Текст книги "Лекарство от любви (СИ)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Что, кстати, хорошо, ибо избавляет от необходимости притворяться его самого. Ведь на этой-то территории его уже точно должно было накрыть, и Кай замечал, как несколько раз с усмешкой поглядывали на него конвоиры – что, мол, теперь и твоя гордость сломлена, теперь и ты – раб нашей Госпожи? Но то, что он сохранял невозмутимость – внешнюю, как они были уверены – возможно, лишь прибавило ему очко-другое в их глазах, но вовсе не вызвало подозрений.

Дальше им стали попадаться и другие поселения. Не старинные села, вросшие в эти горы столетия назад, а скорее временные лагеря, оскорблявшие своей безвкусностью живописные горные пейзажи. Вместо основательно сложенных из серого камня хижин – ряды наскоро сколоченных из досок бараков, а то и вовсе брезентовых палаток. Кай представил, каково в этих палатках ночами, и поежился – а ведь скоро будет еще холоднее… Впрочем, вряд ли дело в жестокости Изольды, полагающей, что ее поклонники должны согреваться одной лишь любовью к ней. Просто строить что-то более основательное в этих горах не было ни времени, ни смысла – если Изольда намерена вскоре отправиться на покорение равнинных земель. А она, очевидно, намерена. Через пару месяцев в горах ляжет снег, закроются перевалы, возникнет опасность лавин – и тут уже никакая любовь не поможет…

В одних из этих наскоро оборудованных лагерей тоже хватало женщин и детей; целые галдящие толпы собирались вокруг повозок, с которых раздавали еду – как понял Кай, это не были сельские рынки, ее именно раздавали бесплатно, строго фиксированными порциями в одни руки. Здесь тоже работали мастерские, а неподалеку можно было заметить пасущиеся стада. Другие лагеря были, похоже, чисто военными, с часовыми по периметру и упражнявшимися солдатами в сверкающих на солнце кирасах и кольчугах. Бойцы Изольды, попарно или шеренгами, рубились на импровизированных плацах тупым оружием или под свистки безжалостных капралов бегали в полном вооружении вверх-вниз по горным склонам. «Зачем ей это? – недоумевал Кай. – Ведь ей достаточно просто подъехать к вражескому войску на безопасное для нее расстояние…». Но затем он понял: тысячи изнывающих от страсти здоровых мужчин, собранных вместе, надо чем-нибудь занять. Лучше всего – физическими упражнениями, не оставляющими ни времени, ни сил на глупости.

Наконец, перебравшись через узкий перевал, уже почти на закате они добрались до замка. И едва увидев его, Кай понял, что один этот вид стоил всех малоприятных приключений последних дней.

Замок не просто стоял на берегу озера в месте впадения реки. Он стоял прямо на водопаде, коим эта река заканчивала свой путь, низвергаясь в озеро с высоты в добрые сорок ярдов. Непосредственно перед обрывом каменный выступ разделял реку на два рукава и далее тянулся вертикально по всей высоте водопада, а затем вновь вытягивался горизонтально вперед, вдаваясь в озеро наподобие носа корабля.

Замок был высечен в этой скале и выстроен на ней, и одно переходило в другое столь плавно, что трудно было понять, где кончается естественный монолит и начинается каменная кладка. Вертикальная часть скалы, разделившая два пенных потока, была превращена в изящную цилиндрическую башню с идущими по спирали высокими и узкими стрельчатыми окнами – то есть на самом деле башня представляла собой лишь половину цилиндра, выступавшую из скалы, а вторая, воображаемая (или все же реально прорубленная вглубь?) утопала в каменной тверди, чтобы вырасти из скалы уже над водопадом, воссоединившись с внешней половиной уже не в виде простого цилиндра, а в виде стремительно возносившейся ввысь ажурной конструкции (Кай поискал сравнение, чтобы описать ее форму – бутон? колос? веретено? пламя факела? каменный вихрь?), образованной затейливо переплетавшимися витыми колоннами, просторными арками и горизонтальными площадками и в конце концов свивавшейся в острый пик, увенчанный золотым шпилем – сиявшим в лучах закатного солнца, как и многочисленные витражи выходивших на запад окон. «Корабельный нос» внизу, в свою очередь, был превращен в огромный балкон над водой, обнесенный балюстрадой, откуда, вероятно, тоже открывался чудесный вид на озеро и водопады; под этим балконом в скале была прорублена крытая галерея, опоясывавшая «нос» по периметру – со стороны это смотрелось, как нижняя палуба, впрочем, корабля уже не столько прогулочного, сколько военного, ибо здесь узкие окна скорее напоминали бойницы. Вообще, несмотря на кажущуюся легкость и ажурность, совершенно не вязавшиеся с обычными громоздкими фортификационными стандартами, замок был очень неплохо защищен от нежеланных гостей. Попасть в него можно было или сверху по одному из двух разводных мостов, переброшенных над обеими рукавами реки над самым обрывом, или же снизу на лодке, переплыв озеро и причалив к «корабельному носу», чьи отвесные бока вздымались из воды более чем на четыре ярда.

Именно последний путь избрали доставившие Кая. По разъезженной дороге маленький отряд спустился с перевала на берег озера, противоположный тому, где высился замок, и подъехал к небольшой квадратной башенке; в воде за ней виднелся дощатый причал, а над самой башенкой высилась мачта. Старший из кавалеристов, спешившись, постучал в воротка башенки и сообщил выглянувшему в дверное окошко немолодому стражнику о доставленном пленнике. «По документам – ротмистр Густав Лихт, сам говорит, что Кай Бенедикт… поэт», – прибавил солдат тоном почти что извиняющимся, мол, не я виноват в этой чепухе, я лишь передаю чужие слова.

– Бенедикт? – страж переправы аж попытался высунуть голову в круглом шлеме из своего окошка, но оно было для этого слишком мало.

«Ну наконец-то хоть кто-то меня знает!» – удовлетворенно подумал Кай, выпрямляясь в седле.

– Скажите этим болванам, чтоб развязали меня, – произнес он аристократически-презрительным тоном. – Я прибыл сюда по собственной воле, но уже сутки не могу втолковать им эту простую истину.

Он понятия не имел, в каком стражник звании и имеет ли он право приказывать патрульным, но тот произнес что-то вроде «ну правда уж, ребята, здесь-то уж чего ж…» (что, впрочем, походило не на приказ, а на ворчливую просьбу), после чего исчез в своем окошке. Кавалерист обернулся к своим товарищам и тоже буркнул «ладно, развяжите его». Каю, наконец, освободили руки и тут же чуть ли не силой стащили его с коня, опасаясь, вероятно, как бы он не попытался угнать казенную лошадь. Тем временем у них над головами заскрипел шкив, и Кай, задрав голову, увидел, как по мачте ползут вверх разноцветные сигнальные флажки. Некоторое время они развевались на ветру, а затем над каменным «корабельным носом» поднялся одинокий флажок в ответ, после чего из отверстия в гранитном «борту», которое Кай разглядел только сейчас, выплыла лодка и, ритмично сверкая тремя взмывающими из воды парами весел, двинулась через озеро.

– Это же вы «Солдатскую песню» написали? – страж переправы вновь высунулся из своего окошка.

 
В стальной броне, на гнедом коне,
Рысцой трусит генерал
Добыть победу в восьмой войне —
Семь прошлых он проиграл.
 
 
За ним гарцует наш капитан,
Отчаянный человек,
Он всем известен – такой болван
Родится не каждый век!
 

– фальшиво напел он. – Я вот все думал, где вы нашего капитана Клермонта повстречать умудрились? Вы-то сами, чай, не служили?

– Ну так «всем известен» же, – ответил Кай, не вдаваясь в объяснения относительно типовых образов, совсем не обязательно имеющих конкретные прототипы.

– Да, да… Прямо вылитый он у вас получился! Под Монтеруэ, в Бонфуэррской кампании, стало быть, ломанулся вперед, никого не спрашивая, ура, ура… В итоге загнал роту в самую вражью гущу, ни слева, ни справа поддержать было некому, ну и покрошили там инсургенты почти всех в мелкую капусту, а самого оглоушили, да не добили, мертвым сочли – ну известное дело, дуракам счастье… А всего-то надо было стоять спокойно на позиции да ждать, пока маги подтянутся. Как они жахнули-то, так мятежникам и конец, мы бы вообще без потерь могли обойтись… А этому болвану медальку потом дали за личный героизм! Моя бы воля – я бы ему не медальку дал, а голову оторвал. Все одно он ей не пользовался…

Узнав, что перед ним один из «палачей Бонфуэрро», Кай утратил к ветерану всякий интерес (чего тот, предавшись воспоминаниям, похоже, даже не заметил) и лишь смотрел, как по озаренному заходящим слева солнцем озеру приближается лодка.

Наконец лодка причалила. Трое гребцов-солдат остались сидеть на веслах; молодой унтер-офицер в малиновом мундире (смотревшемся, на взгляд Кая, довольно потешно), выбрался на пристань, небрежно отсалютовал и получил от старшего патрульного бумаги и прочие вещи Бенедикта. Коротко просмотрев документы, он бросил сумку Кая на дно лодки и обратился к нему самому в меру вежливым, в меру холодным тоном, указывая на носовую банку:

– Прошу садиться. Мы доставим вас к Госпоже.

Хотя он был при шпаге (а солдаты, как заметил спрыгнувший в лодку Кай – при коротких мечах), никаких неприятных сюрпризов от свежедоставленного – кем бы он ни был – похоже, не ждали. Ну в самом деле, какие неприятности может доставить человек, которому только что пообещали исполнить его заветную мечту?

Пока лодка плыла обратно к замку, никто из них не сказал ни слова. Кая это более чем устраивало. Он любовался закатом над озером. Пока они плыли, огненно-красное солнце скрылось за дальним зубчатым горизонтом, погасив переливающуюся дорожку на воде, но прозрачно-бездонное небо, плавно меняющееся от оранжевого к синему как в пространстве, так и во времени, все еще воспроизводило собственное великолепие в озерной глади.

Лодка подошла к гроту – как теперь уже было ясно видно, также искусственно выдолбленному в скале и напоминавшему огромный клюз, только находившийся на уровне ватерлинии каменного «корабля». Когда они вплыли под низкие каменные своды, Кай поднял голову и обратил внимание на щель вверху, скрывавшую толстую опускную решетку. Никакого причала не было, «клюз» заканчивался вертикальной гранитной стеной, и лишь в каменном потолке виднелись новые отверстия, закрытые люками – очевидно, для подъема и спуска людей и грузов. Да, непрошеному гостю попасть в замок непросто – во всяком случае, с воды, причем это, наверное, лишь первые препятствия на пути в… донжон? Верхнюю часть замка, выстроенную на скале, совсем не хотелось называть этим термином – это было произведение искусства, воплощенное в камне парящее изящество, а вовсе не громоздкая крепость в крепости, последний рубеж обороны гарнизона… хотя, наверное, при необходимости она могла сыграть и эту роль. Кто и когда построил этот замок, интересно? Едва ли сама Изольда – масштаб работ, на непрофессиональный взгляд Кая, требовал десятилетий упорного труда сотен каменотесов… но, наверное, замку все же менее трехсот лет. Он построен в новую эпоху, эпоху мира, когда благодаря могуществу магов, уничтоживших внешнюю и внутреннюю оппозицию, власть Империи распространилась повсеместно, позволяя зодчим предпочесть красоту и полет фантазии мрачным канонам фортификации…

Из открывшегося сверху люка сбросили трап. Унтер-офицер влез первым, Кай следом за ним. Из вырубленного в скале помещения, обширного, но с низким потолком (Кай успел заметить в свете масляных светильников тали с крюками, нависшие над грузовыми люками, тюки и ящики, сваленные вдоль стены, каких-то крепких людей в брезентовых фартуках и рукавицах – как обычно, вблизи и тем паче внутри все выглядело не так романтично, как издали) Бенедикта провели в боковую нишу и далее по каменной лестнице на «верхнюю палубу». Он не удержался и остановился, снова любуясь видом, теперь уже открывавшимся с «корабельного носа» – сперва на озеро, затем на устремленный ввысь между двумя водопадами замок. Унтер-офицер не выразил неудовольствия задержкой, а, напротив, остановился рядом:

– Красиво, да? Утром здесь тоже чудесно… над водопадами радуги… Ну ладно, – он скосил глаза на двоих солдат, гуськом выбиравшихся из оставшегося позади проема. – Если Госпожа оставит вас в замке, еще насмотритесь.

Они прошли по отполированному до блеска граниту «палубы» к воротам в нижней части башни. Ворота тоже были каменные, украшенные богатой резьбой – каждая створка весила не меньше тонны и поворачивалась лишь благодаря расходившимся двумя полукругами рельсам, заглубленным в гранитное ложе. Створки были распахнуты наружу, а изнутри вход охраняла пара вполне классических стражников с алебардами (впрочем, алебарды, как успел заметить Кай, тоже были какие-то вычурные, со слишком длинными, волнисто изогнутыми и тоже украшенными ажурной резьбой секирами). Кай с неудовольствием подумал о предстоящем долгом и утомительном восхождении по винтовой лестнице – однако, хотя таковая в башне действительно имелась, она наматывала свои витки вокруг центральной шахты, уходившей на самый верх. На дне шахты покоилось нечто вроде открытой круглой беседки под куполообразной крышей; от этой крыши вверх тянулся толстый канат, и Кай понял, что это подъемная машина.

Его догадка была правильной; едва Бенедикт и сопровождающие зашли внутрь, унтер-офицер потянул за витой алый шнур с тяжелой кистью на конце, и кабина плавно двинулась вверх.

– Колесо рабы крутят? – с усмешкой осведомился Кай.

– Зачем же рабы? – обиделся унтер-офицер. – Водопад крутит.

Кай мысленно одобрил изобретение, глядя по сторонам в проплывающие мимо окна. В одних были прозрачные стекла, открывавшие вид на озеро, могучие водопады слева и справа и горы вокруг, в других – цветные витражи, сейчас, после заката, уже не выглядевшие впечатляюще. С задней стороны кабины проплывали коридоры, уводившие куда-то вглубь скалы. На площадке у выхода из одного из них дожидались подъемника двое слуг в фиолетовых ливреях, но унтер-офицер не стал ради них останавливать кабину, да и места в ней уже не было.

Кабина поднялась до верхнего острова, служившего основанием бутонообразному донжону – но не остановилась, а продолжила двигаться дальше. Видимо, ее канат был переброшен через блоки на самом верху замка. Кай получил возможность полюбоваться изнутри изящно сплетавшимися резными колоннами и воздушными арками; да, таких светлых и просторных донжонов он определенно не видел никогда в жизни, даже на картинках. Сейчас, впрочем, когда даже на этой высоте дневной свет уже угасал, по коридорам и галереям спешили слуги, повсюду зажигая светильники. Колпаки светильников были из разноцветного стекла, и одни коридоры обретали желтый или оранжевый, другие – зеленый или голубой оттенок; были и такие, где цвета чередовались. Кай подумал, как замок выглядит со стороны ночью, светясь разноцветными огнями и отражаясь в зеркально-спокойных водах озера…

Наконец унтер-офицер снова потянул за шнур, и кабина остановилась. Все четверо вышли на выложенную черно-белыми плитками площадку, кольцом опоясывавшую шахту, а оттуда – в коридор с таким же полом и высоким сводчатым потолком. Вместо обычных канделябров здесь были статуи с факелами в руках; огонь отражался в отполированных черных и белых мраморных квадратах пола. Статуи вдоль правой стены изображали мужчин, вдоль левой – женщин. Их позы и одеяния были различны, но в стоявших друг напротив друга неизменно угадывалась некая объединяющая гармония, не всегда сводившаяся к простой симметрии. Они тянулись друг к другу – кто в явном порыве, кто словно бы тайком, маскируя свое желание подчеркнуто спокойной позой и легким отворотом головы – но, разделенные всего лишь узким коридором, обречены были вечно стремиться и никогда не встретиться, и, пожалуй, человеку с другими взглядами, чем у Кая, это зрелище могло показаться почти нестерпимым… Пройдя между ними несколько ярдов (унтер-офицер шагал рядом, солдаты позади), Кай заметил еще одну особенность: все мраморные мужчины были разными, но у всех женщин – хотя и они различались прической, ростом и фигурой – было одно лицо. Точнее говоря, присмотревшись, можно было заметить, что каждый скульптор – а Кай сразу понял, что разные пары изваяны разными скульпторами – внес в женское лицо какие-то черты собственного восприятия, но модель, вне всякого сомнения, у всех была одна. Не требовалась фантастическая проницательность, чтобы догадаться, кто именно.

Двое рыцарей в сияющих латах, в шлемах с опущенными забралами, недвижно застывшие у высокой двустворчатой двери в конце коридора, тоже казались статуями. Однако унтер-офицер что-то негромко сказал правому из них, и рука в тяжелой латной перчатке поднялась и трижды гулко стукнула в дверь. Мгновение спустя правая створка приоткрылась (изнутри донеслась музыка), и унтер-офицер проскользнул внутрь. Минуту спустя он появился снова и торжественно провозгласил Каю: «Госпожа желает видеть вас».

Кай, только что с полным спокойствием разглядывавший рыцарей и размышлявший сугубо теоретически, способны ли они, в своих тяжелых латах и с двуручными мечами, на сколь-нибудь эффективный бой в этом коридоре или будут лишь мешать друг другу и цепляться клинками за стены и статуи – вдруг почувствовал, как у него участился пульс. Неужели вот сейчас… прямо сейчас он войдет и убьет Изольду? И что все-таки будет потом? Действительно ли все эти рыцари, солдаты и слуги, и кто тут еще есть, мгновенно избавятся от наваждения и возблагодарят своего освободителя – или…? Он так стремился закончить все побыстрее – а теперь ему казалось, что куда умнее будет не спешить, а сначала попытаться втереться к ней в доверие и дождаться более благоприятного для, гм, безопасной эвакуации момента. В конце концов, его договор со Светлым Советом не предусматривает никакой крайней даты, и уж точно такой датой не является сегодня…

Унтер-офицер смотрел на него с пониманием, по-своему интерпретируя его замешательство. Кай почувствовал резкий прилив раздражения от его взгляда – подумать только, его считают терзающимся робостью влюбленным! – и решительно шагнул в дверной проем. Никто не последовал за ним.

Помещение, где он оказался, было не слишком велико для тронного зала (хотя Кай никогда прежде не бывал в тронных залах) – во всяком случае, здесь определенно не проводились большие приемы. Первым, что Кай увидел, переступив порог, был гибкий юноша в клетчатом красно-белом трико, танцующий на руках на зеркально гладком каменном полу; двое музыкантов слева и справа аккомпанировали ему на флейте и лютне. Правее стоял вполоборота, покровительственно глядя на них, дородный господин в темно-фиолетовом расфуфыренном жакете с рукавами-буфами; свой большой берет с длинным синим пером он почтительно держал в руке, и его обширная плешь, окаймленная венчиком сивых волос, блестела почти так же, как отполированный пол. Вероятно, именно он нашел и доставил артистов для развлечения Госпожи и теперь надеялся на награду. С другой стороны – слева и дальше от входа – примостился за низким столиком большеголовый носатый секретарь с пером в руке (черным, под цвет его строгого черного костюма), готовый в любой момент записывать распоряжения или изречения государственной важности. Наконец, еще дальше, в обрамлении пышных парчовых драпировок, занимавших всю дальнюю стену, на квадратном возвышении (небольшом, всего в одну ступеньку) стоял трон – или, может быть, просто высокое кресло – но танцор мешал Каю разглядеть сидевшую там. Зато он увидел ожидаемых крепких парней с мечами по обе стороны трона – это были братья-близнецы по семь футов ростом, в рельефных светло-коричневых панцирях из твердой вываренной кожи, повторявших рисунок грудной и брюшной мускулатуры. Их обнаженные бицепсы были толщиной если не с каево бедро, то с голень точно. Их взгляды, мигом сомкнувшиеся на Кае подобно челюстям, не доставили ему удовольствия.

– Выйдите все, – велел равнодушный женский голос. Он звучал негромко, даже устало, но музыканты мгновенно прекратили играть, а танцор мягко приземлился на ноги. Двое привратников за спиной Кая приоткрыли двери (видимо, распахивать их настежь полагалось лишь для особо важных гостей, а может – только для самой Изольды), и артисты вместе с их покровителем, поспешно раскланиваясь на ходу, с двух сторон обогнули Кая и выскользнули друг за другом в коридор.

Кай впервые увидел ту, которую явился убить. Она сидела на своем троне – или попросту большом кресле – совсем не в королевской позе: вполоборота, закинув ногу на ногу, всем своим видом выражая пресыщенную скуку (возможно, впрочем, и демонстративную). Кая поразило, что «чернявая ведьма» оказалась вовсе не брюнеткой, а строго наоборот: ее снежно-белые волосы пышной волной ниспадали на плечи. «Крашеные? – подумал Кай. – Но ведь красятся только проститутки…» Впрочем, Изольда, конечно, могла себе позволить игнорировать любые представления о морали. Хотя в то же время ее темно-синее платье свободного покроя не осудил бы и самый строгий из Светлых моралистов – оно закрывало все ее тело от шеи и до лодыжек. Что, кстати, могло создать для миссии Кая определенные сложности. Хорошо, что она по крайней мере не носила перчаток, ну и лицо, само собой, оставалось открытым. Это лицо и в самом деле было очень красивым – во всяком случае, в профиль, который пока только и был доступен взору Кая, хотя он уже видел то же лицо и анфас, проходя мимо скульптур в коридоре. Теперь было ясно, что скульпторы не польстили своей модели. На вид ей было не больше двадцати, хотя Кай не сомневался, что она существенно старше.

– Я сказала – все, – повторила Изольда, не повышая голоса (манера говорить у нее была такая, будто ей лень даже раздвигать губы), но делая нетерпеливый жест рукой, словно смахивала крошки со стола. – Кроме моего гостя.

Последовало короткое замешательство – видимо, подобная команда звучала здесь нечасто, а может, и вовсе никогда – но затем привратники, секретарь, так и не выпустивший пера из руки и, наконец, братья-телохранители, все заглядывавшие в лицо своей госпожи преданными собачьими глазами – верно ли они поняли, неужели приказ касается и их тоже? – один за другим покинули помещение. Двустворчатые двери закрылись за спиной у Кая.

«Неужели так просто? – подумал он. – Она словно сама хочет облегчить мне задачу…»

Изольда молча косила на него левым глазом, и на ее тонко очерченных губах играла легкая усмешка. Ждала, когда он бухнется на колени и примется объясняться в любви? Неужели ей до сих пор не надоели подобные зрелища?

– Я Кай Бенедикт, – произнес он, не зная, что сказать. – Поэт. Тот самый. В бумагах, которые вам, возможно, показали, значится другое имя, но…

– Я знаю, кто ты, – перебила Изольда. – И я знаю, зачем ты здесь. Добро пожаловать во Фламмештайн, Кай Бенедикт.

И она повернулась к нему анфас.

Кай вздрогнул и едва не отшатнулся в ужасе и отвращении.

Правой половины лица у Изольды Прекрасной практически не было. Во всяком случае, кожи там не было точно. Взору Кая предстало жуткое месиво багровой плоти, глубоких шрамов и келлоидных рубцов. То, что осталось от ее губ справа, срослось, и Кай понял, что ее странная манера говорить определяется вовсе не «ленью». Лишь правый глаз каким-то чудом уцелел и смотрел из багрового месива столь же холодно и внимательно, как и левый.

Кай овладел собой быстро – но все же не настолько, чтобы она не заметила его реакцию. Левая половина ее лица расплылась в улыбке.

– Наконец-то, – сказала Изольда. – Я уже боялась, что до них никогда не дойдет.

– О чем вы? – растерянно спросил Кай, все еще пребывая в шоке и не зная, куда девать глаза – то ли демонстративно смотреть на нее, словно ничего не случилось, то ли отвести их в сторону (она может счесть оскорбительным как первое, так и второе).

– Они не видят, – печально поведала ему Изольда. – Никто из них не видит. Всем кажется, что справа я так же прекрасна, как и слева. Ни одного исключения до сих пор. Включая, разумеется, и всех тех убийц, которых подсылали ко мне эти Светлые недоумки прежде. Долго же до них доходило, что надо искать человека, не способного любить. Я уже почти отчаялась.

В ее тоне, однако, не слышалось издевки. Она словно и впрямь искренне делилась своей проблемой – и радостью о благополучном разрешении таковой. Кай молчал. Отрицать? Сознаваться? Бежать? Вот последнее точно бесполезно, в коридоре его поджидает целая толпа… Или просто подбежать к ней и схватить ее за руку? Телохранители не успеют… Но если она все знает, почему она отослала охрану?!

– Уже боялась, что придется искать самой, – продолжала Изольда, как ни в чем не бывало. – Хотя возможности Светлого Совета по этой части не в пример больше моих… по крайней мере, пока. Ну, лучше поздно, чем никогда – хоть какая-то польза от них… Что они тебе посулили за мою смерть? Мне почему-то кажется, что это были не деньги… во всяком случае, не только деньги. Или я все еще слишком идеализирую людей? Ну не молчи уже, – произнесла она теперь уже с явной насмешкой. – Мне казалось, что поэт Кай Бенедикт более красноречив.

– Если… по-твоему… я убийца, – выдавил из себя Кай, – почему ты выгнала стражу?

– У тебя есть несколько причин не убивать меня, – невозмутимо ответила она. – Во-первых, ты хочешь получить ответ на этот вопрос. Во-вторых… ты не учился строительному делу?

– Строительному делу? – недоуменно переспросил Кай.

– Значит, не учился. Я так и думала, – вздохнула Изольда. – В противном случае ты бы сразу понял, что этот замок стоять не может. Слишком субтильная конструкция, эти закрученные спиралью колонны не выдержат даже собственного веса, не говоря уже о весе всей башни в целом. Фламмештайн удерживает лишь моя магия. Сразу после моей смерти он рухнет убийце на голову. Об этом Светлые тебе, разумеется, не сказали?

Кай потрясенно молчал.

– Так что можешь забыть обо всем, что они тебе посулили, – удовлетворенно продолжала Изольда. – Если только, конечно, это не был посмертный памятник. Но на такую плату ты бы согласился вряд ли. Ведь это же ты написал: «Нет ничего бесполезней посмертной славы!»

– Да и в прижизненной, в общем, немного проку., – пробормотал Кай следующую строку, думая, что его прижизненные перспективы стремительно испаряются. Даже если каким-то невероятным чудом он вырвется живым из владений Изольды, магам он живой не нужен. Признанный классик государству выгоднее, чем гонимый смутьян, но еще выгоднее – мертвый герой, осознавший заблуждения молодости и отдавший за государство жизнь. «Полное собрание сочинений», да. Это вовсе не было случайной оговоркой Игнуса. Может быть даже, этот пункт договора они и впрямь готовы выполнить. И даже действительно поставить памятник, что обойдется всяко дешевле, чем 10 тысяч золотых…

– Ну, некоторый прок все же есть, – ответила Изольда на сказанное им вслух. – В частности… я сказала тебе, какие у тебя причины не убивать меня – хочешь узнать, какие у меня причины не убивать тебя?

Кай проигнорировал риторический вопрос, продолжая глядеть в ее кошмарное лицо – он все же решил, что не будет отводить взгляд.

– Одна из причин состоит в том, что мне нравятся твои стихи. Скажу даже больше – ты мой любимый поэт.

– Я же никогда не пишу о любви, – криво усмехнулся Кай. – Точнее, у меня есть пара стихов о том, какая эта глупость и мерзость, но…

– Вот именно поэтому, – перебила его Изольда. – Ты все еще не понял?

– Что я должен понять? – пробормотал он, чувствуя себя идиотом. Она играет с ним, это очевидно, но это не просто игра кошки с мышкой, за ее иронией чувствуется нечто серьезное, нечто… настоящее…

– Хотя бы кто сделал это со мной, – она коснулась своего изуродованного лица.

– Какой-то… ревнивец? Мне сказали, что сейчас ни у кого из них не хватает духу причинить тебе вред, но, возможно, в прошлом, когда твоя сила была меньше…

– Значит, не понял, – вздохнула Изольда. – Тебе сказали правильно. Хотя насчет силы тоже верно. На меня заглядывались, когда мне было еще лет двенадцать, когда я еще ничего о себе не подозревала и не понимала, что от меня нужно всем этим взрослым мужикам… С четырнадцати мне уже просто не давали проходу. Отцу приходилось запирать меня в башне, как сокровище, за которым все охотятся. У нас был родовой замок, хотя, конечно, не такой, как этот – полуразвалившаяся башня в четыре этажа, одно название, что замок… «Древний, но обедневший род» – ты бы назвал это пошлым штампом, да? – так вот это про нас. У нас оставалось всего трое слуг, и тех отцу пришлось уволить – из-за меня. Он уже не мог им доверять, даже старику Тому, прослужившему нашей семье шестьдесят лет… Но все меры предосторожности не помогли. Меня похитили, пытались изнасиловать… но стоило мне посмотреть на насильника, и он рухнул к моим ногам, обливаясь слезами раскаяния. Я не утрирую. Представь себе эту сцену – жирный пятидесятилетний распутник, на котором пробы негде ставить, натурально рыдающий у ног пятнадцатилетней девчонки. Меня чуть не стошнило, особенно когда я увидела сопли, текущие из его носа. Само собой, я вернулась домой, нетронутая. Позже подобное повторялось еще несколько раз. Меня хватали, набросив мешок на голову… если бы хоть один из них догадался сделать свое грязное дело, не снимая мешка, у них бы получилось. Тогда еще да. Тогда еще обязательно нужен был мой взгляд. Но им он тоже был нужен, им хотелось видеть мое лицо… Были и те, кто сватался честно, но все они вызывали у меня отвращение – хоть старые богачи, хоть молодые рыцари. Как и сама мысль о том, что меня ждет в случае согласия – теоретическое представление об этом я к тому времени уже имела. И эти бесконечные серенады под окнами… я перебила все горшки в доме, швыряя их им на головы. Периодически утром там обнаруживался труп… нет, не убитый горшком, а заколотый более ловким, но ничуть не более умным соперником. Я умоляла отца бросить все, бросить родовой замок и уехать куда-нибудь в глушь… больше всего я боялась, что вместо этого он таки выдаст меня замуж – мы ведь жили фактически в нищете, а ему предлагали за меня очень хорошие деньги. Вопреки всем обычаям, да, согласно которым приданое должна давать родня невесты. Но он согласился не с ними, а со мной, и увез меня в хижину в горах… тогда я думала – это потому, что он меня любит. А потом поняла, что это так и есть, – Изольда жестко усмехнулась левой половиной лица. – Когда мне было семнадцать, он покончил с собой. И я поняла, почему он это сделал. Просто не мог больше бороться с искушением. Мой родной отец, бывший для меня всем. Матери я не знала, она умерла при моем рождении… так, кстати, всегда бывает, когда рождается маг, ты в курсе?

– Н-нет, – потрясенно качнул головой Кай.

– Вот и я была не в курсе… Это как жертвоприношение, только оно совершается не по сознательной воле. Ребенок, обладающий магическими задатками, выпивает жизнь своей матери, и с этого момента начинается развитие его собственной силы… Но, разумеется, далеко не всякий ребенок, убивший собственную мать при появлении на свет, становится магом. Лишь один на многие тысячи… Так что тогда я все еще думала, что все дело лишь в моей красоте. В моей проклятой красоте. И тогда я сделала с собой – это. Ножом и огнем, – Изольда помолчала.