хорошо помнил ту путину, когда он решил: эта – последняя. Ну его к черту, не работа, а карточная игра! А потом была еще хуже путина.
– Но мы все равно победили! – яростно сказал капитан. – Казалось, уже все потеряно, нет никакой надежды, и тут удача улыбнулась нам.
Крабовар покачал головой:
– Я помню те дни, Ефремыч. Льды шли с Шелихова все плотнее и плотнее, словно наступала осень, а не лето. Помните, как нас трепало?
Да, капитан помнил тот на редкость могучий шторм и то, что после него, словно нарочно, ушли льды и хорошо пошел краб, но плана все равно флотилия не взяла, не хватало нескольких сот ящиков консервов, которые он клянчил взаймы у капитана соседней флотилии и которые были ему обещаны, но дело поломал молодой принципиальный помполит. На следующий год на его флотилию шли неохотно – испугались его невезения, но он доказал, что с ним можно работать и делать план.
– Но у вас была другая удача, – намекнул крабовар, вспоминая, что после этой путины капитан женился на учительнице флотилии Маше.
Капитан продолжал размышлять. Он решил, что в декабре, когда флотилия придет во Владивосток и когда плавзавод отправят в кругосветку, в Ленинград на Адмиралтейский ремонтироваться, он не пойдет в отпуск. Он сам поведет судно вокруг Африки, обогнет Европу и пройдет в Балтику. В Ленинграде не соскучишься. Он забудется в работе и, быть может, найдет способ размагнититься, снять на берегу давнее внутреннее напряжение.
Уйдя в себя, в свои мысли, как улитка в раковину, Илья Ефремович сунул руки в карманы телогрейки и побрел дальше по судну, миновал третий трюм, из которого лебедчики выгружали грузила, передавали их на СРТ [8]8
СРТ – средний рыболовный траулер.
[Закрыть], пришвартованный к базе. Погрузкой командовал молоденький мастер. Он метался от трюма к левому борту, зычно кричал в мегафон: «Вира, вира помалу!» Затем груз майновали на палубу траулера, где бегали, заливаясь лаем, две собачки и неторопливо работали четыре матроса. Между мачтами траулера гирляндой висели завяленные рыбы. Илья Ефремович, бросив на них взгляд, сразу определил, что это крупная корюшка, жирная, нежная; с пивом – лучше не придумаешь! Капитан подумал, что, пожалуй, надо сказать старшей буфетчице Нине об этой корюшке, да пусть заодно поищет в своих запасах ящик японского пива, и тогда он позовет в гости председателя судкома Петровича и стармеха, хороших людей!
На корму капитан прошел через нижние вешала, где трудились распутчики сетей. На вешалах пахло йодом и было сыро. Под ногами хрустели раковины, подсохшие крабята и алыми пятнами разлились раздавленные веточки морского винограда. Распутчики работали в фартуках и в резиновых перчатках, которых вечно не хватало на путине. Они быстро рвались, за два-три дня, а по норме обязаны быть целыми десять дней. И он, страдая за людей, стыдясь своих нерабочих рук, велит позвать кладовщика, накричит на него. Кладовщик, как всегда, будет оправдываться, пожимать плечами. Капитан знал, что кладовщик тут ни при чем. Есть норма, есть нормировщик – молоденькая девчонка с толстой книгой, где все указано, расписано. Она ограничивает всевластие капитана, который, однако, иногда нарушал инструкции ради людей, ради дела.
Но на этот раз Илья Ефремович миновал вешала спокойно. Он показался людям или слишком суровым, или они были слишком заняты работой. Капитан спустился по трапу вниз, туда, где громыхали конвейеры, рекой лилась морская вода, – на завод. Здесь было женское царство. Одинаково одетые в оранжевые рыбацкие робы женщины и девушки в резиновых сапогах выбивали из панциря нежное красноватое мясо крабов, сортировали его, взвешивали и отправляли в цех укладки. А там уже стояли мастерицы одна к одной, только мелькали ловкие руки, наполняющие красивые банки мясом. Мясо они клали не как попало, а в строгом и определенном порядке, определенным рисунком. Консервы должны быть красивыми, аппетитными на вид, когда их вскроешь и развернешь пергамент.
В цехе, где банки закатывали японские автоматы и затем отправляли в черные пасти автоклавов, Илью Ефремовича встретили мастер, простодушный мордвин, и худой старик, начальник цеха обработки. Они перед приходом капитана были заняты тем, что периодически выбирали наугад банки готовых, закатанных консервов и ожесточенно вскрывали их, глядели швы, разворачивали пергамент и искали в нем дырочки. Наладчик закаточных станков стоял рядом, кричал, кричал, перекрикивая шум машин:
– Видите, видите! Я тут ни при чем. Бабы плохо заворачивают пакет, и пергамент попадает в шов. Оттого и утолщение по шву, герметичности нету!
Мастер хмуро возражал:
– Жалкий тонкий пергамент не дает утолщение шва. Нашел причину, да? Нашел, да?
Они обратились к капитану: кто из них прав? Но капитан только повел глазами. Эти мелочи его не касаются, хотя, конечно, он не только капитан, но и директор. Капитан-директор. И плавай себе по коварному Охотскому морю, и краба добывай, и заводом управляй, и все тут тебе!
Капитан вышел на верхнюю палубу в районе полубака и прямо возрадовался, так хорошо было на палубе, тепло, ясно как никогда. Он увидел боцмана. Боцман ловил рыбу, но отвлекся от этого занятия и делал непонятные, странные движения головой. Глаза у него были блуждающие, на губах застыла счастливая улыбка. В первую минуту капитан почувствовал тревогу. Что происходит с человеком? Быть может, он того?.. Илья Ефремович знал, что однообразие морской жизни, тоска по берегу действуют на психику людей. В юности, когда он ходил еще матросом на танкере, такое произошло с его товарищем по каюте. Они были в море почти одиннадцать месяцев, совершали переход из Балтики в Японское море и затем, загрузившись во Владивостоке, ушли в Индийский океан, и так им все осточертело! Товарища судовой врач велел изолировать. Это сделали тактично, мягко, просто перевели приболевшего человека в свободную каюту лоцмана и приглядывали за ним сообща. Однажды Илья Ефремович после вахты зашел навестить товарища и был поражен его позой. Может, это все ерунда, может, он и сам воспринимал происходившее слишком резко, предвзято. Может быть, потому, что товарищ дал нормальное, вполне логичное объяснение: «Я, Илюша, от скуки занимаюсь гимнастикой по системе йогов и вспоминаю полузабытый английский. Ведь когда-то на нем говорил свободно».
И вот теперь боцман, азартно вертящий головой, с этой дурацки счастливой улыбкой. Капитан, не решаясь что-либо сказать, покашлял, вначале не сильно. И боцман встрепенулся, мгновенно принял нормальный вид и сказал:
– Илья Ефремович, муха. Муха появилась! Ах ты дьявол, камчатская, первая в этом году!
Капитан невольно заинтересовался и стал искать глазами муху, водя во все стороны головой. И наконец он увидел точку, которая перемещалась сверху вниз и в стороны. Он улыбнулся. Действительно, настоящая живая муха! Значит, в эти суровые места тоже приходит весна, невообразимо короткое лето. Там, на берегу Камчатки, это чувствуется, очевидно, сильнее, летает уже много мушек, а одна из них сумела каким-то образом прилететь на плавзавод. Вполне возможно, она пришла на колхозных сейнерах, которые вчера сдавали флотилии крабов. Не может быть, чтобы такая паршивая, слабая муха пролетела сама десять или пятнадцать миль, отделяющие судно от берега.
Капитан посмотрел вдаль, где виднелись снежные сопки Камчатки. И все-таки утром они виднелись четче, а сейчас как-то расплывчато. А в небе появилась тревожная белизна.
– Извините, – сказал капитан боцману, – продолжайте любоваться мухой в одиночестве, а я…
Он махнул рукой и пошел, чуть сгорбившись, на мостик и тут услышал искаженный микрофоном голос Валерия Ивановича:
– Капитан-директора просят позвонить на мостик! Капитан-директора просят позвонить на мостик!
Илья Ефремович не стал задерживаться со звонком. Он привычно оглянулся: где тут ближайший? Ближайший был в каюте председателя судкома, и он подошел к этой каюте. Ее дверь была, как всегда, открыта. В глубине, у самого иллюминатора, который был тоже открыт, сидел почти весь белый старик и толстыми, короткими пальцами рвал листы марок, наклеивал их на профсоюзные билеты.
– Я, – сказал капитан лаконично, без приветствий и показал рукой на телефон.
– Валяйте, – добродушно сказал старик, в прошлом матрос траулера этой флотилии.
Будь это другой человек, капитан возмутился бы. Он не терпел панибратства и небрежных слов в обращении с собою. Он всегда умел создавать между собой и любым человеком необходимую дистанцию. Он считал, что это необходимо, что без этого нельзя.
Илья Ефремович взял трубку и набрал номер.
– Это я, – сказал он со вздохом, когда услышал: «Мостик у телефона». – Это я, – повторил он.
И вахтенный там, на мостике, крикнул:
– Валерий Иванович, капитан на проводе!
– Извините, – сказал в телефонную трубку запыхавшийся Валерий Иванович. – Извините, вы должны меня выслушать! Лаборатория морских прогнозов сообщает…
– Принесите радиограмму в мою каюту, – строго сказал капитан, медленно кладя трубку на рычаг.
Он понял, что настало время действовать, что прошло время ожиданий. Он обязан принять решение, но медлил, боясь ошибки. Ведь шторма может и не быть? Итак, надо собраться с мыслями, все тщательно взвесить.
– Петрович, – сказал капитан председателю судкома, – разрешите, я у вас посижу несколько минут.
Красивый белый старик только пожал плечами. От него веяло силой и уверенностью. Капитан знал его много лет, и всегда, при любых обстоятельствах, он был такой – сильный, уверенный. Эти качества были внутренне присущи ему, были неотделимой частью его. Оттого он, наверно, никогда в жизни ни в чем не сомневался, знал, что он делает, и делал дело до конца.
Капитан уже в который раз подумал, что Петровичу в жизни повезло. Природа наделила его цельным характером. Так она наделяет одного человека красотой, иного умом, иного талантом… Она и щедра и скупа одновременно. Наделив человека чем-то с королевской щедростью, в другом природа жмется, скудно выделяет тому человеку иное. И так иногда получаются красивые дуры, безобразные гении, несчастливые мудрецы. Петрович родился потенциальным лидером или точнее – душой коллектива. На траулерах, куда он попадал, всегда возникал добрый, хороший коллектив, ядром которого был он, Петрович. Некоторые капитаны пытались возвысить его, наделяли полномочиями, ставя его тралмастером или боцманом судна, но Петрович в новой роли неизбежно сникал. А вот профсоюзным вожаком он стал отличным.
– Петрович, – сказал капитан и вспомнил «Абашу», и вяленую рыбу на реях, и японское пиво, которого оставалось ящик или два, – мы уже на промысле второй месяц, и трудно судить, как окончится путина, потому что мы плохо знаем своих людей. Ведь от них все зависит.
Председатель судкома улыбнулся. Люди, люди… Каждый раз старая песня. Люди, конечно, сменились на флотилии. Из них надо создать крепкий, спаянный коллектив, лучше того, который был до этого на «Никитине». И они создадут. В море процессы формирования человека, коллектива убыстренные. Море как бы форсирует становление личности и общественные связи в экипаже. Но для начала нужен успех. И он был, но его не закрепили. Помешали штормы. Оттого Илья Ефремович иногда сомневался в стойкости своего экипажа, боялся, что еще один шторм – и люди не выдержат и перестанут верить в окончательный успех и на этой путине. Тогда начнется между ними разлад, начнутся ссоры и усталость, апатия овладеет всеми.
– Думаю, люди не подведут, – твердо сказал Петрович. – Я приглядывался. Разные, конечно, как всегда, но у нас и не было иного выбора. Надо работать с теми, которые есть. И мы возьмем план!
– Возьмем, не сомневаюсь, – отозвался, как эхо, капитан, – но приближается еще один шторм. Проклятье! Не успели от тех отойти, не успели отдышаться, и снова…
– Я буду на заводе, – сказал Петрович, – пока там не закончат работу. И Павла с собой возьму.
Капитан согласно кивнул головой. Он знал, на Петровича можно положиться, а секретарь комитета ВЛКСМ флотилии новый, неведомый ему человек.
– Пусть идет Павел, но лучше бы с помполитом. Надежнее. А на палубе я с Валерием Ивановичем управлюсь. Мы должны держаться абсолютно спокойно и непринужденно и внушать людям уверенность в своих силах, ободрять их. И Павел тут…
– Павел энергичный парень, – возразил Петрович. – Помните, когда впервые заштормило, сумел организовать лотерею. Неплохо получилось, ведь увлек он молодежь этой лотереей!
– Вы ему так, незаметно помогайте, – попросил капитан.
Петрович кивнул головой. Знал старый моряк, что на путине самое трудное не начало, не конец, а именно середина, когда и усталость в людях накапливается, и тоска по берегу усиливается. И тут, скажем, возникни шторм, возникни трудности, невыносимо становится в море чисто психологически.
– Помогу, Ефремыч, только он в этом мало нуждается. Он нашел с девчатами общий язык, заводной, веселый парняга!
– Я очень рад, – сказал капитан, мысли которого уже переключились на неотложные, сиюминутные заботы. И он тяжело поднялся со стула, заложил пухлые руки за спину, чуть опустил голову.
Не прошло и половины рабочего дня, а он почувствовал легкую усталость и от разговора с председателем судкома, и от множества дел, которые ему нужно было решать и сегодня, и завтра, и всю жизнь, пока он капитан-директор краболовной флотилии. А сейчас ему необходимо идти на мостик и там отдать приказ, в верности которого он уже совершенно не сомневался: всем ботам немедленно возвращаться на плавбазу и быть готовыми к шторму! Спасибо тем, кто предупредил его о наступающей опасности. Он и его люди встретят ее во всеоружии, не дадут захватить себя врасплох и выдержат. Должны выдержать. Главное – ловцы. Ведь они в море, и первый удар шторм обрушит на них, если боты вовремя не придут на базу и не будут подняты на спасительные для них мотобалки.
Капитан ушел, и через несколько минут по всему плавзаводу раздался рокочущий, властный голос штурмана Базалевича:
– Боцману на бак! Боцману на бак! Вира якорь!
Через несколько минут мелко задрожал весь корпус плавбазы. Это стали набирать обороты двигатели и тяжело заворочался многотонный винт. По бокам кормы возникли мутные водовороты, а на носу затренькали вначале редко, затем чаще звенья якорной цепи, выбираемой со дна на палубу. Затем судно стало маневрировать с таким расчетом, чтобы принимать мотоботы, защищая их от ветра и волны своим корпусом. Но пока было тихо и спокойно на море, лишь мимо проносились разноцветные поплава, оторвавшиеся от сетей. Их тащил на камчатский берег начавшийся прилив. Пронзительно кричали чайки и разлетались во все стороны, когда к ним с жалобным мяуканьем приближалась их ярко-красная товарка. Перед этим ее поймали свободные от вахты матросы и от скуки выкрасили соком морского винограда, а затем выпустили на волю.
За цветной чайкой наблюдал в бинокль капитан и вспомнил в связи с этим картину одного художника. На картине был нарисован луг, на котором паслись обычные лошади, а поодаль от них стоял печально и одиноко синий конь, изогнув красивую шею. Он уже не рисковал приближаться к табуну, он привыкал к несправедливости и к тому, что он синий, как небо…
Скоро и чайка устала догонять подруг. Она села на воду, закачалась на ней ярким пятном и лишь иногда жалобно кричала. «Нырни же, дура, искупайся, – мысленно уговаривал ее капитан, – и ты опять станешь белой». И чайка нырнула. Капитан пожелал ей удачи, отнял от глаз бинокль и медленно пошел на другой конец мостика, где завлов Валерий Иванович по рации связывался со старшинами мотоботов и приказывал им немедленно возвращаться на плавбазу.
– Ну что, – спросил Илья Ефремович, – все вышли на радиосвязь?
– Все, кроме «семерки». Очевидно, она слишком далеко от нас или забарахлил их передатчик.
– Пробуйте, пробуйте, – сказал капитан, и первой его мыслью было распорядиться, чтобы база пошла ближе к «семерке», но в то же время, как быть с другими мотоботами? Нет, менять район местопребывания базы нельзя. – Пробуйте, – повторил Илья Ефремович, – ничего страшного. Может, просто закрутились там и забыли. Не вышли сейчас, выйдут позже.
Завлов хотел возразить, сказать, что Карпович не из тех, кто забывает о связи, если велено поддерживать регулярную связь, но промолчал. Он сам не испытывал внутренней тревоги, ему казалось, что капитан напрасно торопится. Можно было бы еще потерпеть. Можно было бы просто дождаться, когда начнут подходить с уловом боты, и больше их в море не пускать. Завлов искоса глянул на вахтенный журнал, лежавший на столике за его левым плечом, поискал запись отхода ботов от борта. Ну конечно, через час-полтора начали бы подходить сдавать крабов. Можно было бы ждать, но… «Хозяин – барин», – подумал Валерий Иванович, испытывая легкую обиду на капитана. Уж кому-кому, а ему, завлову, мог бы объяснить, чем вызвана торопливость. Ходил-бродил по судну, вернулся на мостик – и на тебе! Хоть бы ветер чуть усилился и началась бы сильнее волна, а то ведь все тихо и спокойно, как час, как два, как пять часов назад! И в радиограмме написано, что циклон захватит район Птичьего где-то вечером.
– «Семерка», «семерка»! – заорал завлов в микрофон. – Вы слышите? Выходите на связь. Прием!
– Не так громко, – сказал ему капитан, – вы же не в мегафон кричите. Не на палубе ведь…
Трюм «семерки» был уже полностью загружен, поэтому ловцы кидали крабов или на нос, или просто сбоку стола. Их подбирали Костя с Олегом и укладывали рядами. Восемь – десять рядов выше трюма – это нормальная загрузка бота. Тогда получается общепринятый строп, примерно чуть более тысячи крупного краба, весом около трех тонн.
– Сколько уложили? – не оглядываясь, спросил старшина, хотя знал, что пошел пятый или шестой ряд.
– Пятый, – ответил Олег.
– Добро. Значит, еще немного – и шлепаем до базы. Поднимем с десяток сетей, и айда!
Они подняли со дна еще четыре или пять сетей, когда Вася, стоявший на лебедке, выпрямился, сделал руками крест, крикнул на корму:
– Стоп, Серега, пересыпка!
– Вот еще чего не хватало! – недовольно заворчал Карпович и поторопился к лебедке. На ходу он полез в карман, вынимая записную книжку, где у него была нарисована схема постановки всех сетей флотилии. – С кем же это нас угораздило?..
Но получалось, что ни с кем. Их поле было самым южным, крайним, и все же пересыпка была.
– Давай, – сказал старшина Сереге, и лебедка потихоньку заскрипела, вытаскивая на поверхность ком зеленовато-желтых сетей: одни – белесые, с чуть желтоватым отливом из толстой грубой хлопчатобумажной нити, другие – зеленые, с тонкой, но жесткой делью. Отличались и верха́ с наплавами, и низа́ с грузилами.
– С японцами пересыпка, – сказал Вася и вытащил нож. – Сейчас я их синтетику покромсаю. Вот деятели, в нашу зону заперлись!
