Текст книги "Океан. Выпуск второй"

Автор книги: Юрий Папоров

Соавторы: Юрий Клименченко,Борис Сергеев,Николай Тихонов,Юрий Федоров,Владимир Алексеев,Виктор Устьянцев,Игорь Пантюхов,Игорь Строганов,Леонид Муханов,Юрий Пантелеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

– Нет, – сказал старшина, оглядываясь и всматриваясь в горы далекого берега.

Затем он пошел на корму, сориентировался по компасу, затем вернулся на нос, чтобы поглядеть еще раз на ком сетей, и он понял, но не стал этого говорить вслух, что постановщики на «Абаше» переборщили, забравшись со всем выставленным порядком сетей на юг и слишком мористо, и, таким образом, пересыпали край японского поля сетями «семерки».

Старшина стоял на корме, думая о своем, а ловцы сгрудились около стола и ждали его решения. Мотобот слегка покачивался и черпал воду низкими бортами. Вода струилась по палубе, смывала в море мелких крабов и водоросли.

– Резать? – вновь спросил нетерпеливый Вася и подышал на холодное блестящее лезвие ножа. – У меня дамасской стали. Гвозди можно рубить, а потом бриться. Я раз-два!

– Нет, – твердо сказал старшина, – надо, хлопцы, распутывать. Если порежем, нехорошо получится. Японцы тогда свои сети не найдут. Мы ведь пересыпали их, не они нас!

– Подумаешь! – сказал Серега, но Карпович так глянул на него, что парень примолк.

Ловцы стали распутывать сети, а старшина, поглядев на часы, пошел на корму. Он не стал говорить Сереге, мол, пора выходить на радиосвязь. Серега мог бы и сам помнить. Но Серега забыл, он гордо стоял, растопырив ноги, на корме и оглядывался кругом, как заправский просоленный моряк. Он думал, что ловцом быть плохо, слишком тяжелая работа. Да и помощником быть не слаще. Какая разница, помощник он или рядовой ловец? Вкалывает наравне со всеми, – правда, платят ему поболее, но все равно! Вот быть старшиной бота – другое дело!

Серега стал мечтать. А мечтать он привык с детства. У него было живое воображение. Такое, что, если он закрывал глаза, мог видеть свои мечты, вроде как видят кинофильм. Картина за картиной проплывали перед ним, и главным героем был он, Серега. Вот Карпович заболел, его положили в лазарет, и пришел к нему озабоченный завлов: «Кого, Женя, старшиной на «семерке» ставить?» Карпович удивленно смотрит на завлова. И вот Серега – старшина, самый молодой среди всех и самый умный, самый боевой. Он тогда купит у Петьки с «Азика» японские сапоги, мягкие и такие красивые – закачаешься!

Конечно же, Серега быстро сумеет вывести «семерку» на первое место. И когда Карпович выздоровеет, он скажет капитану: «Видели, какой мужик меня заменил? Пусть остается старшиной до конца путины, а я пойду к нему в помощники».

Так мечтал Серега до тех пор, пока его не толкнул в плечо Карпович и не сказал ему:

– Не спи, друг!

Сказал и наклонился, полез, кряхтя, в тесную обитель Василия Ивановича, взял там телефонную трубку и прислонил ее к уху.

– Я «семерка», я «семерка»! Прием!

Серега сверху глядел на старшину, слушал его негромкий бас и обижался. Мог бы Женька доверить ему выйти на связь с базой, но нет, не утерпел, сам взялся, чтобы подчеркнуть то, что именно он старшина и главный на боте.

– Я «семерка», я «семерка». Прием! – продолжал басить Карпович, очень сильно прижимая трубку к уху, так, что ухо покраснело. – Не слышат. Спят, что ли, на базе?

– Да этот Валера наш суматошный, – сказал Василий Иванович, – бегает небось, бичей на палубе гоняет и про связь забыл.

– Кто его знает, – сказал старшина и поднял голову вверх. – Серега, давай ты, а я пойду хлопцам помогать сети распутывать.

Карпович встал во весь рост, и ему внезапно почудилось, что он провел у радиопередатчика не три минуты, а по крайней мере час. Слишком изменилось все вокруг. Солнце уже не сияло в чистом небе. Оно было тусклое, и на него можно было смотреть, не боясь рези в глазах. Море оставалось спокойным, но стало оно свинцовым и угрюмым. Бока накатных волн уже не были отполированными, не лоснились. Они приобрели какой-то пепельный, серый цвет и, возможно, от этого казались выше, нескончаемой чередой громадин, среди которых одиноко качался маленький бот.

– Так, – пробурчал старшина и почесал затылок.

Ему стало тревожно, неуютно. Он хорошо знал, что такое внезапный шторм в Охотском. Бывало, что швыряло его бот, как щепку, то подымало на высоту пятиэтажного дома, то бросало куда-то вниз. Но все это бывало рядом с базой. Уже сам вид базы, которая грузно качалась на волнах, давал уверенность, прогонял страх перед разгулявшейся стихией. Если что, с базы смайнают резервный бот, спасут. Оттуда смотрят на тебя сотни глаз, там сотни рук, готовых тебе помочь.

– Эй, хлопцы! Вася, кромсай сети, к дьяволу! – вдруг распорядился старшина. – Японцам объясню потом. Поймут меня!

Только отдал он эту неожиданную для всех команду, как его дернул за штанину Серега:

– Жень, а Жень, база нашлась. Говорят, сматывайте удочки без никаких. Надвигается шторм.

– Ясно, – сказал Карпович. – Передай, у нас все нормально, идем.

– Так мы их слышим, а они нас – нет!

– Не слышат – не надо. Увидят скоро, но ты от передатчика ни шагу!

В резких, властных распоряжениях старшины Костя Ильюшиц сумел почувствовать тревогу и, разогнув спину, крикнул с носа на корму:

– А что случилось, старшо́й?

– На базе очередь большая, – пошутил Вася Батаев, – надо спешить, а то вода кончится.

– Я ведь серьезно!

– Ты работай серьезно, – отозвался с кормы старшина, – видишь, погода меняется!

– Люблю изменения, – легкомысленно сказал Костя, остроносый, худощавый и поразительно трудолюбивый человек. – Вот чего я сюда подался? Изменений захотел…

– «Трабайя, трабайя, неху!» – запел Серега, прижимая трубку передатчика к уху, и тут же перевел слова из бразильской песни: – «Работай, работай, негр!»

Ильюшиц вытащил из кармана часы, посмотрел на время и мечтательно вздохнул:

– У нас сейчас, хлопцы, в деревне Рог раннее утро. И такая красота! Жена корову подоила, детей в школу отправила.

УТРО. БЕЛОРУССИЯ

Да, если в Охотском море день уже кончался, то в Белоруссии было раннее утро. Почти пятнадцать тысяч километров отделяли деревню Рог от района крабовой путины, и разница во времени была в девять часов.

Жена Кости отправила детей в школу и пошла кормить кабанчика. Она вышла во двор, грузная, дородная сельская женщина во цвете лет. В руках она несла ведерный чугунок толченой мелкой картошки. За ней, цепляясь за платье, бежала младшенькая – четырехлетняя Ниночка.

– Мама, конфет хочу. Купи!

– А молочка не хочешь?

– Конфету хочу!

И тут в калитку с улицы постучали. Катя охнула от неожиданности, поставила чугунок на землю и пошла открывать.

– Катя, это я, – раздался за калиткой хорошо ей знакомый дребезжащий голос почтальона деревни Рог старика Адама. Словоохотливый, общительный, он и в силу своего характера, и в силу служебного положения знал все деревенские новости.

– Дедушка Адам, проходите, проходите, – засуетилась Катя, сердце которой сладко защемило в предчувствии вестей от милого Кости.

Они прошли в просторный дом, целиком и полностью сделанный руками Кости. Дед Адам решительно уселся на табуретке около стола, а Катя, соблюдая давнюю традицию, побежала в кладовку, чтобы угостить почтальона.

– Садись, милая хозяюшка, составь кумпанию. Последний раз я сидел в кумпании нашего председателя колхоза. Ему дочка из ГДР посылку прислала. Штаны короткие, как на мальчика, прислала батьке в подарок. «Чорты» называются.

– Шорты, – поправила его Катя.

– Я и говорю – чорты. Неужели он их наденет? Так вот, сидю, чаю пью. Беседуем. Сердится председатель, что Костя с колхоза подался на путину.

– Он Костю на курсы механизаторов не пускал. Тоже небось рассердил Костю-то, – сказала Катя.

– И-и-их, милая, председателя понимать тоже надо. У него каждый на счету. Он думал: отпусти Костю на курсы, а Костя пообомнется в городе и останется там, работу посля курсов найдет.

– Он и так нашел, на востоке.

– Это его Федька сманул. Сам уже десятый год на путину ходит, видно понравилось, и других сманывает. А председатель что? Председателю здеся люди нужны, а рыбаков на востоке небось хватает. Зачем там белорусские трактористы?

Вот так и беседовали обрадованная Катя и словоохотливый дед-почтальон. Но за разговором Адам не забывал о деле. Он не торопясь копался в своей обширной, полупустой сумке, выуживая оттуда вначале письмо, затем шариковую ручку и следом почтовый перевод, к которому отнесся особо внимательно и бережно – это документ денежный!

– Пиши-ка здесь, милая, сумму прописью, а не цифрами. Поглядеть бы у тебя надо и пачпорт, да ладно, знаю так, что ты Ильюшиц, законная супруга Кости.

Но Катя от радости, что пришли не только деньги, но и письмо, да, судя по конверту, толстое, немного поглупела, принесла паспорт, бережно развернула его перед дедом. Потом она несколько раз пересчитывала деньги – тридцать три трешки и один рубль. По почте она получала впервые, и ее умиляла вот такая необыкновенная точность почты, вежливость почты. Принесли не извещение, а сразу и деньги, прямо домой! Она решила, что, пожалуй, почтальону следует дать немного на пиво или на стакан вина. Вот почему она прошла в другую комнату и отсчитала там пятьдесят копеек, но по дороге не то что застыдилась, а решила быть щедрой до конца и пододвинула деду целый рубль. Дед, которого обычно односельчане только кормили, оценил эту щедрость, но и обиделся. Сказал Кате: «Мне на почте плотють». Ему не захотелось быстро уходить, уходить, не узнав вначале того, как там живет и работает Костя. И в рубле он увидел некую символику. Как будто выходило так: сделал свое дело, получай рубль и катись, а уж этого меньше всего хотелось крайне любопытному Адаму. Из деревни Рог уезжали, уезжают и будут уезжать и будут возвращаться назад из райцентра, из Минска… Костя же уехал крайне далеко, на карту глянешь – и то не по себе становится. И как он там, у берегов Аляски, или у Японии, или у Камчатки? Это интересовало не только Катю, но и всех жителей небольшого Рога и даже самого председателя колхоза. Конечно, десятый год ездит на восток баламут Федька, но Федька человек неразговорчивый, крайне осторожный, он и жену привез с востока, тоненькую девочку, мало приспособленную к колхозной работе и ставшую здесь, в деревне, продавщицей и законодательницей женских мод. Совсем другое дело Костя. Когда он законфликтовал с председателем из-за курсов, затем уехал, большинство стало на его сторону, и даже сам председатель почувствовал, как уменьшился его авторитет, как нехорошо поступил с одним из лучших трактористов.

– Ну, как он там? – нетерпеливо спросил старый почтальон, изнывая от любопытства. Не ради ли этого он прошел десятки других адресов, чуть ли не полдеревни миновал без остановки?

Катя читала письмо чрезвычайно внимательно, каждое слово повторяла едва слышным шепотом, словно проверяла слова на вкус. А они были одно лучше другого. Истосковавшийся по семье Костя стал чуть ли не поэтом.

Излив свою нежность, он перешел к делу. Он писал, что у него отличная работа, пожалуй, не тяжелее, чем в поле, но не такая пыльная: «Все время на свежем океанском воздухе». Эти слова Костя написал несколько раз, стараясь ими подчеркнуть необычность, прелесть своей работы. Далее он сообщил, что качку переносит хорошо; на плавбазе, которая «такая огромная, как Дворец спорта в Минске», даже сильный шторм он просто не замечал. На боте, правда, другое дело, на боте будто на качелях. «Приятно, и только!»

Описывая свой коллектив, Костя особенное внимание уделил старшине Карповичу и его помощнику Сереге. Карпович поразил его душу своим ненаигранным спокойствием и справедливостью, а Серега – своей ученостью. Костя уверял жену, что Серега способен находить путь в море по звездам и по солнцу. С такими начальниками не страшно рыбачить. Единственный, кто из экипажа «семерки» не понравился Косте, это моторист Василий Иванович. Он охарактеризовал его словами «слабый человек».

В конце письма Костя дал Кате обстоятельные указания по хозяйству, главным из которых было – заколоть осенью кабанчика и купить «обормотам сынам» зимнюю одежду, потому что неизвестно, сможет ли он осенью прислать деньги. После крабовой путины, на которой он, конечно, заработает, он решил остаться на сайровую путину, затем на селедку. По сайра была делом не совсем верным, «на сайре бабы хорошо зарабатывают, а мужики не очень». Вот почему хозяйственный Костя упирал на кабанчика.

Волновало Костю там, в безмерной дали от дома, и качество забоя кабанчика. Он считал, что Катя должна пригласить колоть кабанчика дядю Митю, а смолить должен дед Адам, и не с помощью паяльной лампы, а в соломе, чтобы сало получилось сочным, розовым и с мягкой душистой шкурой.

Катя, прочитав это, тут же на будущее пригласила деда Адама, стала оговаривать с ним условия оплаты. Но старика оплата совсем не волновала, его чрезвычайно тронуло, что в морях Костя помнит его искусство опаливать кабанов.

– Милая, да мы могем хоть завтра, без всякого, по-суседски! – заговорил дед Адам, всплескивая руками и вскакивая с табуретки.

Но Катя перебила его, сказав, что дело у нее не спешное, еще успеется, а сейчас ей хотелось бы обсудить с Адамом как с работником почты возможность отослать Косте посылку. Катя начала перечислять, что ей хотелось бы послать из домашней еды, и получалась посылка весом с верный пуд. Дед Адам, более искушенный, чем она, остудил ее пыл, сказав, что посылки на восток дело очень дорогое и, по его мнению, если посылать, то посылать надо не авиапочтой, а медленной железной дорогой. Так дешевле, хотя посылка будет идти очень долго. И, значит, класть в посылку следует то, что не испортится за месяц и за два: чеснока против всех болезней и доброго свежего сала.

Катя нисколько не сомневалась в правоте деда. Обо всем договорившись, она проводила почтальона до калитки и, вернувшись, снова начала перечитывать письмо мужа.

В этот же день получила письмо и Лидочка из Находки. Ей написал Серега, с которым она одно время дружила. Письмо Сереги Лидочку очень обрадовало, она вообще любила получать письма. Взвесив в руке не письмо – целую бандероль, девушка не стала вскрывать его в общежитии, а побежала напрямую через сопку к берегу бухты. Там она знала одно укромное место, где можно было не только читать письма, но и загорать вдали от посторонних глаз.

Был обед, а смена Лидочки на судоремонтном заводе начиналась вечером, так что времени у нее было много.

С сопки Лидочка увидела спокойный, искрящийся на солнце залив Америка, и так ей стало радостно, хорошо, что хотелось расправить руки, словно это крылья, и лететь вниз к морю.

Она хорошо знала, что Серега влюблен в нее, ей это льстило, но не более. Молодой парень казался ей банальным, неинтересным. И вообще она не могла ответить на его любовь и по другим причинам. В ее представлении будущий муж – это бравый, пусть немного с сединой капитан, с которым она встречается между долгими рейсами и раз в два года летает на Черноморское побережье в отпуск. Она должна жить в отдельной квартире с водопроводом и с газом, получать от капитана хотя бы половину его приличной зарплаты, чтобы не каждый день готовить себе обеды на кухне, а иногда ходить в ресторан и не считать там рубли.

Таким образом, только капитан, а не будущий штурман уже прочно разместился в сердце практичной Лидочки. Словом, место для капитана было, не было самого капитана. К сожалению, все капитаны, с которыми удавалось встретиться девушке, были женатыми.

Три дня назад Лидочка познакомилась в клубе моряков с одним удивительно молодым капитаном танкера. Капитан уверил, что ходил заправлять горючим китобоев и по пути назад был в Сингапуре, откуда привез крабовые консервы высшего сорта «Фенси» якобы по пять долларов баночка. Они эти консервы ели у него в номере гостиницы «Восток» и запивали их пивом. Из окна номера чернела, словно наполненная мазутом, бухта Находка, и в ней было множество огней. Среди них светился и танкер ее капитана. Она стала проситься к нему на судно, но он строго сказал, что нельзя. Лидочка распрощалась с капитаном довольно поздно, долго думая перед сном, что, быть может, пришло ее счастье и что она, когда он на ней женится, будет ему хорошим спутником в жизни. А на другой день вечером Лидочку ждало разочарование. Идя к капитану на свидание, около гостиницы она встретила знакомого парня, отпустившего в рейсе бороду. Он был очень красив и необычен с каштановой, чуть вьющейся бородой. И парень начал ей рассказывать, что ходил на танкере в скучный рейс, к берегам Камчатки, где заправляли краболовов. И так слово за слово, затем Лидочка поинтересовалась, не знает ли он, раз он с нефтеналивного, такого капитана, его судно…

– Так то наша «Одесса», – сказал парень, – ей сто лет в субботу. Ходит только в Охотское море, на рыбаков работает. А осенью порежут нашу старуху на металлолом.

И Лидочка не пошла на свидание, ничего больше не спрашивала у знакомого парня, а если бы спросила, то узнала бы, что капитан «Одессы» вовсе не капитан, а судовой врач и не с высшим образованием, а просто фельдшер!

Таким образом, обманщик с «Одессы» невольно помог Сереге. Иначе его письмо вызвало бы у Лидочки гораздо меньший интерес и, возможно, не побежала бы она в заветное место на берег бухты с письмом.

Серега прислал с десяток плохоньких фотографий: он около стропа с крабами, он держит за лапы здоровенного краба, он правит ботом, а на заднем плане – плавбаза, и т. д. Письмо было любопытное. В нем Серега изливал душу, он жаловался девушке и хотел, чтобы она ему посочувствовала. Он писал, что из всех путин самая тяжелая – крабовая, что она чрезвычайно опасная.

Очень недоволен был Серега экипажем «семерки». Одни новички, если не считать его, занудливого моториста и старшины – классного моряка и рыбака, но очень «темного». Старшина, увы, плохо знает даже то, как устроен компас, а потому трясется над ним, каждый раз снимает его с бота и таскает с собой на ночь в каюту. Однако старшина сразу понял, что он, Серега, смыслит в морском деле, и взял своим помощником, доверяет ему полностью. Когда они уходят далеко от плавбазы, на 15—20 миль, то старшина обычно полагается на помощника, особенно в туман или когда штормит, зная, что Серега приведет бот точно по курсу к сетям и назад к базе.

Подробно Серега описал мотобот – суденышко, которое меньше спасательной шлюпки, с низкими бортами. «От борта до воды 20—30 сантиметров, представляешь? Леера вдоль бортов – кусок туго натянутой сети, на корме – будчонка на одного человека, в ней сидит Василий Иванович. Трюмы – два метра на два и чуть более метра глубиной, на носу – лебедка. В общем, Лидка, жидкое сооружение наш бот, но мореходное и плавучее, как пробка».

Лидочка на берегу бухты Находка искренне пожалела непутевого мальчишку, даже всплакнула и твердо решила писать ему хоть раз в месяц, чтобы он там не чувствовал себя одиноким…

СЕРЕДИНА ДНЯ. ОХОТСКОЕ МОРЕ

Валерий Иванович наблюдал за началом шторма с жадным восхищением. Он видел, как пепельной стала вода и как все тусклее светило солнце, а затем и вовсе исчезло то ли в низких, загустевших тучах, то ли во мгле из пыли, собранной циклоном над Камчаткой. Потом подул порывистый ветер. Усилился накат. Водяные валы росли на глазах, их уже чувствовала плавбаза, давая ощутимый крен то на один борт, то на другой. Вдали показались мачты приближающихся к базе траулеров. Капитан велел им подойти поближе.

Уже три бота повесили на мотобалки, два других разгружались. Один сдавал улов крабов, другой – сети. Еще три были на подходе. Команды с мостика раздавались каждые несколько минут:

– «Тройка» у борта!

– На подходе «Азик»!

– Поднять «двойку» правый борт, четвертые мотобалки!

– «Одиннадцатый» – левый борт, пятые мотобалки!

– На верхней палубе, шевелитесь, шевелитесь! Быстрее обрабатывайте мотоботы!

Завлов время от времени подходил к рации и пытался связаться с «семеркой», потому что он не знал, слышали ли там приказ или нет. Но сейчас уже это не имело значения, признаки надвигающегося шторма были налицо. Увидел же их, опытный Карпович и пошел, наверное, к базе. Оставалось просто ждать «семерку», как они все на мостике ждут три других бота. Однако связь с «семеркой» надо наладить, чтобы быть в курсе событий, подбадривать экипаж, в котором мало бывалых моряков.

– Ну что, Карпович? – спросил Илья Ефремович, подходя неслышным шагом к завлову.

– Молчит пока.

– Не дело. Вот что, свяжитесь с «Абашей». Пусть они идут навстречу «семерке». Пусть сопровождают ее.

– Ладно, – сказал завлов. – А вы оказались правы, Илья Ефремович. Вовремя мы все начали!

Валерий Иванович искренне восхищался предусмотрительностью капитана. Ведь не ошибся он, в самое «яблочко», ни минутой раньше, ни минутой позже, отдал капитан приказ.

– А как вы узнали? – спросил завлов. – Ведь синоптики позже обещали шторм.

– Сорока на хвосте принесла, – хмуро пошутил капитан.

Не говорить же завлову об опыте, об интуиции, которая, кажется, ни разу не подводила капитана. Жаль только, что с помощью интуиции можно предвидеть не очень отдаленные события. Четче всего воспринимаются события, которые произойдут в ближайший час. Хуже освещает интуиция завтрашний день…

Илья Ефремович круто повернулся и пошел к локатору, у экрана которого сидел молодой штурман.

– За берег цепляет? – спросил капитан.

– Ага, – радостно ответил штурман, – к берегу бегут колхознички, а к нам наши боты топают.

– Разрешите, – сказал капитан, довольно энергично оттирая штурмана от локатора.

Затем он припал лицом к окошечку локатора, впился глазами в зеленоватый экран: посреди ярко светило расплывчатое пятно – это сама плавбаза. Почти рядом с нею два пятна поменьше – траулеры, третье пятно такой же величины – «Абаша» – удалялось на юг. Светлыми точками обозначались подходящие три бота. Они ярко вспыхивали, когда через них пробегал луч. Илья Ефремович глянул на шкалу, чтобы узнать, сколько до ботов. Что-то около пяти миль. Нормально. Значит, будут у плавбазы минут через сорок. За это время обработают те, которые подошли.

Луч локатора цеплялся за какой-то безымянный мыс земли Камчатской. До него было пятнадцать миль, он лежал на западе. На юге, мористее, была целая россыпь светящихся точек. Они были похожи на жучков, которые медленно сбегаются и разбегаются. Они двигались довольно кучно, и капитан, приглядевшись, понял, что они идут к берегу – колхозные боты и «эмэрэски» [9]9
  «Эмэрэски»(МРС) – морской рыболовный сейнер.


[Закрыть]. Другие уходили в море; очевидно, это были кавасаки японской флотилии. И вот где-то рядом с этой россыпью огоньков, а возможно, и среди них была «семерка». Она еще не выделилась из кучки, но Илья Ефремович смотрел и смотрел, пока не зарябило у него в глазах. Наконец ему показалось, что одна точечка удаляется от других и держит курс на север вдоль берега. Это могла быть только «семерка».

– «Семерка» идет, – сказал капитан штурману, но это слышал и завлов, – только далеко она, около девяти миль… М-да!

Илья Ефремович сделал шаг в сторону рулевого, который застыл на возвышении и едва касался ладонями рукояток, и тут понял, что здорово потемнело. Сумерки спускались на грозно дышащее море. Но это были неестественные сумерки.

Штурман с минуту потоптался на своем месте, подошел к локатору. Ему не терпелось проверить, не ошибся ли Илья Ефремович. Он волновался за «семерку», как и все, но, быть может, сильнее других, искреннее, чище других по той причине, что он дружил с Евгением Карповичем и искренне любил сурового старшину.

Штурман доложил:

– Слышу «семерку»! Алло, Женя, Женя, как у вас? Прием!

Валерий Иванович откинулся от рации, сказал радостно:

– У них все нормально, идут, идут полным ходом!

– Значит, точно они, – сказал Илья Ефремович. – Почти под носом у японцев. Далече им топать, часа полтора, а то и все два телепаться будут… М-да…

«Семерка» шла к плавзаводу полным ходом. Журчала, пенилась за бортами вода, ставшая, как и небо, черной, холодной на вид. Волны были еще небольшие, а ветер дул порывами, и каждый новый порыв был сильнее предыдущего. Вася Батаев, по своей привычке, растянулся на носу, расчистив место от крабов, но скоро ушел, потому что тяжело нагруженный бот стал зарываться в воду. Ловцы собрались у рубки, держались за нее, прижавшись к ней спинами. Они надели капюшоны, плотно затянули их и стояли, заметные далеко, оранжевые с ног до головы. Нелепо торчали у них на груди и на спине тоже оранжевые поплавки спасательных поясов. Олег от нечего делать вытащил из специального кармашка пояса свисток и теперь периодически дул в него. Его примеру последовали и другие. Образовался как бы свистковый оркестр, верещавший на все лады. Старшине эта музыка не нравилась, он подумал, что хорошо – море пустынное, а то со стороны могло бы показаться, что на боте собрались не совсем нормальные люди. Но замечания Карпович не делал, молча стоял на корме и рулил, стараясь это делать осторожно, не подставляя борта волнам. Чего доброго, они могут перевернуть суденышко, осевшее в воду чуть ли не по самую палубу.

– Хорошо едем, – просто сказал Костя Сереге.

Они оба в свистковом оркестре не участвовали не потому, что не захотели, а потому, что в их поясах свистков не оказалось.

– Не едем, а идем, – поправил Серега Костю. – Ехать можно на телеге, по суше, а на море ходят. Привыкай к морскому языку, раз стал рыбачить, сколько раз тебе говорить!

Серега с первого дня взял на себя роль наставника и не уставал то и дело поправлять своих малоопытных товарищей, учил их морским словам. Однажды завлов велел ему и Косте смыть с палубы строительный мусор, но шпигаты быстро забились, и по бортам образовались лужи.

– Иди почисть шпигаты, – быстро и неразборчиво сказал Серега, махнув рукой в сторону борта.

Самолюбивый Костя не стал переспрашивать товарища, молча побрел к борту, мучительно размышляя, что же ему надо чистить. Он потихоньку огляделся, но ничего достойного внимания не увидел. Чистят что-то грязное, так размышлял он. Медь, ту драят, но ему велено не драить, да и медного вокруг не видно, а чистить. И Костя логическим путем решил, что надо почистить леера, протянувшиеся вдоль бортов. Они, кстати, были ржавые, с облупившейся краской. И он пошел к боцману, взял у него наждачной бумаги и принялся за дело, а Серега умирал от душившего его смеха, наслаждался, глядя на Костю.

– Зачем ты это делаешь? – спросил у Кости пробегавший мимо мастер, которого прозвали Голубчиком.

– Шпи… шпи чистю, – отвечал Костя, не разобравший слово «шпигат», а потому схитривший. Он невнятно пробормотал два раза первое слово, зато выделил второе, хорошо ему известное и понятное по смыслу.

– Леера, пожалуй, не надо, – сказал мастер, моментально сообразивший, что Костю или разыграли, или он что-то напутал. – Вот комингс [10]10
  Комингс – здесь: медный порог в каюте.


[Закрыть]надо, и не просто чистить, а надраить до блеска.

– Леера не надо? – тревожно спросил Костя. Значит, он чистит леера, а не те штуки, которые велел чистить Серега. – Так ржавые, а я как раз свободен, вот и решил. Потом их можно покрасить.

Мастер глаза выпучил от восторга.

– Комингс драй, дура, – ласково повторил молодой мастер. – Если не знаешь, что это такое, спроси у капитана, он на клотике [11]11
  Клотик – круглая наделка на самой верхней части (топе) мачты.


[Закрыть]чай пьет. Видел?

Обилие морских слов не смутило, а разозлило Костю. Он понял, что над ним посмеиваются, а насмешки он всегда переносил плохо. Свирепея, Костя оглянулся. Нет никого поблизости. Тогда он сунул молодому мастеру под нос свой тяжелый колхозный кулак и негромко сказал:

– Были бы мы в лесу, галю бы сообразил, а тут, в море, эта штука сойдет за милую душу.

– Галю? – переспросил мастер, словно споткнулся.

– Да, – ласково сказал Костя, – это по-нашему, по-деревенски, значит ветка, дрын. Уразумел? А теперь отвечай по-человечески, что такое это проклятое «шпи-шпи», которое нужно чистить, и остальное!

Таким образом, Костя был не таким уж простаком и за полтора месяца пребывания в море усвоил и морской язык и рыбацкие законы. И он был старше, опытнее Сереги, да и умнее тоже. Он сознательно употреблял сухопутные словечки в присутствии Сереги, подыгрывая Сереге, страстно желающему, чтобы в нем видели бывалого моряка.

– Ну, идем, – миролюбиво сказал Костя, – какая разница! У нас добрая лодка.

– Бот, а не лодка, – сурово поправил его Серега. – Нет, не получится из тебя, Костя, морского человека. Не родился ты им.

– Может. У нас в Белоруссии хоть воды и много, да все болота, озера, а море я, брат, только тут увидел.

– А я, Костя, родился в море, – похвастался Серега, – у меня мать в загранку полжизни ходила. И родила меня около островов Фиджи. Слышал, может?

– Брешешь.

– Чтоб меня раки слопали, не вру! Вот придем на базу, я у кадровика паспорт возьму. Там написано.

– А чего мать в море ходила?

– Отец у меня кандей, повар, значит, а мать фельдшер. Вдвоем и ходили.

Серега небрежно махнул рукой. Он чувствовал себя в своей стихии. И даже то, что бот стало качать сильнее и побледнел плохо переносящий качку Олег, ему нравилось. В море, в общем, неплохо, работа вот только тяжелая. И он стал думать, а что получится, если они не придут к «Никитину» дотемна. Тогда их будет носить по бушующему морю всю ночь, тогда старшина велит открыть аварийный запас.

А шторм усиливался. Уже не посвистывал ветер, а выл, гудел и бросал в лица ловцов снежную крупу, перемешанную с брызгами воды. Бот, как утка, нырял по волнам, взлетал вверх, падал вниз. Иногда, взбираясь на водяной вал и покачавшись немного на его вершине, он носом зарывался в воду и стремительно скользил вниз, задрав менее нагруженную корму. В такие моменты оголялся винт и начинал быстро набирать обороты мотор, работая вхолостую. Но старшина спокойно сбрасывал газ, оглядывался, крепко держась за румпель. Там, позади внизу, выступало, как плавник у рыбы, перо руля, и по нему били волны.

– Баллов восемь, а то и девять, – сказал Серега, – дает!

– Смотри, смотри, – воскликнул Костя, – вон еще лодки, да чудные!

Все ловцы стали всматриваться в даль. И верно, там, вдали, качались небольшие пузатые суденышки. Они шли от берега в море.

– Японские кавасаки, – уверенно сказал Вася, – тоже тикают к своей базе.

– А какая у них база? – спросил Костя. – Как наша?

– Что ты! Меньше и старье, едва на воде держится. Наши базы лучшие в мире, специальные краболовы! Это до шестидесятых годов у нас краболовы делали из других судов. Переоборудуют какой-нибудь сухогруз, и всё. А потом спроектировали крабовые плавзаводы типа «Андрей Захаров».

Но этого Серега уже не слышал. Он, выполняя приказ старшины, снова сделал попытку связаться с базой, и на этот раз удачную.

– Жень, ура! База на проводе!

– Становись на руль, я сам поговорю.

Они поменялись местами. Взявшись за румпель, Серега почувствовал, что сейчас управлять ботом не то, что в тихую погоду. Румпель вырывало из рук, на него надо было наваливаться боком, чтобы держать суденышко в повиновении. А тут еще оно стало рыскать, разворачиваться к волне бортом.