Текст книги "Три еврея"

Автор книги: Юрий Мухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

Странности любви

Может быть, я слишком идеализирую наших тогдашних девушек, но в среднем и в целом их подход к вопросам отношения с парнями и наше отношение к ним давали возможность получить такое счастье от близости друг с другом, по отношению к которому просто секс, даже частый, не шел ни в какое сравнение. Поэтому, повторю, я даже завидую тем, кто девственно объединился и прожил всю жизнь. У меня так не получилось, и, может, у меня от этого больше опыта, но зато у них освобождалось время от бегания на свидания, и освобождалось оно на другие интересные дела.

Мою холостяцкую жизнь, пожалуй, нужно считать от первой любви в начале первого курса и до того момента, когда я понял, что люблю свою будущую жену. Думаю, что это около 7 лет. В это время у меня была близость с семью девушками (женщинами, если уж быть биологически точным). Много это или мало? Если бы у меня не было других интересов, то это очень мало, но поскольку у меня были другие интересы, то это очень много – уйму времени я на это убил. Двух девушек я очень любил: одна на первом курсе дала мне огромное счастье, желанное в то время и ничем незамутненное; а вторая любовь, уже на пятом курсе, дала мне черт знает что и большую занозу в сердце, которую, по сути, выдернула только моя будущая жена. Я не могу написать, что у меня с этими девушками был секс, пусть так пишут врачи в медицинских карточках. У меня со всеми была близость, и ни с одной я не начинал встречаться, имея в виду только секс, то есть я никогда не мог заведомо сказать, куда нас эти встречи заведут, и вполне мог жениться на любой. Мой опыт говорит, что как ты это ни планируй, а предсказать развитие событий между мужчиной и женщиной трудно, если вообще возможно. Давайте немного об этом.

Анализируя свое прошлое, я как-то по-новому взглянул на содержание прочитанных романов и фильмов о любви – они все как «штаны с одного плеча». Сюжетная линия возникновения любви практически всегда одинакова: он увидел её – возникло чувство – ухаживание – счастливая любовь по американскому шаблону и трагический конец любви по советско-российскому шаблону. Из романа в роман и из фильма в фильм схема сохраняется, меняются только детали и перипетии. Как правило, это схема секса: он пришел в место сбора проституток – увидел её – она понравилась – заплатил – «любовь». Не спорю, что настоящая любовь тоже так может возникнуть. Но у меня по этой схеме любовь ни разу не возникла, однако я никогда не читал и не видел на экране схемы, подобной моим. Вот смотрите.

Я – ученик слесаря-инструментальщика инструментального цеха завода им. Артема. Мне 18-й. На механическом участке цеха работает крановщица, она старше меня, однако мне она ужасно нравится. Но я стесняюсь специально к ней подойти, а «случайно» не получается – она то на кране, то в компании более старших парней, и с работы идет с ними. Не встанешь же под краном, чтобы на нее посмотреть – работяги засмеют. Помню, мне дали нетипичную работу – на механическом участке сверлить какие-то тяжелые станины. Она мне их краном подавала и снимала – такое было счастье! Но она имела какое-то отношение к художественной самодеятельности, не помню уже какое, но надо же как-то объяснить хотя бы самому себе, как я оказался в драмкружке заводского клуба. Она, наверняка, догадывалась, что я к ней «не ровно дышу», но никаких знаков мне не подавала, а я «ходил вокруг нее кругами», стесняясь как-то объясниться. Довольствовался как пес в мультике: «меня не видят – это минус, не прогоняют – это плюс».

А у этой моей прекрасной крановщицы была подружка, ужасная стерва. Худая, ехидная, вульгарная блондинка. Она ситуацию вычислила и начала меня все время подначивать и подхихикивать. Тут и так стесняешься, а еще эта зараза приблизиться к подруге не дает. Возненавидел я эту стерву, смотреть на нее не мог. И вот как-то (я уже учился) мы отыграли в клубе какой-то концерт, наверное, к Октябрьским. Завклубом организовал вечеринку для участников, потом начались танцы, и эта стерва подходит и приглашает меня. Послать её подальше – высмеет! Ну и я положил ей руку на талию, положил с большим отвращением. А к концу танца был влюблен в нее по уши. Ну, может и не к концу танца, но к концу вечера мы уже в каком-то закутке целовались, и я был где-то на седьмом небе. Говорят, что от любви до ненависти один шаг, но я-то сделал этот шаг в обратном направлении. Кстати, когда моя прекрасная крановщица узнала, что я встречаюсь с её подругой, то тут же нашла способ дать мне понять, что я очень интересный мальчик. Ага! Поздно, мне уже никто иной не был нужен.

А любовь на пятом курсе возникла так. Я эту девушку знал до этого года два. Наш СТЭМ выступал вместе с вокально-инструментальным ансамблем – так было легче и нам, и зрителям. А в ансамбле пели, по-моему, человек пять студенток младших курсов, в том числе и эта девушка. Она была симпатичной, но не более того, вместе с ней пели девушки гораздо красивее. Кроме того, вскоре выяснилось, что она встречается с гитаристом, а я подобных пакостей товарищам не делаю. Короче, она была мне совершенно безразлична, хотя в течение этого времени мы виделись очень часто, и выпивали вместе, и в Ленинград ездили в одной компании.

Перед началом пятого курса поехала наша самодеятельность в наш спортивный лагерь, самим развлечься и тамошний народ повеселить. И чуть ли не в последний день стало мне после обеда скучновато, смотрю, у сторожа лодочной станции удочка стоит. Попросил, тут же нашел пол-литровую стеклянную банку, выкопал пару червей, сел в свободную лодку и подгреб к противоположному берегу Самары. Приткнулся в камышики и забросил. Клевало хорошо, но один бубырь. Это такая рыбка, похожая на бычка, но о-очень маленькая. Её обычно ловят как живца для окуня и судака. Ладно, думаю, дай, половлю, если сторожу не потребуется, то отпущу. Помыл банку, налил воды и складываю в нее добычу. Сижу, никому не мешаю, вижу, через Самару ко мне плывут две головки – эта девушка и её подружка, очень симпатичная. Наплыли мне на поплавок, я их обругал за то, что они мне рыбу распугали, они, конечно, посмеялись над тем, что я называю рыбой (когда я из-под них выдернул очередного буГлавабыря), но все же отплыли, недовольные таким приемом. Однако подружка успела стрельнуть по мне пару раз глазками и попала. А я в те годы был любопытным: «Чего это, думаю, они Самару переплывали? Надо будет, думаю, вечером на танцы сходить, с этой подружкой потанцевать и узнать, что там и к чему».

Пошел вечером на танцы, они действительно там, стоят возле оркестра, в котором как раз играл парень этой девушки. Я начал проталкиваться, но когда подошел, то подружка уже танцевала с каким-то студентом, мне ничего не оставалось, как пригласить эту девушку. Потанцевали, она мне рассказала, что её подружка танцует со своим постоянным другом, и я понял, что в стрельбе глазками я увидел то, что сам хотел, а не то, о чем мне сигнализировали. Мне стало скучно, я решил вернуться в лагерь и переплыть на другой берег Самары – мы там ночью жгли костер, и на огонек к нам залетали разные симпатичные существа. А эта девушка сказала своему парню, что уходит в лагерь, и мы вместе пошли. Чтобы спрямить дорогу, надо было перелезть через невысокий забор, сначала я перепрыгнул, а потом она. Я, чтобы помочь ей, принял её, она упала мне в объятья, и мы как-то сразу поцеловались. И пошло-поехало! Месяцев пять. Со всеми приличествующими атрибутами: дикой радостью, страшной ревностью, бессонными ночами и т. п.

Вот я и пишу, что когда начинаешь встречаться с девушкой, то никогда толком не знаешь, чем это кончится, может быть, как и с сексуальной партнершей – оргазмом или несколькими, а может, чем-то таким, что будет для тебя огромным счастьем.

Женщина – это не только тело, это и нечто, что называется душою. Обычно женщины очень следят за тем, как выглядит тело, и это, безусловно, правильно. Но мужчины любят их в комплексе, и тело является далеко не определяющим фактором. Уж если мужчина полюбил, то ему в женщине кажется прекрасным всё, и все это достойно любви. Не буду приводить примеры этому, тут можно опереться на общее положение: если бы это было иначе, то любимыми были бы только какие-то топ-модели, однако в жизни любимыми становятся (или, по крайней мере, раньше становились) почти все женщины, а топ-модели, боюсь, в последнюю очередь. Ведь за что любить тело, пусть даже ослепительно красивое, – это всего лишь мешок с мясом и костями. Желать этот соблазн, это мясо можно, а любить-то за что? Сегодня женщины очень много уделяют внимания тому, как они выглядят, но очень мало тому, за что их можно полюбить. Так мне кажется…

В связи с этим я хочу обратить внимание на то, что некоторые читатели, возможно, пропустили, – я подчеркнул, что все семь женщин, с которыми у меня была близость в холостяцкие годы, не были девственны к моменту, когда мы начали встречаться. И одновременно я писал, что в мое время очень многие девушки берегли девственность до замужества. Как же так? Получается, что, либо девственниц не было, либо я с ними специально не встречался?

Ближе к истине второе. Я же пишу не вообще о любви, а специально о сексе в то время. На груди у наших девушек не было табличек, девственна она или нет. И встречался я, разумеется, со всеми. Вернее, начинал встречаться. И от свидания к свиданию мы целовались все жарче, и ласки были все смелее, и когда я чувствовал, что подхожу к пределу высшего доверия, то я предупреждал о наличии у меня принципа – предупреждал о том, что не смогу жениться, пока не окончу учебу и не стану самостоятельным. Для девушек это никогда не было веской причиной, Поскольку вокруг было полно женатых студентов, и ничего – жили. Для девушек это было моим признанием в том, что я их не люблю. Такой, которая готова была бы мне на этих условиях отдаться, которой так уж хотелось бы секса, не нашлось. Они были свободными людьми, а посему считали, что если я оставляю себе свободу жениться, когда захочу я, то и они оставляют себе свободу подождать с сексом до момента, когда они его уж очень захотят, а вернее – еще поискать, нет ли кого получше меня, понадежнее, чем я, и любящего их больше, чем я. Что мне было делать – обманывать их? Но во имя чего? Во имя какого-то дурацкого секса? Но для этого мне самому надо было признать себя животным, не контролирующим себя.

С другой стороны, такая расчетливость и у меня вызывала сомнения в том, любят ли меня. И если бы нашлась такая, которая и на этих условиях доверилась мне, т. е. показала, что я для нее значу очень много, то, думаю, что я женился бы на ней обязательно. В конце концов это ведь был мой принцип – я его установил, я бы его и отменил.

По тем же девушкам, с которыми у меня была близость, статистика такова. С первой моей любовью у нас не было выбора – тогда обстоятельства заставили нас расстаться. С одной девушкой расстался я, когда понял, что она хочет ребенка и мое мнение по этому поводу её не интересует. Я не мог себе представить такую жену даже в перспективе. Еще одну девушку я оставил потому, что влюбился в другую. Остальные оставили меня, думаю, именно потому, что не верили, что я их люблю, тем более, что я никому из них этого слова и не говорил, не верили в то, что я женюсь на них в будущем. Тогда мне часто было обидно, что меня бросают, но как я могу их за это осуждать, если фактически следовало бы осудить себя? Все они, кстати, вышли замуж. Не уверен, что все они вспоминали обо мне добрым словом, но я искренне благодарен им всем за то счастье, которое они мне подарили. Даже той, которая устроила в моем сердце погром, черт с ним, я его пережил, да и погром этот был, надо думать, не без моей вины.

Поскольку у меня все же тлеет надежда, что эта книга хоть кому-то будет полезна, то мне полагалось бы дать совет, но в главе о сексе я его дать не могу. Опыт-то мой применим к прошлому – к тем парням и тем девушкам. К людям с той мерой ответственности, которая была тогда, и с тем представлением о ценностях жизни.

Одно, пожалуй, пока вечно: не ищите вы себе «сексуальных партнеров», не ограничивайтесь телами, а задевайте своими чувствами души друг друга – не обворовывайте себя в счастье.

Давайте, я на этом закончу свои рассказы на тему, которая одна только и интересует наших «мастеров пера» и «инженеров человеческих душ».

А заодно и закончу рассказ о том, какими же балбесами мы были.

Глава 2
О СВОБОДЕ И «ЕВРЕЯХ С МОЕГО КОНЦА СЕЛА»

Товарищи преподаватели

Я уже упоминал, что в институте мы застали порядки еще сталинского свободного Советского Союза. Ректором у нас был Николай Фомич Исаенко, я его совершенно не помню, поскольку не встречался, а издалека он выглядел уже довольно слабым стариком. Говорили, что он учил еще Брежнева, тогдашнего Генсека КПСС, и мы этим гордились.

Как-то я услышал, что слово «товарищ» происходит от слова «товар». Россия всегда страдала от протяженности своих дорог и отсутствия местных материалов для их строительства на почти повсеместно мягкой, хорошо впитывающей воду почве. Весной, летом и осенью ездить по России было очень трудно. К примеру, императрица Елизавета, взойдя на престол, послала на Камчатку своего курьера Шахтурова, чтобы он не позже чем через полтора года, к её коронации, привез «шесть пригожих, благородных камчатских девиц». Императрица слабо представляла себе размеры государства и трудности передвижения по его просторам: только через 6 лет гонец с отобранными девицами на обратном пути смог достичь Иркутска. Там у него кончились деньги, да, видимо, и девиц он действительно отобрал пригожих, так как к тому времени они уже все были или с детьми, или беременны. Несчастный гонец, понимая, что он безнадежно запоздал, запросил из Иркутска Петербург: что же ему делать с «девицами»?

Но товар-то в России перевозить надо было! И делалось это зимой крестьянами, когда пути шли по льду рек или по накатанным снежным дорогам, на санях, поскольку зимой ни крестьяне, ни их лошади не были заняты. На дорогах была масса опасностей, начиная от метелей, кончая татями-разбойниками. И крестьяне, занявшиеся извозом, получив товар, объединялись в обозы, вместе везли товар и защищали его от опасностей. Их не объединяла ни взаимная приязнь, ни общие увлеченья, делающие людей друзьями и приятелями, их объединяла только необходимость довезти товар до пункта назначения. Посему они и называли себя «товарищи», то есть товарищи – это люди, объединенные делом или событием («товарищи по несчастью»).

Так вот, с точки зрения исконного значения этого слова, в те времена наши отношения с преподавателями были товарищескими безо всякой натяжки. Было общее дело – дать стране инженеров-металлургов, мы это дело делали вместе: мы учились, они учили. Делали они это в основном твердой рукой, порою жестко, я ведь писал, что могли выгонять с экзамена по многу раз и до тех пор, пока студент не начинал понимать их предмет. От очень уж слабых избавлялись на первых курсах, а остальных учили добросовестно, безо всяких увлечений бюрократической показухой и отчетностью. Мы, соответственно, тоже обязаны были не диплом получить, а действительно выучиться.

В остальном нам предоставлялась полная свобода, на нас смотрели как на взрослых людей; какой-то назойливой опеки не было, и отношения со студентами у преподавателей были очень простые, без какой-либо заносчивой придури, требований «уважать» и т. п. Среди преподавателей люди, конечно, были разные, но я говорю об общем впечатлении: к нам, студентам, преподаватели относились как к товарищам по учебному процессу.

Вот эпизод, который я помню, правда, по другим причинам. Где-то на первых курсах в конце осени наша группа поехала на субботник в колхоз. Убирали мы столовую свеклу, машин для её вывоза было мало, и мы складывали её здесь же, на поле, в бурты и укрывали ботвой. Возглавлял группу преподаватель нашей кафедры Александр Вольфович Рабинович, он тогда был очень молод, только защитился, и на кафедре его все звали Шуриком. Мы, само собой, тоже его так звали, но, конечно, за глаза. Собираемся у очередного бурта перекурить, и вдруг кто-то подвернул ногу, наступив на свеклу, и внятно выматерился. Это было недопустимо не столько даже потому, что с нами был преподаватель, сколько потому, что были девушки. Возникла пауза – все ждали, как Шурик прореагирует: будет читать нотацию или сделает вид, что не услышал. А Рабинович, улыбнувшись, прервал паузу анекдотом.

Армянскому радио задают вопрос: чем отличается интеллигентный человек от неинтеллигентного. Радио отвечает: интеллигентный человек, наступив ночью на кошку, воскликнет: «О, кошка!» Мы засмеялись, даже не оценив тогда, как естественно Шурик сделал втык грубияну, не делая его.

Я же запомнил этот эпизод по другому поводу. Дома у нас жила собачка: мне подарили её еще щенком и я назвал его Тюльпаном. Пес был храбрый, чуткий и очень звонко облаивал всех незнакомых, заходящих к нам во двор. Но он был маленький: одна моя подруга, увидев его, сострила: «У меня тоже был такой пёс, но его кошка съела». Конечно, пес был крупнее кошки, но не очень. Жил он во дворе, и на тот момент ему понравилось спать на коврике перед входной дверью веранды. И в тот же день, вернувшись с субботника, я поздно вечером выходил в туалет, забыл о Тюльпане и наступил на него. Пес взвизгнул, и я, надо сказать, успел кое-что крикнуть ему, пока вспомнил анекдот, рассказанный Рабиновичем, и рассмеялся еще раз.

Но больше всего в той атмосфере товарищества мне запомнилась встреча Нового года, которая была то ли на втором, то ли на третьем курсе. Преподаватели и студенты отмечали его вместе, правда, приглашались только активисты и отличники. Билет стоил недорого, и я с некоторым недоверием пошел на такое непривычное мероприятие. Все происходило в здании института, что тоже было довольно необычно. Столы были накрыты в большом спортивном зале – внизу, на площадке, и на балконах зрителей. В актовом зале до полуночи шел концерт, в затемненном конференц-зале всю ночь показывали мультики, в фойе танцевали, в борцовском зале были сложены маты, и на них отдыхали те студенты, кто забыл, что водка и коньяк – это не «биомицин». Никогда в жизни у меня не было такого веселого и такого трогательного по своей дружелюбности праздника. Некоторые утверждают, что я, раздвигая туфлями тарелки и салатницы, залез на стол и сказал тост для всех собравшихся. Не верьте – я такого Не помню! Во всяком случае, даже если такое и было, то принят этот тост был хорошо. Увы, такая встреча Нового года, длившаяся тогда до 6 утра, до начала движения городского транспорта, больше никогда не повторялась – ушел на пенсию Исаенко, уходили старые кадры, вместе с ними уходил дух коллективизма и навыки общенародных веселий.

Тот Новый год был памятен мне и по другой причине. Девушка, которая через много лет стала моей женой, была отличницей и тоже была на этом празднике. Она мне понравилась еще с первого знакомства, но все как-то не было случая познакомиться с ней поближе. Мы иногда болтали с ней в коридорах, но пригласить её на свидание я опасался из-за неуверенности, примет ли она это предложение. А нарываться на отказ не хотелось. Праздник же предоставил прекрасный случай для предварительного общения. Мы много вместе танцевали, утром я пошел проводить её до общежития и перед входом в него своими губами поймал её губы, мы довольно долго целовались, пока нас не спугнули, и она ушла. Домой я ехал окрыленный, а после праздника сразу же разыскал её и пригласил на свидание. Она сослалась на занятость. Я на следующий день повторил попытку. Она опять сослалась на занятость, но по её тону я уже понял, что мне дан отлуп. Я, конечно, догадывался, почему, и потом это подтвердилось – я не только целовался в новогоднее утро, у меня и руки не висели без дела – слишком я оказался шустрым. Но все равно – было очень обидно. Поэтому, чтобы не доставлять ей слишком много радости своими огорчениями по поводу её отказа, я до окончания института старался принимать в её присутствии вежливо-равнодушный вид – типа «ну и мне не очень хотелось».

Общественные работы

Судя по всему, в институте я был комсоргом, каким комсоргом – не помню. Скорее всего, комсоргом группы, а может, и потока МЧ. К этой мысли меня приводят некоторые воспоминания, в которых я фигурирую как бы в какой-то общественной должности. К примеру, я был в составе общественных наблюдателей комиссии по распределению или, скажем, была же какая-то причина у парня, заболевшего гонореей, обратиться ко мне, а не к какому-нибудь другому студенту из местных? Но, с другой стороны, я совершенно не помню того, что должно было сопровождать эту должность: собраний, бюро и т. д. Но если я действительно был комсоргом, то тогда мои товарищи столкнули на меня эту должность правильно. Во-первых, я был по характеру тем, о ком мой дядя Илларион говаривал: «Такой среди своих не потеряется!» Во-вторых, я был убежденным коммунистом. Я не просто верил, а я был убежден и убежден в этом и по сей день, что коммунизм – это единственная коллективная человеческая цель, которая обязана стоять перед человечеством. Только сейчас я понимаю, что без этой цели сообщество людей – это стадо животных, а тогда мне устройство страны казалось абсолютно правильным, посему и цель страны – коммунизм – не вызывала сомнений. Я, безусловно, по этому вопросу читал больше своих товарищей и был уверен, что марксизм – это наука, то есть он своей теорией описывает объективную реальность. По молодости и отсутствию опыта я еще не знал, как подтасовкой одних фактов и умолчанием о других можно создать любую теорию. Но мне нравилось, что коммунизм – это справедливость, и та несправедливость, которую я видел, в моем понимании к коммунизму отношения не имела, впрочем, так оно и было.

Помню, как-то летом наша четверка взяла винца и поехала загорать. У Коли Кретова была отцовская лодка с мотором, поэтому мы заплыли на какую-то днепровскую косу с чистеньким песочком и совершенно безлюдную. Там выпили и начали спорить о коммунизме и о житье-бытье. Я доказывал правильность происходящего, а мне совали в нос разные фактики из нашей жизни. Спорили-спорили, и я вызвал Толика Шпанского на поединок по правилам классической борьбы. Мы долго барахтались в песке, пока я все же не уложил его на лопатки. После этого, выплевывая песок, пошли купаться, этим и завершив мою политическую работу.

Особый вопрос – демонстрации на 1 мая и 7 ноября. Надо думать, что в этом деле я, как комсорг, должен был как-то работать, но я этого не помню, поскольку те, кто на демонстрацию не являлись, вызывали у меня искреннее недоумение. И по сей день для меня этих праздников как праздников без демонстрации не существует. Это просто пьянка по непонятно какому поводу. Оказаться слитым с тысячами, а в масштабах Днепропетровска – с сотнями тысяч человек, – это же непередаваемое чувство! Ведь от Сталина идет требование единения людей, стремление соединить их вместе, люди должны были видеть, как их много и какие они все – свои. Это сейчас уроды у власти боятся скопления обычных людей, а тогда этого и не боялись, и приветствовали.

Думаю, что движение колонн рассчитывали и организовывали военные комиссары города, поскольку военные руководили их прохождением. Милиция в парадной форме тоже вся была на улицах – в опасных местах она выставляла заграждения, чтобы одни толпы людей не пересеклись с другими и не возникла давка. Надо думать, что опробованный вариант движения людей во время демонстрации повторялся из года в год, поскольку двухчасовое движение к трибунам осуществлялось чуть ли не с точностью до минуты. Не было необходимости запасаться выпивкой, поскольку мы точно знали, что через 15 минут от начала движения нашей колонны мы будем минут 10 стоять у гастронома, в котором все купим. А еще минут через 5 наша колонна остановится у одного старого дома, во дворе которого нас ждут старушки со стаканами и с мешками под пустые бутылки, иногда даже с кусочками огурца на закуску (за пустые бутылки шла конкурентная борьба). Здесь мы разливали вино по стаканам, выпивали и дальше шли веселые и с песнями.

(Интересно, что когда я приехал в Ермак, то там в первый год еще застал эти реликты сталинского времени. Ермак – город маленький, как по нему ни ходи, а через 10 минут окажешься у трибуны и демонстрация закончится. За такое время человек не успеет опьянеть и развеселиться. Поэтому уже за час до демонстрации в месте сбора колонны завода ОРС расставлял прилавки и разливал водку в бумажные стаканчики вообще без каких-либо наценок. В остальные дни водка «на разлив» не продавалась нигде, кроме ресторана.)

Изначальный замысел демонстрации был не в том, чтобы демонстрировать что-то кому-то на трибунах – кому это надо? Люди должны были демонстрировать сами себя своим согражданам и от увиденного веселиться – ведь это праздник! И никто не стеснялся «подогреть» это веселье. Кстати, если в обычные дни милиция, подобрав пьяного и поместив его в вытрезвитель, потом выставляла ему счет в 15 рублей и сообщала об этом по месту работы, то в праздники вытрезвление шло, так сказать, «за счет заведения», и никому об этом не сообщалось.

Пожалуй, необходимо сказать пару слов о советской милиции. Милиционеры служили всему народу, а не деньгам или начальству, и даже по их внешнему виду это было сразу заметно. К примеру, увидеть милиционера даже с оружием самозащиты – с пистолетом – было очень трудно, поскольку, даже патрулируя, они были безоружны, редко кто-то один из патруля мог иметь пистолет. Они служили народу, и эта служба их и защищала – при появлении милиционера все безобразия прекращались, и милиция занималась разбором происшествия и составлением протокола. А милиционера с оружием нападения – с дубинкой – мы не могли себе представить даже в страшном сне. Мы же не на Западе – это там люди – скоты и позволяют себя бить. А мы – свободные советские люди, кто посмел бы нас бить?! Что интересно, в 1966 году, одновременно с выходом Указа об усилении борьбы с хулиганством, дубинки были поставлены на вооружение милиции и тем не менее я никогда их не видел у советского милиционера.

В те годы в Днепропетровске была пара народных возмущений, я помню, что как-то на Южмаше быстро собралась многотысячная толпа. Милиция, конечно, на такие случаи выезжала, но уж точно безо всякого оружия. Дело в том, что народные выступления были смертельны для партийного и советского начальства – его за это гнали с должностей. Посему эти толпы успокаивали лично самые высокие начальники, клятвенно обещая немедленно во всем разобраться и решить конфликт по справедливости.

Но вернемся к праздничным демонстрациям.

Итак, распевая (а может, горланя) песни, мы шаг за шагом продвигались к месту нашей главной хохмы – к трибуне с руководителями города. Дело в том, что подходили мы к ней по проспекту Карла Маркса, а он разделен газоном. По ближней к трибуне стороне проезжей части шли мы, колонна металлургического института, а по дальней – колонна медицинского училища – несколько сот симпатичных девушек в белых халатах. А на площади перед трибуной наши колонны сходились в одну, и мы шли рядом. Я говорил, что вариант движения колонн не менялся, и так было каждый праздник. Не менялся и список здравиц на трибуне – они тоже всегда были одни и те же. Сначала, увидев нашу колонну, с трибуны провозглашали здравицу советским металлургам, после нашего «ура!» – здравицу советским медикам, которым мы тоже кричали «ура!» с удовольствием, затем шла здравица советской молодежи, тут уж поорать сам бог велел, но затем трибуна отдавала дань девушкам и кричала здравицу советским женщинам. Но по-украински здравица «Да здравствует советская женщина!» звучит как «Хай жывэ радянська жинка!», что в дословном переводе звучит как «Пусть живет советская женщина!», с чем наша колонна радостно соглашалась, хором крича «С кем хочет!». К этому моменту шедший впереди наш замдекана, следивший за нашей дисциплиной, Никита Саввич Худолей уже шел боком, грозя передним рядам снизу кулаком, но не помогало – это «3 кым хочэ!» звучало от демонстрации к демонстрации, причем мы позаимствовали эту хохму у старшекурсников.

Ну и чем заменишь эти пару часов веселья в кругу десятков тысяч радостных и веселых лиц? Какой-нибудь попсой, прыгающей на экране?

После того, как я столько страниц посвятил описанию наших гулек, я уже и сам стал забывать, зачем в 1967 году поступил в Днепропетровский металлургический институт. Напомню: я поступил туда, чтобы выучиться на инженера-металлурга.

Будет и об этом, но сначала я закончу тему о свободе.

О свободе

Повторю, вспоминая то время, порою удивляешься, каким же балбесом ты был, но при этом каким же счастливым ты был балбесом.

Ответственность и вызванные ею заботы ограничивают свободу, а наша единственная забота – учеба – была необременительной и нашу свободу ограничивала незначительно. Для осуществления своей свободы очень часто нужны деньги, скажем, ты свободен куда-то поехать, но у тебя нет на это денег, так что свобода есть, но реализовать ее невозможно. Такой свободе будет радоваться только идиот. В СССР студенты считались самым бедным слоем общества, была масса анекдотов о студенческой бедности. При всем при этом мы совершили неописуемое количество глупостей, требующих денег, а сколько бы мы их совершили, если бы не были самым бедным слоем? Страшно подумать! Это было время счастливой, совершенно беззаботной свободы, и совершенно естественно воспринимаются слова песни сталинских времен: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Чепуха, скажут мне, это Западная Европа и США свободные страны, а в СССР был страшный тоталитаризм, и все люди были рабами. Очнитесь! Я вам описал реальные эпизоды своей жизни, дал реальные фамилии своих друзей и знакомых, спросите их, лгу ли я. И что, из этого моего описания следует, что мы были несчастными рабами?

Как же, скажут мне, в СССР все боялись КГБ, никто не мог поехать за границу, не было никакой свободы слова. Давайте по порядку об этом хотя бы вкратце.

Мы любили свое государство, мы любили его за то, что оно дало нам беззаботную, счастливую, но при этом осмысленную жизнь. (У меня был довольно хороший знакомый, фактический владелец фирмы «Минрэ» с годовым торговым оборотом в 1 млрд. долларов, «сделавший себя сам» еврей из Люксембурга Роже Эрманн. Где-то в 1992 году мы сидели с ним в каком-то московском ресторане, обсуждали текущие события, и он мне сказал: «Юра, вы совершили страшное дело: убив социализм, вы убили смысл жизни своих детей».) Расшифрую для идиотов: КГБ – это Комитет государственной безопасности, т. е. люди, которые защищали безопасность нашего государства, нашу безопасность. Подлые уроды, посягавшие на свободу, целостность и независимость нашего государства, КГБ боялись, это так. Но нам-то чего было его бояться?!