Текст книги "Три еврея"

Автор книги: Юрий Мухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 51 страниц)

Поэтому в ферросплавной отрасли как нигде важен опыт работающих на печах металлургов, только их опыт дает возможность предугадать изменение процесса в печи и вовремя принять необходимые меры – металлургия держится на цеховых металлургах. Если опытных металлургов нет, то никакие академики тут ничем помочь не смогут. Это проверено.

Но что такое опыт? Это годы запоминания тончайших оттенков изменения ситуации на печи. Вот бригадир смотрит на печь, оценивает все, что видит, и память ему подсказывает, что когда-то такое уже было, и он тогда сделал так и так, и у него получилось. Или наоборот – не получилось. Исходя из тех воспоминаний, он и действует, чаще всего правильно, если опыт велик и бригадир внимателен и учел все нюансы. Но бывают и ошибки – тогда это уже новый опыт.

Пламя

Чтобы было понятно, о каком опыте я веду речь, расскажу немного о своей истории. Итак, попал я на Ермаковский завод ферросплавов по распределению с твердым намерением как можно быстрее смотаться отсюда домой в Днепропетровск, а тогдашний директор П.В. Топильский выдумал мне дурацкую должность «помощник мастера плавильного цеха», – такой должности не было в штатном расписании завода, по-моему, ни до меня, ни после меня. В кладовой плавильного цеха № 4, не зная толком, что мне полагается, на всякий случай одели меня в суконную робу плавильщика, обули в валенки, выдали войлочную шляпу, синее стекло и начальник цеха передал меня на руки мастеру Гаррику Енину и начальнику смены Алексею Хегаю. Те поухмылялись моему бравому виду, показали, как прикрепить стекло к шляпе, посоветовали вместо суконных штанов и валенок одеть что-нибудь полегче и, делать нечего, начали натаскивать меня на работу в цехе. Должности такой не было, посему и обязанностей у меня не было, а ошиваться в цехе бездельником было трудно. Передали они мне все сменные расчеты, но считал я быстро и эти расчеты у меня не занимали и получаса. Поручали разобрать завалы на транспортерных лентах, посылали с различными поручениями по цеху и заводу, и, само собой, брали меня во все свои цеховые обходы, показывая, что нужно делать, как и почему.

Отличать хорошо работающую печь от плохо работающей (расстроенной) научился быстро, поскольку это достаточно очевидно. Печи были открытые, и я уже описывал вид колошника – это круг, диаметром около 6 м, в который воткнулись три столба диаметром 1200 мм – электроды. Так вот, этот круг имеет вид костра, он весь пылает пламенем догорающего над колошником угарного газа. Если печь работает нормально, то это вид спокойно горящего костра, который только что покрыли свежими дровишками – поверхность не раскалена, а между кусочками шихты по всей поверхности колошника выбивается спокойное пламя. Если печь расстроена, то колошник становится похожим на костер, раздуваемый сильным ветром – пламя становится жестким, в некоторых местах оно выбивается яркими белыми струями – это так называемые «свищи».

Вот подходим с Ениным к пультовому помещению 42-й печи, за пультом сидит бригадир, что-то пишет в плавильный журнал. Говорит Гаррику:

– Гарри Иванович, похоже, печь начинает кварцеваться, давай добавим килограмм 10 коксика в калошу.

Кварцевание – это термин, означающий, что в печи не хватает углерода, и бригадир предложил дать команду дозировщице, отвешивающей порции шихты (колоши), увеличить навеску коксика в каждой колоше на 10 кг. Прежде всего смотрим в журнал – на печи такая же навеска коксика, как и на остальных. Смотрим на индикатор напряжения – напряжение обычное рабочее для этой печи. Тут дело в том, что в подаваемой в печь шихте кварцит является электрическим изолятором, железная стружка быстро плавится и почти не участвует в переносе электрического тока, главным проводником тока является коксик. Если его мало, то электросопротивление шихты должно возрасти, ток упасть, и чтобы его сохранить, бригадир мог повысить напряжение на электродах. Но он этого не сделал. Смотрим на амперметры – на всех электродах автоматика держит 1200 ампер на высокой стороне трансформаторов – номинал. Если сопротивление печи из-за нехватки углерода возросло, а напряжение не поднято, то автоматика начнет просаживать электроды в глубь печи. Через окно смотрим на кольца электродержателей, на которых висит электрод. Они в нормальном, среднем положении. То есть по тем данным, что на печи можно замерить, ничто не говорит о том, что в ней не хватает углерода. Выходим на колошниковую площадку, Гаррик и бригадир смотрят на пламя (ну и я, само собой), Гаррик «чешет репу» и командует бригадиру.

– Пожалуй дай килограмм 5 в колошу и 300 под стены. Бригадир уходит звонить дозировщице, а я спрашиваю.

– Гаррик, с чего это вы с бригадиром взяли, что в печи не хватает кокса?

– Ну, ты же видишь, что пламя побелело.

– Нет, ничего не вижу, – сообщаю я, пялясь на пламя.

– Ну, как же не видишь, раньше пламя было соломенно-желтого цвета, а сейчас побелело.

– Гаррик, ты давно видел солому? Она же в натуре самых различных оттенков.

– Ну, это так принято говорить, а на самом деле оно такого цвета, как на хорошо работающей печи. Вон 43-я хорошо работает, видишь какое у нее пламя? – Я смотрю на колошник печи № 43, перевожу взгляд на колошник 42-й и не могу заметить никакой разницы. – Ну, ладно, еще привыкнешь, – успокаивает Енин.

Идем по колошниковой площадке закрытых печей с М. Д. Сисько. У закрытых печей большая часть колошника закрыта сводом – Плоскими стальными коробками, защищенными с внутренней части огнеупорным бетоном. Внутри эти коробки специальными перегородками разделены на каналы, по которым циркулирует охлаждающая свод вода. Поэтому пламя на этой печи горит только в узких кольцевых щелях между сводом и электродами. Через эти щели в печь загружается шихта. У закрытых печей образующийся в ходе плавки угарный газ отсасывается из-под свода и потом либо сжигается в топках котельных, либо дожигается в специальных устройствах («свечах») высоко над крышей цеха. Михаил Дмитриевич смотрит на печь и подзывает бригадира.

– У тебя в печи вода.

– Вижу, думаю, что это сочится из контура б-й секции, уже вызвал слесарей, подойдут, тогда отключусь и проверю. Может удастся запарить.

Поясню проблему. Вообще-то немного воды поступает в подсводовый объем печи вместе с шихтой в виде влаги, в основном, коксика. В печи она испаряется, часть воды восстанавливается углеродом, то есть атом углерода отбирает у аш-два-о атом кислорода, оставшаяся молекула водорода, состоящая из двух атомов, – это газ, и этот газ добавляется к угарному газу, выходящему из шихты. И если других источников попадания воды в печь нет, то водорода в газе немного и он не представляет собой проблемы.

Но в закрытой печи над поверхностью колошника находится свод, по сути состоящий из десятков отдельных водонесущих контуров. И их целостность может быть нарушена по разным причинам: из-за расстройства технологии с поверхности колошника могут бить свищи раскаленных газов, которые проплавляют водоохлаждаемый элемент свода; температурные напряжения могут вызвать трещины сварных швов и прочее. И тогда из этих дыр и трещин в своде внутрь печи начинает поступать вода, иногда струйкой, иногда струей. После этого содержание водорода в печном газе резко повышается. И тут две проблемы.

Первая незначительна. Мы вводим коксик и электроэнергию в печь, чтобы получить нужный нам металл, а не для того, чтобы испарять и восстанавливать воду, то есть вода в печи удорожает нам продукцию. Но это чепуха по сравнению с другой проблемой.

Под сводом печи поддерживается избыточное давление печного газа, чтобы в печь не проник снаружи воздух. Если образующийся угарный газ смешается с кислородом воздуха, то образуется взрывная смесь, которая при наличии пламени не загорится, а взорвется. Спасает положение то, что нужно довольно много воздуха в угарном газе или довольно много угарного газа в воздухе, чтобы такую смесь образовать, т. е. у этой смеси довольно высокие пределы взрываемости. А вот с водородом шутки плохи.

Его пределы взрываемости очень низкие, при обычном поступлении влаги в печь (с шихтой) они ниже, чем нужно для взрыва, и печь в этом смысле безопасна. Но если в печь начинает поступать вода в большом количестве, то концентрация водорода в газе поднимается над пределами взрываемости и остается ждать, когда под свод засосет воздух, а такое, к сожалению, случается нередко. Тогда под сводом происходит взрыв.

Чтобы как-то погасить его силу, в своде делается несколько больших люков, прикрытых тяжелыми крышками, при взрыве эти крышки должны быть выбиты взрывной волной и принять на себя часть энергии взрыва. За мою бытность на заводе на закрытых печах мощностью 16,5-21,0 МВА такие взрывы (их называют «хлопки») были регулярно, но человеческих жертв не было.

А вот на печи мощностью 63 МВА уже в 80-х произошел взрыв с трагическими последствиями. Когда я утром пришел на печь, то картина была ужасна – элементы свода и зонта были разворочены так, как будто в печь попала бомба. Выяснилось, что в конце смены с 16.00 до 0.00 в печь начала поступать вода. Вместо того, чтобы остановить печь и найти течь, начальник смены и бригадир решили дотянуть до конца смены и передать эту работу сменяющей их бригаде. Не дотянули. Бригадира спасти не удалось, он погиб на месте, начальник смены обгорел так, что стал инвалидом, получил тяжелые ожоги еще один рабочий.

Обычно после того, как найден тот водоохлаждающий элемент, из которого в печь поступает вода, подачу воды на него перекрывают, стараясь доработать до планово-предупредительного ремонта, на котором эту часть свода заменят. Но если течь невелика, то есть отверстие или трещина в водонесущем контуре невелики, то их сначала пытаются забить изнутри, эта операция называется «запарить». Меня несколько умиляло, что для этой цели применялась горчица, порошок которой выпрашивали у поваров в столовой. Ее всыпали в водоподающий шланг поврежденного контура, вытекая из трещины горчица засоряла ее и порою останавливала течь.

Вот это суть разговора старшего мастера Сисько с бригадиром, но меня в этом случае интересовало другое. Приборы, непрерывно отслеживающие содержание водорода в отходящем из печи газе, были установлены в пультовом помещении печи, а мы с Сисько (его прозвище на заводе – «Дед») в это помещение не заходили и их не видели.

– Михаил Дмитриевич, а как ты узнал, что в печи вода?

– Так ведь водород высокий.

– А как ты узнал, что он высокий?

– Так ведь пламя фиолетовое.

У Сисько была привычка при разговоре с собеседником внимательно заглядывать ему в лицо, как бы проверяя, понял тот то, что сказал Сисько, или нет? Я смотрю на пламя и не вижу в нем ничего фиолетового – пламя как пламя. Дед понял, что я ничего не понял, и легко (он был худой и жилистый) вскочил на свод, я за ним. Сделали несколько шагов к воронке, из которой выбивалось пламя. Дед начал показывать мне пальцем.

– Вот видишь язычок взметнулся фиолетовый? И вот… и вот… и вот. Видишь?

Пока Дед показывал, я видел эти язычки пламени фиолетового оттенка, Дед опустил руку, и заметить их становилось трудно. Дед заметил мое сомнение и крикнул плавильщику подать ему лопату. Показал мне наружную сторону совка.

– Видишь – поверхность сухая?

Да, действительно, сталь совка лопаты была сухая. Дед быстро провел совком над пламенем и тут же показал мне.

– А теперь видишь, какая она?

На поверхности совка, там, где ее только что облизало пламя, явственно проступило влажное пятно. Дед, возможно и сам об этом не догадываясь, продемонстрировал мне что-то вроде школьного опыта, объясняющего, почему газ водород назван «рождающим воду». Соединяясь при горении с кислородом, водород образует воду, а ее пары конденсировались на холодном лезвии лопаты, покрыв ее испариной. Дед подытожил.

– Если у тебя возникают сомнения в том, какой водород в печи, а газоанализатор будет неисправен, и по цвету пламени ты ничего понять не сможешь, то сделай так.

Я рассказал два случая всего лишь об одном параметре из многих десятков, по которым металлург оценивает состояние печи прежде, чем принять решение. Вот посмотрите на пламя зажигалки или спички, много ли информации вы получите, даже если и заметите изменение оттенков в нем? А ведь еще есть приемы выполнения работ, которые могут не встречаться много лет подряд, а потом их придется выполнять в считанные секунды.

Опытный рабочий

Такой вот пример. В смене с 0.00 до 8.00 возвращались мы с Гарриком Ениным с обеда и уже на печи № 41 нам сообщили, что на 43-й только что сгорел ковш. Вообще-то термин «сгорел» технически неграмотен, ферросплавный цех проектируется, строится и защищается так, чтобы в нем было как можно меньше того, что может гореть, т. е. окисляться на воздухе с выделением большого количества тепла. Но этот термин был на заводе общеупотребителен и описывал ситуацию выхода чего-либо из строя под воздействием высоких температур, а само повреждение было, как правило, расплавлением, иногда в сочетании с растворением. Прогар ковша для сменного персонала – это достаточно значительная авария, поэтому мы с Ениным тут же спустились на нулевую отметку (уровень земли) и пошли по проходам разливочного пролета к той его части, где располагалась технологическая посуда печи № 43. Прежде всего о том, что мы ожидали увидеть.

Ковш похож на стакан конической формы с коротким сливным носком, чтобы сформировать струю металла при выливе его из ковша. Этот «стакан» сваривается из стали 10–15 мм, тот ковш, о котором я говорю, имел высоту около 2 м, верхний диаметр около 1,5 м, нижний около метра. Изнутри ковш и носок футеруется (выкладывается) огнеупорным кирпичом, чтобы его стальной кожух не соприкасался с жидким металлом и чтобы лучше сохранять тепло в ковше. В верхней трети ковш снаружи охватывается поясом жесткости – кольцевой стальной коробкой. Под углом в 90° к носку в пояс жесткости вделаны с обеих сторон мощные стальные катушки диаметром около 150 мм – цапфы. За них краны разливочного пролета цепляют ковши, поднимают их, переносят, переставляют, ставят на тележки и на кантователи разливочных машин.

На мостах кранов вдоль крана (а, следовательно, поперек пролета) перемещаются две тележки с лебедками: одна с очень мощной лебедкой – «главный подъем», вторая поменьше – «малый подъем». На крюке главного подъема висит траверса – мощная поперечная балка, с концов которой свисают два длинных крюка, расстояние между которыми точно такое, чтобы при наезде траверсой на ковш крюки поймали цапфы ковша. Точно такое же расстояние и между цапфами, вваренными в технологические короба (или как их называли в цехе, «банки»), в которых перевозят уже застывшие слитки металла, шлак, мусор, различные сыпучие материалы и прочее. При помощи траверсы крановщик может сам, без помощи снизу зацепить ковш или короб, переместить его и отцепить. Но сам крановщик не может зацепить ковши и короба так, чтобы их опрокинуть.

Для этого внизу ковша с противоположной стороны сливного носка и в 90° от цапф приварена серьга – овальное кольцо из круга диаметром примерно 50 мм. Если нужно слить из ковша металл, то крановщик захватывает траверсой главного подъема ковш за цапфы, а затем опускает крюк с тележки малого подъема, и внизу горновой цепляет этот крюк за серьгу. После этого крановщик поднимает ковш главным подъемом, несет его к изложницам – мощным чугунным мелким корытам, стоящим в ряд вдоль разливочного пролета на высоте около метра над полом, целится главным подъемом, чтобы металл из ковша при сливе попал в изложницу, а затем начинает выбирать малый подъем – начинает тянуть ковш за низ. Ковш своими цапфами начинает проворачиваться в крюках траверсы, наклоняется, и металл по носку льется в изложницу. Залив ее, крановщик приспускает малый подъем, переносит ковш к следующей изложнице и так далее, пока не разольет весь металл из ковша. (Возьмите большим и указательным пальцем стакан с водой сверху, а пальцем второй руки поднимайте низ стакана – это модель того, как разливается металл).

Но подобная разливка по тому времени была уже редкостью, поскольку в цехе были разливочные машины, и крановщик большим подъемом ставил ковш в раму ее кантователя. И уже машинист разливочной машины опрокидывал (кантовал) ковш, сливая металл в непрерывно движущиеся маленькие (около 150 кг весом) изложницы (мульды), закрепленные на цепи, похожей на велосипедную, но только очень большой. Тем не менее большие изложницы все время стояли в цехе – есть они не просили, а разливать металл в них тоже время от времени приходилось.

Летки – сливные отверстия на самих печах – расположены вдоль оси цеха, – и чтобы слить из печи металл в ковш, последний ставится на большую тележку с железнодорожными колесами, стоящую на рельсах. После этого тележка с пустым ковшом из разливочного пролета закатывается лебедкой под печной пролет – точно под сливной носок печи, как бы сбоку по отношению к печи. После выпуска той же лебедкой тележка уже с полным ковшом выкатывалась снова в разливочный пролет, и здесь с ковшом начинает работать крановщик.

Обстановку я вам вроде описал, надеюсь, что у вас хватит фантазии ее представить, чтобы понять нашу с Ениным тревогу и красоту решения, о котором я хочу рассказать.

Какая картина предстала в моей голове и, я полагаю, в голове Енина?

Футеровка ковша должна выдерживать контакт с находящимся в нем жидким ферросилицием. Во время нормального выпуска из печи струя металла падает на дно ковша, там быстро образуется слой жидкого металла и струя перестает бить по футеровке. Но выпуск мог быть и бурным, тогда струя могла бить по стенке ковша у цапфы, она могла размыть и шамот самого кирпича, и глину швов, металл мог просочиться к стальному кожуху ковша и немедленно разъесть его. Дело в том, что жидкий ферросилиций растворяет в себе железо не остывая, а разогреваясь. А у него и так температура на выпуске 1700°, а у стали температура плавления около 1500°, так ведь еще этот процесс растворения стали в ферросилиции идет и с разогревом. Когда небольшой объем жидкого ферросилиция контактирует с холодными и массивными стальными или чугунными поверхностями, то на их поверхности сразу же образуется слой затвердевшего ферросилиция, и этот слой не дает кремнию ферросилиция вступать в реакцию с железом стали или чугуна. Но если жидкого ферросилиция достаточно много и его тепла хватит, чтобы вновь расплавить затвердевшую корочку, то тогда беда – тогда жидкий ферросилиций просто слизывает сталь.

Вот поэтому первое, о чем я подумал, что ковш прогорел во время выпуска на тележке. Но тогда хлещущий из него ферросилиций должен был сжечь и саму тележку, и рельсы, и, не исключено, его лужа на полу могла где-то накрыть лужу воды и тогда должны были последовать сильные взрывы с соответствующими последствиями.

Но когда мы подошли, то телега целехонькая стояла под печью с пустым ковшом, готовым принять очередной выпуск, т. е. самого страшного не случилось.

Стало ясно, что ковш прогорел, когда уже стоял на полу разливочного пролета. Но в этом случае слившийся с него металл должен был образовать лужу площадью метров 100 квадратных. Эта лужа точно подтопила бы еще пару ковшей и банок, подплавив их. Мы огляделись, но ничего подобного не было видно, более того, мы не увидели ни души, хотя, по идее, внизу должны были быть люди, ликвидирующие последствия аварии. Мы уже решили, что бригадир 41-й нас разыграл, но вдруг заметили небольшую лужу ферросилиция, с еще красной центральной частью, на месте, на котором обычно ставятся полные ковши. От нее шли проливы уже застывшего ферросилиция к ближайшим изложницам, а в них лежали еще красные слитки металла, т. е. Практически весь металл из ковша был разлит, а потери его на Полу были 100–150 кг, что для такой аварии пустяки – горновой за минуту уберет, когда все остынет.

Стало веселее, теперь осталось определиться с тем, насколько поврежден сам ковш. Гаррик залез на банку и сверху осмотрел все ковши, чтобы определить по температуре их внутренней части тот, из которого был слит металл недавно. Подошли к нему и сначала вообще не увидели ничего, но затем я под поясом жесткости прямо над серьгой заметил в кожухе проплавленное отверстие, диаметром миллиметров 30, от него внутрь вел еще красный от температуры ход через футеровку. Гаррик обрадовался еще больше: мало того, что повреждение чепуховое, которое сварщик заварит за 5 минут, но и место повреждения было такое, куда не бьет струя металла при выпуске его из печи. То есть виновниками аварии были не только металлурги, а и каменщики, которые плохо отфутеровали этот ковш, причем они – в первую очередь. А это значит, когда утром начальник цеха будет Гаррика дрючить за эту аварию, то Гаррику будет чем оправдываться и на кого показывать пальцем. Каменщики не подчинялись начальнику смены и мастеру, и Енин с Хегаем за качество их работы ответственности не несли.

И тут у меня возник вопрос. Металл в изложницах – значит крановщик разлил его. Но для этого ему нужно было подвесить ковш на обоих подъемах! Траверсой главного подъема он подхватил ковш сам, но крюк малого подъема кто-то должен был зацепить за серьгу ковша. Струя же ферросилиция, бившая из ковша, была хоть и тонкая, но сильная, поскольку на кожухе почти не было подтеков металла, то есть давление в ковше выбрасывало струю довольно далеко. И чтобы зацепить крюк за серьгу кто-то должен был встать напротив бившей из ковша струи ферросилиция с температурой 1700 градусов, и она, судя по всему, должна была литься ему на колени, а сам он должен был стоять в луже жидкого ферросилиция. Но это же невозможно! Не мог человек в таких условиях зацепить крюк, более того, если бы его и зацепили как-то издалека, то струя немедленно разрезала бы и серьгу, и крюк, и цепь, на которой он висит. Место, в котором ковш прогорел, принципиально исключало его кантование, принципиально исключало разливку металла из него. Но металл разлит! Как?!

Енин тоже был в недоумении. Мы немного попялились на ковш, ничего придумать не смогли и поднялись в комнату начальника смены.

– На 43-й ковш прогорел, – сообщил нам Хегай, решивший, что мы только что вернулись из столовой и этого не знаем.

– Слушай, Леша, – спросил Енин, – а как они его разлили?

Алексей Бочунович этого тоже не знал, поскольку ему доложили уже после ликвидации аварии. Мы взяли лист бумаги, начали чертить схемы, но ничего придумать не могли. Наконец мы сдались, и Хегай послал меня за бригадиром 43-й. Я его привел, но когда тот понял, что мы хотим узнать, то начал над нами издеваться.

– Так вы же «инженера», – посмеивался бригадир. – Пять лет в институтах учились, вот и догадайтесь сами.

Хегаю это наконец надоело.

– Ты, партизан хренов, колись, а то тебе сейчас гестапо родной мамой покажется!

Оказалось вот что. Как только крановщик сверху заметил в тени за ковшом свет льющегося металла, то включил звонок, чтобы привлечь внимание печной бригады, подхватил ковш траверсой главного подъема и понес его к изложницам. Здесь он отъехал тележкой главного подъема к печному пролету, чтобы иметь разгон, и начал накатывать ковш на изложницу, одновременно опуская его. От инерции низ ковша отклонился назад, крановщик зацепил углом дна ковша пол и ковш опрокинулся, уперевшись бортом в изложницу. Поскольку уровень жидкости всегда горизонтален, а ковш стоял наклонно, то задняя (верхняя) стенка ковша – та, где была дыра, – вышла из-под металла и течь его в ту дыру прекратилась. Крановщик опустил крюк малого подъема, подбежавший горновой зацепил его за серьгу. Теперь горновой поднял ковш в наклонном положении двумя подъемами и разлил его. Между прочим, от кабины крановщика до дна ковша было метров 20, если бы крановщик ошибся и зацепил ковшом о пол позже, чем нужно, то он ударил бы ковшом об изложницу и выбил бы ковш из крючьев траверсы. Ковш упал бы на бок и весь металл бы выплеснулся на пол. То же самое было бы, если бы он зацепил дном ковша раньше, чем надо было, – он бы поволок ковш по полу и цапфы ковша выскочили бы из крючьев траверсы. Короче, такая операция под силу только опытному крановщику, в связи с чем она и запрещена правилами эксплуатации кранов.

Прошло много лет, я читал лекцию бригадирам печей на заводских курсах повышения квалификации и привел этот случай, как пример творчества рабочих. В ответ бригадиры меня высмеяли: дескать про это каждый дурак знает. Дурак, может быть, и знает, но тогда, в 1973, мы – три инженера, до такого додуматься не могли. Я-то был еще сопляком, но Хегай и Енин работали уже по 3–4 года, однако в их опыте знания о подобном приеме все еще отсутствовали.

Компьютер вместо металлурга

А вот суммирующие примеры. Как я уже написал, где-то в начале 90-х, еще в СССР мы с тогдашним директором Ермаковского завода ферросплавов Семеном Ароновичем Донским слетали в ЮАР.

Так случилось, что вылететь из Цюриха мы смогли только в ночь на пятницу и прилетели к обеду. Принимавший нас ферросплавный концерн, владевший заводами, два из которых мы планировали посмотреть, не стал нарушать свой уик-энд и отправил нас на сафари в национальный парк. Сопровождал нас, кроме представителя концерна, и директор первого завода, который мы должны были посетить в понедельник, – Джордж. (Фамилии не запомнил, а визитку не могу найти). Таким образом, он не был на заводе около трех дней. В понедельник мы прилетели к нему на завод и он показал нам все, что разрешил показать нам концерн. Завод имел две печи, по нашим понятиям уже малой мощности, т. е. был примерно как четверть одного из наших четырех цехов, причем самых маломощных. Правление концерна, конечно, понимало, что работников такого невероятного по мощности завода, как Ермаковский ферросплавный, трудно чем-то удивить, поэтому гвоздем показа было автоматическое управление печей.

Показав и сырье и шихтоподготовку, Джордж завел нас на пульт печей. Пульт выглядел блестяще! Кондиционер, работники в белых халатах, вокруг десятки приборов, лампочки мигают, компьютеры светят мониторами, цифирки какие-то по экранам бегут, сменяясь графиками и диаграммами. Специалист по этому делу гордо пояснил нам, что это последний писк научно-технического прогресса и достижений компьютерной техники. Что с этого пульта компьютеры автоматически управляют обеими печами, выдавая команды на управление процессом. Мы вежливо слушали этот панегирик, но настало все же и время, когда нужно было выйти из пульта и посмотреть на печи – на результат столь блестящего управления. Я уже не помню, были это открытые или закрытые печи, но одна из двух выглядела вполне прилично. Вторая же была в глубоком расстройстве технологии, в таком, что Донской не удержался и сказал мне: «У нас за такую печь старшего мастера снимают с должности и переводят работать горновым». Переводчик, Саша Золотухин, переводить эти слова Джорджу, естественно, не стал. Но Джордж, опытный металлург, и без слов понял, о чем мы подумали, глядя на эту печь. И разразился тирадой примерно такого смысла: «Эти придурки наверху уверены, что печью может управлять компьютер, а не металлург. Вот вам результат!» То есть Джорджа всего три дня не было на заводе, а компьютеры, образно говоря, загнали технологию в такую дыру, в которую мало-мальски опытный металлург ее бы не завел.

Причем не в компьютере здесь дело. Компьютер – прекрасная машина, эта машина может подсчитать за несколько секунд то, что человек не подсчитает и за всю свою жизнь, она может выдать такое количество команд, которое человеку и не снилось. Но для этого нужно, чтобы от печи в компьютер поступило то, что нужно считать в виде какого-либо численного значения, нужно, чтобы все возможные команды были в компьютер заложены. Он ведь сам думать не может, сначала за него должен подумать человек и если параметры в численном виде снять с объекта управления невозможно, а необходимые команды человек еще не придумал, то и компьютер бессилен. Компьютер это помощь человеческим мозгам, а не сами мозги.

Все упирается в кадры

Был у меня случай по теме этого разговора, но сначала предыстория.

С конца 1970-х годов ЕЗФ (Ермаковский завод ферросплавов) оказался в жесточайшем кризисе, о чем я еще буду говорить специально, причем в конечном счете по вине министерства и местных парторганов. Однако Москва никогда не признает своих пакостей, и посему вся вина плохой работы завода всегда валилась на Ермак. Для других это слово пустой звук, а для меня это была моя жизнь, завод для меня не был чем-то абстрактным, а имел формы конкретных людей – моих товарищей, моих друзей, да и вообще всех работников завода и жителей города, среди которых я был своим, и они для меня тоже были своими.

Поэтому я был в то время очень обидчивым, и когда дело касалось завода, как я сейчас понимаю, я всегда пытался любыми путями доказать нашу правоту – ведь это очень обидно, когда тебя считают плохим, тем более, когда тебе очевидно, что это незаслуженно. А в Министерстве черной металлургии уже был введен термин «ермаковщина», означающий крайнюю степень деградации, лени, распущенности и еще бог знает чего нехорошего. Я был еще достаточно молодым, не видел смысла в пресловутой сдержанности и реагировал на подобные оскорбления очень остро. Отвлекусь и дам, как мне кажется, довольно любопытный пример последней такой моей реакции на обиды.

В 1981 году нам на наш завод назначили директором С. А. Донского, как оказалось, выдающегося руководителя, поднявшего наш завод с коленей и выведшего ЕЗФ в один из самых передовых предприятий Минчермета и Казахстана. Лет 7 или 8 наши отношения с ним были не совсем нормальными – он как бы не доверял мне, как бы постоянно ожидал от меня какой-то пакости. В целом на нашей совместной работе это и тогда практически никак не сказывалось, тем не менее и я чувствовал в Донском какую-то настороженность по отношению ко мне. Потом, когда мы, как говорится, съели с ним пуд соли, он несколько раз, смеясь, рассказывал, что когда после своего официального назначения он летел из Москвы в Ермак, то на Ермаковском заводе ферросплавов на тот момент он не знал ни одного человека, но уже знал, что там работает Мухин, и этот Мухин прожженный антисоветчик. А случилось вот что.

В 1981 году я уже год был начальником ЦЗЛ завода – цеха заводских лабораторий или, как неправильно, но традиционно расшифровывается эта аббревиатура – Центральной заводской лаборатории. Мне было 32 года, в моем подчинении находились металлургическая, химическая, санитарно-техническая лаборатории завода и экспериментальный плавильный участок, в моем подчинении было около 150 человек, и я был шефом научно-исследовательской службы завода. В том году меня направили в Москву на месячные курсы повышения квалификации начальников ЦЗЛ металлургических заводов. Нас было несколько начальников ЦЗЛ и начальников металлургических лабораторий ферросплавной отрасли. Мы слушали лекции, большей частью сомнительной полезности, и общались между собой, что было безусловно полезным, так как в СССР не принято было держать в секрете от коллег какие-либо новшества или приемы работы.