Текст книги "Три еврея"

Автор книги: Юрий Мухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 51 страниц)

Как ни прискорбно об этом говорить, но масса денег у нас шла на выпивку, и не потому, что выпивка была дорогая. Хорошая водка («Столичная») стоила 2,87, прочая – от 2 рублей. В старом фильме «Бриллиантовая рука» на автомобиле номерной знак «28–70 ОГО». Сейчас, думаю, мало кто оценит этот юмор (до деноминации рубля в 10 раз в 1961 году «Столичная» стоила 28 руб. 70 коп.). С этими цифрами связан и еще один несколько утративший актуальность анекдот. При стоимости поллитровой бутылки 2 рубля 87 копеек «четвертинка» стоила 1 рубль 49 копеек. Кто-то дотошный подметил, что стоимость четвертинки (1,49) в степени стоимости поллитра (2,87) равно числу «пи» (3,14159) с точностью до четвертого знака после запятой (разность равна 0,00076). Остряки делали из этого вывод, что при коммунистах цены не берутся с потолка, а устанавливаются на научной основе. Водку пить было бы выгоднее, поскольку и спирт в ней чище, да и стоил он в ней дешевле. Но в нашем студенческом понимании водка была для уже совсем взрослых мужиков или для алкашей, а мы, студенты-интелигенты, пили «биомицин». Биомицин – это тогдашний довольно распространенный антибиотик, его, конечно, мы пили только по предписанию врача, а сами покупали портвейн «белый крепкий», по-украински это звучит «билэ мицнэ», отсюда и кличка «биомицин». Было еще и красное вино того же рода – «Солнцедар». Оно считалось гадостью, поскольку было забористым, посему имело презрительную кличку «чернила», но их тоже пили, когда не было «биомицина». Он стоил 1,22 рубля, «Солнцедар» – 1,62 рубля, совсем не уважаемые нами плодово-ягодные вина стоили от 90 коп., сухие вина, которые мы пили эстэтствуя или за неимением лучшего, стоили около рубля. (Цены за 0,5 литра с бутылкой, стоившей 12 коп. и принимавшейся зачастую в самом винном отделе.)

Досуг

Но сначала я хотел бы сказать просто о студенческих развлечениях. Если весь мир выстроят для занятий спортом, то я буду в этой очереди последним – это не моё. Мне бы на диване поваляться, книжку почитать. Тем не менее на первом курсе всех заставляли заниматься спортом. Я ходил в секцию классической борьбы и даже участвовал в каких-то факультетских соревнованиях, на которых, помню, одного положил на лопатки. Но то ли на этом соревнования и закончились, то ли потом меня положили на лопатки, этого я уже не помню. Дальше мои занятия спортом ограничивались лузганием семечек на стадионе «Металлург» во время ответственных игр родного «Днепра».

Но не все были такими, как я. О девчатах-баскетболистках я уже писал, Леша Дамаскин был мастером спорта по самбо, Бык тоже имел в этом виде спорта разряд, мой друг Коля Кретов не упускал случая погонять в футбол. Однако, пожалуй, самым массовым видом спорта, который настойчиво внедрял Толя Борисов, был преферанс, хотя и на него особенного времени не тратили.

Я изобрел спортивный тотализатор к чемпионатам мира по хоккею. Каждый участник должен был предсказать счет во всех матчах предстоящего дня. Утром я обходил участников (а играл порой чуть ли не весь поток) и собирал по 2 копейки за каждую неугаданную шайбу. По условиям тотализатора половину собранных денег получал тот, кто лучше всех угадал (меньше всех заплатил), по второй половине я назначал время и место встречи, и мы её совместно пропивали.

Проблем не было в посещении разных зрелищ – театров, концертов и прочего. Но дело в том, что я их не люблю. Конечно, когда я стал человеком женатым, то тут уже не только твое мнение главное, но в студенчестве я не помню, чтобы хоть раз посетил театр или концерт даже самого модного певца. Он же певец, в нем главное – его песни, они есть на пластинках и пленках, какого бы черта я ходил смотреть на его физиономию? Что, я не могу найти себе более интересное занятие?

Кино – это другое дело. Фильмы я смотрел все. Порой (а мне кажется, что и часто) мы пропускали занятия и шли смотреть что-нибудь в кинотеатр, который мы звали «Сачок» – от слова «сачкануть». В нем было два небольших зала, в которых шли повторные показы, так что можно было попасть на старый, но хороший фильм. Вывеска кинотеатра смотрела не на проспект (на него выходило кафе, которое тоже звали «Сачок»), и я как-то выяснил, что совершенно не знаю, какое у этого кинотеатра официальное название. Смотрю в «Вечерке» программы кинотеатров города, вижу, что в «Октябре» интересный фильм, но не могу вспомнить, где находится этот кинотеатр. Наконец, по адресу догадался, что это «Сачок». В любом случае в кино – и в компании, и с друзьями, и с девушками, и сам – я ходил очень часто.

Долгое время я прекрасно развлекался в СТЭМе института – в студенческом театре эстрадных миниатюр. Вообще-то я еще на заводе участвовал в самодеятельности в клубе и играл там в драмкружке. Причем играл в старой, еще времен войны юмореске глупого немецкого солдата, для чего мне из какого-то театра привезли настоящую немецкую форму с заплаткой на левой стороне груди – явно от пули или осколка. А тут узнаю, что и в институте есть что-то подобное. Прихожу к ним на репетицию во дворец студентов, спрашиваю, не примите ли в свою компанию? Руководил СТЭМом аспирант Владик Кацман, он просит меня для пробы спеть на мотив арии князя Игоря строчку из какой-то их миниатюры. Нет проблем, я тут же заорал: «О дайте мне диплом свободный, я место здесь сумею получить…» – за мотив не ручаюсь, с этим у меня всегда было не очень, а слова были такие. Все засмеялись, а Владик махнул рукой – принят!

Много лет спустя моя жена встретила однокурсницу, и та поинтересовалась, вышла ли Люся замуж. Жена сообщила, что вышла за Мухина из МЧ-67-3.

– За этого придурка! – ужаснулась однокурсница. Оказывается, она дала мне такую оценку по моим выступлениям в СТЭМе.

СТЭМ был хорош тем, что мы сами выдумывали репертуар, иногда «с чистого листа», иногда брали старые забытые фельетоны, скажем, В. Катаева, и переделывали их на новый лад. Чтобы было понятно, какие основания были у однокурсницы моей жены для столь грустного для меня диагноза, расскажу одну свою юмореску. Я принес из дому валявшуюся во дворе позеленевшую латунную ступку и тяжелый стальной пестик, а также найденную в столе старую неработавшую авторучку. На выступлениях в институте преподаватели сидели в первых рядах, и я подкараулил декана нашего факультета B.C. Гудыновича и, не вводя его в курс дела, попросил подыграть мне. В начале моего номера на сцену вынесли столик со ступкой и пестиком, а меня объявили фокусником. Я вышел и объявил, что мне для фокуса нужен какой-нибудь предмет, и попросил у декана авторучку. Гудынович вынул из кармана мою и подал. Я сунул её в ступку и начал долбать её пестиком, причем перестарался – от первого же удара осколки разлетелись по сцене, и мне пришлось их собирать и снова вкладывать в ступку. Поработав, я накрыл ступку носовым платком и сделал надлежащие пассы со словами «брэкс, фэкс, пэкс». Закончив, перевернул ступку, высыпал на столик обломки ручки и после паузы сопроводил это возгласом:

– Во, зараза! И раньше не получалось, и опять не получилось!

Хохмочка незамысловатая, но зал лег в хохоте, однако больше всего мне понравилось, что на кресле лежал и, вздрагивая животом, хохотал Гудынович, который, видимо, сам не ожидал такой развязки. А мне пришлось смеяться несколько дней, поскольку в коридоре ко мне все время подходил любознательный народ и наивно интересовался, правда ли, что я раздолбал авторучку самому Гудыновичу?

Но вообще-то у нас были и злые юморески, так что и в родном институте, и на гастролях в других вузах города нас принимали очень хорошо – смеялись, а это было главным.

Вспоминая, однако, те времена, прихожу к выводу, что, пожалуй, главным моим личным развлечением, более того, переходящим в увлечение, было чтение. Причем, судя по некоторым книгам, купленным уже тогда, я стал меньше увлекаться выдуманными произведениями и больше историческими или просто документальными. Надо сказать, что тогда практически все много читали: на нашем потоке всегда можно было найти кого-либо и даже несколько человек, с кем можно было обсудить даже очень узкую тему, например, особенности конструкции наших и заграничных самолетов, или оружия, или подробности какого-либо события. У них можно было взять почитать такие раритеты, которые далеко не во всякой библиотеке или спецхране найдешь.

Но я, пожалуй, буду лицемером, если закончу на этом и не освещу еще несколько тем о наших развлечениях.

О выпивке

Прежде всего следует сказать о наших пьянках, тема, вроде, и пустяковая, но и у нас времени и ресурсов пьянки забирали прилично. Однако задумываясь над тем, что было 35 лет назад, и над тем, что вижу сегодня, надо, пожалуй, отметить несколько различий.

Во-первых. И в нашей среде, и даже в среде немного приблатненной молодежи, с которой я тоже был знаком, совершенно не было наркоманов. В приблатненной среде я знал только одного по кличке «Куба», виртуозного карточного шулера при игре в буру, в которой, если кому неизвестно, правилами разрешен обман. Вот про него говорили, что он курит план, но ни что это такое, ни самого Кубу в обкуренном виде я не видел. Помню, однокурсник Жора Паршин рассказал мне анекдот, где было слово «таска». Я не понял смысла этого слова, Жора пояснил, что это «кайф» на жаргоне наркоманов, но для меня и наркоманы были где-то на Луне, да и смысл слова «кайф» мне пришлось вспоминать. Между тем это ведь Украина, вокруг и мака, и конопли было навалом. Более того, наркотические свойства мака всем были известны со школы, поскольку в одном из хрестоматийных произведений украинской литературы есть эпизод, в котором мать, чтобы усыпить больного сына, поит его отваром мака и, передозировав, травит ребенка. Но в те годы в кругу моих друзей не было никаких попыток получить кайф таким дешевым способом. Почему? Это вопрос.

Взглянем на него с другой стороны. Меня просто выворачивает, когда я вижу, как сегодня пьют пиво – «из горла» и на ходу. Это же неуважение к пиву, выраженное с крайним цинизмом! Мне вообще-то оно довольно безразлично, как и остальные напитки, сейчас я его пью по случаю и вряд ли чаще, чем 2–3 раза в год, но как же нужно деградировать, чтобы пить пиво «из горла» и на ходу!

Вот я вспоминаю пивбар «круглый» в парке Шевченко. Сдвигаем пару столов, кто-то собирает по другим столам пустые кружки, которые вечно в дефиците, кто-то занял очередь, я приметил нужного мужичка (за это гоняли), покупаю у него за 5 рублей огромную вяленую щуку, садимся, сдуваем пену, кромсаем мелкими кусочками щуку. Приятный напиток, приятная компания, приятный разговор – вот так надо пить пиво! Помнится, я тогда выпил 6 кружек, и это был мой рекорд. Но «из горла» и на ходу – это маразм!

Поражают эти американские придурки и их последователи в эсэнговии. Ну что такое барная стойка как не изобретение для умственно-недоразвитых идиотов? Сидят рядком, а как разговаривать? Как увидеть лицо собеседника, его реакцию? Да ведь они и не разговаривают! Сидит такой кретин и тупо пялится, как в его стакане с 60 граммами неочищенного самогона («двойное виски») тает лёд. Не спорю – человек, как и свинья, ко всему привыкает, можно, конечно, привыкнуть и к такому способу питья. Но зачем?! Чем старый был плох?

Возможно, нам потому и было наплевать на наркотики, что кайф как таковой в принципе никогда не был целью наших попоек. Мы не американцы, кайф для нас был всего лишь средством – средством развязать языки и убрать смущение перед каким-нибудь разговором, средство сделать этот разговор откровеннее, средством убрать застенчивость при знакомстве и при общении с еще малознакомыми девушками (поскольку слишком застенчивые и им надоедают, как эту застенчивость ни расхваливай). Мы были людьми общественными, пить в одиночку, чтобы просто «поймать кайф», для нас было противоестественно, поскольку это уже болезнь – это алкоголизм.

Были же мы, конечно, глупы и по глупости устраивали соревнования – кто кого перепьет. Не буду делать умный вид – и я допивался до состояния, когда последнее, что запомнилось, была кровать, которая вдруг встала на дыбы и ударила меня подушкой по голове. (Это мы как-то своей неразлучной четверкой собрались у Толика Шпанского черешен покушать – у него во дворе росли две прекрасные желтые черешни.)

Чтобы убедить самого себя в том промежуточном выводе, который хочу сделать, надо бы рассказать случай нашей студенческой пьянки побезобразнее, чтобы заодно передать и дух свободы того времени. Но начну, пожалуй, с путешествий.

Крым

Страна наша была огромной, свободной, с изумительно развитым транспортом, и передвигаться по ней на любые расстояния не составляло никаких проблем. На море мы ездили в Крым, так как он был ближе всего. Три рубля билет, ночь в поезде, и наша четверка – Кретов, Шпанский, Бобров и я – в Симферополе. Еще 30 коп. на троллейбус – и в Ялте. Хотя в первый раз мы были, по-моему, в Евпатории. Летом на Черном море был весь Советский Союз, в гостиницы мы даже не совались. На вокзалах ожидали те, кто сдавал кровати в частном секторе, стоило это рубль в сутки. Поскольку нас было четверо, то мы, как правило, получали комнату с четырьмя кроватями в каком-нибудь частном доме, набитом отдыхающими. В одном, помню, даже сын хозяев с молодой женой спал в коридоре за занавеской. Отдыхали мы, само собой, самым неправильным образом, хотя вставали в общем-то рано – по холодку. Шли в сторону пляжа, по пути из автоматов наливали 200 г «Рислинга», опустив монету в 20 коп., выпивали по стаканчику. Заходили в «Чебуречную», брали по 4 чебурека (по 12 коп.) и по два стакана какао (по 6 коп.). Перед этим на всякий случай заглядывали в «Шашлычную», и если там была машина, которую требовалось разгрузить, то мы быстро скатывали бочки с вином или снимали ящики и в оплату получали по миске уже снятого с шампуров и густо посыпанного луком мяса и по стакану сухого вина. У пляжа покупали рубля на 2 на всех персики, виноград, арбузы и т. д. – килограмма по 1,5 на брата – и шли расталкивать народ на песочке, чтобы расстелить и свои пляжные полотенца. Купались, загорали, знакомились, «писали пулю» до 6–7 вечера, потом, выстояв очередь, обедали горяченьким в столовой (около рубля) и шли немного отдохнуть до танцев. В этом тоталитарном СССР столько советских рабов отдыхало в Крыму, что даже в кино было невозможно попасть. Помню, что всего однажды, и то потому, что Коля встретил каких-то высокопоставленных друзей отца, мы попали в ресторан-варьете, в котором, впрочем, мне почему-то запомнились не выступающие девушки, а мясо в горшочках. (Удивительных встреч было много, к примеру, в одну из поездок мы встретили Валеру Малиновского, которого уже года два не видели и который приехал отдохнуть с женой из Актюбинска.)

Не помню уже где, но перед танцами мы подходили к киоску с мороженым. Толя, хранивший общую кассу на текущие расходы, давал киоскерше 5 рублей, а та разливала в четыре стакана две бутылки лимонной водки и добавляла из трехлитровой банки по соленому огурцу. Мы дружно «вздрагивали», закусывали и бодрые и веселые шли на площадку искать приключений. Вспоминается атмосфера какой-то семейной доверчивости, помню, в одну из первых поездок я познакомился с очень симпатичной девушкой откуда-то из Белоруссии (мы потом даже переписывались). Я приходил со свиданий уже заполночь с распухшими от поцелуев губами, но дверь дома была не заперта, я тихо входил, нырял под простынь и засыпал с надеждой, что меня начнут расталкивать не слишком рано.

Вообще-то для меня такой отдых на пляже был скучноват, запомнился только шторм. Спасатели ходили по берегу и кричали в репродукторы, чтобы никто не заходил в море. Но мы, конечно, полезли, правда, не совсем по-дурному: кто-то нам рассказал, как нужно действовать. Чтобы войти в море, нужно погнаться за откатывающейся волной и нырнуть в основание новой, тогда идущее понизу от берега течение вынесет тебя на глубину. Но главная проблема – выйти из штормящего моря. После того, как получишь удовольствие, взмывая на волне вверх и падая вниз, просто грести к берегу не стоит. Нужно энергично плыть только вниз, т. е. тогда, когда волна тебя поднимает, а когда она прошла, нужно отдохнуть, поджидая очередную. Когда же приблизишься так, что дно уже недалеко, то при откате волны надо нырнуть и цепляться за дно, стараясь, чтобы волна не сильно отнесла тебя в море. А при накате волны снова на ней двигаться к берегу. И настанет момент, когда при откате ты окажешься по колено в воде, вот тут надо, прыгая, удирать на берег изо всех сил, чтобы очередная волна тебя не сбила и не утянула в море. Но главное – не паниковать. (Впрочем, я не знаю случая, когда бы паника помогала.) Однако я не такой уж инструктор по плаванию, чтобы давать такие советы, посему мои рекомендации лучше уточнить у знающих людей.

В целом отдых стоил дешево. Питание, как вы видели, не стоило больше трояка, выпивка, сигареты, танцы – ну пусть еще два. Да рубль жилье, да четыре на совершенно непредвиденные расходы. Итого – десятки в сутки за глаза хватало. Мы отдыхали дней по 10, а в те годы для парня, не боящегося физического труда, заработать за год сотню на отдых – вообще чепуха, не стоящая упоминаний. Поэтому и был Крым в этом рабском, тоталитарном СССР набит народом безо всяких реклам и цивилизованных турагентств.

Ленинград

А в Ленинград мы ездили так. Организовывал поездку профком института: он оплатил проезд в плацкарте в оба конца и договорился с Горным институтом в Питере, чтобы тот дал нам ночлег. Это было в зимние каникулы, ехало нас вагона два, найти всем место в комнатах общежития хозяева не смогли, и человек сорок, в том числе и мы, спали в каком-то клубе: кресла поставили к стенкам и на сцену, а в зале расставили раскладушки.

Начали с Эрмитажа, отстояли очередь (в Ленинграде тоже было туристов – не дай бог!), начали основательно все осматривать с умным видом. Прошли залов 10 и поняли, что так дело не пойдет, что так мы за всю поездку только Эрмитаж и посмотрим. Поэтому на следующий день мы просто побежали по нему, останавливаясь только там, где что-то нас заинтересовало: в залах Петра I, у выставок старинного оружия, орденов, монет и т. д. К живописи я отношусь сугубо утилитарно; мне главное, чтобы похоже было на то, что изображено. И на картинах меня, само собой, интересовал сюжет, детали костюмов, быта, оружия, строений, и посему я рассматривал только такие картины, где это было, а лица мне были безразличны – я с этими людьми все равно не встречусь, что же мне на них пялиться? (Надо сказать, что во всех посещенных музеях меня впечатлил образ монашки, увиденный тогда же в Исаакиевском соборе в музее религии. Картина называлась, по-моему, «Искушение» или «Жизнь зовет», и художник очень четко передал в лице монашки, чего, собственно, ей хочется. Еще в Третьяковке я увидел где-то в углу за дверью портрет женщины пастелью, если не ошибаюсь, художницы Серебряковой, вот он тоже был какой-то такой, что не оставлял равнодушным. А вместо всех остальных картин, я предпочел бы увидеть фотографии.)

Когда меня спрашивали потом, что мне особо понравилось в Эрмитаже, я отвечал и сейчас отвечу – полы и двери. В те годы, кстати, ходить по Эрмитажу надо было в специальных тапочках, чтобы не портить изумительный по тщательности работы паркет. Такого же качества были и двери. Я просто восхищался столярами, которые так красиво сделали свою работу. На одном камине стояли две малахитовые колонны метра полтора высотой и сантиметров 15–20 в диаметре. На цоколе одной прочел, что мастер «Иван какой-то» делал эту колонну то ли 6, то ли целых 9 лет. Я не понял, поскольку не представлял, зачем так долго нужно было обтачивать, шлифовать и полировать этот кусок малахита. Остановил экскурсовода, спросил, и оказывается, что малахита таких размеров не бывает, что этот Иван сначала склеил из маленьких кусочков малахита эту колонну так, чтобы прожилки одного кусочка совпадали с другими, чтобы вместе эти кусочки составляли естественный рисунок, чтобы создалось впечатление, что это колонна из единого куска. Вот это работа! А то бегают, в уши жужжат: «Пикассо, Пикассо!» Работать надо, а не мазню за шедевры выдавать.

В начале 90-х я был во Франции, мы проезжали мимо Версаля и заехали в королевский дворец на пару часиков. Поразила убогость именно этих деталей дворца: полы были даже не паркетные, а из едва отфугованных дубовых досок, двери современной работы. Мебель – тоже (имеются в виду скамейки, чтобы посетители могли сидя любоваться картинами). Во всем дворце была единственная дверь той эпохи, и та была защищена оргстеклом, надо думать, чтобы посетители не испортили её. У нас во Франции переводчицей была внучка того самого командира броненосца «Потемкин», которого восставшие матросы утопили в 1905 году, и она пояснила, что французы чрезвычайные сквалыги. Во время революции они досконально разграбили дворец, но потом известный еврейский банкир Ротшильд скупил всю мебель и детали интерьера и преподнес Франции в подарок, но парламент отказался его принять, поскольку в этом случае за всем этим пришлось бы ухаживать – ремонтировать, чистить, охранять и т. д. В результате Версаль имел вид не королевского дворца, а заштатной картинной галереи, которую даже близко нельзя было соотнести с Зимним дворцом. Я еще тогда подумал – и они считают себя более цивилизованными, нежели СССР!

Однако тогда в Ленинграде меня поразил не Эрмитаж, а Музей инженерных войск и артиллерии, на который мы случайно наткнулись, посещая «Аврору». Я до того еще никогда не видел столь огромной и столь хорошо подобранной тематической коллекции. Мы его осматривали, пока нас не выгнали, но так и не успели досмотреть до конца даже артиллерию. Изумительный музей!

В последний день мы решили заняться покупками. Среди нас был профессионал, т. е. спекулянт. Дело это в студенческой среде считалось презренным и недостойным, у нас на потоке их не было, но я знал несколько человек, которые подрабатывали именно так. К примеру, ездили в Ригу, скупали там модные бюстгальтеры, а потом перепродавали их студенткам. Этот профессионал разложил карту Ленинграда и, как полководец, отметил все крупные универмаги и магазины, которые, с его точки зрения, нужно было посетить. Поскольку их было много, то он разработал самый короткий маршрут их посещения. Утром он нас поднял, чтобы успеть к открытию первого в списке, и мы двинулись. «Шоппинг» выглядел так: мы заскакивали в магазин и с удобной точки осматривали этаж: есть ли очереди. «Очередей нет, смотреть нечего!» – командовал профи, и мы поднимались на следующий этаж. Дело в том, что магазины были доверху забиты советским товаром, но этот товар можно было купить везде. А спекулянтам переплачивали за какой-нибудь импортный, модный товар. За такими товарами обычно выстраивались в очередь модники, вот наш профи их и разыскивал. Если были очереди, то мы подбегали и смотрели, что дают. Спекулянт комментировал, стоит ли это покупать, но делал это со своей колокольни. Мы же, а иногда и он, становились в очередь и покупали, но чаще галопом мчались по этажам, на метро – и в следующий универмаг.

Где-то на третьем универмаге мне это осточертело, мы с Витей Цокуром остановились и стали спокойно осматривать все подряд. Витька искал модную сумочку своей девушке и требовал от меня совета, в конце концов мы ей что-то купили на мой вкус, а потом увидели очередь за импортными сумочками. Бедный Виктор взял еще одну, и теперь пытался первую кому-нибудь продать, но женщины отказывались, а меня, советчика, это огорчало: на мой взгляд, сумочка была вполне и даже лучше импортной, но, правда, такие сумочки свободно стояли в отделе кожгалантереи. В конце концов Витя решился осчастливить подругу двумя сумочками сразу. Я же купил к джинсам красивую рубашку из тонкого поплина в клеточку и осеннее полупальто из нейлона ленинградского производства. Оно, между прочим, служило мне лет 15, правда, не столько из-за своего качества, сколько из-за особенностей климата Северного Казахстана.

В последний день поезд уходил днем, и Толик Борисов уговорил плюнуть на бесплатный проезд, вечером «хорошо посидеть», а улететь назавтра самолетом. Меня это соблазнило, поскольку я еще не летал. Мы купили билеты, напротив общаги был пивной яарек, но слякотная погода сменилась морозцем, и хотя продавщица подогревала пиво в чайнике на электроплите и доливала в кружки, чтобы не простудить клиентов, но пить на улице не хотелось. Находчивый на такие вещи Брат навешал лапшу на уши кладовщице общежития необходимостью постираться и выпросил у нее на эти цели два чистых 12-литровых алюминиевых ведра, вот в них-то мы и купили пивца. К пивцу была балтийская салака, и мы, человек 8, славно посидели. Не помню, во что мы разливали пиво из ведер, может, прямо из них и отпивали (нас бы на это хватило), но проснулись мы поздновато, было уже не до завтрака, и мы поехали на аэровокзал, где едва успели зарегистрироваться на наш рейс.

Автобус из аэровокзала привез нас в аэропорт минут за 20 до вылета, и Брат заявил, что мы вполне успеем позавтракать и опохмелиться в местном буфете. Я благоразумно отговаривал словами, услышанными как-то от отца, что на поезд лучше приехать на час раньше, чем на минуту опоздать, но Борисов в таких случаях на благоразумных людей внимания не обращал и увел несколько человек с собою в аэропорт. Кончилось это тем, что, когда наш ТУ-134 повернул, чтобы вырулить на взлетно-посадочную полосу, я в иллюминатор увидел, что вслед за самолетом бегут наши ребята. Впереди бежал Брат, губы его энергично шевелились, и было понятно, что он материт летчиков и требует остановить самолет, за нашими ребятами бежали два работника аэропорта и тоже явно не стихи декламировали.

Толя Борисов был большим мастером добавлять к самым невинным мероприятиям приключения, причем совершенно ненужные. (Прилетели они в Днепропетровск следующим рейсом.)

Москва

А в Москву я в первый раз попал так. Мы были на преддипломной практике в Челябинске. Когда я туда улетал, мой руководитель дипломного проекта, все тот же Е.И. Кадинов, дал задание разузнать насчет продувки жидкой стали через дно ковша. Сталь продувается самыми разными газами, но до этого продувка осуществлялась только фурмой – медной трубой, которая охлаждается водой, чтобы не расплавиться при погружении в жидкую сталь. Возьмите стакан с водой и через трубочку для коктейля дуйте в воду воздух – вот так примерно в ковш с жидкой сталью вдувается кислород, аргон или различные газовые смеси. А тут получили сведения, что челябинцы продувают через дно ковша, но как? Ведь если сделать в футеровке дна любые отверстия, то в него немедленно зальется жидкая сталь. Это, само собой, и мне было интересно.

Однако в техотделе ЧМЗ мне ничего не сказали, мотивируя это тем, что способ продувки через дно на тот момент патентовался, вернее, на него оформлялось авторское свидетельство на изобретение. Думаю, что поэтому я поступил на практику не в цех со 100-тонными электросталеплавильными печами, которые закладывал в свой дипломный проект, а на шихтовый двор в цех, в котором была внедрена эта самая продувка через дно. Цеховые мастера мне её показали и сказали, что ковш имеет двойное стальное дно, в полость которого и подается аргон, но как он дальше проходит через футеровку, внятно не объяснили. Однако как-то на шихтовый двор в мою смену вышел постоянный рабочий, и начальник смены перевел меня на работу подручным каменщика. Дня три я помогал тому футеровать ковши, в том числе и нужные. Я прекрасно рассмотрел всю конструкцию, понял принцип и сделал эскиз. Главным были пористые швы футеровки дна ковша, а получались они при кладке шамотного кирпича на специальном растворе, состоящем из корунда и жидкого стекла. Я записал рецепт этого раствора, пачкаться жидким стеклом, довольно известным материалом, не стал, отметив его плотность, а вот образцы корунда килограмма по полтора отобрал и вынес с завода.

Кроме этого цех плавил исключительно редкие стали, и на шихтовом дворе я готовил к даче в печи чуть ли не всю таблицу Менделеева. Во всяком случае, я вынес с завода и образцы, по-моему, ниобия и тантала – прутики сечением где-то 25x25 мм и весом килограмма по 3 каждый. Мне хотелось привезти их на кафедру, чтобы преподаватели могли не просто говорить о том, что эти металлы легируют сталь, но и показать студентам, как эти металлы выглядят. Короче, по своей хохлацкой жадности, я к отъезду из Челябинска натаскал в свою комнату в общаге много разного груза, но проблема была в том, что сам я любил путешествовать налегке (что в жизни у меня случалось очень редко).

Стал я просить приятелей по комнате разобрать мой груз, но они отказались – сам наворовал, сам и вези! Пошел к Игорю Тудеру, но Барс тоже отказался, мотивируя это тем, что полетит не прямо в Днепропетровск, а сначала в Москву, где родственники пообещали устроить его на несколько дней в гостинице. Мне эта измена интересам кафедры совсем не понравилась, я подождал, пока Барс выйдет из комнаты, взял прутки ниобия и тантала и аккуратно заложил ему в портфель (тогда модно было ездить с большими портфелями). Квадратные прутки как влились в складки дна портфеля, а сверху я их прикрыл уже сложенными Игорем вещами. Я полагал, что в Днепропетровске, когда он их обнаружит, то и принесет на кафедру.

(Идея оказалась неудачной. В Москве Барс, оказывается, вместо того, чтобы ходить с легкой сумочкой, таскался с портфелем, а когда стал портфель переукладывать, чтобы сложить покупки, то обнаружил мою закладку и выбросил ее. Еще и ругался, что три дня не мог понять, почему у него к вечеру «руки отваливаются».)

В результате я рассказал ребятам, что Барс собирается несколько дней погулять в Москве. Загорелся Вовка Дробах – Бык, я не знаю, почему он не сумел воспламенить Толика Борисова (а то бы это путешествие было полно приключений), поскольку Брат все же собрался лететь прямо в Днепропетровск. И тогда Бык налег на меня. Мне, конечно, было интересно посмотреть Москву, но ведь по территории СССР постоянно перемещались миллионы человек ежедневно, купить билет было трудно, а уж об устройстве в гостиницу, да еще в Москве, и мечтать не приходилось. О своих родственниках в Москве я тогда не знал, ночевать же несколько ночей на вокзале, стоя или приткнувшись задом к подоконнику, не хотелось, однако Бык уверял, что у него все схвачено. Во-первых, у него в Москве живет такой верный друг, что почти брат, прошлым летом они дома у Бычка пили, и тот слезно просил Вовку навестить его в первопрестольной. Во-вторых, у Быка в Москве живет двоюродная сестра, которую он, правда, никогда не видел, но которая его очень любит, поскольку еще в раннем детстве очень любила его на руках носить. Зная, что Брат с Быком отчаянные авантюристы, я на всякий случай заглянул Бычку в записную книжку – там действительно были два адреса, начинавшиеся словом «Москва».