Текст книги "Океан. Выпуск второй"
Автор книги: Юрий Папоров
Соавторы: Юрий Клименченко,Борис Сергеев,Николай Тихонов,Юрий Федоров,Владимир Алексеев,Виктор Устьянцев,Игорь Пантюхов,Игорь Строганов,Леонид Муханов,Юрий Пантелеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
Танкер был водоизмещением около ста тысяч тонн и, судя по осадке, имел на борту около семидесяти тысяч тонн нефти. Если такая бандура рванет, не поздоровится самому Нептуну, не говоря уж о простых смертных. Впрочем, взрываются газы, и то лишь в конце пожара, обычно танкеры только горят.
Интересно, что скажет замполит.
Протасов хмуро посмотрел на горящий танкер и вздохнул:
– Все мы люди…
Правильно, замполиту и по штату положено быть гуманистом. Впрочем, экипажу танкера ничего не угрожает: все, кроме одного, еще подающего сигналы бедствия, покинули борт горящего судна. Меня отнюдь не волнуют и убытки фирмы, которой принадлежит танкер, из-за этого я бы не стал рисковать. А вот океан… Его и так превратили в сточную яму, не думая о том, что земля-матушка уже не в состоянии прокормить человечество, что океан уже сегодня стал великим кормильцем, мы без него никак не обойдемся. Если эти семьдесят тысяч тонн нефти разольются по Атлантике, они отравят тысячи квадратных километров ее поверхности, погубят все живое.
Объяснять это старпому и Протасову некогда и незачем: они знают об этом не хуже меня. Я беру мегафон и кричу вниз:
– Боцман, дежурную шлюпку и оба мотобота приготовьте к спуску.
Итак, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Теперь нужно отобрать наиболее подготовленных людей. Из инженеров-механиков лучше послать командира трюмной группы. Но кто пойдет старшим? Мне оставлять свой ракетоносец не положено. Придется посылать старпома.
– Командира трюмной группы на мостик, – говорю вахтенному офицеру, и тот снимает телефонную трубку.
Да, механик справится лучше, ему там будет виднее, что можно сделать. Старпом, кажется, оправдывается:
– Они-то бросили танкер, – и кивает на капитана танкера, сидящего на левом крыле нашего мостика.
Да, они бросили. Когда мы подошли, весь экипаж танкера был в двух мотоботах и держался подальше от горящего судна. Лишь один человек оставался на его борту и с кормы писал нам фонарем SOS. Он был голый, как дождевой червь, видимо едва успел выскочить из каюты, но фонарь схватить не забыл и дело свое делал.
Сначала я подумал, что это капитан. Но когда с мотоботов подняли людей, выяснилось, что человек в рваной робе и есть капитан Роуленс, а там, на борту, остался его помощник.
Капитан Роуленс, человек с лошадиным лицом, квадратными скулами и хищным носом, был внешне просто безобразен и страшен, похож на пещерного человека, еще не успевшего уйти далеко от своих предков – обезьян. Даже не верилось, что в наше время мудрая природа могла выдать столь некачественную продукцию.
Пригласив капитана на мостик, я предложил ему спирту, извинившись за то, что ни водки, ни рому, ни коньяку на борту нет, поскольку встреча с мистером Роуленсом в программе нашего похода не была предусмотрена. Роуленс постарался не заметить этой шпильки и великодушно согласился на спирт. Наш корабельный врач, доставивший спирт на мостик, проворчал:
– Лично я бы ему касторки прописал.
– Зачем? У него и так полные штаны, – заметил вахтенный офицер.
– Кстати, о штанах. Доктор, передайте вестовому, чтобы подобрал из моих вещей свежую рубашку и брюки для капитана. И пусть в кладовой возьмет новую куртку.
Кажется, наш корабельный Айболит одарил меня взглядом столь же презрительным, каким оглядел и Роуленса. Ничего, ребята, держите форс. Роуленс, конечно, не имел права покидать танкер, пока на нем оставался хоть один человек, но поймите, у них же свое представление о порядочности.
– Могу я воспользоваться вашей рацией, чтобы сообщить моей фирме о случившемся? – спросил Роуленс.
– Да, конечно.
Радист принес бланк и карандаш, Роуленс, набросав текст радиограммы, протянул ее мне.
– Посмотрите, пожалуйста, я ничего не упустил? И поставьте координаты.
Первого августа в 22.35 по Гринвичу в машинно-котельном отделении возник пожар. Вахтенный механик Сноу погиб. Дверь в радиорубку деформировалась, и открыть ее не удалось. Через несколько минут вся кормовая надстройка была объята пламенем. Шлюпочная радиостанция вышла из строя, поэтому сигнал SOS в эфир не был дан. Экипаж оставил судно на двух мотоботах, имея шлюпочный запас продуктов и пресной воды. Многие были босы и раздеты – все личные вещи, касса, паспорта и судовые документы сгорели. На борту остался лишь помощник Мелсон, отказавшийся покинуть судно.
Второго августа в 00.17 подошел советский военный корабль и принял на борт экипаж танкера, находящийся в двух мотоботах.
Капитан Роуленс.
– С вашего позволения я добавлю одну фразу: «Русские приступают к тушению пожара», – сказал я.
– Но это безумие! Погасить невозможно, вы же не спасатели, у вас нет специального оборудования. Посмотрите, вся надстройка просела, она может провалиться, а это – десятиэтажный дом.
Да, и отсюда видно, что надстройка просела. Однако есть еще надежда.
– Ваши люди не хотели бы принять участие в тушении пожара? – спросил я.
– Вряд ли. Все они застрахованы, на берегу каждый из них все равно получит свое. Впрочем, можно их спросить.
Мы с Роуленсом прошли в кормовой кубрик, где разместили экипаж танкера. Экипаж был набран с миру по нитке: датчане, испанцы, англичане, японцы и даже двое филиппинцев. Охотников среди них не нашлось.
А наши уже садились в мотоботы и шлюпку. Среди них я увидел и матроса Егорова.
– А вы куда?
– Так ведь такое веселенькое дело, товарищ командир. Мне старпом разрешил.
Ну что ж, пусть «развлечется».
Механик докладывает:
– Погрузили двадцать огнетушителей, две мотопомпы и двенадцать кислородных приборов.
– Маловато.
– Используем их огнетушители.
– Хорошо. Но я вас еще раз прошу: будьте осторожны, следите за людьми. А то у нас тут есть отчаянные. – Я покосился на Егорова. – По одному в помещения не пускать, при угрозе взрыва немедленно оставить танкер, не спрашивая у меня особого разрешения.
– Есть!
– Отходите.
– Пожалуй, и мне следует пойти с ними, – сказал Роуленс.
Неужто пробудилась совесть? Скорее всего, стыд. Я промолчал. Роуленс ловко, как обезьяна, спустился по штормтрапу в мотобот.
После осмотра судна старпом по радио доложил:
– Внутреннее оборудование машинно-котельного отделения и всей надстройки, включая ходовой мостик, сгорело. В отделение поступает вода.
– Нужна ли аварийная партия? – спросил я.
– Нет. Если потушим пожар, танкер своим ходом все равно не сможет идти.
– Как пожар?
– Сбиваем огонь в корме, отрезаем ему путь к танкам. Главная палуба и оба борта имеют вздутия, краска обгорела. Переборки нагреты, но прямой угрозы взрыва пока нет. Сейчас главное – отсечь огонь от танков.
– Ясно. Людей хватает?
– Пока да. Однако капитан Роуленс просит разгрузить продовольственную кладовую. У них там трехмесячный запас провизии. Но печется он о другом: там полторы тысячи бутылок виски и две с половиной тысячи бутылок пива – трехмесячный запас для экипажа.
– Ничего себе потребности! Наверное, вчера налакались, вот и загорелись. А теперь Роуленс, потерявши голову, начинает плакать по волосам. Может, зря мы с ними связались? Но ведь, как сказал замполит, все мы люди…
– Что ответить Роуленсу? – спросил старпом.
– Откажи. Только повежливее. И напомни, что ему лучше позаботиться о судовой кассе и документах.
– Понятно. Постараюсь повежливее, – не очень уверенно пообещал механик.
Вскоре на одном из мотоботов доставили Мелсона. У него сильные ожоги и ссадины, но кости, кажется, целы. Старпом уступил ему свою каюту, но доктор забрал Мелсона к себе. Ребята у нас здоровые, на моей памяти никто серьезно не болел, и доктор, похоже, даже рад случаю продемонстрировать свое лекарское мастерство. Он обхаживал Мелсона часа два, а потом в кают-компании офицеры устроили англичанину королевский прием. Кажется, ему особенно польстило, что и я на несколько минут спустился с мостика в кают-компанию. У англичан кастовость традиционна и незыблема, и появление в кают-компании и даже рукопожатие самого командира корабля, видимо, в понимании Мелсона было высочайшим знаком внимания и несколько смутило его.
9К вечеру пожар удалось потушить, мы переправили на танкер его команду и начали заводить буксир. Уже подали на борт танкера проводник, когда Роуленс сообщил, что снова загорелось в помещении аварийного дизель-генератора.
– Это рядом с танками, – сказал механик. – К тому же там в цистернах топливо.
– Ваше предложение?
– Надо посмотреть, что можно сделать.
Старпом с новой аварийной партией переправился на танкер и вскоре сообщил:
– Приступили к тушению пожара. До цистерн огонь не добрался, но температура в помещении высокая, на переборках цистерн трещит и коробится краска.
Странно, что на танкере не видно ни огня, ни дыма. Видимо, механик задраил отделение дизель-генератора наглухо, чтобы прекратить доступ воздуха. Хватит ли у наших ребят кислорода в КИПах? Не дай бог, кто-нибудь задохнется.
Роуленс просит снять экипаж, но я пока не отвечаю, жду сообщения механика, которого отправил на танкер для личного осмотра. А с борта танкера двое уже бросились в воду, пришлось их вылавливать. Оказалось – оба филиппинца.
Наконец сообщение механика:
– В коффердаме закипает вода.
Коффердам – это пространство между машинно-котельным отделением и танками, в которых нефть. Шестьдесят девять тысяч двести восемьдесят три тонны иракской нефти, по сообщению Мелсона. Фейерверк получится красивый.
Есть еще несколько минут, чтобы снять с танкера людей, дать полный назад и уйти не оглядываясь. Роуленс уже сажает свой экипаж в мотоботы.
– Игорь Петрович, выводите людей из помещения дизель-генератора, – говорю я механику.
– Да, с огнетушителями теперь тут делать нечего, – соглашается он. И, помедлив, добавляет: – Вот если бы воды… Но поблизости всего два пожарных рожка, а воды надо много…
– Вы думаете, есть надежда?
– Надежда еще есть. Вся суть во времени.
– Сколько, по-вашему, осталось?
– Трудно сказать. Может, полчаса, а может, и всего пять минут. Но раз мы взялись за это дело, я бы рискнул.
Я посмотрел на старпома и замполита. Старпом пожал плечами. Замполит на этот раз промолчал, значит, и он сомневается. Ну что ж, на этом заседание «военного совета» будем считать закрытым. Я снова беру микрофон, стараюсь говорить спокойно:
– Игорь Петрович, будем подходить к корме танкера. – И уже вахтенному офицеру: – Все пожарные средства – в нос!
Пожарная тревога на корабле объявлена давно, вся система в готовности, и не успели мы подойти к корме танкера, как из брандспойтов вытянулись водяные сабли и начали отсекать кормовую надстройку от танков.
Мотоботы с командой танкера теперь боялись подойти и к нам, держались поодаль. Из экипажа танкера на борту остался опять Мелсон и один японец.
Огонь оседал устало и медленно. Вот жесткие струи воды слизнули последние языки пламени, казалось, пожар потушен, но механик, все еще находившийся на борту танкера, не давал отбоя. И только когда рассветало, я понял, почему он не спешил: из надстройки и нижних кормовых помещений густо валил дым. Оставив половину средств работать по-прежнему на отсечение огня, другую половину механик направил внутрь. Теперь я больше всего боялся, что рухнет кормовая надстройка.
Лондонская фирма «Оулд компани ойл», которой принадлежал танкер, сообщила, что из Торсхавна вышли два спасательных судна. Они пришли только к вечеру, а пожар мы потушили еще до обеда к около шести часов лежали в дрейфе, поджидая их.
Спасатели стали заводить на танкер буксиры, сейчас они потащат его в Торсхавн и предъявят «Оулд компани ойл» счет на кругленькую сумму. А мы можем уходить.
Впрочем, еще нет. К правому борту подходит мотобот, я вижу Роуленса, приветливо помахивающего рукой. Видимо, идет благодарить.
– Спустить трап по правому борту! – командую и иду на ют.
Встречаю Роуленса на верхней площадке трапа. Пожимая руку, он говорит:
– Только русские могли это сделать.
Зачем он это говорит и что ему я должен отвечать? Лучше совсем не отвечать, а то я ему процитирую Гурьянова, ибо испытываю большое желание сделать это именно сейчас, когда все кончено.
Четверо матросов с танкера поставили к моим ногам два ящика виски.
– Один персонально для вас, – поясняет Роуленс. – В знак благодарности и в качестве компенсации за это. – Роуленс одергивает рубашку и подтягивает штаны.
Ну да, это мои штаны и рубашка.
Кстати, заканчиваются вторые сутки моего отпуска. Приглашать Роуленса в кают-компанию не хочется, а наверное, полагается. Как бы это поделикатнее отвертеться? А, черт с ним, с этикетом!
– Передайте мой привет и восхищение мистеру Мелсону, – говорю я.
Роуленс догадывается и поспешно ретируется. Я направляюсь на мостик, но дежурный по низам спрашивает:
– Куда девать это, товарищ командир? – и кивает на ящики.
В самом деле – куда? Может, поставить на юте ендову, назначить виночерпия и заставить боцманов свистать всех к чарке? Но в русском флоте сей веселый сигнал давно канул в Лету, да и с меня начальство потом снимет еще одни штаны, а попутно и звездочку.
– Отнесите оба ящика в продсклад. И скажите интенданту, чтобы оприходовал.
– Есть! – разочарованно сказал дежурный по низам.
Поднявшись на мостик, я послал старпома и замполита спать и дал самый полный ход.
Корабли похожи на колхозных лошадей тем, что домой всегда бегут быстрее. Котельные машинисты и турбинисты выжимают из механизмов все, что можно выжать, стрелки тахометров буквально застыли на предельных оборотах. Чтобы не испытывать судьбу, перевожу машинный телеграф с «самого полного» на «полный».
На сигнальной вахте опять Смирнов, Гурьянов и Мельник. Разговор как будто и не прерывался за эти двое суток.
– Как приеду, сразу женюсь, – обещает Гурьянов.
– Ну и дурак.
Это говорит Мельник. Интересно, обидится ли Гурьянов на молодого матроса за столь категоричное утверждение?
Нет, не обиделся. Разговор идет откровенный, блюсти субординацию не обязательно. Да и старшина Смирнов на стороне Мельника:
– Спешить нужно только знаешь когда?
– Старо. И неубедительно.
Старшина начинает приводить доводы в пользу холостяцкой жизни. Все они тоже стары и неубедительны. Но когда старшина говорит: «Ты с нашим командиром поговори, он тебе вправит мозги», – я вздрагиваю. Вот черти, знают, что я холостяк. Но с чего они взяли, что я убежденный?
10К базе мы подошли утром следующего дня. Но прежде чем войти в гавань, надо было привести корабль в порядок – такова морская традиция. А экипаж не спал уже третьи сутки. Поэтому, став на якорь, я разрешил до аврала четыре часа отдыхать всем, кроме вахтенных. Четыре часа, конечно, маловато, но с этим танкером мы провозились целых двое суток, значит, сроки очередного планово-предупредительного ремонта придется сократить именно на эти двое суток.
А путевочка моя, видимо, «сгорела» окончательно. Если даже дальше все пойдет нормально и начальство отпустит меня, сразу я все равно не смогу уехать: надо еще передать дела старшему помощнику, а это займет как минимум еще сутки.
Ровно через четыре часа горнист сыграл большой сбор, и команда принялась скрести, драить, мыть и подкрашивать корабль. Еще через два часа вошли в гавань, ошвартовались у причала, и я пошел на доклад к командиру соединения.
Наш адмирал не любил многословия, и, расстелив на столе карты и кальки, я рассчитывал уложиться в десять – пятнадцать минут. Но присутствовавший при докладе начальник штаба попросил уточнить некоторые детали, и доклад в общей сложности занял около получаса. Судя по всему, оба адмирала результатами похода были удовлетворены, командир соединения, обычно не особенно щедрый на похвалу, на сей раз изволил даже заметить:
– Добро! – И, порывшись в столе, достал радиограмму, однако не дал ее мне. – Насчет танкера тут вот из Главного штаба ВМФ телеграмма есть. Надо бы тебя как-то поощрить.
– Если уж поощрять, то не меня, а тех, кто непосредственно в этом участвовал. И в первую очередь старпома и инженера-механика Солониченко.
– Вот и подготовь проект приказа, я подпишу. Ну, а насчет тебя самого мы подумаем.
– Собственно, я уже получил презент… – И, рассказав о двух ящиках виски, спросил, что с ними делать.
– Оприходовал, говоришь? Ну и зря, будешь теперь годами таскать их с собой и ни один ревизор тебе их не спишет. Тут ты сильно оплошал.
– А что было делать? Не пустить же их по кругу?
– Я бы тебе пустил! Ну ладно, устроим прием какой-нибудь делегации, тогда и спишем. Как твой старпом Синельников? Справится без тебя?
– Вполне. Кстати, он четвертый год в старпомах, пора бы ему корабль дать.
– Вот и посмотрим, на что он способен. Ему без тебя тут предстоит горячая работка… Ну, да не буду тебе забивать мозги, отдыхай без забот.
Вернувшись на корабль, я позвал замполита и механика, и мы вместе подготовили проект приказа командира соединения. Замполит и механик настаивали на поощрении многих матросов краткосрочными отпусками и недоумевали, почему я так упорно возражаю. А я, помня намек адмирала о предстоящей горячей работенке, опасался, как бы потом эти отпуска не «зажали». Однако, учитывая, что во время планово-предупредительного ремонта верхние команды не так уж заняты, согласился дать отпуска четверым наиболее отличившимся, исключая электромеханическую боевую часть. Естественно, механик остался недоволен таким решением. Ничего, потом поймет, почему я это сделал.
Когда механик с замполитом ушли, я написал представление на досрочное присвоение капитан-лейтенанту – инженеру Солониченко И. П. воинского звания «капитан третьего ранга – инженер». Читая приказы о досрочном присвоении званий, я заметил, что обычно звания присваивают за особо выдающиеся заслуги, но почему-то всего за два-три месяца до истечения срока. А Солониченко оставалось около года. Так что представление я писал без особой надежды, однако по опыту знал: надо просить всегда больше, начальство обязательно «срежет». Если уж не присвоят звание, то по крайней мере отметят в приказе главкома, а не командира соединения. Потом кадровики подчеркнут это место в личном деле красным карандашом, что обычно способствует продвижению по службе, а механик вполне этого заслуживает.
Что-то произошло с моим старпомом капитаном третьего ранга Синельниковым: он действовал на редкость расторопно, успел даже заказать мне билет на утренний самолет. Да, обретя самостоятельность, он обретал и уверенность, его осторожность и медлительность, видимо, объяснялись тем, что он вынужден был оглядываться на меня. Пора ему самостоятельно выходить в плавание. Для меня это, конечно, нежелательно: сколько еще придется натаскивать нового старпома. К тому же неизвестно, какого дадут, лучше выдвинуть кого-нибудь из своих. А Синельникова держать больше не стоит. Если девка долго засидится в невестах, потом ей трудно подыскать подходящего жениха. Так и на службе: чуть попридержали в должности, следующую уже не дадут – возраст к сорока, значит, «бесперспективный», подумывай о пенсии или не очень пыльном, но скучном местечке на берегу.
К двадцати четырем ноль-ноль мы с Синельниковым закончили приемку-передачу дел, и у меня еще оставалось часов пять-шесть, чтобы поспать. Приняв душ, я лег в постель и сразу же, как говорит наш корабельный доктор, «ушел на погружение».
Одиннадцать лет корабельной службы приучили меня спать в любое время и в любом положении, прикорнуть урывками хотя бы на пять минут и беспробудно спать многие часы и даже целые сутки, если выдается свободное время, спать впрок и отсыпаться за бессонные походные вахты. Последние трое суток я не смыкал глаз и поэтому сейчас «погрузился» так глубоко, что матросу Егорову едва удалось «достать» меня.
– Товарищ командир, вставайте, пора на аэродром ехать.
Служба же приучила меня стряхивать сон мгновенно. Не раскрыв век, я спустил ноги на палубу и нащупал на привычном месте одежду. Открыв глаза, первым делом посмотрел на укрепленные над столом морские часы и понял, что на самолет опаздываю. Но Егоров, перехвативший мой взгляд, успокаивающе пояснил:
– Адмирал свою машину прислал.
Вот уж никак не ожидал от него такой щедрости!
Егоров тоже доволен, его обожженное, в ссадинах и подтеках лицо сияет, как ярко надраенный нактоуз магнитного компаса.
– Кофе пить будете? – спрашивает он, доставая из рундука чистое полотенце.
– Что-то не хочется.
– А коки вам такой завтрак сварганили – закачаетесь! Вариации на тему «Скорбь интенданта».
– Разумеется, не без вашего участия?
– Я только дирижировал, исполняли: соло на сковородке матрос Додеашвили, дуэт на кастрюлях матросы Горин и Сидоров.
– Ну, если Додеашвили…
Егоров знал мое пристрастие к кавказской кухне и тотчас исчез за дверью только затем, чтобы тут же появиться с подносом, накрытым салфеткой ослепительной белизны. Жестом циркового фокусника Егоров сдернул салфетку, и взору моему предстал живописный натюрморт, вполне достойный самых выдающихся художников современности.
– Видать, не перевелись еще на флоте интеллигенты.
– На том стоим, товарищ командир! – Улыбка до ушей расплывается на физиономии вестового, на которой даже ожоги и ссадины выглядят уместно.
– Чему радуетесь? – ворчу я. – Отец-командир уезжает, а вы, понимаете ли, демонстрируете все свои тридцать два непломбированных зуба.
Егоров мгновенно натягивает на лицо скорбную маску и трагически восклицает:
– Задумался прогресс, овдовела гуманность!
Кажется, это из Сухово-Кобылина. Егоров парень начитанный и веселый, наверное, в отпуске я буду скучать без него.
Он провожает меня до машины. Мы осторожно идем по палубе, она еще мокрая и скользкая от упавшего в гавань утреннего тумана. В гавани непривычная тишина, слышно лишь, как в трубах сипит пар да всхлипывает в шпигатах вода. Где-то на рейде испуганно вскрикнул пароходный гудок, и звук его тут же захлебнулся в рыхлой вате тумана. Да, входить в гавань сейчас не так просто, а судя по тому, как нарастает шум перемолачиваемой винтами воды, пароход входит. Скорее всего, большой морской буксир или спасатель, может быть, тянет за собой еще какую-нибудь посудину.
– «Витязь», – безошибочно определяет Егоров.
Ну да, это гудок «Витязя», туман лишь слегка приглушил его голос, сделал сипловато-простуженным. Странно, что я узнал его не сразу, а Егоров тотчас. Значит, парень любознательный, приметливый, а из таких моряки и получаются.
По палубе навстречу нам, скользя между рельсами минной дорожки, от рубки дежурного бежит рассыльный. Безветренно, однако матрос, по привычке, зажал в зубах ленточку бескозырки и балансирует руками, чтобы не упасть. Издали он похож на большую черную птицу, устало размахивающую крыльями. На одном крыле – белая отметина. Черная птица с белой отметиной. Да это же бумажка! К черту бумажки, пусть несет старпому.
Видимо, матрос не рассчитывал нас встретить, шарахнулся в сторону. Я узнал Мельника. Он тоже узнал меня и уже в спину доложил:
– Товарищ командир, телеграмма.
– Отнесите старшему помощнику.
– Есть! – привычно отозвался матрос, но тут же поправился: – Прошу прощения, но телеграмма адресована лично вам.
Мельник еще молодой, наверное, не знает, что все телеграммы, поступающие на корабль, независимо от того, о чем они и кого непосредственно касаются, адресуются командиру. Надо послать двух электриков в ракетный арсенал – телеграмму командиру; у молодого лейтенанта жена родила девочку – тоже сообщают командиру; в сапожную мастерскую перед выходом в море сдали в ремонт двадцать четыре пары ботинок и теперь их надо забрать – опять телефонограмма командиру, хотя об этом должен позаботиться в первую очередь интендант. Нет, пусть уж теперь Синельников в этом разбирается.
– Гражданская, – уточняет Мельник.
– Ага, не служебная, значит, действительно лично мне. Интересно, кому это я понадобился?
Мельник подсвечивает фонариком. Молодец, таскает фонарик с собой – похоже, будет хорошим матросом.
«Воскресенье пятого августа собирается весь первый выпуск тчк. Срочно сообщи возможность приезда тчк. Лида».
Какая еще Лида? Ага, телеграмма из Челябинска. Первый выпуск. Да, наш выпуск был первым. И как это я забыл, что в этом году исполнилось ровно пятнадцать лет с тех пор, как мы окончили школу? Потом я поступил в Высшее военно-морское училище и вот уже одиннадцать лет плаваю. Как быстро летит время!
Лида, Лида… У нас в классе их было две. Которая же? Наверное, Дедова, мы ее звали почему-то Семеновной, хотя она была ровесницей нам, кажется, даже моложе меня. Я от кого-то из наших слышал, что она окончила педагогический и работает в нашей же школе. Стало быть, она.
Телеграмма пришла в базу еще тридцать первого июля, мы были в море. Но почему мне не вручили ее сразу, как мы вернулись? Ну да, не служебная, значит, не срочная. А сегодня уже пятое августа, как раз сегодня все и собираются. Интересно бы посмотреть, какими они стали через пятнадцать лет.
В рубке дежурного есть расписание самолетов. На Москву самолет уходит в семь двадцать. Два часа лёту. А из Москвы на Челябинск ближайший рейс в одиннадцать сорок пять. Будем считать, что часа полтора уйдет на переезд из Шереметьева в Домодедово. Если удастся поймать такси, можно успеть за час. С билетами сейчас, наверное, трудновато, но один раз в такой ситуации мне удалось договориться с экипажем. В конце концов, в санаторий я все равно опоздал, какая разница – на трое или на четверо суток. Только бы не подвела погода.
