Текст книги "Океан. Выпуск второй"

Автор книги: Юрий Папоров

Соавторы: Юрий Клименченко,Борис Сергеев,Николай Тихонов,Юрий Федоров,Владимир Алексеев,Виктор Устьянцев,Игорь Пантюхов,Игорь Строганов,Леонид Муханов,Юрий Пантелеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

– Прямо и не знаю, что делать. Руки опускаются. Конца-края нет работе, будь она неладна! – жаловался вечером «дед» за ужином. – Лучше за борт выброситься, чем на таком пароходе плавать.

На следующий день в двенадцать часов «Эльтон» все же ушел из Стокгольма. Подлатали. Балтика встретила ласково. Тихим, сереньким, безветренным морем. Но на вахте старпома «Эльтон» выкинул фортель. Отказал руль. Меня вызвали на мостик, потому что старпом и «дед» метались по палубе в поисках повреждения. Капитан стоял на крыле и мрачно курил. Я боялся что-нибудь у него спрашивать, но Михаил Иванович сам сказал:

– Следовало ожидать. Хорошо, что случилось в пустынном месте, судов поблизости нет, а то могла быть неприятность… «Дед» здесь ни при чем. Валится все.

С час шли на ручном. Нашли неисправность в рулевой машинке. «Дед» ругался, сам занялся исправлением. Исправил и заявил:

– Я ни за что не отвечаю.

Но пролив Зунд прошли благополучно. Пока двигались по узкому фарватеру Дрогден-канала, «дед» бессменно дежурил у рулевки. В Северном море опять начались неполадки. То грелся мотылевый подшипник, то вода сочилась через дейдвуд, то совсем не горел уголь…

Теперь мы со страхом ожидали появления «деда» в кают-компании. Он приходил, забивался в свой любимый угол на диване, маленький, жалкий, измученный, и «высыпал» свои неприятности. «Дед» был вестником зла, тревог и беспокойства. Я заметил, что, когда открывалась дверь и капитан видел входящего стармеха, он крепко сжимал мельхиоровое кольцо от салфетки и держал его так, пока механик не кончал докладывать о том, что еще случилось… Пожалуй, это было единственным проявлением его чувств. Во всем остальном капитан сохранял олимпийское спокойствие. Он молча выслушивал «деда», потом, как всегда, негромким, глуховатым голосом отдавал приказание: надо делать то-то.

Из разговоров остальных механиков я понял, что наш «дед» не на высоте. Он был слишком стар, боязлив и недостаточно грамотен. Он принадлежал к славной плеяде механиков-практиков, но, вероятно, бесконечные траблсы [4]4
  Траблс(англ.) – происшествия, беспокойства.


[Закрыть]в машине довели его до состояния полной растерянности. «Дед» не слушал советов более молодых механиков, считая, что, приняв их, он потеряет свой авторитет, и подчас делал не то, что надо. Механики потихоньку ворчали, но старший механик – это старший механик, и скрепя сердце они выполняли его распоряжения.

Наверное, капитан Павлов тоже знал, что «дед» не очень-то подходит к этому трудному судну, но ни одним словом, ни одним жестом не дал ему этого почувствовать.

Мы прошли маяк Линдесснес и с нетерпением ожидали, когда пароход зайдет в спокойные Норвежские шхеры. Всем казалось, что там идти нам будет легче и спокойнее, но в последний момент Михаил Иванович решил иначе.

– Пойдем морем, с внешней стороны полуострова. Для нас этот путь безопаснее.

Начали огибать Норвегию. В машине продолжались мелкие неполадки, но все-таки «Эльтон» приближался к Мурманску. На траверзе Вест-фиорда случилось непоправимое. Во время обеда в кают-компанию вошел «дед». По его виду все сразу поняли: случилось что-то серьезное. Капитан сжал кольцо от салфетки.

– Трубки в котле потекли, – сказал «дед» таким тоном, как будто бы он сам испортил эти проклятые трубки. На него было жалко смотреть.

– Новые потекли или те, что вы вальцевали в Стокгольме? – спросил капитан.

– Новые.

– Много?

– Много. – «Дед» безнадежно махнул рукой.

– Придется глушить.

– Пару не будет.

– А что вы предлагаете иное?

Стармех пожал плечами.

– Берите людей с палубы. Пусть помогают в кочегарке. Георгий Степанович, дайте стармеху пока трех человек. Мы сами постоим на руле, – сказал капитан вставая.

Мрачные, мы разошлись по каютам.

Кочегары выбивались из сил. Пар садился. Судно уже шло со скоростью шесть миль. К каждой кочегарской вахте добавили по одному матросу. Помощники стояли на руле. Капитан сам лазил на главный мостик брать пеленги. И тут нам окончательно не повезло. Подул крепкий встречный норд-остовый шторм. «Эльтон» мужественно подставлял ему свою слабенькую грудь, а ветер все давил и давил, неистово рычал, бросая на переднюю надстройку тонны воды. Ход сбавился до четырех миль, потом до трех, и вскоре пароход почти остановился. В вахтенном журнале я записал: «За вахту прошли три мили».

Это за четыре часа невероятных усилий в кочегарке!

К ночи усилился мороз, началось обледенение. Капитан объявил аврал. При наших слабых силах это была неравная борьба. Но обледенение опасно, и мы, сменившись с вахты, с пешнями, ломами и лопатами отправлялись на переднюю палубу, кололи, рубили, выбрасывали лед за борт, а он снова намерзал и намерзал, не давая передохнуть. Наша роба покрылась сплошной ледяной коркой. Нас все время накрывало водой, и она замерзала.

Сколько капитан простоял на мостике, я не знаю. Мы сменялись, немного отдыхали, снова выходили на околку льда, а он, завернувшись в полушубок, поверх которого топорщился дворницкий зеленый плащ, монументом стоял на крыле мостика, наблюдая за морем и нами. Он один отвечал за все…

К счастью, шторм продолжался недолго. К полудню следующего дня ветер заметно утих, море начало успокаиваться, обледенение прекратилось. Судно пошло быстрее. Сбросили остатки льда за борт, объявили отбой авралу. Но на брашпиле, вантах, стрелах висели и лежали огромные глыбы льда, делавшие наш пароход похожим на фантастическое полярное чудовище. С колоссальным напряжением всего экипажа «Эльтон» дошел до Кольского залива. Мурманск был совсем близко. Все с облегчением вздохнули: «Ну, уж теперь нам ничего не страшно. Дома». Но пароход, как бы мстя людям за такие преждевременные мысли, «отколол последний номер». «Дед» доложил капитану:

– Уголь кончается. До Мурманска не хватит. Что делать будем?

Этот разговор происходил в штурманской рубке, но я слышал каждое слово. В рубке наступило молчание. Потом «дед» всхлипнул, и я услышал его истерический шепот:

– Не могу я больше! Понимаете, не могу! Списывайте меня сейчас же, отправляйте в Ленинград или куда хотите. Освобождайте от должности немедленно. Я рапорт напишу…

– Федор Тихонович, зачем такие слова? – тихо проговорил капитан; – Не волнуйтесь, успокойтесь. Дойдем как-нибудь. Я сейчас в Мурманск радиограмму дам, чтобы буксир держали наготове. В крайнем случае у нас запасные лючины есть, их сожжем, все дерево на судне может в котел пойти, если потребуется. Дойдем, это не в открытом море. Сколько осталось угля?

– Тонн семь.

– Ну, вот видите! Почти достаточно. А если вы прикажете кочегарам все бункера под метелку зачистить, то должно хватить.

Механик хлюпнул носом и молча вышел из рулевой рубки. За ним на мостике появился Михаил Иванович. Такой же, как обычно. Как будто бы в бункерах его судна было полно угля.

– Понимаете, уголь кончается. Такая неприятность! Перед самым портом – и обезуглиться! Ну ничего… Из-за потекших трубок и этого шторма получился пережог.

Я ничего не ответил. Мне казалось, что большей подлости пароход не мог нам подстроить. Ведь в порту смеяться будут… Это был апофеоз нашего рейса. Но я ошибался. Апофеоз наступил позднее.

Лючины и шлюпки жечь не пришлось. Не потребовался и буксир. «Эльтон», еле ворочая винтом, пар уже почти сел, подполз к угольному причалу. Подали швартовы, и через несколько минут над люком бункера открылся первый ковш с углем.

После бункеровки нас перетянули к Лесному причалу. За обедом Михаил Иванович сказал:

– Спасибо вам, товарищи, за все. Я понимаю, как было трудно. Такие рейсы выпадают раз в жизни. Больше этот пароход никуда не поплывет. Сейчас иду на телефон, буду звонить в политотдел, начальнику пароходства, в обком, до Москвы дойду, пусть делают что хотят, но судно в море идти не может.

Капитан отсутствовал долго. Он вернулся только к вечеру. Грея озябшие руки над стаканом горячего чая, Михаил Иванович рассказывал:

– Новостей полно, товарищи. Говорил с Евзелем Евсеевичем Войханским, главным инженером, доложил о состоянии судна и о том, как мы шли. Приказал немедленно ставить «Эльтон» в ремонт тут, в Мурманске. Сделать все, что необходимо для возвращения в Ленинград, а там поставят в капитальный. Так что будем ремонтировать пароход.

Казалось, что таким решением подводится черта под всеми нашими неприятностями. Но «Эльтон» не успокоился. Он преподнес нам напоследок еще один «сюрприз».

Утром пришел вконец убитый «дед» и объявил:

– Все питательные средства отказали. Выгребаем жар из топок. Через несколько часов на судне будет холодно.

Вот этого никто не ожидал! Снаружи было минус двадцать. При такой температуре жить на пароходе становилось невозможным.

– Позаботьтесь о том, чтобы переселили команду в общежитие, – приказал капитан Шадцкому. – Пока на судне не будет пара. А вы, Федор Тихонович, договоритесь с мастерскими о срочном ремонте питательного насоса. Это в первую очередь.

Вечером команда ушла с судна. На пароходе остались капитан, старпом, «дед» и я. Не захотели переходить в общежитие. Собрали все теплое – тулупы, полушубки, одеяла – и устроили себе «берлоги».

«Эльтон» замерзал. На переборках появился иней, у иллюминаторов – лед. Температура в кают-компании понизилась до минус пятнадцати градусов. С воды поднимался туман. Мороз усиливался. Вахтенный матрос Горбулин пригласил нас на камбуз попить чайку. Камбуз был единственным теплым местом на судне. Попили чаю, поели разогретых консервов и мрачные залезли в свои «берлоги». Будущее не сулило ничего хорошего. Стармех сказал, что мастерские перегружены и насос скоро не сделают. Сколько же нам еще жить в таком состоянии?

Спустя несколько дней «дед» заболел воспалением легких, за ним свалился второй помощник. Их отправили в Ленинград. Один за одним под разными предлогами начали уходить матросы и кочегары. Капитан никого не задерживал. Приказом по судну Михаил Иванович перевел меня во вторые помощники.

Приехал новый старший механик. Это был человек лет тридцати пяти, высокий, с большой лысой головой, пухлыми губами, широким носом и светлыми голубыми глазами. По говору мы поняли, что это архангелогородец. Звали его Александром Алексеевичем Терентьевым.

Он долго бродил по замерзшему судну, облазил всю машину, кочегарку, жилые помещения и, когда мы собрались на камбузе – теперь днем он был нашим постоянным местом пребывания, – посиневшими от холода губами сказал капитану:

– Хороший пароходик. Вот дадим ремонт и еще как плавать-то будем!

Михаил Иванович улыбнулся. Кажется, это была его первая улыбка за недели нашего совместного плавания.

– Вот и я говорю, что пароход хороший. Руки надо приложить.

– Приложим руки, – спокойно сказал Терентьев, и я сразу поверил ему: пароход будет плавать.

Морозы ослабли, и мастерские прислали на судно рабочих. Александр Алексеевич действовал энергично. Вскоре после его приезда привели в порядок питательный насос, и новый «дед» с оставшейся командой установили его на место, заложили огни в топки. Через сутки в грелках парового отопления забулькала вода. Команда могла возвращаться на судно. Начался настоящий ремонт.

ОКЕАН

В 1937 году я сдал техминимум на старшего помощника. За плечами были плавания на разных судах, с разными капитанами. Кое-чему я у них научился. Я ходил почти во все страны континента, побывал на Черном море, плавал зимой в Мурманск за апатитовой рудой, летом – в Архангельск за лесом, на Шпицберген – за углем. Поэтому мне казалось, что есть все основания считать себя готовым к любым рейсам на любых судах. Когда я возвратился из очередного отпуска, меня вызвал к себе наш морской инспектор Александр Александрович Афанасьев.

– Пойдешь на перегон. Акционерное Камчатское общество – АКО – купило в США пароход. Его надо доставить из Америки во Владивосток. Капитан и старший механик будут от АКО, остальная команда наша. Имей в виду: капитан там рыбак-старичок, так что вся работа ляжет на тебя. Смотри… Высоко держи честь Балтийского пароходства. Мы на тебя надеемся. Иди…

На следующий день я познакомился с капитаном. Яков Алексеевич Богданов, старый северянин, плавающий на траулерах Мурманского рыбтреста, только что получил орден Трудового Красного Знамени за безупречную службу и какие-то совершенно астрономические уловы трески. Он знал Баренцево море, как колхозник – свое поле. Послали его на приемку судна в США в виде поощрения, вернее, на отдых после суровых плаваний в холодных северных морях. К пальмам, тропикам, солнцу, фруктам. Маленький, с рыжеватыми волосами, коренастый, Яков Алексеевич, несмотря на свой возраст, был еще очень крепок, много курил из короткой, прямой трубки. Поглядев на меня и выслушав пространный доклад о намеченных мною мероприятиях, он иронически хмыкнул:

– Ты давай делай. Там посмотрим…

Я развил бешеную деятельность, «мобилизовал» всю команду на «выполнение заданий», благодаря чему мы месяца через полтора были уже в Балтиморе, где на заводе ремонтировался наш пароход.

Он не произвел должного впечатления. Это было старое, небольшое судно типа «Лейк» времен первой империалистической войны. Дедвейт 4500 тонн. У американцев он ходил по побережью и в Мексиканский залив.

Перед уходом из Балтимора я закупил навигационные пособия. Карты, лоции, книги. Особенно я гордился толстым томом в синем переплете – «Океанские пути мира», где широко освещались рекомендованные пути для судов всех типов. Книга стоила дорого, и капитан долго не соглашался на ее покупку, но я его убедил.

Закончив ремонт, погрузив груз белой жести для изготовления консервных банок, «Щорс» (так назвали пароход) вышел в океан. Всю дорогу нам сопутствовала хорошая погода, солнце, голубое небо, слабые ветры.

«Щорс» зашел в Гонолулу пополнить запасы пресной воды, продовольствия и топлива. Город благоухал запахом цветов. Они росли даже на причалах.

В день прихода, закончив все судовые дела, Яков Алексеевич пригласил меня в город:

– Сходим на берег, чиф. Жарко. Пивка попьем.

Мы нашли уютный бар с видом на гавань, выбрали столик под открытым небом на веранде и с наслаждением принялись за очень вкусное и очень холодное пиво.

Высокий краснощекий толстяк, видимо услышав наш разговор, встал из-за соседнего столика и подошел к нам.

– Корошо. Здравствуйте, – проговорил он, смешно коверкая слова, и уже по-английски спросил: – Русские? С того парохода, что стоит на рейде? Можно, я сяду с вами? Я капитан с американского танкера «Викинг». Я видел вашего «малыша».

Мы тоже видели «Викинг». Он стоял недалеко от нас. Огромный, выкрашенный светло-шаровой краской, с зеленой подводной частью и кремовой надстройкой. Тысяч на пятнадцать. Для того времени – гигант.

– Куда идете? – спросил американец, наливая себе пива из банки, которую принес со своего стола.

– Во Владивосток.

– О! Далекий путь. – Капитан недовольно поджал губы, – Январь месяц. Плохое время. В океане свирепые норд-весты… Как предполагаете идти?

Желая показать, что мы прекрасно знаем, с «чем кушают океан» и как в нем плавают, я небрежно бросил:

– Как обычно. По дуге большого круга.

Американец с любопытством взглянул на меня:

– Очень уж северно. На таком маленьком судне… Я бы не советовал идти так, капитан, – повернулся он к Якову Алексеевичу. – Я часто бываю во Владивостоке. В зимнее время года я прокладываю прямой курс из Гонолулу на Сангарский пролив. Это удлиняет путь миль на шестьсот – семьсот, зато я не встречаю штормов, которые дуют севернее моего курса, именно там, где проходит дуга большого круга.

Яков Алексеевич довольно хмыкнул, посмотрел на меня: учись, мол, салага.

– Так что я настойчиво рекомендую вам прямой курс, – продолжал американец, – проиграете в расстоянии, выиграете во времени.

Я был смущен. Такой «просвещенный» штурман, «почти» капитан, оконфузился, как четвертый помощник.

Как только судно вышло из порта, я, с согласия капитана, проложил прямой курс, в душе благодарный американцу за добрый совет.

Все началось через двое суток. Стрелка барометра упала, а к восьми часам утра следующего дня океан неистовствовал. Я попадал в штормы и раньше, но подобного не видел. Огромные волны со страшными ревущими гребнями неслись на судно. Вот они обрушатся на «Щорс» и разобьют все вдребезги, а волны придавят его навечно. Но «старик», обливаясь потоками рвущейся обратно в океан воды, всползал на зеленую гору, застывал на несколько секунд на вершине и смело бросался в пропасть, чтобы опять, собравшись с силенками, начать новое восхождение. К счастью, волны шли не прямо на судно, а под углом к курсу. Гребни только краем задевали пароход. Измерили скорость ветра с помощью анемометра. Оказалось – девять баллов, порывами – одиннадцать. Ход снизился до трех-четырех миль в час. К вечеру под полуютом выбило иллюминаторы и погнуло стальную дверь. Вода проникла в помещение. Команда с трудом перебралась в среднюю надстройку. Спали в кают-компании и столовой. Всем хотелось держаться вместе. А океан все ревел, гремел, стрелял, как из сотен орудий. Пугал нас сильнейшими ударами в борт, каким-то дьявольским свистом ветра и внезапным креном. Положит судно градусов на тридцать и держит так несколько секунд. То ли оно встанет, то ли никогда больше не поднимется.

Человек привыкает ко всему. За две недели привыкли и мы к шторму. Правда, каждый час мы с надеждой смотрели на барометр, ждали прогнозов по радио. Все было неутешительным. Прогноз предсказывал сильные десятибалльные ветры, а стрелка и не думала подниматься. Но так или иначе, «Щорс» шел вперед.

На пятнадцатые сутки плавания, когда нас уже окончательно измотали качка, грохот, волны, лопнул штуртрос. Пароход развернуло лагом к волне. Он беспомощно качался где-то у подножия зеленых гор. Это могло окончиться трагически. Требовался немедленный ремонт лопнувшей цепи. Идти на полуют должен старпом. С дрожью в голосе и в ногах, полувопросительно я сказал капитану:

– Так я пойду?

В рубке все звенело от ветра, но я услышал, как «кэп», пыхнув трубкой, прохрипел:

– Давай иди. Если что, то я…

Что он хотел этим сказать? Раздумывать было некогда. На кормовой части спардека стояла вся палубная команда.

– Кто со мной? – спросил я.

Только сейчас до меня дошло, что именно старпом первым должен лезть на этот страшный полуют. И никто другой.

– Я пойду, – вызвался второй механик Коля Колесников.

– Больше пока людей не надо! – приказал я. – Придете по нашему сигналу.

Когда корма поднялась и палуба освободилась от воды, мы ринулись на полуют. Вторая волна застала нас уже сидящими на корточках, за лебедкой. Мы крепко вцепились в нее руками. Казалось, никакая сила не смогла бы оторвать нас. Все оказалось не таким уж страшным. Вскоре прибежали боцман с матросами. Часа через полтора повреждение устранили. «Щорс» дал ход и пошел дальше, к берегам Японии.

Я вернулся на мостик совершенно обалдевший от грохота воды, попавшей в рот и глаза, с исцарапанными в кровь руками, злой, проклиная все на свете – и судно, и океан, и американца. Как только я немного пришел в себя, схватил с полки лоцию, для того чтобы уничтожить, вырвать лист с такими преступными рекомендациями… но, к своему ужасу и стыду, прочел: «…судам, следующим из Гонолулу в январе месяце к берегам Японии, имеющим слабые машины и небольшой тоннаж, для того чтобы избежать встречи с сильными норд-вестовыми штормами, следует спускаться к югу до широты такой-то, долготы такой-то, после чего проложить прямой курс на Иокогаму и только отсюда идти на Сангарский пролив…»

Идиот! Не соизволил перед уходом из Гонолулу открыть книгу. Послушался совета американского капитана, совершенно не принимая во внимание, что у него огромное, крепкое и мощное судно. Для него этот курс был хорош, для тебя мог быть гибельным. В рекомендованную точку идти уже не имело смысла – мы прошли больше половины пути.

На двадцать первый день непрекращающегося хаоса мы влезли в Сангарский пролив. Отдали якорь и впервые за три недели вздохнули свободно. Но в каком виде был бедняга «Щорс»! Парадные трапы смыло, помещения на корме залило водой, металлические трапы со спардека на палубы сорваны, релинги на полубаке либо отсутствовали начисто, либо были погнуты и смяты. Одну шлюпку разбило.

Я переживал все как личную неудачу. Считал виновником этих повреждений только себя. Собственно, так и было на самом деле. У меня не хватило мужества рассказать обо всем капитану и помощникам. Капитан забыл английский язык и вряд ли мог прочитать книгу, а помощники имели свои заботы.

Меня «убил» капитан. Оказывается, он все прекрасно понял, правда понял тоже поздно, но сказал:

– Совет хорош, когда у тебя есть своя голова. Думать надо. Так-то, милок. Я-то на тебя понадеялся…