Текст книги "Океан. Выпуск второй"
Автор книги: Юрий Папоров
Соавторы: Юрий Клименченко,Борис Сергеев,Николай Тихонов,Юрий Федоров,Владимир Алексеев,Виктор Устьянцев,Игорь Пантюхов,Игорь Строганов,Леонид Муханов,Юрий Пантелеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
– Во-во, сам говоришь, опасный он человек. Я слышал, его за что-то судили?
– Было дело давно. Таких, как ты, бичей во Владике отметелил. Хорошо отметелил! Их пятеро, а он один, если меня не считать, но справился.
– Значит, ты не дрался?
– Нет, Женька дрался, а я нет.
После такого ответа Серега почувствовал презрение к мотористу, который действовал не по-морскому. Женька один против пятерых, а он был рядом и не пришел к нему на помощь!
– Трепло ты, Василий Иванович, – сказал Серега, – меня бичом называешь, а сам который день в своей будочке у мотора греешься. Мы уродуемся у стола, краба бьем до посинения, а ты там греешься, не выйдешь помочь на ветер, на холод. Тебя водичкой окропило бы, как нас, мозолей набил бы парочку…
– Молчи, – беззлобно сказал моторист. – Мне сорок, а тебе вдвое меньше. Я себе мозолей заработал за двадцать три года на крабовом промысле. Не мо́жется мне, зря, видать, пошел на эту путину.
– Точно зря. Чуть не вся команда против тебя настроена. Если в глаза тебе об этом не говорят, то потому, что Женьку боятся. Он за тебя горой!
– Есть, такое, потому что справедливый, старшо́го во мне видит и уважает.
– Это ты для него старшо́й?
– Я, – с гордостью ответил Василий Иванович и закашлялся. – Я для Женьки старшо́й, – снова с гордостью повторил моторист. – Мы с ним оба из-под Адлера. Ну, сюда, на Восток, я подался на пять лет раньше его и стал краболовом, а потом Женька приехал, совсем кутенок. Я ему говорю: «Пойдешь со мной в море?» Отвечает: «Пойду!» Пошли мы оба к старшине моему, а был у нас старшина упрямый черт! «Нехай, – говорит старшина Семеныч, – твой земляк на разных работах пообтирается, тоди в море побачу, можа, и возьму». Это сейчас, скажу тебе, берут в ловцы, кто захочет, еще и уговаривают, а раньше – дудки! Докажи, что ты крепкий человек, моряк, значит…
Вернувшись в каюту, они увидели, что Карпович уже ушел, а Вася и Костя натягивают на себя оранжевую робу.
– А умываться? – спросил Серега.
– Кому что, – ответил конопатый Вася. – Кто умывался, кто завтракал. Мы и вам завтрак взяли.
– Спасибо! – обрадованно сказал Серега, увидев на столике две булки с маслом и кусочки сыра. – Это мы с мотористом на ходу, а вы считайте, что мы умылись и за вас, нерях неумытых.
Про себя же он подумал: «Главное для них – сытыми быть, а не глаза промыть, не зубы почистить». И Серега остался доволен собою. Новый день в море начинался ничего, хотя, конечно, опять проспали и, кажется, Карпович рассердился не на шутку. Но все равно Сереге удалось остаться цивилизованным человеком даже в таких условиях. Он гордился своей опрятностью. Ради нее он готов и завтраком пожертвовать.
Поднимаясь на палубу, Серега и его товарищи услышали рокот лебедок, визг тросов и глухие всплески воды, в которую падали один за другим боты.
– Знаете, что я вам скажу, хлопцы? – говорил на ходу Серега Косте и Васе и торопливо жевал булку с маслом, грыз крепкими белыми зубами высохший сыр. – Вы знаете, что я скажу?
– Что? – лениво пробасил Вася.
– У меня есть проклятая привычка с детства: умываться, чистить зубы в любых условиях и в любое утро. Бывало, в школу опаздываю, на лекции в мореходку, тогда без сожаления жертвую завтраком, но умываюсь и чищу зубы. А вот вы – я вам удивляюсь!
– На голодное брюхо работать худо, – убежденно сказал Костя, белорус из деревни Рог, Минской области, а потом, минутой позже, уже прыгая в бот, он крикнул бортовику; – Витек, не забудь, как подойдем к базе с первым уловом, брось две-три буханочки ржаного, а ко второму – крабца охапочку свари по нашему рецепту.
…Завлов Валерий Иванович был не так уж молод, как это казалось. Ему было около тридцати, но подводила юношеская внешность: чуть припухлые, капризно изогнутые губы, серые, по-детски наивные глаза и худощавая фигура. Он это знал и всячески боролся с этим, старался любым способом старить себя. Он отпускал бороду, как многие на море, по возможности басил, это у него получалось чаще всего по утрам. А вообще его голосу были присущи мальчишеская звонкость и некоторое легкомыслие, что особенно угнетало Валерия Ивановича. Будучи мастером, он работал под руководством сына основателя крабофлота в СССР Никишина. И с Никишиным-сыном было легко. Никишин-сын, кроме популярности, обладал характером и знал свое дело в совершенстве. Этому он научил Валерия Ивановича, научил тонкостям краболовного промысла, но передать ему свой характер и свою популярность, конечно, не мог. Валерий Иванович подражал шефу. Ему долго не приходило в голову, что оставаться самим собою – величайшее искусство, которое иной человек постигает всю жизнь и все же умирает эпигоном, последователем-подражателем кого-либо.
Когда Валерия Ивановича назначили завловом, он ни минуты не сомневался, что справится со своими обязанностями. Ефимов – капитан опытный, с ним можно работать, а то, что ему не везло в прошлом году, еще не значит, что и в этом так же получится. Но вот флотилия пришла в Охотское море, попалась ей и хорошая зона, а неудачи продолжали преследовать ее. Во-первых, непогода, частые шторма. Во-вторых, коллектив ловцов был ослаблен тем, что из него на другие флотилии, к более удачливым капитанам, ушли многие опытные краболовы! Вместо них набрали новых ловцов, или матросов первого класса, как они проходят в штатном расписании краболовной флотилии. Набрали из «толпы», а «толпа» – существо многоликое, как правило неорганизованное и, пожалуй, ничего общего с обычным коллективом не имеет. Одним словом, «толпа», некое сборище незнакомых друг с другом разнообразнейших людей. Тут и приехавшие на Дальний Восток по оргнабору, и романтики, утоляющие свою жажду свидания с морем, и кадровые рыбаки, и моряки, не попавшие по каким-либо причинам в «загранку», и т. д., и т. д.
Расстановкой людей по рабочим местам, укомплектованием команд ботов Валерий Иванович занимался во время перехода от Владивостока в районы промысла. И тут он чуть не схватился за голову. «Толпа», да и только! Во-первых, без всякого резерва, людей было в обрез; во-вторых, на борту оказалось очень много таких, кто никогда не видел моря. Валерий Иванович даже поругался с некоторыми предусмотрительными старшинами, отбирая у них настоящих ловцов и давая взамен их «сухопутных», семнадцати– и восемнадцатилетних юношей-романтиков. Он это сделал с той целью, чтобы на каждом боте было примерно половина новичков и половина бывших в море. Не повезло лишь экипажу «семерки», старшина которой Карпович отсутствовал и прибыл на флотилию перед самым началом промысла. На «семерке» образовался самый слабый коллектив.
Карпович долго размышлял, не отказаться ли ему, не пойти ли к кому-нибудь простым ловцом или, на худой конец, работать на борту базы в качестве вирамайнальщика или даже мойщиком палубы, распутчиком сетей. Дело решило самолюбие, по которому тонко ударил начальник отдела кадров, чувствовавший свою вину перед Валерием Ивановичем за «худую толпу».
– Евгений, вы пятнадцатый раз выходите на путину. Опыта у вас – навалом. Передавайте его! Или не сможете?
Карпович весь передернулся:
– Смогу, Самсоныч. Только…
– У вас подобралась не такая уж плохая команда, как вам кажется. Я каждого знаю наизусть. Смотрите: Сергей Васильев – без пяти минут штурман, учится в мореходке. Энергичный, молодой. Константин Ильюшиц – в прошлом тракторист, колхозник, отец четверых детей. Он пошел на путину, чтобы заработать. И он это сделает, уверяю вас! Кроме того, вы знаете, как дисциплинированны и трудолюбивы белорусы. Моториста, ладно, берите у Смилги, своего разлюбезного вам Василия Ивановича. А Смилга младшего брата мотористом возьмет, он давно рекомендует в мотористы его, только парню восемнадцать. Ну и пусть с ним сам возится. Дальше рекомендую Василия Батаева. Кадровый строитель, в юности два рейса делал в загранку, так что морской человек и крабов бить научится в два счета. Физически здоров как бык, но печален. Вы с ним полегче, у него неприятности в семье. Вот и пошел на путину, чтобы проверить чувства жены и свои тоже. Олег Смирнов. Это, прямо скажу, кадр так себе, маменькин сынок, за «туманом» поехал.
– Ладно, – сказал Карпович, – посмотрим.
И тут он, как всегда в минуты волнения, ощутил комок в горле. Ярость на самого себя в нем возникла, стыд за свою неуверенность. «Справлюсь, – подумал он. – С чем я только в жизни не справлялся! И ничего, всегда выходило, как я хотел».
Потом он вспомнил свою молодость, свою первую путину и первого старшину Семеныча. Он вспомнил его толстую фигуру с огромным, как шар, животом. Семеныч был подвижен, несмотря на свою толщину, крут нравом и бесконечно трудолюбив. Он отдыхал только тогда, когда ел. А когда он не ел, он работал за двоих, каждому старался помочь.
У старшины был удивительный аппетит. Семеныч всегда брал с собой буханку и добрый шматок сала и обычно ел, забравшись на рубку моториста, около компаса. Ел, а сам глазами зыркал, смотрел, как хлопцы около стола шевелятся, бьют краба, выбирают его из сетей и бросают в трюм или на нос бота. Если кто-либо начинал сбавлять темп, он не ругался, а брал с кормы лежащую вдоль борта вешку – бамбуковый шест в руку толщиной и длиной метров в семь – и молча постукивал по плечу ленивца. На старшину за это никогда не обижались, потому что знали: он справедливейший человек и ненавидит бичей, бездельников, которые легкий хлеб любят…
Года через три или четыре, когда Карпович сам стал старшиной, но на другой флотилии, где капитаном был Илья Ефремович, на Семеныча напали бичи, и он едва остался живым. Карпович догадывался, чьих это рук дело. Он с ними чуть позже встретился в рыбацком ресторане у бухты Диомид и расправился по-своему: беседовал один с пятерыми. И его беседа не понравилась. Они начали драку. А Василий Иванович перед этим выпил, от него толку было мало. Он в самый ответственный момент заснул на травке у ресторана и проснулся лишь тогда, когда Карповича уводили милиционеры.
Бичи охали, имели жалкий вид. В знак солидарности, не зная, что натворил его младший друг, Василий Иванович объявил себя тоже виновным, соучастником и отправился в КПЗ, но его на другой день освободили, а Карповича судили.
Настя тогда ждала ребенка и не работала. Это разрывало сердце Карповича, но беспокоиться пришлось недолго. Василий Иванович взял материальные заботы на себя и помогал Насте все те трудные месяцы, словно брат.
В конце концов Карповича оправдали, ибо не он был зачинщиком драки. И вот продолжает он с той поры рыбачить по сей день. В море восемь месяцев, на берегу четыре. И так из года в год. Сезон обычно начинался крабовой путиной у берегов Камчатки или у Аляски в Бристольском заливе. Затем в июле, в начале августа флотилия шла к берегам Японии, к острову Шикотан, ловить сайру. После сайры ловили сельдь, а в последние годы кальмаров. Ловили и красную рыбу, хека, минтая. К декабрю флотилия возвращалась во Владивосток.
Карпович так привык к Дальнему Востоку, что его уже не тянуло на родной запад, к берегам Черного моря, которое теперь представлялось ему озером, чуть ли не лужей с бесконечными пляжами и с тысячами отдыхающих. За добросовестную и долгую работу крабофлот дал Карповичу трехкомнатную квартиру в центре Владивостока. Тогда к берегам Тихого океана переехали и его родители. Карпович стал оставлять сына Федьку на их попечение, а на путину в море отправлялся вместе с Настей. В конце прошлого года во время ремонта базы он в гололед упал, лег в больницу и уже думал, что грядущий сезон у него поломается, но настал март, настала весна, и вновь его неудержимо потянуло в море, тем более, что на крабовую путину ушла и Настя, укладчица цеха обработки.
«Побуду на крабе вместе с Настей, – размышлял Карпович, – и вернусь на материк. Может, береговую специальность освою, может, в загранрейсы начну ходить. Хватит мне краба ловить».
Примерно так он решал уже не первый год, и капитан Илья Ефремович, зная это, посмеивался:
«Вы, Женя, морской человек, и так просто вас вода не отпустит. Впрочем, как и меня. Однако ваше дело…»
К удивлению многих, Карпович со своей неопытной командой начал путину неплохо и так же неплохо продолжал ее. Конечно, они не были первыми среди команд мотоботов, но ниже четвертого места ни разу не спускались. Так было, пока шел «малый» краб, первый месяц путины. На втором месяце пошел «большой» краб, изо дня в день. Он валил, что называется, трубой – неделю, вторую, третью… Потом начались штормовые дни. Работать стало очень трудно, даже если волнение на море было не сильным. Выносливый белорус Костя и тот утрами просыпался с ноющими мышцами и со страхом глядел в иллюминатор: нет ли за ним признаков очередного приближающегося шторма?
И вот настал этот день. День, в который завлов Валерий Иванович не один раз думал: «Скорее бы он кончился!» Иначе думал капитан. Илья Ефремович на своем веку повидал много вот таких тревожных, неопределенных дней, когда может неожиданно нагрянуть сильнейший шторм. И он думал так: «Я не дам себя захватить врасплох. Главное – вовремя дать команду мотоботам возвращаться на базу. Чтобы всех поднять на борт, закрепить боты, пока волнение будет шесть, ну семь, пусть даже восемь баллов. Ладно, образуется».
При всем своем уме, опыте капитан был несколько суеверен. И даже не то слово. Он любил прислушиваться к своему сердцу, с его помощью предугадывать будущее. Если на сердце легко, все образуется. Если тревожно, жди беды. Интуиция ни разу не подводила Илью Ефремовича.
И вот в девятом часу утра капитан спустился с мостика в свою каюту и сел в любимое кресло, преследуя единственную цель – послушать сердце. Для этого требовалось одиночество, умение расслабиться, отрешиться от забот, от земного. К этому времени к борту базы подходили все одиннадцать мотоботов, и каждый сдал требовательному приемщику крабов Савченко по отличному стропу, тысячи по полторы морских раков. Были вызваны рабочие всех служб обработки, зашумел заливаемый потоками морской воды завод и закружили около него мяукающие чайки – начался у них очередной пир.
Капитан просидел в кресле не более пяти минут, все глубже и глубже уходя в себя, и уже стал ему слышаться древний, как жизнь на земле, голос интуиции, но в каюту ворвался без стука бледный Валерий Иванович.
Капитан вздрогнул от неожиданности и резко спросил:
– Разве я звал вас или вы забыли правила приличия?
– Я пишу рапорт на ваше имя! – выдохнул завлов.
– Пишите, – сказал капитан, – и приносите, но прежде постучитесь в дверь моей каюты.
– Меня хотели ударить, – продолжал Валерий Иванович, – вот этой штукой. Тому свидетель приемщик крабов Савченко.
Валерий Иванович на вытянутых руках показал капитану железный прут, на одном конце которого была приварена четырехугольная металлическая пластинка. Это была обыкновенная бирка, с помощью которых Савченко метил стропы с крабами, устанавливая очередность отправки уловов на конвейер, ведущий в цех срывки панциря.
Илья Ефремович выслушал нехитрую историю. Оказывается, один из рабочих цеха обработки, подавальщик крабов, уговорил своего напарника «механизировать» процесс подачи крабов на конвейер. Напарник сел за лебедку и стал вытряхивать крабов со стропа с ее помощью, а это категорически запрещено, потому что в таком случае получается много брака. Это все равно, что вытряхивать яйца из ящика прямо на землю. Конечно, панцирь у крабов несколько крепче яичной скорлупы, но содержимое его шести лап такое же, как в яйце: жидкий полупрозрачный белок.
Уставшему от недосыпания завлову подобная подача крабов, которых с таким трудом ловят его парни, не понравилась, и он, взвинченный неопределенностью нынешнего дня, сделал резкое замечание рабочим. Один из них сказал, что плевать хочет на завлова, ибо подчинен начальнику цеха обработки. Он, как и завлов, был тоже взвинчен, но по другой причине. Он уже которую неделю работал по пятнадцать – восемнадцать часов в сутки, делал по три-четыре нормы и тоже очень устал.
Когда завлов заорал, рабочий в пылу спора замахнулся на него железной биркой…
– Значит, замахнулся? – спросил капитан, слегка улыбаясь.
– Замахнулся, – осторожно отвечал Валерий Иванович, – но его схватил за руку приемщик крабов Савченко.
Капитан продолжал улыбаться:
– Ну молодец Савченко, не ожидал от него такой решительности! А дальше что было?
– Я пошел к вам и говорю, что буду писать рапорт.
– Не надо, – с легкой улыбкой сказал Илья Ефремович, – вы погорячились и рабочий погорячился. Вы заорали, он замахнулся… Квиты!
– Да? Если бы не Савченко, я, быть может, уже в лазарете лежал бы, – возразил молодой завлов.
Капитан нахмурился и подумал о том, что у него и у всех на флотилии возбудимость выше нормы, но надо держаться, черт возьми! Держаться, стиснув зубы, и пример выдержки, мужества должен подавать прежде всего он, капитан, на которого с некоторых пор накатилась «полоса», но все равно она когда-то кончится. «Я, наверное, сейчас расплачиваюсь за все свои старые удачи, – подумал Илья Ефремович. – Их ведь у меня было много, тогда хорошо было! На «Никитин» шли лучшие рабочие, старшины. Всем хотелось быть рядом с везучим капитаном, а теперь… Люди неудачливых не любят, таков закон».
Ефимов нисколько не сердился на тех, кто покинул «Никитин» в трудное время. Это лично для него наука, урок на будущее. И прав он был, когда у него хватило мужества сказать на одном из заседаний партбюро: «Мы здесь мечем громы и молнии, осуждаем тех, кто увольняется от нас. Мол, они изменяют «Никитину». Нет, это свидетельство наших просчетов, слабой воспитательной работы в коллективе, который оказался жидким. Мы поддались одной, но не главной цели: выполнять и перевыполнять план, чтобы побольше заработать. А вот о том, чтобы воспитывать в людях особое, коммунистическое отношение к труду и создавать в коллективе такую нравственную атмосферу, чтобы никто жить без нее не мог, мы несколько забыли. И я в первую очередь осуждаю себя как капитана и директора».
И этот умница Петрович, председатель судкома, поддержал его тогда, сказал, что верно, надо начинать с нуля: создавать сплоченный, дружный коллектив из тех, кто есть, опираясь прежде всего на коммунистов флотилии. Будет очень трудно, но иного выхода нет; иначе «полоса» никогда не кончится…
Капитан-директор вздохнул и поднял глаза на Валерия Ивановича.
– Валерий, – сказал он как можно убедительнее, – будет неплохо, если у вас хватит мужества извиниться перед тем рабочим за свою грубость.
– А он? – оторопело спросил завлов. – Он больше меня виноват!
– Он, быть может, и не принесет вам ответное извинение, но задумается. Обязательно задумается! Да… и еще вот что. Идите на мостик и дайте во Владивосток, Гидрометеорологическому институту, радиограмму. Сообщите наши координаты. Что они там думают про погоду в нашем районе и какой порекомендуют курс, если и нас захватит циклон. Я думаю, о разнобое в прогнозах они знают.
– Будет сделано. Разрешите идти?
– Минуточку. Я вас прошу быть все время на мостике и держать постоянную связь с мотоботами.
Первый, самый утренний строп крабов на «семерке» взяли с двух перетяг сетей, а в каждой перетяге – пятьдесят сетей, каждая сеть – длиной 30—40 метров. Это было неплохо, но дальше крабов пошло больше. И главное, что особенно радовало ловцов, почти не было прилова самки и молоди. Шли крупные, как на подбор, самцы по два-три килограмма. Серега бил их своим аккуратненьким, с плексигласовой ручкой крючком и приговаривал:
– Между глаз – раз! – и в торбу. Между глаз – раз…
Батаев был на лебедке, которой поднимают со дна порядок сетей. Лебедка поскрипывала, шла без пробуксовки. Вася подхватывал сеть и вместе с Олегом Смирновым подавал ее на стол, около которого, по трое с каждой стороны, стояли ловцы. Они били крабов и выпутывали их из сети. Костя был на подхвате. Он укладывал мокрые сети во второй трюм, отвязывал вешки, крупные, с человеческую голову, наплава. Улов же складывали в первый трюм и на нос, пока навалом, а как положено – рядами, брюхом вверх – будут укладывать позже, во время перехода к плавзаводу. Костя следил лишь за первым, внешним рядом и за углами, иначе при подъеме строп может развалиться. В углы он укладывал самых крупных крабов, в центре оставались те, что помельче.
Карпович стоял на корме, широко расставив ноги, и рулил, следил за ходом бота. Бот должен идти с той скоростью, с какой выбирается сеть. Старшина был в яловых высоких рыбацких сапогах, в ватных брюках и в телогрейке нараспашку. На голове рыжеватая шапка из нерпы, которая два года назад случайно попала в сети «семерки» и продолжила свою жизнь в ином качестве – бездушной, но очень удобной для рыбака вещи. Карпович курил «беломорины» одну за другой, поглядывал на компас, на горизонт, через каждые полчаса брал из рубки Василия Ивановича телефонную трубку, выходил на связь с базой.
– «Семерка», «семерка», – взывал беспокойный голос завлова с мостика, – как дела? Прием!
– Норма, – односложно отвечал старшина. – Норма, говорю. Прием!
– Женя, у нас тоже норма, но от связи не уклоняйся! Пока! Вызываю «Азик», ты слышишь? Прием!
Серега, иногда поглядывая на старшину, стал размышлять о том, что на свете есть несправедливость. Вот, например, старшина стоит себе на корме, правит ботом, иногда прибавляет газу или убавляет и курит, когда захочет, а они, ловцы, трудятся – аж гай шумит! Но, конечно, и там и здесь работа, только разная и разная оплата. Вот они привезут краба, который попал в их сети. Это сырец, платят не за него, а за продукцию, за консервы, получившиеся из сданного на завод сырца. Старшине положено одно за сто ящиков консервов, рядовому ловцу – на треть меньше. Хорошо, что Сереге повезло и он зачислен как помощник, на два рублика меньше получит он, чем Карпович за каждые сто ящиков.
– Жень, а Жень, – вдруг сказал Серега, желая быть смелым и в то же время не разозлить Карповича, – что-то ты забыл, что я твой помощник. Давай сменимся. Я порулю, а ты на мое место!
– Давай, – спокойно сказал Карпович и бросил окурок за борт. – Только не виляй, веди бот прямо и скорость по лебедке держи.
Из рубки вылез моторист Василий Иванович, чумазый, бледный и с красными пятнами на лице. Закашлялся, а когда откашлялся, сказал:
– Каждый сверчок знай свой шесток.
– Мы коллектив спаянный, – возразил Серега, – и взаимозаменяемы. Хочешь, тебя подменю? Вот тебе крючок, шуруй, а я у тебя в рубке как-нибудь разберусь, где карбюратор, где акселератор, свеча, бобина. Знаю, только «корочек» моториста не имею.
Василий Иванович рот разинул, думая, как лучше возразить парню. А Серега рассмеялся и пошел по правому борту, хватаясь руками за низкие леера, на корму и встал на место старшины. Ему было весело, как-то легко на душе оттого, что он вот такой – смелый, дерзкий, работящий, – и оттого, что ему давно хотелось разогнуть спину, сбросить с рук мокрые перчатки, без которых не возьмешь шипастого краба, и, наконец, оглядеть бескрайнее Охотское море.
– Парадом командую я! – крикнул он, дурачась, с кормы, и невольно дернул ручку газа на себя. Мотор внутри бота взвыл, набирая обороты, «семерка» рванулась вперед.
– Ну, – проворчал Карпович около стола, – тише…
Быть может, он еще что-либо сказал бы и, быть может, согнал бы Серегу с кормы, но его внимание и внимание других переключилось на воду за левым бортом, на сеть, которую кто-то в глубине могуче дергал и водил кругами.
– Хлопцы! – воскликнул Костя. – Или тюлень в сети, или добрая рыбина!
В сетях оказался не тюлень, а громадный палтус, килограммов на семьдесят. Это была редкая добыча. Вообще в крабовые сети довольно часто попадают крупная камбала, бычки. Особенно охотские бычки по полпуда весом, но их на флотилии презирали. А вот палтус…
– Осторожно, ребята, – волновался старшина, которого охватил азарт, – не упустить бы. Мы его кандеям сдадим и вечерком славно попируем.
Дюжий Вася ухитрился подцепить рыбину багром и один вытащил ее на бот. Затем палтуса впятером перетащили на нос, привязали веревкой и для верности еще навалили на его черную спину килограммов сто цементных грузил. Василий Иванович со знанием дела стал рассказывать, как вкусен вяленый палтус, но неплох он и жареный. Лишь Василий Иванович да Карпович видывали раньше такую крупную рыбу, для остальных это было впервые.
– Это же кабанчик! – ахал белорус Костя.
– Телок, – поддакивал ему Олег Смирнов из Ставрополя. – Неужели крупнее бывают?
– Бывают, – вдруг сказал Вася.
Вся команда «семерки» залилась смехом.
Не смеялся только старшина. Он почувствовал некую перемену вокруг. Точнее, не он почувствовал, а его когда-то сломанная нога. Она вдруг заныла, хотелось ее сильно-сильно вытянуть и даже стукнуть. Старшина понял, что происходит резкая смена атмосферного давления. Он глянул на часы. Было немногим больше двенадцати. Потом он глянул на море, на небо. Море ласково искрилось, дробя солнечные лучи. Оно было нежное и спокойное, а окраска неба чуть-чуть изменилась. Вместо глубокой синевы в нем появилась едва уловимая белизна.
– Серега, – с легкой тревогой в голосе крикнул старшина на корму, – через десять минут выходи на связь с базой.
Потом он немного подумал, и подумал он о совершенно постороннем – о Владивостоке, о доме. Ему вдруг необычайно сильно захотелось быть там, а не здесь, и взъерошить волосы на голове Федьки, а потом лечь на диван и крепко уснуть.
Он помотал головой, отгоняя наваждение, и положил руку на плечо Василия Ивановича:
– Ты того… чтоб двигун был, как всегда, в порядке!
Этого можно было и не говорить мотористу «семерки». Василий Иванович был из тех, на кого можно положиться. Они со старшиной промышляли краба не первую путину и попадали в переплеты, и не было еще случаев за много лет, чтобы на воде у Василия Ивановича заглох мотор, чтобы в море кончилось горючее. У других и кончалось горючее, и глохли моторы, и мотористы не всегда были виноватыми. Просто так получалось, потому что двигатели на ботах не особые, а обычные, серийные. И баки с горючим имеют ограниченный объем.
Через десять минут, ровно в двенадцать часов тридцать минут, Серега вышел на связь с базой, но база молчала. Серега слышал лишь треск и шипение так, словно рядом около уха зажгли костер.
– Женя, база молчит, – сказал Серега старшине.
– Так, – сказал старшина, – выйдет на связь через полчаса, но ты, друже, прилипни к рации и не отходи, пока я не велю.
Скрипела лебедка, тарахтел мотор, мелькали руки, росла гора крабов на носу и заполнялся трюм. Экипаж «семерки» продолжал работать, как обычно. Олег Смирнов работал и руками и языком. Он доказывал старшине, который мучительно размышлял, надевать всем спасательные жилеты сейчас или потом, что на крабовой путине труднее всего, что «на рыбе» легче, на промысле китов легче.
– Возможно, возможно, – бормотал Карпович.
– Да не возможно, Женя, а точно, – горячился Олег. – Я лично второй раз на краба не пойду. Я домой так и написал: «Наконец узнал, где зимуют раки». Ну, узнал – и хватит. Я не такой железный, как ты, Женя. У тебя это семнадцатая путина. Ужас! Ты жизни не видал!
– Возможно, возможно, – бормотал старшина.
Работали и перекидывались словами Костя с Васей. Они говорили о разном.
– Глянь, вот крабище! И какой-то оранжевый. Если вытянуть за лапы, метра полтора будет.
– Буза. Я читал, японцы у своих берегов чудо поймали – пять метров!
– Слушай, а крабы никогда не откусывали кому-либо палец?
– Будто нет. Они же ленивые, только в воде быстрые.
– А я, когда их первый раз увидел, так испугался. Как, думаю, за что их хватать? Все норовил не за клешни. Потом, на базе уже, взял со стропа живого краба и сунул ему в клешню лезвие ножа. Так он, паразит, не сжимает.
– Надо было ему под брюхом пощекотать.
– Он все равно сжал. Наехало на него и сжал. Веришь, сталь захрустела, щербинки на жале остались, а клешня – хоть бы хны!
– Это он может. Сильная животина.
– Какая животина? Растение!
– Ну, не знаю. Максим Иванович, правый крабовар, мужик умный, говорит, что краб ни то ни се. От растений ушел, а к животным не пришел.
– В общем, ни рыба ни мясо. Но вкуснее того и другого. Сказано – деликатес!
– А меня мутит от него. Не могу много съесть. Вот обдомины [7]7
Обдомина – задняя часть краба.
[Закрыть]жареные – это вещь. Как курятина, только нежнее. Давай сегодня вечером нажарим обдомины.
– Сегодня палтусятина. Забыл?
– Да, сегодня рубанем палтуса – и спать. Сколько на этом поле наших сетей стоит?
– Витька-бортовик говорил, что двести шестьдесят. Пять перетяг.
– Три перетяги выбрали. И еще обеда нет. Сегодня рано кончим и краба хорошо возьмем. Тонн десять. Это значит – ящиков пятьдесят консервов с нашего сырца получится!
– Небось доволен, когда заработок. Но ведь не всегда так.
– Пока идет. Куда лучше, чем в том месяце. В том месяце я домой жинке сто выслал, а в этом, может, и все двести. А ты послал своей?
Вася нахмурился. Послал ли он? Нет. Хотел послать, но Светка его опередила. Так что вычли, у него не спросили. Конечно, ничего страшного, но обидно. Выходит, Светка не верит ему?
– Моя геологиня, – Вася слабо улыбнулся, – моя геологиня под дудку своей матери пляшет. У меня теща строгая. Все ссоры со Светкой из-за нее.
– Ты, брат, оплошал, когда выбирал тещу. А выбрал такую, надо было бы как я: женился в одной деревне и тут же уехал в другую. Рог называется. Хорошая деревня, в лесу, рядом озеро. Дом себе поставили пять на пять. Корова, два телка, кабанчик. В общем, хозяйство у меня с жинкой хорошее!
– А на восток чего двинул при таком достатке?
– Виру-майну знаешь? Федька, мой дружок, тоже из деревни Рог. Так он сманил. «Поехали, говорит, свет поглядишь, пока молодой, надо попутешествовать». Вот я и поехал, подписал трудовой договор на шесть месяцев и не жалею.
