Текст книги "Лекарство от любви (СИ)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– И что же мне теперь? Сидеть в замке безвылазно?

– Просто не лезть на рожон. Держаться на виду и не ездить одному далеко в горы, где мои люди не смогут тебя защитить.

– Твои люди?

– Честно говоря, за тобой ненавязчиво присматривают с первого дня. Иное было бы неразумным, не так ли?

– Выходит, все прогулки, где я наслаждался одиночеством…

– Ну да. Те, где за тобой можно было наблюдать незаметно.

Ну а какая, собственно, разница, подумал с раздражением Кай. Птицы наверху, телохранители Изольды внизу…

– А если они-то на меня и нападут? – агрессивно поинтересовался он.

– Я уже сказала – заговор нескольких человек обречен. А одного всегда остановят другие.

Все это звучало логично, но удовольствия ничуть не доставляло.

– Между прочим, – мстительно произнес Кай, – насчет безопасности и рожна кто бы говорил. Вспомни нашу первую встречу, когда ты отослала охрану. Ты ведь понимаешь, что была на волосок от смерти? Если бы я подбежал и дотронулся до тебя еще до того, как ты изложила свои аргументы… А ведь в какой-то момент я хотел это сделать!

– Что ж – хорошо, что не сделал. Понял, что сначала надо собрать информацию.

– Но мог бы!

– Нет. Не мог бы.

Кай молча уставился на нее, взглядом требуя пояснения.

– Драпировки, – улыбнулась Изольда. – Все время нашего разговора в тебя целились четверо арбалетчиков. Один мой знак или одно твое неверное движение…

– Вольдемар… – пробормотал Кай, лишь теперь осознав, кто именно был на волосок от смерти.

– Потерять такого поэта было бы, конечно, досадно, – продолжала Изольда, – но если бы ты не прошел тест, это значило бы, что… ты не прошел тест.

– Мне казалось, наш разговор не предназначался для чужих ушей, – пробурчал Кай.

– Не предназначался. Они глухонемые.

– Все четверо? Вообще-то, глухонемые обычно умеют читать по губам.

– Только не те, которые стали глухонемыми совсем недавно.

– Ты хочешь сказать, что… – осознал Кай с ужасом, – ты приказала проколоть им уши и вырезать языки?!

– Такова была плата за право стать самыми близкими, самыми главными моими телохранителями, – пожала плечами Изольда. – Добровольцев нашлось достаточно. Я отобрала лучших.

– М-да, – только и смог сказать Кай. – Похоже, ты все продумала.

– Я собираюсь править миром, если ты не забыл. С твоей, конечно, помощью.

Некоторое время Бенедикт молчал. Затем ему пришла в голову новая мысль:

– Кстати, о членовредительстве… Ты говоришь, что даже казни не останавливают ревнивцев. И тут, в принципе, нет ничего необычного – влюбленные идиоты готовы отдать за тебя жизнь. Но вот если наказанием будет не смерть, а кастрация…

– Хм! – оценила Изольда. – Хорошая идея. Даже удивляюсь, как я сама об этом не подумала. Боюсь только, что к трем нынешним приговоренным применить подобную меру будет сложно чисто технически.

– В смысле?

– «Сестры», – вздохнула Изольда. – Все три – женщины из моего элитного разведывательно-диверсионного подразделения. Вот почему меня это так обеспокоило – если бы не донос, у тебя не было бы ни шанса.

– Вот оно как, – пробормотал Кай. – Женщины желают убить меня, ревнуя ко мне женщину, которая не может любить ни меня, ни их, и которую не могу любить я. Пусть даже последние пункты им неизвестны, но все равно – какая несусветная дичь!

– Хочешь казнить их лично? – вдруг предложила Изольда.

– Я? – растерялся Кай, полагая, что она хочет таким оригинальным способом сделать ему приятное. – Да нет, как-то не особенно… Я ведь их даже никогда не видел.

– А если я тебя попрошу?

– У тебя что – закончились палачи?

– Я хочу посмотреть, как работает твое заклятье, – терпеливо пояснила Изольда. – А убивать ради этого еще одну лошадь, – она уже знала историю его бегства из Кербельсбурга, – было бы и нерационально, и негуманно.

– Ты что, не веришь мне на слово?

– Рациональный подход требует верить не словам, а опыту, не так ли? Ничего личного.

Ну а почему нет, подумал Кай. Они хотели его смерти и, значит, заслужили собственную.

Никаких комплексов по поводу умерщвления беспомощных врагов, столь часто и безосновательно противопоставляемого убийству в бою, он не испытывал: заслуживает ли человек смерти, определяется тем, что он совершил или намерен совершить, а не тем, способен ли он сопротивляться. И уж тем паче не половой принадлежностью, разумеется. А если окажется, что их оговорили, он даст им последнюю возможность оправдаться.

Послышался робкий стук.

– Да! – громко разрешила Изольда.

На галерею вышел старый лакей в долгополой фиолетовой ливрее.

– Ужин готов, Госпожа, – поклонился он. – Изволите приказать подавать на стол?

– Изволю, – кивнула та.

– Слушаюсь, Госпожа, – старик вновь поклонился и вышел, пятясь задом. Все это время он смотрел только на Изольду, не удостоив Бенедикта и мимолетным взглядом. Кай знал, что прежде этот человек был богатым банкиром, пожертвовавшим Изольде все свое состояние.

У выхода с галереи Изольда обернулась:

– Сделаешь это после ужина? Мне бы не хотелось заставлять их мучиться ожиданием до завтра. Они заслужили быструю смерть… своими прошлыми заслугами.

– Лучше прямо сейчас, – решил Кай. – Я никогда не ем, не доделав дела – это отбивает мне аппетит.

– Хорошо. Идем.

Они прошли к подъемной машине и спустились до середины скалы, а потом углубились в один из коридоров. Кай уже знал, что этот коридор, едва ли не самый длинный из всех, ведет к темнице. Внутри он, конечно, еще не бывал. Знал только, что камер в темнице немного. За тяжкие провинности во владениях Изольды полагалась казнь, за мелкие недовольство Госпожи само по себе служило достаточно суровым наказанием – куда более суровым, чем дискомфорт тюремного заключения. Также существовали наказания понижением в звании и должности, временным или постоянным переводом на тяжелые и грязные работы вроде чистки выгребных ям. (Интересно, подумалось Каю, а тот, кто выносит горшок за самой Изольдой, считает ли свою работу наказанием – или наоборот? Тьфу, гадость какая!) В общем, подолгу содержать арестантов в камерах без всякой пользы за казенный счет здесь никто не собирался. Даже несмотря на практическую неограниченность «казенного счета» Изольды.

Толстый низенький тюремщик, гремя ключами, отпер одну из тяжелых дверей; никакого окошка, знакомого Каю по кербельсбургскому опыту, в двери не было, и он сразу понял, почему. Темница оказалась темницей в буквальном смысле – тьма в вырубленном в недрах скалы каземате была абсолютной, и на светильники здесь тоже никто не тратился. Тюремщик первым вошел внутрь с факелом и засветил от него фонарь, стоявший на столе; этот стол, вмурованный в пол, предназначался вовсе не для заключенных, а для дознавателя, ибо комната использовалась для допросов. На столе, помимо письменного прибора, стоял железный ящик с устрашающего вида инструментами, а рядом со столом – закопченная жаровня на длинных металлических ножках. Пыточные инструменты сияли хирургической чистотой, и Кай понадеялся, что они используются тут более для психологического эффекта, чем по прямому назначению.

Колеблющийся свет факела и ровный – масляного фонаря выхватил из темноты три фигуры у стены напротив стола; они стояли в распятых позах, прикованные за руки и за ноги короткими цепями. Из одежды им были оставлены только нижние рубахи. Кай представил себе, какого простоять так несколько часов в холодной камере, в полной темноте, не имея возможности ни присесть, ни сменить позу – разве что опереться спиной на ледяную стену – и поморщился. Впрочем, он тут же напомнил себе, что эти люди собирались его убить.

– Выйди, – велела Изольда тюремщику. Тот поспешно повиновался, предварительно закрепив факел в бронзовом кольце на стене; глухо бухнувшая дверь отсекла слабый свет из коридора. Кай взял со стола фонарь и подошел с ним к узницам; они жмурились от света, казавшегося им нестерпимо ярким. Все три были разного роста и не походили друг на друга чертами лица; двух можно было назвать миловидными, одна была совершенно невзрачной, но ни одна не имела ярких запоминающихся черт, как, в общем, и положено секретному агенту. Все они прибыли сюда, чтобы убить Изольду – а теперь готовы были убивать и умереть за нее.

Их госпожа не сказала им ни слова – вероятно, все слова о том, как она разочарована, уже были произнесены, и теперь она лишь взирала на них с холодным безразличием, как на подопытный материал. Узницы также молчали. Их лица были бледны, но следов пыток и побоев Кай не заметил; возможно, таковые скрывались под рубашками, но скорее всего заговорщицы сознались сами, не видя смысла жить после того, как их затея провалилась и Госпожа отказала им в доверии. Кай подождал, пока они привыкнут к свету. Ему хотелось видеть их глаза.

– Вы хотели убить меня? – спросил он наконец. – Если вас оклеветали, это ваш последний шанс оправдаться передо мной и вашей госпожой.

– Ты околдовал Госпожу! – с ненавистью произнесла та, что слева – самая высокая, с кудрявыми светлыми волосами.

– Дура, – сказал Кай без выражения. – Нет на свете ни такой глупости, ни такой мерзости, ни такого преступления, на которые не толкала бы человека любовь; как люди могут восхищаться этим чувством и при этом считать себя нормальными, не понимаю и никогда не понимал. Ну ладно, если у вас нет умных слов, может, найдутся хотя бы последние?

– Сдохни! – выплюнула средняя, низкорослая, но фигуристая брюнетка. Возможно, она бы плюнула ему в лицо, но его повязка делала подобный жест бессмысленным. (Эта повязка наверняка будила дополнительные зловещие слухи среди его врагов, хотя среди слуг Изольды были и те, кто видел его без повязки и знал, что в его лице нет ничего такого, что следовало бы скрывать. Что, впрочем, способно было лишь усилить зловещность слухов.)

– Стало быть, вы хотите моей крови, – констатировал Кай. – Ну что ж. Вы ее получите.

Он шагнул обратно к столу, поставил на него фонарь, затем демонстративным жестом снял перчатки и принялся рыться в ящике, звякая инструментами. Вытащил какой-то жуткий изогнутый нож, зазубренный по внешнему краю – «для чего его используют, кожу им снимают, что ли?»

– Кай, – предостерегающе сказала Изольда, – не стоит.

– Ничего, мне не жалко, – отметил он, с интересом осматривая нож на глазах у приговоренных – а затем вдруг положил обратно и поднял маленький ножик для очинки перьев, лежавший рядом с письменным прибором. Попробовал остроту лезвия. Затем с некоторым усилием провел по кончику левого указательного пальца.

Выступила капля крови.

Кай подошел к высокой и помазал окровавленным пальцем ее лоб. Обреченная мгновенно побледнела до синевы – хотя прежде казалось, что дальше ей бледнеть уже некуда – и на ее лице выступили крупные капли пота. Спазм перехватил ее горло, ноздри расширились, тщетно пытаясь втянуть хоть немного воздуха. Тело резко выгнулось, ударившись головой о стену, и забилось в конвульсиях, лязгая оковами; на губах запузырилась пеня, глаза закатились. Еще несколько мгновений – и все было кончено. Труп повис на цепях, некрасиво раскорячившись; пена и кровь из прокушенной губы капали на пол; в воздухе запахло мочой.

Кай шагнул ко второй приговоренной.

– Ты и правда колдун, – пробормотала она с ужасом, вжимаясь в стену.

Бенедикт провел пальцем по ее лбу. Все повторилось.

Он перешел к третьей, «серой мышке», которая рефлекторно рванулась вбок, натягивая цепи – а потом вдруг овладела собой и гордо выпрямилась, вскидывая подбородок: давай! Глаза ее при этом смотрели не на Кая, а на Изольду.

– Кай, – подала голос та, – мне жаль прерывать твой эффектный спектакль, но…

Он выжидательно обернулся.

– … я хочу посмотреть, как ты делаешь это простым прикосновением. Без крови.

– Хорошо, – кивнул Бенедикт и положил правую ладонь на лоб последней заговорщицы – почти таким же жестом, каким родители проверяют, нет ли жара у ребенка.

На этот раз процесс занял на несколько мгновений больше. Но результат был тем же самым.

– Вот, значит, что было уготовано мне, – медленно произнесла Изольда, глядя на трупы.

Кай надел перчатки. Теперь он тоже знал, как это выглядит. Лошадь продержалась чуть дольше, но на то она и лошадь…

– Прислать тебе лекаря обработать палец? – спросила Изольда. – Я бы могла мгновенно залечить его своей магией, но для этого мне бы пришлось взять тебя за руку.

– Пустяки, это ничтожный порез. Затянется сам за считанные часы.

– Ну хорошо. Промой хотя бы, иногда и маленькая ранка может загноиться…

– Изольда, – усмехнулся он, – я не ребенок, а ты не моя мать.

– Нет, – согласилась она, – но у меня на тебя большие планы, и мне не нужны неприятные неожиданности. Строго говоря, мне не нужны никакие неожиданности – никогда не понимала людей, находящих удовольствие в сюрпризах. Всегда настаивала, чтобы отец заранее сказал, что подарит мне на день рожденья… Ну что ж, пошли ужинать. Не жалеешь, что мы не сделали это сначала? Зрелище было не слишком аппетитным.

– У меня крепкий желудок, – заверил ее Кай.

– У меня тоже. Когда каждый день видишь в зеркале то, что вижу я, иначе и быть не может. Ладно, идем.

Два дня спустя Изольда позвала его на ужин на пару часов раньше обычного. Кай никогда не жил по расписанию, но все же поинтересовался, чем вызвано это отклонение от ставшего уже привычным распорядка.

– Я уезжаю, как только стемнеет, – ответила она, аккуратно цепляя вилкой кусочек запеченной рыбы. (Изольда вообще ела очень аккуратно, несмотря на изуродованный рот.)

– Куда? – удивился Кай. Он ждал, что Изольда со дня на день перейдет в наступление на Империю, но вот эта произнесенная будничным тоном фраза никак не вязалась с началом похода по завоеванию мира.

– Хочу навестить Кербельсбург, – сказала она все так же буднично.

– Зачем? – Кай, конечно, понимал, что будет со всяким городом, который «навестит» Изольда. Но зачем брать этот город, совсем не ключевой в стратегическом смысле, до начала основной кампании? Изольда могла бы просто спокойно проехать мимо в ходе общего наступления… Впрочем, в ее случае все традиционные представления о военной стратегии вообще летят к демонам.

– Я тебе подарю умирающий город, – улыбнулась она. Впрочем, из-за особенностей ее лица трудно было отличить улыбку от кривой усмешки.

– Ты что, восприняла мое стихотворение настолько всерьез? – опешил Кай.

– Мне вообще давно нравятся твои стихи о мертвых городах. И «Мертвый город спускается к морю с холмов», и «Когда твоя нация сгинет в кровавом чаду…» Никогда не была ни в одном, но я так и видела, как брожу по этим пустым улицам и площадям, где на балконах растет трава, эхо шагов гулко отражается от растрескавшихся плит и ветер скрипит одиноким ставнем… Помню, как меня поразила идея о том, что, возможно, весь смысл существования человечества – только в том, чтобы оставить после себя живописные руины:

 
И люди нужны лишь затем, чтобы кануть во тьму,
Оставив планете свой город, свой каменный остов…
Так участь полипов совсем безразлична тому,
Кто смотрит в закатных лучах на коралловый остров.
 

Хотя и непонятно, кто бы мог оценить их живописность в обезлюдевшем мире. Может ли красота быть самоценной, или она только в глазах смотрящего? Вроде бы очевидным кажется второе – уж кому, как не мне, это знать! – но есть ведь и объективные, математические законы гармонии…

– Хмм… не следует все же принимать стихи так буквально и путать лирического героя с автором. С одной стороны, мне бы хотелось остаться последним человеком на земле и бродить по мертвым городам, но с другой – я вовсе не хочу гибели цивилизации. И ты ведь, я надеюсь, не собираешься истреблять население Кербельсбурга ради удовольствия побродить по опустевшим улицам?

– Нет, конечно. Я просто велю им уйти в горы. Нам нужны новые кузницы и мастерские – и те, кто будет все это обслуживать.

– Так ты хочешь опустошить Кербельсбург для себя или для меня?

– Для нас обоих, – она вновь улыбнулась.

– Значит, я еду с тобой?

– Нет. Ты остаешься. Я пришлю за тобой позже.

– Почему?

– Я сказала «обоих», но не сказала «одновременно», – на сей раз она явно усмехалась. – Мне казалось, ты любишь одиночество? Я, между прочим, тоже… хотя и редко могу себе его позволить.

– А еще ты не хочешь оказываться со мной рядом за пределами замка, – констатировал Кай. – Все еще не доверяешь?

– Если бы я тебе не доверяла, зачем бы стала рассказывать об этой тайной операции? О моем отъезде, между прочим, будут знать лишь несколько человек. Для всех прочих я по-прежнему в замке.

– Ах да. Не зря же ты едешь на ночь глядя. Но почему? Что может тебе грозить, если ты отправишься в открытую?

– Они увидят меня через птиц и успеют увести людей из города прежде, чем те станут моими.

– Действительно, я должен был сам сообразить, – сконфузился Кай. – Значит, ты собираешься ехать только по ночам?

– И в утреннем тумане.

– Совсем одна?

– Возьму с собой двух-трех человек. Все же магия магией, но, скажем, от оступившейся лошади никто не застрахован.

– Вот-вот, только что хотел сказать тебе то же самое. Тем более ночью и в тумане.

– Рада, что наши мысли совпадают, – снова улыбнулась-усмехнулась Изольда. – Хотя буду еще более рада, когда они не совпадут. Иначе зачем ты мне нужен? Свои собственные мысли я знаю и так.

– Например, они не совпадают в том, что я не хочу оставаться здесь один. Я уже второй день ношу под курткой кольчугу, если ты не заметила. (Она не могла не заметить, разумеется – именно по ее приказу кольчуга была доставлена Каю). Которая защитит от ножа, но не от арбалета с близкого расстояния, и в любом случае прикрывает только торс.

– Твоя охрана никуда не денется и не ослабит бдительности. А о моем отъезде будут знать лишь несколько верных человек, я же уже сказала.

– Вот только понятие верности в твоем царстве любви очень своеобразное…

– Кстати, за вчерашний день не поступило ни одного сообщения о дуэлях. Похоже, твоя идея с кастрацией работает.

– Один день еще не показатель… но надеюсь, что да. Я всегда говорил, что это полная чушь, будто тяжестью наказания нельзя остановить фанатика, который не боится смерти. Просто надо найти такое наказание, которое для него хуже смерти, только и всего. А такое отыщется всегда. По определению – иначе он не был бы фанатиком.

– А для тебя есть вещи, которые хуже смерти? – она пристально посмотрела на него левым глазом.

– А тебе зачем? – усмехнулся Кай. – Впрочем, ответ вполне очевиден. Утратить способность писать. Или влюбиться. К счастью, ни то, ни другое мне не грозит.

– Ты действительно предпочел бы смерть любви? – Изольда взяла с блюда большое темно-красное яблоко. – Вне зависимости от взаимности?

– Ну, если это временное помешательство, как оно чаще всего бывает, тогда, конечно, лучше дождаться выздоровления. Как и в случае с любой болезнью. Но если это на всю жизнь, как у твоих рабов…

– Забавно – то, что для одних – хуже смерти, для других – мечта жизни. Причем, они ведь мечтают об этом и без всякой магии.

– Мечтать о любви – это все равно что мечтать быть посаженным на цепь в надежде, что в тюрьме тебя будут кормить пирожными. Во-первых, не факт, что будут, а во-вторых и в-главных, даже если и будут… И взаимность тут только ухудшает положение. Что с того, что твой тюремщик прикован к другому концу той же цепи? Это лишь снижает шансы на освобождение для вас обоих. Хотя, на самом деле, даже эта аналогия неточна. Лучше какие угодно цепи снаружи, чем рабство внутри.

– Да, – согласилась Изольда. – Мне тоже как-то пришла в голову мысль, что влюбиться – это даже хуже, чем быть изнасилованной. Это значит, что другой завладеет не только твоим телом, но и твоей душой… Кстати, я бы даже уточнила твою аналогию. Жаждущие любви мечтают быть закованными в цепи из карамели, которые будут облизывать. При взаимности так и происходит. И чем слаще карамель, тем быстрее они ее совместными усилиями слижут, и вновь обретенная свобода станет для них трагедией. А вот при несчастной любви вместо карамели оказывается настоящее железо, причем лизать его приходится в одиночку. Поэтому процесс затягивается, несмотря на то, что не доставляет удовольствия… Хотя рано или поздно и железо ржавеет от постоянных слюней. Как тебе образ? Если хочешь, можешь использовать в своих стихах.

– Я подумаю, – усмехнулся Кай. – Но твоя магия позволила сделать кандалы нержавеющими. И ты собираешься изнасиловать весь мир.

– Я собираюсь всего лишь упорядочить процесс, который и так идет по всему миру без меня. И поставить его на службу разумной цели. «Ты должен делать добро из зла, потому что больше его делать не из чего».

– Цели и средства, – Кай положил на тарелку гроздь крупного лилового винограда и отщипнул одну ягоду. – В конечном счете все моральные дилеммы сводятся лишь к одному вопросу – вопросу цены. Да и не только моральные, на самом деле.

– Цену платить придется в любом случае. И за действие, и за бездействие – причем последнее нередко обходится дороже. Ты ведь понимаешь, что я не могу остановиться, даже если б хотела? Даже если я предложу Империи мирный договор, пообещаю оставаться в нынешних границах – они ведь не оставят меня в покое. Не потерпят существования кого-то, кто им совершенно не подконтролен.

– Ты им не просто неподконтрольна, – заметил Кай. – Они ничего не могут сделать тебе, но при этом ты может сделать что угодно им. Вот такая ситуация для них, конечно, особенно невыносима… и где-то я их понимаю.

– Это всего лишь помещает их в шкуру обычного человека, живущего под их собственной властью, – усмехнулась Изольда. – Миллионы живут и не жалуются.

– Кое-кто жалуется.

– Да, да, я читала все твои обличительные стихи… Но Светлые, конечно, стихами не ограничатся. Я не знаю, что именно они могут мне сделать, если не способны даже приблизиться ко мне на опасное расстояние – но они уже нашли тебя и придумали это твое заклятье, найдут и придумают и что-нибудь еще. Абсолютных защит не бывает. Может быть, они сумеют спровоцировать землетрясение в моих горах, устроив какой-нибудь грандиозный катаклизм за пределами моей досягаемости. Или запустят эпидемию чумы на своей территории, которая перекинется и сюда. В результате, конечно, перемрет и половина их собственного населения, но ты думаешь, это их остановит?

– Не остановит, – согласился Кай. – И знаешь, как это будет называться? Войной во имя любви. Во имя защиты Истинной Любви от ведьмы, дискредитирующей сие Великое и Светлое Чувство.

– Вот именно. Эта война не будет войной за свободу ни с какой стороны. Это будет борьба диктатуры Светлых против диктатуры Умных.

– Дураками я бы их все же не назвал, – заметил Кай. – Неразумными – другое дело. Для разумности мало иметь ум – надо еще применять его по назначению. А не для того, чтобы давить любое развитие, способное нарушить их священное Равновесие и моральные догмы… через которые они с такой легкостью переступают ради их же сохранения. Вместо того, чтобы использовать свой ум для движения вперед, они используют его – и с немалой изобретательностью, надо заметить – для того, чтобы оправдать стояние на месте. Им тоже не нужны никакие сюрпризы. У магов это наследственное?

– Магические способности не наследуются. Насколько мне известно.

– Ты поняла, о чем я.

– Я против совсем других сюрпризов. Не тех, которые несет открытие нового.

– А если, допустим, какой-нибудь ученый откроет способ уничтожить любовь? Сделать всех такими, как мы? Что ты с ним сделаешь? Пошлешь палачей?

Изольда на мгновение задумалась.

– Нет, – сказала она. – Я дам право каждому выбрать, воспользоваться ли его открытием. Недостойные свободы откажутся сами. И их будет абсолютное большинство… увы. Причем дело не в том, что они не способны на сознательный выбор из-за моей магии. Она влияет только на эмоции. Влияет очень сильно, да. Но она все-таки не уничтожает мыслительные способности. Самостоятельно избавиться от нее не может никто, даже человек с сильной волей – в этом отличие от обычной любви. Но по крайней мере хотеть этого он может. А ты? – спросила вдруг Изольда. – Ты бы применил открытие этого ученого ко всем сразу, не спрашивая желания?

– Да, – честно ответил Кай. – Ты отчасти права, общение с твоими рабами навело меня на те же мысли… и все-таки некорректно спрашивать у больного, хочет ли он лечиться, пока его мнение формируется под влиянием этой же болезни.

– Ты бы просто обнажил пустоту в их мозгах, которую они сейчас заполняют любовью.

Думаешь, они бы стали заполнять ее умом? Как бы не так! Уму там неоткуда взяться. Они бы нашли себе другие заполнители – пьянство, например, или азартные игры… То, что ты предлагаешь – это все равно что учить плавать, сталкивая в воду. Некоторые выплывут, но слишком многие потонут.

– Тем, кто потонет по причине пустоты в мозгах, туда и дорога.

– Так ведь они не совершат дружно самоубийство, хотя даже такой результат тебе бы вряд ли понравился. Просто представь, как отразится на экономике – да и не только – одновременное самоубийство большей части населения… Но, повторяю, они этого не сделают, а пустятся во все тяжкие, пытаясь наверстать утраченное другими пороками. И породят хаос не меньший, а возможно, и больший, чем все влюбленные безумцы и преступники, совершающие преступления на половой почве.

– Думаю, что меньший. Во всяком случае, в долговременной перспективе. Другие пороки не столь сильны и не столь популярны. И не столь разрушительны для способности мыслить здраво. Пьяный протрезвеет уже на следующий день. У влюбленного этот процесс затягивается на куда больший срок… иногда и на всю жизнь. И потом, кто сказал, что с пьянством и прочим тоже не надо бороться?

– Ты хочешь лишить людей цели.

– Цель разумного существа – познание и творчество. А вовсе не… – Кай сделал брезгливый жест.

– Ну так и какой процент среди людей составляют разумные существа? – усмехнулась Изольда.

– А ты хочешь дать им цель – служить тебе.

– Раз уж они все равно – стадо, им нужен пастух.

– В дикой природе стада обходятся без пастухов. Смертность там выше, но зато и выживают самые сильные и умные особи. Которых пастухи отправили бы на мясо первыми, чтобы не нарушали общей гармонии… Я бы мог согласиться, если бы ты влюбляла в себя только дураков. Допустим, они ничего лучшего и не заслуживают. Но твоя магия действует и на умных.

– Ты сам только что сказал – далеко не все умные разумны.

– Но и не все разумные, насколько я понимаю, обладают нашим иммунитетом к любви. То есть разумность они под твоей властью утратят. И вот это мне уже совсем не нравится.

– Что поделать, моя магия не работает избирательно. Я бы сама предпочла иное, но… Пусть тебя утешит то, что, как я уже говорила, я не собираюсь влюблять в себя все человечество.

– Меня это не очень утешает. Все равно общее количество разума в мире уменьшится – пусть даже и ради того, чтобы он получил верховную власть… Мне, вероятно, не следовало говорить с тобой так откровенно?

– Напротив. Если бы на вопрос о готовности уничтожить любовь ты ответил «нет», я бы поняла, что все еще не могу тебе доверять. Нет, я, в принципе, согласна с твоими идеалами… но если бы все люди были разумными, кто бы чистил выгребные ямы? Только не говори мне, что готов лично взяться за это дело, вознаграждаемый исключительно мыслью о необходимости и целесообразности такой процедуры.

– Если бы все люди были разумными, – парировал Кай, – они бы уже придумали какие-нибудь машины, решающие эту проблему. Магов, кстати, это тоже касается. А то повелевать ветрами и молниями и проходить сквозь стены они могут, а… Если есть слуги, убирающие за ними дерьмо, зачем напрягаться? В конце концов, это было бы даже неэтично – золотари лишились бы жалованья… А слуги смотрят на господ и тоже думают: если мудрые маги хранят нас от неурожаев, эпидемий и прочих катастроф, да еще и говорят нам, что делать, зачем напрягаться? Убирай дерьмо – получай за это плату – просаживай ее в кабаке и с девками. Жизнь прекрасна. И удивительна.

– Ладно, – сказала Изольда, глядя на сгущающиеся за окном сумерки, – в любом случае этот спор чисто теоретический. Люди такие, какие они есть, и нам приходится с этим работать. А ученого, способного избавить их от любви или подарить побольше разума, у тебя все равно нет, не так ли?

– Увы.

– Ну что ж, – она поднялась. – Увидимся возле Кербельсбурга. Я пришлю за тобой, когда все будет готово.

– Как мне убедиться, что это будут действительно посланцы, выполняющие твою волю?

– Тебе передадут письмо с моей печатью.

– Печать, в принципе, можно и подделать…

– Похоже, это несостоявшееся покушение здорово тебя напугало, – усмехнулась Изольда.

– Что поделать. Я пять лет числился в розыске, но все же на мою жизнь покушаются не каждый день.

– Да, – холодно согласилась она, – у меня в этом плане опыта больше.

Он выдержал ее взгляд. Ну да, он явился сюда, чтобы ее убить – но ведь она сама это просчитала, не так ли?

– Ну хорошо, – сказала Изольда, – в письме будет цитата, известная только нам двоим. Это тебя устроит?

– Вполне.

– Тогда до встречи. Доедай фрукты.

Он не поднялся проводить ее, да она этого и не хотела.

Четыре дня Кай почти безвылазно просидел в библиотеке. Дело было не только в том, что в замке он чувствовал себя в большей безопасности – сама погода не располагала к прогулкам. Первые два дня были временем сплошных дождей и туманов, хотя по ночам небо прояснялось. Кай сразу понял, что винить или благодарить за это следует отнюдь не природу; как-никак, он был привычен к тому, что маги управляют погодой в центральных областях Империи, хотя Изольда, кажется, в этой сфере доселе не вмешивалась в естественный ход вещей. Но так было до тех пор, пока ей не понадобилось максимально скрыть от воздушных соглядатаев свою поездку. Впрочем, думал Кай, ведь и Светлый Совет может догадаться, что эти низкие тучи и туманы неспроста. Хотя, с другой стороны, если она усыпила их бдительность предыдущим невмешательством в погодные дела…

На третий день погода несколько улучшилась. Облаков в небе было все еще больше, чем просветов, но это, видимо, было обусловлено уже естественными причинами. Дождь, по крайней мере, больше не шел, и пятна солнечного света то проползали по склонам гор, оживляя прежде тусклые краски осенних лесов и трав, то отражались искрящимися вспышками в озерной глади, то превращали водопады в сверкающие россыпи и зажигали над ними радугу на фоне все еще остающихся в тени скал. «У нее получилось», – подумал Кай, глядя в высокое, от пола до потолка, стрельчатое окно своей комнаты (он обыкновенно поздно ложился и поздно вставал и не изменил этой своей привычки и теперь). Хотя, конечно, напрямую это из улучшения погоды никак не следовало. Тем более что до Кербельсбурга все-таки два дня пути, и неизвестно, что сейчас творится там… Но разве могло у нее не получиться? А интересно, кстати, могла ли она прислать известие о своей победе (вне всякого сомнения, легкой) в виде… ну, скажем, надписи из облаков, несомой ветром? Это получилось бы быстрее, чем слать гонца (и, конечно, куда эффектнее), но, наверное, удерживать постоянную форму облаков на таком расстоянии не так-то просто, если вообще возможно для Изольды – все же магия погоды не ее родная стихия… И, конечно, она не станет тратить силы на дешевые эффекты, если можно просто отправить гонца. Целесообразность и здравый смысл, да. Кай вышел на галерею, поежился от порывистого холодного ветра, окончательно развеявшего всю привлекательность быстролетных солнечных красок, и решил и этот день провести в библиотеке.