Текст книги "Океан. Выпуск второй"
Автор книги: Юрий Папоров
Соавторы: Юрий Клименченко,Борис Сергеев,Николай Тихонов,Юрий Федоров,Владимир Алексеев,Виктор Устьянцев,Игорь Пантюхов,Игорь Строганов,Леонид Муханов,Юрий Пантелеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)
– Эй, эй, – встревоженно закричал Вася, – держи, Серега, а то нас перевернет!
– У раков гостями будем, – засмеялся Серега, которому удалось быстро справиться с непослушным ботом и положить его по верному курсу.
Когда его заменил Карпович, он возвратился к рубке и, испытывая сильное возбуждение, радость от того, что вот он какой бесстрашный, стал говорить:
– Парни, хороший шторм для человека – проверка. Вон Олег скоро травить начнет. Да и ты, Костя, что-то побледнел. Не дрейфь, парни!
– Пошел ты!.. – сказал Костя. Он не укачивался, просто чувствовал себя не в своей тарелке, ощущал непонятную слабость от непрерывных взлетов и падений. – Олег не родился, как ты, в море.
А Олега и вправду совсем развезло.
Серега отвернулся, а Вася схватил парня за плечи:
– Ничего, теперь легче будет. Иди ложись прямо на сети.
Он провел Олега к трюму, заваленному сетями. Тут и ребята помогли, сделали в грудах сетей нечто вроде ниши. Туда и прилег Олег, полный благодарности, любви к Васе. Он подумал: «Вот у меня появился настоящий друг. Да и остальные ребята – ничего». И так он лежал на мокрых сетях, которые казались ему лучше перины, преодолевал в себе тошноту, то и дело подступавшую к горлу. Сети защищали его от ветра, а волны захлестывали. Они уже свободно перекатывались через палубу, но ловцов защищали рыбацкие непромокаемые комбинезоны. Хуже было старшине, который быстро промок до нитки и теперь ругал себя за то, что не взял плащ. Ведь подумал взять, когда капитан сказал о возможном шторме, и не взял. Однако от этой мысли его отвлекла все возрастающая тревога: на глазах шторм усиливался, разыгрывался не на шутку, а до базы оставалось еще миль пять.
– Хлопцы, будьте осторожны! – крикнул Карпович. – Держитесь друг за друга, смотрите, чтобы никого не смыло за борт!
Но ловцам можно было бы это и не говорить. Все знали: за бортом почти ледяная вода. Утонуть, конечно, не утонешь, спасательный пояс не даст утонуть, а вот окоченеть можно быстро, в считанные минуты. Старшина передвинул руку по румпелю, пощупал висевшие на нем два спасательных круга и мысленно представил себе, как он будет действовать, если за бортом окажется человек. Он сразу сбросит газ, не глядя рванет с румпеля круг и бросит его освободившейся от рукояти газа левой рукой. Около компаса, закрепленного на крыше рубки, лежит наготове добрый моток японского линя. Тоже пригодится, если его кинуть, как лассо. С его помощью на прошлой неделе вытащили из моря упавшего за борт Олега. Олег упал в тихую погоду и по своей вине.
Олега вытащили сразу. Он был, как кутенок, мокрый, жалкий и весь дрожал. Старшина ограничился тем, что отчитал его, а докладывать о случившемся не стал.
И вот сейчас Карпович, промокший до нитки, мечтал, что придут на базу, поднимут их на «балыки», то есть на мотобалки, и первое, что он сделает, – это пойдет в баню. В бане он хорошо попарится, надо бы с веником, но нет веника, придется у кого-нибудь попросить.
И так он мечтал о бане, вспоминал сына, и оттого становилось ему теплее.
Чуть закрывал старшина уставшие глаза, как перед ним появлялся Федька, с пухлыми губами, которые он измазал чернилами. Мальчик только что закончил свое первое письмо из одной фразы и теперь спрашивал у отца: «Папа, а где вы бываете с мамой каждый год и так подолгу?»
«Далеко, сынище», – кратко отвечал старшина и чувствовал, что мальчику нужны объяснения. А как все объяснить? Не просто ведь рассказать семилетнему человеку о работе на воде, посреди морей и океанов.
И неожиданно пришел в голову ответ:
«Мы, сынище, бываем там, где зимуют раки!»
Горделиво оглядел старшина просторы Охотского моря – именно здесь зимуют крабы, которых он ловит добрую половину своей жизни. Знакомо тут все, одним словом, – привычное место работы. И он обязан интересно рассказать сыну о месте своей работы. Кто знает, может, Федор изберет себе профессию краболова, как отец и мать?
Но Евгений Карпович не любил много говорить, не умел он и на бумаге складывать слова.
Старшина оглянулся. Экипаж «семерки» у рубки – совсем молодые ребята. Каждый из них вдвое моложе его, если не считать моториста Василия Ивановича, и за каждого он в ответе.
– Хлопцы, – крикнул Карпович бодрым голосом, – как настроение, дела?
За всех ответил неунывающий остряк Серега:
– Чего спрашиваешь, Женя? Дела как корабль: качает, мутит, а деваться некуда – кругом вода!
– Вот именно, – пробурчал Василий Иванович, высовываясь из рубки, затем пальцем поманил старшину.
Старшина наклонился, и моторист заговорил тихо, но внятно. Никто не слышал их разговора, даже Серега. Серега ответил на вопрос Карповича и снова начал фантазировать, выдумывать ситуации одна нелепее другой.
Он решил, что завтра он предложит экипажу «семерки» назвать бот не цифрой, а именем, достойным их славного суденышка. Смотри, как штормит, как кидает его, а оно хоть бы хны! Сильнейшее судно. И почему бы его так и не назвать – «Сильнейшее» или лучше «Сильнейших». И тогда он, Серега, будет помстаршины «Сильнейших». Экипаж сильнейших!
Костя, глядя на бушующее море, думал, что не так страшен черт, как его малюют. Вот штормит, ветер, считай, ураганный, а больше ничего особенного не происходит. Волны, конечно, большие, не то что у них на озере около деревни Рог, но к их величине привыкнуть можно. Костя чувствовал, как, впрочем, и остальные на борту «семерки», уверенность.
Батаев крепко прижался к рубке спиной, уперся ногами в сети и, закрыв глаза, даже дремал, мысли у него были обрывочные, неясные.
Василию Ивановичу в рубке было лучше, чем другим. По крайней мере, его не обдавало водой, не бил в лицо ветер со снежной крупой. Над головой у него тускло светила лампочка, в ногах рокотал мотор, который он слушал, как врач слушает сердце больного, и оставался им доволен. Иногда Василий Иванович кашлял и ощущал при этом боль в легких, но он не придавал значения этой боли, привык к ней. «Застудился чуток, – думал он, – да ничего, пройдет. Впервой, что ли?» Карпович не один раз посылал его в лазарет, но моторист, никогда не болевший в жизни, считал, что доктора ничего не знают и не понимают. «Как доктор могёт увидеть, что внутри у меня делается? Вон мотор в мильен раз проще человека устроен, а откуда я знаю, что у него делается внутри?» Василий Иванович был отличным мотористом, знал устройство мотора своего бота назубок, но у него не хватало воображения представить взаимодействие всех деталей мотора в целом, то, как происходит всасывание горючего, вспышка и отход продуктов сгорания. Это было для него тайной за семью печатями.
И вот сейчас он привычно слушал гул мотора, и что-то в гуле ему не нравилось. Ведь и в гуле, в грохоте моторов есть своя мелодия, организованность некая, и знал моторист по опыту: нехорошо, если она меняется. Но причину установить он не мог, и поэтому росла его тревога. Василий Иванович, кряхтя, развернулся в своей тесной рубке и с большой неохотой полез наружу, услышал ответ Сереги, проворчал: «Вот именно» – и поманил старшину пальцем.
– Женя, – сказал моторист, – двигун поет не так. Отчего, не пойму, но только не по моему сердцу!
– Прогляди все, проверь, а я буду осторожно газовать.
– Как проверить? Заглушить бы мотор на пять минут…
– Ты что? – проворчал старшина. – Это для нас смерть!
В пять часов вечера капитан спустился с мостика в кают-компанию на ужин. Он хмуро сел на свое место и без особой охоты стал есть суп, не доел его и отодвинул тарелку в сторону. Нина, старшая буфетчица, обеспокоенно спросила:
– Плохо приготовлен, Илья Ефремович?
– Да нет, – сказал капитан и оглядел кают-компанию.
Кое-где были пустые стулья. Не пришла на ужин инженер-экономист, молоденькая девчонка, год назад закончившая институт. Не пришла и мастер экспортного цеха. Они очень плохо переносили качку. Ну, без мастера в цехе ничего особенного не случится, а вот экономист… Ночью, когда станет завод, некому будет подсчитать расход сырца, общий выход продукции и другие данные, о которых сообщают в крабофлот ежедневно.
И тогда капитана будет критиковать в капитанский час начальник экспедиции, хотя он великолепно знает, какой на флотилии хлипкий экономист. Она и при пяти баллах ходит сама не своя и с перевязанной мокрым полотенцем головой.
– Разрешите? – спросил у капитана запоздавший на ужин начальник цеха обработки, тощий высокий старик, надежда и гордость капитана.
Илья Ефремович кивнул головой. Начальник обработчиков сел за стол и сказал, радостно потирая руки:
– Сегодня хорошего краба взяли. Весь полный, крупный. И шторм, значит, не помешал.
– Да, – сказал капитан. – Нина, несите мне второе.
– А мотоботы, Илья Ефремович, все пришли?
– Нет еще, Борис Петрович.
– Сколько штучек уже висит?
– Одиннадцать, – ответил вместо капитана завлов. – «Семерка» еще в морях. На подходе.
– Бедные ловцы! – покачал головой Борис Петрович. – Им сейчас там не сладко. База вся ходуном ходит, а то какой-то мотоботик, щепочка во власти стихии! И чего они торчали в морях дольше всех?
– Связи не было с ними. Всех предупредили вовремя, а их… Потом, у них поле самое дальнее. Вот теперь волнуйся, переживай!
– Э-э, – философски заметил начальник обработчиков, – в море нервы нужны железные. Я вот сейчас на укладке был, а половина моих баб расклеились и укачались. Так я на кого покричал, кого приласкал, а всех их мне жалко!
– Ваши женщины поболеют и отойдут, – сказал завлов, – а мои мужики и перевернуться могут!
– Валерий Иванович, – вдруг встрепенулся молчавший капитан, – ужинайте быстрее и связывайтесь с Карповичем. Ежели что, пусть они улов и сети за борт валят. Уже, наверное, баллов восемь есть, а пока подойдут, больше будет. Вы тогда за подъемом бота сами проследите.
– Будет все сделано, Илья Ефремович, – ответил завлов.
А в это время на верхней палубе стояла, ухватившись за леера, Настя, жена Карповича, и с тревогой глядела в море, искала среди волн мотобот мужа.
– Господи, – шептала она, – господи, помоги и помилуй! Женя, Женька, где же ты застрял там, милый?
Она всегда поджидала Карповича из последнего рейса и всегда волновалась, если на море чуть заштормит, думала о самом худшем и страшно боялась этого худшего. Женой его она была уже восемь лет, а продолжала любить, как в молодости, неистово, до самозабвения. Она была счастливой женщиной и хорошо сознавала, что сча́стлива, что ей повезло в жизни, но иногда думала, не слишком ли ей повезло и не кончится ли все плохим. Жизненный опыт подсказывал ей, что большого счастья надо бояться, что счастье – такая хрупкая вещь!
Однажды она чуть не потеряла Карповича. Это было несколько лет назад. Карпович ушел с экспедицией на камчатский берег собирать там наплава. Их высадили на низкий берег, на котором они решили заночевать. Ночью начался прилив и шторм, вода пошла на берег, и их стало заливать. Карпович, как это ни удивительно для человека, пробывшего в море много лет, не умеет плавать и чуть не утонул. Хорошо, что вовремя сообразил: снял резиновые сапоги, набил их наплавами, туго перетянул голенища, связал сапоги и на них выплыл…
А теперь взглянем на места событий как бы с высоты птичьего полета, чтобы увидеть все разом. Тут не помогут ни самолет, ни вертолет и самые лучшие подзорные трубы. Нужно воображение, чтобы представить огромное Охотское море вздыбленным, закипевшим. На него низко опустились мчащиеся со скоростью курьерского поезда багровые тучи и как бы исчезла граница между атмосферой и водой. Мощный циклон, зародившийся где-то в районе Японских островов, набрав силу на просторах Тихого океана, пронесся через гряду Курильских островов и теперь бесчинствовал в Охотском море. Он шел довольно узкой полосой вдоль побережья Западной Камчатки и лишь краем должен был захватывать район крабового промысла. Но в центре Сибири, над бесконечными просторами Якутии, возник еще более мощный циклон, который стал быстро пересекать тундру и горы и ворвался на просторы Охотского моря почти одновременно с японским. Сибирский циклон столкнулся с японским, и это место было ужасным, тут боролись стихии, переплелись холодный и теплый потоки воздуха, разразился небывалый дождь со снегом. Водяные валы не знали, куда им мчаться, они схлестнулись, закружились, разбивая друг друга, и наконец японский циклон стал отступать, менять свое направление и захватил район крабового промысла.
Кроме крабов, тут же добывают рыбу: треску, камбалу, минтай. Таким образом, этот, в общем, небольшой район заселен густо, его бороздят вдоль и поперек сотни больших и малых судов. И не будь туч, сырой мглы, сражающихся циклонов, можно было бы с высоты птичьего полета увидеть целый плавучий город, в котором живут и работают тысячи и тысячи рыбаков. Можно было бы увидеть, что все суда приготовились к шторму и начало его восприняли с обычным спокойствием. Колхозные суда укрылись на берегу, а могучие плавбазы подняли боты и в окружении юрких траулеров двинулись на юг, в открытое море, где шторм переносить им легче, безопаснее. Суда шли медленно, периодически гудели, потому что видимость с каждой минутой ухудшалась. И жизнь на них продолжалась обычная.
Вот «японец» довоенной постройки. На палубе пустынно, иногда лишь пробежит, пригибаясь и закрывая лицо от ветра, какой-нибудь матрос, а в кубриках и в каютах многолюдно.
Вот одна из советских плавбаз. Судя по цифрам на доске показателей, она успешнее всех ведет промысел крабов. И, наверное, поэтому капитан-директор, помполит разрешили молодежи флотилии провести в рабочей столовой танцы. Оттого и бегают по трапам, хлопают дверями кают принарядившиеся девчата и парни, а в столовой комсорг придирчиво перебирает магнитофонные ленты: какую сегодня прокрутить?
– Вася, давай эту. Последняя запись японской музыки, – уговаривает комсорга девчонка с косичками. – Модерн!
– В том-то и дело, что модерн, – бурчит Вася, – а японского нет ничего в этой дурацкой музыке.
Качалась на волнах пузатая, но удивительно устойчивая корейская плавбаза, судно норвежской постройки. От нее все дальше и дальше уходил советский танкер. До этого он был пришвартован к борту «корейца» и перекачивал в его танки горючее. На мостике плавбазы смотрел задумчиво на экран локатора штурман. Он был смуглый, высокий и подтянутый. Он смотрел на экран и видел там маленькую светящуюся точку – «семерку», которая мужественно боролась со штормом. Корейский штурман думал о том, чье это отважное суденышко, почему оно еще в море? Ему было жаль людей, находящихся на его борту, и он, не отрывая глаз от экрана, спросил у радиста, не подает ли кто сигналов SOS. Радист ответил, что нет, не слышно таких сигналов, и тогда штурман решил быть на всякий случай начеку. Они ведь ближе всех к этой скорлупе среди бушующих волн. Но скоро штурман заметил, как к маленькой точке, передвигающейся с юга на север, приближается большая, очевидно траулер. Он выключил локатор и приказал радисту внимательнее следить за эфиром.
Когда завлов по рации сказал, что они с капитаном считают необходимым облегчить бот, выбросить за борт улов и даже сети, то Карпович выслушал это спокойно. Он и сам видел, как быстро усиливается волнение, и понимал: облегченный бот пойдет лучше, скорее они доберутся до «Никитина», но пока особых причин для беспокойства не было. Не первый раз Карпович попадал в такие переделки, и не первый раз он принимал такие приказы – на базе всегда осторожничают, это естественно, ограждаются от вполне возможной беды, с морем не шутят, в море риск гораздо больше, чем на суше. И вот, приняв приказ: улов и сети – за борт, старшина, несмотря на свою аккуратность, дисциплинированность, не кинулся его выполнять, а почесал затылок, поежился и немного поразмыслил. Соображал же он всегда быстро, предпочитал то решение, которое приходит в голову сразу. По опыту он знал, как это особенно хорошо знают шахматисты, что у первых решений есть странное свойство быть наиболее верными, хотя они как-то легко, просто пришли на ум. При некотором колебании эта простота начинает сбивать с толку, пугать, и поиски иных решений затягиваются. В конкретном случае старшина просто не имел права на долгие размышления; а короткие были вот какие: во-первых, жалко улов и особенно сети; во-вторых, сбрасывать груз за борт нелегко и это не сделаешь за пять минут; и, наконец, бот ведет себя хорошо… ну, терпимо, и на подходе вот-вот появится где-то среди волн посланная на помощь «Абаша».
Карповичу не нужно было напрягать свой зычный голос, экипаж был рядом, за рубкой:
– Ребята, кто там крепче себя чувствует, двое или трое идите на нос, кидайте крабов за борт.
Первым подал голос Серега, и этого ожидал старшина:
– Женя, мы с таким трудом их брали, а теперь клади их обратно, да?!
– Сергей, – негромко приказал старшина, – бери еще двоих и командуй парадом, разгрузи нос.
Серега нехотя подчинился, стал бормотать и в то же время оглядывать ловцов: кого брать с собою. А бормотал он вот что:
– Волна так себе. Сильнее будет – сама смоет крабов с носа. Так что займемся мартышкиным трудом.
И это не хуже парня понимал Карпович, но приказа не отменил. Он принял компромиссное решение: пусть пока разгружают нос, а трюм еще успеют. И уж что-что, а сети он велит бросать за борт в последнюю очередь. Крабов жалко, но их можно еще поймать, а сетей больше не дадут, придется работать с теми, которые останутся. Их и так с каждым днем остается все меньше и меньше.
У Карповича однажды была просто дурацкая путина. На той путине, как нарочно, ледяные поля сбивали его вешки, и в конце концов у него осталось меньше половины сетей. А тут хорошо пошел краб, и хоть плачь! Карпович плакать не стал, а поступил так, как поступили бы многие другие старшины. Хотя все знали, откуда у Карповича через неделю появился почти полный набор сетей, но не обижались. Во-первых, Карпович производил заимствование очень умно и никто его за этим делом не застал. Во-вторых, он имел совесть и более десяти – двадцати сетей с каждого порядка не отрезал. Обычно экипажи ботов получают сети сразу, в начале путины, и, пометив их каждый по-своему, обычно краской, работают ими весь сезон.
Из сетей на минуту приподнялся Олег, и увидев, что Батаев и двое других швыряют за борт увесистых крабов, спросил:
– Что, с базы велели?
Старшина промолчал, он держал румпель и внимательно следил за ловцами на носу. Хлопцев там заливало с ног до головы гудящими потоками воды при каждом спуске бота, когда бот, очутившись в ложбине между волнами, врезался носом в очередную волну и начинал медленно, упрямо взбираться наверх, где ветер рвал в клочья пену. Старшина знал, что на носу опаснее, чем на корме или у рубки. Может кто-то поскользнуться на раздавленной лапе краба и подтолкнет его еще полтонны воды, и быть человеку за бортом. Тогда держись, мешкать нельзя. И Карпович знал, что́ он будет делать, случись такое: правой рукой он схватит спасательный круг и кинет его человеку, а левой возьмет аккуратный моток легкого и прочного линя. На одном конце его – тяжелый наплав, другой закреплен за скобу на рубке. Через несколько секунд вслед за кругом рванется стрелой линь – хватайся, бедолага, за веревку, и тебя быстро вытянут на борт друзья.
Нет, когда человек за бортом, медлить нельзя, нельзя считать ворон, иначе отойдет по инерции бот и придется его разворачивать, подставлять борта волнам, а это опасно. Лучше все делать в темпе, заученными движениями, без особых раздумий. Вот днями на плавбазе было происшествие, вечером упал за борт слесарь Мишка Лупатов. Очутился Мишка в воде, стал в отчаянии царапать высоченный стальной борт базы и кричать. Проходивший мимо боцман не стал терять времени, схватил с палубы канат, закрепил один конец за леера и скользнул по канату вниз, зажал Мишку между ног и так держал его минут пятнадцать, до тех пор, пока не смайнали бот и не подошли к нему с «крестником».
Да и Олега на «семерке» тогда вытащили ловко, за какие-то три минуты. Парень не успел даже испугаться. Батаев только крикнул: «Человек за бортом!» – как старшина, работавший около стола, одним прыжком очутился на корме и, оттолкнув Серегу, сорвал с румпеля спасательный круг и тут же схватил вешку, протянул ее Олегу, который уже уцепился за брошенный ему круг. Дальше – раз, два, и взяли! Вытянули дурака на палубу. С шутками вытащили…
– Жень, там крабца больше тонны, – с упреком сказал Костя, подходя к старшине. – Значит, шесть-семь ящиков консервов. Жалко…
– Не ной! – хмуро перебил его старшина.
– Так, Жень, а в ящике девяносто шесть баночек консервов. Вкусных. Жалко!
– Ну! – прохрипел Карпович и почувствовал, что ярость наполняет его, однако, как всегда, он сдержался и подумал, как там в рубке Василий Иванович, проверил ли двигун, установил ли, отчего мелодия у мотора не та.
Костя же вновь принялся за работу. Ему было обидно. Карпович никогда не позволял себе кричать на ловцов. И вот теперь Костя пришел к нехитрому выводу, что Женьке тоже жалко крабца, а потому он и наорал. В то же время обида не покидала бывшего тракториста. Он вспомнил, что тут, на боте, он самый «сухопутный», а работает он не хуже других, и это Карпович знает лучше всех. Вспомнил он и разговор свой с Серегой. Серега как-то легкомысленно упрекнул его, что он редко помогает распутчикам сетей. И верно, на прошлой неделе было так – не вышел он на вешала помогать своим распутчикам, которые тогда замучились с сетями. Такие сети были грязные! Не вышел на вешала, и все по той причине, что немного простудился. Знобило его всю ночь, как и Олега, упавшего в море. Сосед Олега по каюте старшина Смилга готовил чай с малиной, поил парня и все уговаривал пойти в лазарет. Но он не пошел…
– Смилга человек. Человек Смилга и друг настоящий, – громко прошептал Костя и задохнулся от нахлынувшего кашля. А когда он откашлялся, его чуткое ухо сразу уловило перебои в работе мотора.
На палубе плавбазы, которая медленно, как-то громоздко качалась на волнах, было почти пусто. Лишь, как торосы, заполнили ее поникшие, порыжевшие стропа с крабом. Около них ходили, закутавшись в модные японские штормовки, два или три человека – то ли девчонки, то ли парни, не разберешь. Тут все ходят в брюках и в резиновых сапогах. Они придирчиво выбирали самых крупных крабов, отсекали от них ножом мясистые обдомины. Потом они эти обдомины распотрошат и зажарят на сливочном масле и будут есть, нахваливая: «Как курятина, только лучше». На «Никитине» довольно много гурманов, которых не устраивают однообразные меню в рабочей столовке, они готовят сами что-либо по своему вкусу и желанию. Одни – любители рыбы и ловят ее в свободную минуту, а потом жарят, варят уху и вялят, другие предпочитают разные части крабов, третьи особо ценят морскую «ракушку», нечто вроде очень крупной улитки, которая под специальным соусом нежна и ароматна.
Ходил по палубе со шлангом в руках старый мойщик палубы Игнатьевич, тощий, слабый на вид человек с не сходящими болячками на губах – результат непрекращающейся простуды. Был он милый и добрый, каждому желающему рассказывал о том, как возник крабофлот, как жил, как работал на «первом краболове», переоборудованном старом транспортном судне. Сейчас Игнатьевич ходил по зыбкой ветреной палубе больше из-за старания, нежели из-за дела. Была она, палуба, довольно чистая. Ее в самом начале шторма окатил вирамайнальщик Федя – пожалел старика, – но Игнатьевич свою службу знал хорошо и всеми силами старался делать то, что ему положено, без скидок. И ходил он, подбирал панцири, крабьи лапы, забившиеся между досками около конвейера, складывая их в кучу, и каждому проходившему мимо говорил:
– Ан чиста палуба, да вот приходится в каждую щель заглядывать. Видишь?
И показывал старик на кучу крабовых панцирей и лап, выуженных им со старанием из потаенных мест. После таких слов каждый чувствовал, что мойщик палубы не зря получает свою зарплату, что тут, на судне, он необходимый. И в то же время каждый чувствовал расположение к старику, жалость и понимание вот такого старания, в котором отсутствие сил заменяет беспредельная тщательность, повышенная ответственность за дело.
– Порядок! – говорили Игнатьевичу те, кто помоложе, оглядев палубу с безразличием, и бежали дальше.
А он, шаркая усталыми ногами, не обращая внимания на качку, продолжал трудиться. Из шланга вырывалась мощная струя воды, она билась о железо, шипела и разлеталась брызгами. Конец шланга крепко держал старик, и упираясь широко расставленными ногами в палубу, направлял струю под лебедки, под конвейеры, на шпигаты, когда они забивались мусором. Он думал рассеянно о разном. Вначале ему пришло в голову, что давно следует забить щели под конвейерами обрезками досок и тогда ему легче будет работать. Конечно, мастер цеха обработки Люда выпишет ему наряд за эту работу. Лишний трояк к зарплате, но восстанет, как видно, вредная нормировщица, и не видать ему этого трояка, но это неважно. Работать легче будет, если он забьет щели, и то хорошо!
Когда старик перешел на правый борт, волоча за собой шланг, то увидел там у самых лееров Настю. Она стояла неподвижно, застыв в напряженном ожидании. Сколько раз видел вот такой ее Игнатьевич – жена рыбака и угрюмое взбаламученное море, в котором с минуты на минуту должен появиться мотобот с оранжевыми ловцами на борту, и тогда расслабится Настя, вытрет украдкой кончиком платка слезинки на глазах, скажет, ни к кому не обращаясь: «Вот и дождалася»…
– Идут, идут, – сказал мойщик палубы, подходя к одинокой женщине. – Кабы горизонт был бы чистый да море не дыбилось бы, давно видели бы их.
Настя ничего не сказала.
– А ты все толстеешь, Настя, – сказал Игнатьевич. – Я же тебя помню тоненькой. Такая была славная морячка с косичками в разные стороны…
Это он ей говорил не первый раз, может, сто раз она слышала такое и давно привыкла, не обижалась, хотя обидно слышать про то, что она толстеет и выглядит гораздо старше своих тридцати пяти лет. Так разве легкой была ее жизнь, разве могла она следить за собой со старанием береговой женщины? На берегу и работа полегче, и парикмахерские на каждом углу, и кремы разные, и в одеждах праздничных чаще бываешь. А в море – это в море, тут и от платья легко отвыкнуть. Праздников и выходных в море не бывает, одни, как говорится, трудовые будни, как в поле во время уборки урожая.
«Отчего они сегодня последние? – думала женщина, пристально всматриваясь во мглу. – Ведь знает он, что я всегда так волнуюсь».
Конечно, знал это Карпович и редко приводил бот на базу последним; обычно одной из первых возвращалась «семерка», но далеко не ради спокойствия Насти, а по той причине, что старшина старался дать ловцам как можно больше времени на отдых. На пределе человеческих возможностей можно работать два-три дня, неделю, а путина длится несколько месяцев, и тут очень важно следить за тем, чтобы люди не выбились из сил, не работали попусту.
Было что-то около четырех часов по местному времени, а казалось, что уже наступают сумерки: Это усиливало тревогу Насти, хотя она знала, что до вечера еще далеко. Здесь ночь начинается поздно, часов в десять.
– Управится, – сказал с каким-то легкомыслием старик, – чего ты, дочка!
Настя медленно обернулась к Игнатьевичу и сквозь слезы стала сбивчиво говорить, что у нее сегодня необычайная тревога, что, видно, быть беде, это чувствует ее сердце.
– Дела, – растерянно произнес старик, бросая шланг на палубу, и стал неуклюже гладить голову женщины ладонью, пристальнее, чем до этого, посмотрел на море, которое гудело, кипело волнами, вздымавшимися все выше и выше.
Над волнами низко неслись темные тучи, из-за них видимость была плохая. Иногда тучи сталкивались, яростно клубились и словно падали в воду, и тогда там, вдали, вспыхивали огненные зигзаги молний.
А в это же время побледневший завлов докладывал капитану, что «семерка» вышла на связь и сообщила о перебоях в работе мотора и что «Абаши» рядом нет. Траулер тоже, если верить локатору, находится в том же районе, однако бота пока не нашел. Мешают плохая видимость и снежные заряды.
Илья Ефремович внешне спокойно выслушал завлова, затем обернулся к штурману и спросил, далеко ли до «семерки». Штурман, взглянув на экран локатора, отвечал, что от плавбазы до бота меньше трех миль и что два других траулера на подходе к «Абаше», а четвертый траулер мористее, дальше всех от «семерки».
– Объявить тревогу и начать всем судам поиски мотобота! – приказал капитан и подумал о том, что обычно беда одна не приходит.
Но не это его тревожило больше всего. Илья Ефремович был из тех людей, которые боятся не самой беды, а того, что она может быть неожиданной. Однако Илья Ефремович усилием воли подавил в себе тревогу, и мысли его потекли в ином направлении. Он стал размышлять о том, как говорить руководителю экспедиции о терпящей бедствие «семерке» во время капитанского часа. Капитанский час начинается в шесть часов вечера, в эфир выйдут все краболовные флотилии, и хорошо бы доложить о «семерке» как о терпящей бедствие. Но к этому времени надо ее во что бы то ни стало найти и поднять на мотобалки.
