Текст книги "Лекарство от любви (СИ)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Кай ответил – и заметил, усмехнувшись про себя, как нежно-розовые щеки юноши справа покраснели еще больше. Очевидно, мальчик из хорошей семьи, еще не успевший огрубеть на службе и привыкнуть к подобным выражениям.

Луки окончательно опустились. Кай подошел к солдатам вплотную, но они не спешили отойти с дороги.

– Дальше прохода нет, господин ротмистр, – сказал черноусый извиняющимся тоном. – Ни для кого.

– Что значит нет? – холодно осведомился Кай. – У меня приказ.

– У нас тоже, господин ротмистр, – потряс головой черноусый. – Не можем пропустить никого без прямого приказания начальника караула, – он немного подумал и добавил: – Даже самого Императора.

– Что же – и в Императора стрелять будешь? – осведомился Кай.

Солдат на мгновение опешил от такой перспективы, но тут же нашелся:

– А если Императору пройти надо, пусть он сперва начальнику караула прикажет. А если он начкару приказать не может, какой же он тогда Император? Подделка одна.

– Молодец, – неискренне похвалил Кай. – Службу знаешь.

«Интересно, есть у них кольчуги под плащами? Наверное, все-таки нет. Они здесь поставлены отправлять назад обывателей, а не отбиваться от вооруженных бойцов… Если бы здесь ожидали серьезного прорыва – уж наверное поставили бы и солдат посерьезнее, а не этих мальчишек. Ветеранов Бонфуэрро каких-нибудь». (Восстание в Бонфуэрро – последняя из попыток имперской провинции обрести независимость – случилось семнадцать лет назад, и Кай тогда посвятил «палачам Бонфуэрро» немало гневных строф.)

– Ну и где ваш начальник? – спросил он вслух. – В Кербельсбурге задницу греет?

– Господин капрал! – позвал младший.

Почти сразу же из-за скалы вышел капрал, немолодой мордатый дядька – кажется, он и так уже направлялся к своим подчиненным, чей диалог с незнакомцем затянулся дольше классического «не положено!» На нем не было плаща, но его серо-зеленый мундир горных егерей был почти сухим – капли дождя оставляли на нем лишь первые пятна. Очевидно, где-то в скалах у солдат была палатка. Лука у него не было, на поясе висела офицерская шпага в ножнах.

– Ротмистр Лихт, – сухо отрекомендовался Кай, протягивая ему свои бумаги. – Прикажите своим людям немедленно пропустить меня. У меня миссия особой важности, – «что, кстати, чистая правда», подумал он про себя.

– Капрал Штурц, – мордатый неторопливо отсалютовал и взял протянутый листок. Развернул, внимательно изучил и вернул Каю, молча глядя на него.

– Ну? – потерял терпение Бенедикт.

– Где ваша лошадь, господин ротмистр? – осведомился капрал.

Ну да, подумал Кай, мундир-то кавалерийский. И вид у него, после трех часов подъема в гору под дождем, отнюдь не бравый, несмотря на золотые эполеты.

– Она… сломала ногу.

– Почему вы не вернулись за новой?

– Дойти сюда было ближе, чем возвращаться, – Кай подумал, что, хоть эти солдаты и не кавалеристы, они совсем не обязательно тащились на далекий пост пешком. – У вас есть лошади? Мне нужна… нужен жеребец.

– Я не уполномочен передавать вверенное мне имущество… представителям других подразделений, господин ротмистр, – сухо ответил капрал. – Кроме того, если вы хотели продолжить путь на этом коне дальше, то это невозможно. Ни верхом, ни пешком, – он словно бы слегка подчеркнул последнее слово, и Кай понял, что теперь Штурц внимательно смотрит на его сапоги. Его заляпанные грязью, удобные круглоносые сапоги, каких не носят имперские кавалеристы.

– Вы не можете мне препятствовать! – раздраженно заявил Кай, стараясь отвлечь капрала от этого зрелища. – У меня важное и не терпящее отлагательств задание. Я назвал пароль и предъявил документы, что вам еще?

– Это ничего не значит, – покачал головой Штурц. – Пароль и документы сейчас уже ничего не значат. Всякий, кто попадет туда – он кивнул на дорогу, уходившую дальше в горы – станет ее рабом, хочет он того или нет. И не может быть, чтобы вы или ваше командование этого не знали.

– Из этого правила есть исключения, – сказал Кай, вновь довольный тем, что говорит чистую правду.

– Есть, – кивнул Штурц. – Ее рабом не станет тот, кто уже им является.

– Как разговариваешь со старшим по званию, капрал?! – рявкнул Кай самым солдафонским тоном, на какой был способен.

– Думаю, что должен задержать вас до выяснения, – невозмутимо ответил тот и прибавил по-уставному, но с почти не скрываемой издевкой: – Господин ротмистр.

– Ладно, – сдал назад Кай. – Я не имею права разглашать эту информацию… но раз вы ставите мою миссию под угрозу, мне придется это сделать. Сейчас я покажу вам кое-что на карте, но это строго секретно. Велите вашим людям отвернуться.

Капрал посмотрел на него с подозрением, затем потребовал:

– Сперва сдайте ваше оружие.

– Хорошо, – согласился Кай, снял портупею вместе с саблей и умышленно вручил ее младшему из солдат. Почти наверняка кавалерийская сабля была тому столь же непривычна, как и самому Бенедикту, и лишь заняла его руку, лишив возможности стрелять. Кай нарочито аккуратно, демонстрируя отсутствие каких-либо сюрпризов, достал карту и протянул ее капралу. Штурц приказал своим подчиненным сделать три шага в сторону и отвернуться. Затем развернул карту; теперь обе его руки были заняты. Кай подошел к нему с левого бока.

– Ваш пост здесь, – показал он пальцем левой руки.

– Верно.

– А здесь находится ее замок. Это предполагаемый радиус поражения, – Кай обрисовал пальцем некую произвольную окружность. – Но мы получили точные сведения, что в настоящее время она покинула замок и движется вот этим маршрутом… – он повел пальцем по карте, заставляя капрала следить за его рукой, и в тот же миг правой рукой выхватил шпагу из ножен, висевших на боку Штурца – чтобы в следующее мгновение, отскочив чуть назад, ударить снизу вверх, под локоть руки, державшей карту. Острие неприятно скрипнуло по кости, но тут же скользнуло дальше между ребрами и с неожиданной для Кая легкостью проткнуло Штурца насквозь.

Пальцы капрала конвульсивно сжались, комкая карту. Изо рта вылетела капля крови и звук типа «ээххх…» Кай дернул рукоять шпаги, опасаясь, что она застрянет между какими-нибудь спазматически сжавшимися мышцами, но она вышла из тела так же легко, как и вошла. Штурц сразу же рухнул – должно быть, Каю удалось попасть прямо в сердце.

Едва освободив клинок, Кай бросился на черноусого солдата. Тот успел понять, что происходит неладное, и даже обернуться, но на мгновение замешкался, не зная, какое оружие применить. Основное оружие горного егеря – лук, мечи они носят лишь как вспомогательное средство на случай ближнего боя, какового им надлежит по возможности избегать. И вот теперь за ничтожный миг, отделявший его от смерти, он должен был решить, успеет ли он натянуть тетиву и выстрелить в упор – или же надо бросить лук и выхватывать меч, притом, что у противника преимущество в длине клинка. Надо отдать солдату должное – он принял третье решение, самое правильное – попытался отскочить назад, чтобы уже оттуда выстрелить наверняка – но налетел спиной на своего товарища (который, в свою очередь, чуть не упал от этого толчка).

Черноусый еще попытался отбить удар шпаги луком, но клинок скользнул вверх и пронзил его горло.

– Бросай оружие! – рявкнул Кай страшным голосом последнему оставшемуся, который едва успел вновь обрести равновесие и теперь, бросив лук, бессмысленно цеплялся одной рукой за рукоять сабли, а другой – за ее же ножны.

Мальчишка повиновался, отбросив саблю так, словно она жгла ему руки. У ног Кая хрипел и булькал, схватившись за горло, его старший товарищ; кровь толчками выплескивалась между его пальцев, а его каблуки скребли в агонии мокрую глинистую землю. Кай бросил на поверженного быстрый взгляд и, убедившись, что тот едва ли поднимется, шагнул к мальчишке и упер окровавленный кончик шпаги в ложбинку над его ключицами.

– Теперь, без резких движений, отстегни и брось меч.

Юноша вновь подчинился, едва справившись дрожащими руками. Его губы тоже дергались от страха.

– Не лгать, если хочешь жить. Это все? Больше здесь никого нет?

– Н-н… – парень затряс головой.

– А лошади, то есть жеребцы, есть?

– Д-две, – мальчишка для наглядности показал два пальца, – две к-кобылы.

– Да что вы все, сговорились, что ли! – зло воскликнул Кай. Парнишка совсем посерел лицом, ожидая, очевидно, смерти в эту самую минуту, но Кай уже смягчился: – Ладно. Ты не виноват. И они тоже не виноваты. Я… сожалею об их смерти, но они не оставили мне выбора, – произнеся эти слова, Кай понял, что лукавит. Он не чувствовал сожаления. То есть с рациональной точки зрения, конечно, он предпочел бы обойтись без убийств. Тем более – без убийств людей, находившихся, по сути, на одной с ним стороне (ирония судьбы – едва ли не впервые в жизни он оказался на одной стороне с имперскими солдатами, и вот во что это вылилось) и виновных лишь в том, что честно исполняли свой долг. Но вот никаких эмоций он по этому поводу не испытывал – ни ужаса, ни раскаяния, ни отвращения. Утонувшая девочка вызвала у него куда большее смятение – хотя ее он не убивал, она погибла по собственной глупости… и все же именно тогда он почувствовал себя как человек, впервые осознавший, что неизлечимо болен. Болен болезнью, которая не сведет его в могилу – но и никогда не оставит. А сейчас… была проблема, он ее устранил, только и всего. Точнее, одну эмоцию это все же пробудило, но она была положительной: гордость, что он в одиночку справился с тремя. Поэт – с тремя профессиональными солдатами.

Со стариком и двумя юнцами, да. Но недооценивать их не стоит. Любой из них мог прикончить его очень даже запросто, и вот этот трясущийся мальчишка тоже.

– Мне не нужна твоя жизнь, – сказал он вслух. – Просто не делай глупостей.

Солдат торопливо закивал.

– Снимай свой плащ.

Парень сбросил на землю пояс и висевший за спиной колчан, затем стянул плащ и протянул его победителю. Кай окинул взором его не очень внушительные габариты, думая, придется ли ему впору и другая одежда пленника, которая под плащом должна была остаться сухой, но тут же брезгливо скривился:

– Фуу! Да ты обмочился, приятель!

Лицо мальчишки, только что смертельно бледное, сделалось пунцовым.

Кай, скривившись, осматривал нижнюю часть плаща, решая, можно ли его все-таки надеть – здравый смысл говорил, что полы плаща, при его свободном покрое, не могли коснуться внутренней стороны штанин незадачливого бойца, рефлекс противился. И тут, воспользовавшись тем, что Кай отвлекся, мальчишка бросился бежать – конечно же, не на запретную территорию, а вниз, в долину.

– Давай-давай! – насмешливо крикнул Бенедикт ему вслед. – Только не останавливайся! Повернешься – пристрелю!

На самом деле он не умел стрелять из лука и предпочел сделать противоположное – на всякий случай вывести оба лука из строя, перерезав тетивы валявшимся рядом с ними мечом. Затем он заметил, что черноусый солдат еще жив (кровь все текла из его горла и из открытого рта, выливаясь на подбородок и сразу же смешиваясь с дождевой водой, глаза смотрели на Кая с тоской и ужасом), и нанес ему удар милосердия мечом в грудь. Широкое лезвие вошло в тело не так легко, как узкая шпага; Каю, сидевшему на корточках, пришлось навалиться на меч, прежде чем дрожь агонии прекратилась вместе с последним сгустком крови, выплеснувшимся изо рта. Бенедикт проверил капрала, но тому подобная помощь уже не требовалась. Кай с сожалением вытащил из рук мертвеца измятую, грязную и мокрую карту, о которой вспомнил только сейчас; изображение на ней уже частично размылось, и Кай сильно сомневался, что от нее еще будет прок, но все же постарался сложить поаккуратнее, не порвав, и отправил в свою сумку.

Плащ Кай все же бросил – как не стал облачаться и в перепачканный грязью и кровью плащ черноусого. Бросил он и все оружие, включая саблю и исключая только шпагу. Затем он завернул за выступ скалы, из-за которого появился Штурц. Там обнаружилось нечто вроде довольно широкой проплешины среди камней, на которой помешалась маленькая, хотя и высокая палатка (в ней можно было стоять или сидеть, но вряд ли лежать) и мокли под дождем две стреноженные лошади. Вероятно, на одной везли всю поклажу, а на другой ехал капрал – или же она была нужна на случай, если понадобится срочно отправить одного из солдат с донесением. Обе действительно оказались кобылами. Кай подумал, что, если он тщательно замотает руки какими-нибудь тряпками – а заодно и лицо, с которого срываются и падают капли дождя – то, возможно… но затем решил, что не стоит экспериментировать. Только что хладнокровно убивший двух человек, он не захотел подвергать лишнему риску лошадей.

Он зашел в палатку, подумал, что можно бы посидеть здесь на раскладном стуле, пережидая дождь. Если парень побежал на соседний пост, то дорога – вниз и снова вверх – займет у него не меньше часа. Но оттуда никто не придет и не прискачет – если там тоже всего трое, они не покинут свой собственный пост. Вероятно, отправят вестника вниз, в расположение части – а уж пока новые солдаты прибудут оттуда… еще часа четыре в запасе есть наверняка. Но то же желание скорее покончить с неопределенностью, которое гнало Кая вперед все эти дни, не позволило ему сидеть на месте и теперь. Он лишь отыскал среди солдатских пожитков нож и перекусил под крышей – а затем снова вышел под дождь.

Минуту спустя он уже шагал по запретной территории – хотя, разумеется, внешне это никак не проявлялось, та же тропинка вилась вдоль того же склона, постепенно поднимаясь вверх. Впрочем, разницы, очевидно, не было не только внешне. Кай прекрасно понимал, что граница проведена с очень большим запасом – у страха глаза велики, да, причем это тот случай, когда врага действительно лучше переоценить, чем недооценить – и реальный радиус действия магии Изольды намного меньше. С другой стороны, та импровизация, которой он усыпил бдительность Штурца, вполне может быть и правдой – а в какой-то момент станет таковой наверняка. Если Изольда хочет расширять пределы своих владений, она не станет безвылазно сидеть в замке. В любом случае, Кай был уверен, что всякий человек, встреченный им на этих землях, может быть лишь союзником Изольды – и должен, очевидно, считать таковым и его самого. Изольда, несомненно, прекрасно знает, что посылать к ней шпионов и диверсантов бессмысленно, а если ее враги столь глупы, что продолжают это делать, мешать им не следует – пусть пополняют таким образом ее армию.

Тем не менее, когда у него за спиной зашлепали шаги – шаги человека, бежавшего со всех ног следом за ним, но не пытавшегося его окликнуть – тело Кая отреагировало быстрее успокоенного логикой разума. Кай выдернул шпагу из ножен и резко развернулся, выбрасывая ее вперед.

Мальчишка – тот самый, с поста – наткнулся грудью на клинок и остановился, с удивлением глядя на пронзившую его тело сталь. Затем с усилием сделал еще один шаг вперед, насаживая себя на шпагу все глубже в надежде все-таки достать Кая зажатым в руке коротким мечом. Кай шагнул назад, одновременно поворачивая клинок в ране. Боль заставила парня бросить оружие.

Несколько мгновений враги молча смотрели друг на друга. Кай ждал, что пронзенный насквозь упадет, но тот продолжал стоять.

– Дур-рак, – сказал Кай с отвращением. – Зачем?! Я же тебя отпустил! Выслужиться хотел?

– Изольда… – прошептал мальчишка и, наконец, повалился на колени. Кай выдернул шпагу, и он упал вперед, уткнувшись головой в грязь и так и оставшись в коленопреклоненной позе.

Неужели радиус поражения все-таки уже настолько велик, думал Кай, шагая дальше. Но ведь двух других не накрыло! Хотя… возможно, этот мальчик в самом опасном влюбчивом возрасте был чем-то вроде шахтерской канарейки, первой задыхающейся от рудничного газа. Может быть, его и на пост-то взяли с этой целью – что ж, в таком случае идея не сработала, товарищи не заметили вовремя его превращения (а могли бы – Кай вспомнил, как юноша покраснел, услышав пароль). А может, никакая магия тут вовсе и ни при чем. Юный недоумок влюбился в Изольду заочно, как это постоянно случается по отношению к легендарным красавицам… Почему он все-таки напал? Поверил, что Кай, даже убивший его товарищей, все-таки выполняет секретную миссию, способную повредить Изольде? Хотел устранить соперника – одного из многих тысяч? Мстил за свой позор и жаждал уничтожить свидетеля этого позора, способного поведать о таковом Изольде? Вот делать ей нечего, как выслушивать истории о каждом обмочившемся от страха мальчишке – но какая логика может быть у влюбленного… В любом случае, теперь уже не узнать. Да и не имеет значения.

В горах лошадь практически не дает выигрыша в скорости, зато дает выигрыш в выносливости. Поэтому к тому времени, когда Кай добрался до первого селения, его стремление не останавливаться, чтобы как можно скорее добраться до цели, сильно поуменьшилось (несмотря даже на то, что дождь уже кончился), и он решил позволить себе длительный привал.

Селение оказалось совершенно пустым – хотя покинуто оно было, судя по всему, сравнительно недавно и торопливо. Лишь на дальней окраине (Кай прошел через все селение насквозь, дабы убедиться в отсутствии сюрпризов) на него бросилась со злобным лаем тощая лохматая собака, очевидно, забытая в спешке. Ее намерения выглядели серьезнее простого пустобрехства, и Кай вновь вытащил шпагу – но в паре шагов от него псина вдруг остановилась, поджав хвост, еще несколько раз гавкнула, пятась задом и припадая на передние лапы, а потом развернулась и бросилась наутек. «Чует, – подумал Кай. – Чует яд, сочащийся из всех пор моего тела…»

Убедившись, что селение полностью покинуто, Кай зашел в один из домов, сложенный из разнокалиберных камней – в отличие от нескольких соседних, его дверь и окна были закрыты, что позволяло надеяться на отсутствие сырости и грязи внутри. Сырости там действительно не оказалось, но пахло затхлостью. Все три комнаты были совершенно пусты – хозяйственные крестьяне, должно быть, успели вывезти весь свой скарб. Лишь на полу валялись несколько черепков да самодельная тряпичная кукла. Интересно, подумал Кай, они эвакуировались по приказу имперских властей – или ушли к Изольде? Все, вместе с женщинами и детьми? На детей – во всяком случае, маленьких – Изольда влиять не должна, но кто же станет их спрашивать… Хорошо, что маги не стали пробовать эту версию убийцы. Хотя, может, и стали, просто Игнус предпочел об этом не рассказывать. Изольда ведь тоже не настолько глупа, чтобы подпустить к себе того, над кем заведомо не властна – даже если это невинно выглядящий ребенок… А забавно, во что превращается жизнь семьи, в которой оба супруга влюблены в кого-то третьего, причем в одного и того же и заведомо безответно. Таких коллизий и драм взаимной ревности, кажется, не описывал ни один писатель прошлого…

Кай обследовал несколько соседних домов в поисках топлива для очага; не везде жители оказались столь же расторопны (или же бережливы), как в первом доме, так что он вернулся с двумя громоздкими, грубо сколоченными табуретами и топором, позволившим их разрубить. Огонь не нужен был ему ни для тепла (по крайней мере, пока солнце еще припекало с прояснившегося неба; Кай догадывался, что ночью здесь будет куда холоднее), ни для приготовления пищи – но вот высушить насквозь промокшую одежду он мечтал уже давно.

Часа через три, обсушившись и отдохнув, он продолжил путь. Судя по карте – пострадавшей от воды, но все еще читаемой – до заката он должен был успеть добраться до следующей горной деревушки.

Кай несколько переоценил свои силы и увидел деревню уже в сумерках – пожалуй, еще полчаса, и он не смог бы различить ее в темноте, а ночевка под открытым небом без теплой одежды на этой высоте уже представляла бы собой изрядную проблему. И все же зрелище прилепившегося к склону селения, открывшееся за очередным поворотом, не слишком способствовало подъему настроения. Белевшие в полумраке дома с черными провалами окон и дверей, не оживленные ни единым огоньком, походили на наполовину выкопанные из земли черепа. Это селение также оказалось совершенно пустым – на сей раз даже и без собак. Отсюда жители бежали в еще большей спешке – в домах сохранилась мебель и прочие вещи, кое-где на столах стояли глиняные миски и кувшины с остатками давно прокисшей и сгнившей еды. Лари и сундуки стояли распахнутыми и часто выпотрошенными лишь наполовину, через бортик переваливались, беспомощно свесив рукава, «выходные» рубахи и парадные расшитые платья, валялись брошенные в спешке тюфяки, подушки, одеяла, мотки пряжи, кухонная утварь. В сгущавшейся темноте Кай не стал обыскивать всю деревню, а остановился на ночлег в первом же доме, где отыскался тюфяк на лежанке и не воняло ничем разлагающимся.

Его пробуждение оказалось не самым приятным.

Двое, навалившиеся сверху и связавшие ему руки, сделали это с таким проворством, что Кай ничего не успел бы сделать, будь он даже профессионалом тайной войны. Впрочем, хорошо натренированный агент, возможно, проснулся бы, когда они только вошли в дом… или даже только приблизились к нему. Но жалеть об упущенных возможностях было поздно, поэтому Кай, оценив ситуацию, не стал сопротивляться и позволил этим двоим доделать свое дело.

– Какого Вольдемара? – спросил он спокойно, когда они слезли с него, стянув ему запястья и лодыжки. – Вы что, возомнили, будто я могу причинить вред Изольде?

Тут же он, впрочем, пожалел о сказанных словах. Он понятия не имел, кто эти двое (огня они не зажигали, и он едва различал во тьме их силуэты). А если он все еще вне зоны досягаемости Изольды, и эти двое – вовсе не ее рабы, а какие-нибудь местные жители, не пожелавшие бросать дома и спрятавшиеся во время эвакуации, или того хуже – мародеры, на свой страх и риск шарящие по брошенным деревням? Да и потом, он уже видел кое-кого, влюбленного в Изольду и, тем не менее, бросившегося на него с мечом…

– Господин офицер гневаться изволит, – сообщил один из них своему товарищу. Голос был грубый – низкий и хриплый.

– Беда-то какая, – в тон ему откликнулся тот.

Кай предпочел промолчать и дождаться чего-нибудь более осмысленного, чем насмешки. Ждать долго не пришлось.

– Ты здесь один? – спросил хриплый, вновь нависая над ним в темноте.

– Да, – ответил Кай.

– Не ври, если хочешь жить!

Ну да, ну да, подумал Бенедикт почти отрешенно. Классическая фраза, он сам произносил ее недавно…

– А то ты сам не видишь, – спокойно ответил он вслух. – Если бы здесь был кто-то еще, вы бы уже нарвались на часовых.

– Ну это мы еще посмотрим, кто бы на кого нарвался, – зловеще, хотя и не слишком грамматически согласованно, посулил второй. Но с логикой пленника, похоже, согласился, потому что в темноте что-то чиркнуло, лязгнуло, и в лицо Каю ударил луч фонаря. Фонарь был потайной, с черным железным корпусом, в котором имелся лишь один закрываемый крышкой круглый «глаз». После ночной тьмы свет масляного фитиля показался чересчур ярким; Кай сощурился. Державший фонарь осмотрел его с головы до ног, залез в карман мундира (который Кай тепла ради не стал снимать), извлек непромокаемый кожаный футляр с бумагами.

– Чо тут у него… – буркнул державший фонарь, похоже, не умевший читать.

– Рот-мистр Гус-тав Лихт, – прочел хриплый, придвинув лицо к бумаге. Кай разглядел на обоих высокие бараньи шапки – ну точно, горцы.

Ладно, даже если они и не Изольду, то уж точно не за официальные власти – иначе не торчали бы здесь, в глубине запретной зоны.

– Это не мои документы, – сказал Кай. – И мундир не мой, и сумка. Вчера меня арестовали в Кербельсбурге. Но я сбежал, убив офицера и двух солдат. Я Кай Бенедикт. Слышали про такого?

– Ты слышал? – спросил хриплый своего товарища, на сей раз без издевки.

– Не-а. Разбойник, что ль?

«Дикари!» – подумал с досадой Кай.

– Я поэт. Достаточно известный, между прочим. За свои стихи объявлен в розыск по всей Империи еще несколько лет назад.

 
Придут другие времена,
Другие нравы.
И будет высосан до дна
Стакан отравы.
 
 
И поразит материки
Порок единства,
И встанут светлые полки
Во славу свинства…
 

Я написал. Неужели не слыхали?

– Вот делать нам больше нечего, как стишки всякие слушать, – ответил за обоих хриплый. – Пусть этим городские балуются.

– Поэт, значит, говоришь? И троих вояк ухайдакал? – с сомнением произнес второй.

– Вот и они тоже такого не ожидали, – заверил Кай. – Неожиданность – это большое дело.

– Это точно, – усмехнулся хриплый, намекая, очевидно, на нынешнее положение Кая.

– Вдвоем на одного спящего – это не в одиночку против трех бодрствующих, – не удержался Бенедикт.

– Ладно-ладно, расхвастался, – все так же насмешливо откликнулся хриплый. – Троих он уложил… скажи еще – десятерых, а мы поверим!

– Лучше скажи, зачем тебя сюда понесло, – встрял второй.

– Ну а куда же мне еще?

Трактовать это можно было двояко: и так, что Кай сознательно направлялся к Изольде, и так, что у беглеца, разыскиваемого уже не за крамольные стишки, а за тройное убийство (это смертная казнь без вариантов), попросту не оставалось другого выхода, кроме как на территорию, куда никто из имперцев не смеет соваться – вне зависимости от того, что может ждать его на этой территории. Кстати, ведь такой логикой должны руководствоваться и настоящие убийцы, которым не обещана амнистия – лучше потерять голову в фигуральном смысле, чем в буквальном. Хорошенький контингент собирается в этом случае у Изольды…

Горцы тщательно обыскали самого Кая и его седельную сумку. Не обошлось и без очередного вопроса, куда он дел лошадь – «тоже, что ль, убил?» «Именно», – подумал про себя Кай, но озвучил, разумеется, наиболее правдоподобную версию про сломанную ногу.

– Ладно, – принял решение хриплый. – Поедешь с нами к Госпоже.

Значит, все-таки они служат Изольде, подумал Кай с облегчением.

Ему развязали ноги, но руки оставили связанными спереди, отвечая на его протесты «а кто тебя знает, чего от тебя ждать» – и Кай вынужден был мысленно признать, что это логично. Даже если магия Изольды здесь уже действует, это дает гарантию от неприятностей только ей самой, но не ее людям. Первая в истории армия, все бойцы которой являются непримиримыми соперниками друг для друга, м-да… и с такой силой Изольда надеется завоевать мир? Впрочем, завоевать-то его она, пожалуй, завоюет (если, конечно, Кай ее не остановит), ибо ее сила – вовсе не в армии. Но как она собирается править им дальше? Править царством любви, то есть миром всеобщей взаимной ненависти?

Кая вывели на улицу. Холод показался почти обжигающим – горцы не зря носили свои овчинные тулупы – но небо над горами на востоке уже начало светлеть. В предрассветных сумерках Кай увидел еще двух человек, сидевших в седлах, причем эти, кажется, не были горцами. Тем не менее, все четверо образовывали один патруль; двое обследовали дома, двое прикрывали их снаружи. Как снисходительно пояснил Каю хриплый, бегущие во владения Изольды почти всегда останавливаются на ночлег в выселенных деревнях, так что патрули вылавливают их здесь по ночам регулярно. Имелся у них, соответственно, и дополнительный конь для пленника – один, ибо к Изольде всегда бегут поодиночке. Кай почувствовал мгновенную панику при мысли, что сказать, если его попытаются посадить на кобылу – в голову не лезло ничего правдоподобного, а ведь об этом, Вольдемар его побери, стоило подумать заранее! – но на сей раз судьба смилостивилась над ним, и это оказался жеребец.

Практически весь этот день Каю пришлось провести в седле – лошади, неказистые на вид, отличались отменной выносливостью (как и сами патрульные, двое из которых были местными, а двое – бывшими имперскими кавалеристами), так что им вполне хватало лишь кратких остановок. Чего нельзя было сказать о Кае, с непривычки отбившем себе всю задницу – да и боль в привязанных к луке седла запястьях не добавляла удовольствия от поездки. Хотя, если бы не веревка, он бы, вероятно, свалился с коня, ибо, не выспавшись в две предыдущие ночи, периодически засыпал в седле. Впрочем, они ведь могли заставить его и идти на веревке за чужих конем то вверх, то вниз, и это было бы не в пример хуже.

С ним, однако, обращались без излишней грубости, хотя и симпатии к будущему соратнику определенно не испытывали. И, вероятно, не только из-за ревности – для горцев он был если и не офицером (в версию о поэте они, похоже, не слишком поверили), то, во всяком случае, человеком с равнины, да еще со столичной манерой говорить, коих они явно недолюбливали, для кавалеристов – убийцей их товарищей. Хотя, встреться они теперь со своими прежними однополчанами сами… Кай пытался расспрашивать своих конвоиров об их нынешней жизни, но те отвечали односложно или не отвечали вообще. Самой содержательной репликой было «скоро сам все увидишь».

Кай увидел – по крайней мере, когда они въехали в первое обитаемое село. Село было как село, разве что больше предыдущих пустых. На соседнем лугу паслось овечье стадо. Из трубы кузницы валил темно-серый дым; изнутри доносились размеренные металлические удары. Двое разновозрастных, но одинаково одетых мужчин – вероятно, отец и сын – грузили горшки на подводу; запряженная в подводу лошаденка флегматично обмахивалась хвостом. Немолодая женщина с черным платком на голове доила во дворе упитанную длинношерстую козу; неподалеку возился в пыли неопределенного пола ребенок лет трех, облаченный в одну лишь коротенькую рубашонку. Прошла девушка с черными косами, в платье до пят, неся на плече кувшин с водой. Двое седых стариков в бараньих шапках, сидя на грубо сколоченной лавке под раскидистым деревом, о чем-то неторопливо беседовали. Какая-то хозяйка визгливым голосом призывала домой не то Зазу, не то Зозу, каковой мог с равным успехом оказаться ее отпрыском или супругом… В общем, обычная жизнь, текущая своим чередом. На ехавших главной улицей патрульных – и особенно их пленника в мятом офицерском мундире – конечно, косились, кто быстрым стреляющим взглядом, как девушка с кувшином, кто долгим и тяжелым, как замолчавшие при их приближении старики, и собаки сопровождали их эстафетой лая от одной околицы до другой – но точно так же, надо полагать, это село встречало чужаков и до Изольды.

Ну а что ты ожидал увидеть, насмешливо спросил себя Кай. Массовую истерию? Всеобщее сабельное побоище? В любой достаточно крупной толпе наверняка найдется некоторое количество влюбленных, в том числе и безответно – но они ведь обычно не бросаются в глаза. Люди привыкают жить в том числе и с этим. Да, если Изольда соизволит проехать здесь лично, они, вполне возможно, станут, отталкивая друг друга, кидаться под копыта ее коня. Но пока объект их страсти далеко, они живут, как любые больные-хроники в интервалах между приступами – притерпевшись к своей болезни.