Текст книги "Багряная летопись"

Автор книги: Юрий Андреев

Соавторы: Григорий Воронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

«ГОСПОДИН НОВОЯВЛЕННЫЙ МОНТЕ-КРИСТО»

Ваше благородь! Ваше!.. Ваше!.. – Семка Глиста извивался от волнения. – Да пусти ты меня, хайло! Ну! Глотку перегрызу! – Он вырвался от дежурного надзирателя и взмолился: – Ваше благородь, дозвольте сообщить!

– Да он очумел, – оправдывался в дверях надзиратель, – шасть в коридор и прямо к вам.

– Политицкий Фрунзи и морячки со Свеаборга подкоп роють! – взвизгнул Глиста вне себя.

– Что? Где? Говори, скотина, размозжу! – Толстая, как столб, короткопалая рука начальника владимирской тюрьмы сгребла робу на тщедушной груди уголовника.

– Скажу, все скажу, – прохрипел тот, – так что мне насчет сроку скостить, все скажу! Сам вить пришел…

– Сроку? Скостить?! – Страшная рука швырнула как ветошь чахлое, слабое тело в угол к каменной стене.

Раз за разом указательный палец стал вонзаться в кнопку круглого звонка: «Тревога!.. Тревога!.. Тревога!..»

Грохоча подкованными каблуками, тяжелыми прикладами, ножнами, обрушилась вооруженная команда в каменный подвал с зарешеченными окошками – столярную мастерскую. С ходу набросившись на рабочих, надзиратели кулаками и сапогами враз забили их – всех шестерых – в угол и выставили штыки.

Бледный от предчувствия непоправимой беды, стоял впереди морячков-бунтарей Фрунзе, заложив за спину руки с точильным бруском.

Зеркально начищенные тупоносые сапоги начальника тюрьмы показались на ступеньках, рядом с ними семенили стоптанные опорки уголовника. Глазки Глисты безразлично скользнули по лицам «политицких» и нырнули к угловому верстаку.

– Должно, тама, – указал он пальцем.

– Пахомов, Епифанов, Рытов, ну! – Вместе с охранниками начальник тюрьмы навалился на верстак, и все вместе они чуть не повалились: тяжелый стол откатился неожиданно легко, под ним чернела круглая дыра глубокого лаза, уходящего вертикально вниз, сквозь массивную кладку фундамента.

– Ух вы! – Синея от удушья, разрывая на себе воротничок, начальник тюрьмы шагнул к заключенным. Его рука слепо шарила по верстакам. Вот она ухватила неошкуренную еще ножку табурета, свирепея от безмерной ненависти, он что силы рубанул ею, куда придется: лишь бы услышать хруст сломанной кости, лишь бы почувствовать под рукой что-нибудь живое… Вот он, белый крутой лоб этого мерзавца, этого двукратного смертника, которого лопоухие судьи почему-то не смогли затолкать в уже намыленную петлю.

Рраз! Но что это? Молниеносным ударом бруса Фрунзе парирует деревяшку, вторым движением тут же бросает ее на пол.

– Что? Нападение?.. – Короткопалая рука начала шарить по толстой желтой кобуре. И тотчас тугие, крепкие плечи морячков оттерли Фрунзе назад. Охранники бросились на заключенных.

– Прекратите издевательства! – гневно выкрикнул Фрунзе. – Вы за все это ответите!

– Отвечу? Отвечу? – Не находя слов от ярости, начальник тюрьмы пытался через спины своих столпившихся подчиненных, оттаскивая их за шиворот, добраться до отбивающихся бунтовщиков.

– Ваше благородие, полторы сажени вглубь, сажен пятнадцать вдоль. Так что до самой наружной стены уже дорылись. – Голос Глисты звучал возбужденно от радости. Семка торчал из лаза, головка его качалась невысоко над полом. – Если б не я, вполне могли б завтра поутикать, а, ваше благородие?

– Отставить! – зычно скомандовал начальник.

Охранники, возбужденные избиением, отступали медленно, неохотно.

Моряки, плотно сгрудясь вокруг Фрунзе, стояли слитной группой.

К начальнику вернулось философское настроение: в конце концов беда миновала, зачем горячиться?

– Второй раз пытаемся? – небрежно спросил он у Фрунзе. – Ничего вас не учит, э?

– Разве же не учит, господин начальник? – дерзко ответил Фрунзе. – Как видите, на этот раз лаз шел гораздо глубже. Теперь бы не обвалился. Если б не эта гнида… – Он кивнул в сторону Семки.

– Еще оскорбляють. – Тот злобно отвел глазки.

– Н-да. Так сколько же лет вам, господин новоявленный Монте-Кристо? Двадцать шесть? Так вот запомните: двадцать семь отмечать не будете! Врач говорит, чахоточка у вас наблюдается. Ну да еще бы: сколько же это месяцев вы соизволили в мерзлой земельке ход скоблить? Три-четыре? Да-с, чахоточка! Ну, а я вам помогу-с по мере своих слабых сил туда и насовсем переселиться.

– Ну, что стоите? – заорал он на охранников. – В кандалы это быдло, в ручные да в ножные, и в карцер их на десять суток! Да воды не давать, чтоб не потели на морозце, хе-хе-хе!

– А ведь время переменится, и вам этого не забудут, – пристально глядя на него, сказал Фрунзе. – Всё вспомнят!

Круто повернувшись, начальник тюрьмы пошел к лестнице.

– Ваше благо… Ваше… – Глиста начал торопливо выбираться из лаза. – А как же я? Срок-то мне скостить?.. А?!.

– И двадцать седьмой встретим, и все другие годы, сколько положено, проживем… А вот ваша звезда, господин палач, пошла к закату! Это уж точно, – звонко крикнул вдогонку тюремщику Фрунзе.

20 февраля 1919 года
Самара

– Здравствуйте, Михаил Васильевич! – воскликнул еще от дверей Куйбышев. – А мы тут без вас уже скучать стали!

– Да уж я знаю, работы у вас не было, от скуки пропадали. – Фрунзе с улыбкой вышел из-за стола и направился к Куйбышеву и Берзину – члену Реввоенсовета. – Ну, что у вас хорошего? Что новенького в Самаре? Как идет партийная мобилизация?

Они втроем сели на диван.

– Из Петрограда и Москвы идут к нам эшелоны с добровольцами, – ответил Куйбышев. – Сколько людей прибудет, пока, правда, еще неясно. А здесь, в Самаре, мы начали создавать армейские резервы, уже скомплектован запасной полк. По общей мобилизации мы получили около трех тысяч, партийная дала сто пять человек. Ну и, кроме того, почти завершили комплектование рабочих полков без отрыва от заводов. Бойцы вооружены, проходят военную подготовку. Выделены дежурные подразделения.

– Очень красиво ты все говорил, только самого главного не сказал. – Берзин соболезнующе покачал головой.

– Вы не смотрите, Михаил Васильевич, что этот латыш выглядит эдакой-сонной квашней. – Куйбышев обнял Берзина за литые плечи. – Щук приходилось вам ловить? Вот и он, как та щука: будто бы спит в сторонке, глаза прикрыты, хвост едва колышется, и вдруг – раз! – уже и заглотил какого-нибудь карася-простофилю или плотвичку. Э! С ним ухо востро надо держать.

– Не буду так прямо утверждать, что ты и есть плотвичка, потому что я тебя жалею, – смеющиеся глаза глянули на Куйбышева, – но все-таки из чего стреляли бы твои сто пять человек и что они заряжали бы в свои ружья, если бы не мы, скромные хозяйственники?..

Отчаянной, невероятной храбрости артиллерист в прошлом, Берзин имел сейчас все основания поиграть в «скромного хозяйственника»: в результате организованной им повальной проверки всех складов было обнаружено множество пулеметов, винтовок, несколько миллионов патронов и сотни тысяч снарядов всех калибров. Вплоть до самого июля войска не испытывали острой нужды в боеприпасах.

– Отлично! – оценил Фрунзе его лаконичное сообщение. – Ну, а как проверка кадров?

– Занимаемся. Между прочим, пришлось снять одного из наших штабных, – ответил Берзин.

– Кого же? – живо поинтересовался Фрунзе. – Уж не гуся ли этого снабженского?

– Совершенно точно! «Чрезвычайного уполномоченного», – усмехнулся Куйбышев. – Пока выясняем – саботажник или просто дурак. Ну, а у вас-то как дела?

– О положении в армии и о принятых мною мерах я доложу вам подробнее, с картами и цифрами, на Реввоенсовете. А пока должен вам сообщить, что арестовал вридкомиссара семьдесят третьей бригады некоего Семенова. Похоже, что он готовил восстание бригады, во всяком случае – всячески разжигал недовольство, сеял клеветнические слухи. Самое подозрительное, что он сам, без всякого расследования, застрелил покушавшегося на меня командира взвода.

– Вот как? На вас готовилось покушение! – воскликнул Куйбышев. – Они хотели повторить историю с Линдовым!

– Почему повторить? – спросил Берзин. – Дальше пойти они хотели. Еще дальше.

– Разумеется, здесь есть связь, – убежденно произнес Куйбышев. – Восстание двух полков, убийство Линдова и его спутников, покушение на вас – и все это за короткое время и на одном и том же участке фронта. О чем это говорит?

– Это говорит о том, – спокойно ответил Фрунзе, – что здесь, во-первых, будет одно из главных направлений удара Колчака. Во-вторых, что агентура врага здесь хорошо организована и действует активно.

– И, в-третьих, если рассуждать логично, – добавил Куйбышев, – агентура эта прочно связана с каким-то большим, едва ли не стратегического значения, центром, который всячески, буквально всеми средствами стремится помочь Колчаку.

– Печально, но факт, дорогие товарищи. – Фрунзе встал и прошелся. – Я думаю, надо просить Дзержинского поглубже разобраться в этом деле. Попрошу вас, Валериан Владимирович, отправить ему ваши соображения в зашифрованном виде. Но, разумеется, нельзя зевать и самим. Не так ли?

– Товарищ командующий, разрешите? – В дверях стоял Новицкий. – Тут прибыл товарищ Чапаев. Мы с ним побеседовали по душам и решили вас побеспокоить.

– Очень правильно решили! Проходите, товарищи. – Фрунзе встал, с нескрываемым интересом всматриваясь в Чапаева. Он ожидал увидеть громогласного гиганта-партизана в бурке – нечто вроде Плясункова. Но перед ним спокойно и уважительно стоял сухощавый, среднего роста человек лет тридцати, с совсем еще молодым и свежим лицом, которое не старили тонкие, закрученные на концах усы. Аккуратная прическа, щегольски подогнанная одежда, кавказская шашка, богато отделанная серебром, красиво расшитые оленьи пимы – все это говорило о том, что человек следит за собой.

– Товарищ командующий, бывший командир Самарской, потом двадцать пятой дивизии, ныне слушатель Академии Генерального штаба Чапаев в ваше распоряжение прибыл! – Живые синие глаза с чуть скрываемой смешинкой по-уставному прямо смотрели на Фрунзе.

– Так вот вы какой, товарищ Чапаев! Очень рад вас видеть! – Фрунзе поздоровался с ним, подвел к Берзину и Куйбышеву, усадил в кресло. – Слышал я о вас много: и сами хорошо врагов били, и бойцов умели поднять. Так что из академии – досрочно?

– Сбежал я оттуда, товарищ командующий, – без тени смущения ответил Чапаев. – Порохом весь я пропитан. Как это, думаю, штаны протирать, когда мои люди кровь проливают? Даже письмо товарищу Линдову написал: так и так, прошу меня откомандировать отсюда назад, не то все равно пойду к доктору, справку от него достану. Ну, а тут приходит известие, что товарища Линдова злодейски убили. Не стал я тогда больше ждать и сбежал к вам на фронт. А учиться уж после окончательной победы поеду.

У Фрунзе юмором и доброжелательством заискрились глаза:

– А куда бы вы хотели получить назначение, Василий Иванович?

– Только прямо, со всей откровенностью, – добавил Куйбышев.

– Со всей откровенностью? Хотел бы в свою дивизию!

Фрунзе сидел, зажав в кулак бородку, пристально глядя на Чапаева. Что-то важное решив для себя, он энергично произнес:

– Ну что ж: за доверие – доверие! Дивизию вашу после вашего отъезда почти расформировали, кто и почему – пока не знаю. Цела одна лишь бригада Кутякова, но сам Кутяков сейчас на излечении, командует Плясунков. Дивизию соберем, это я обещаю! Но на это нужно время. А сейчас получите особое назначение: на днях мы начнем на правом фланге, в районе Александрова-Гая тактическую наступательную операцию. Усиленная бригада должна будет обойти противника по степям и ударить по нему во фланг и тыл. В дальнейшем придется действовать совершенно самостоятельно и инициативно – в пределах наступательного плана. Возьметесь?

– Возьмусь! – Чапаев поднялся. – Доверие оправдаю.

– На днях я назначил комиссаром в эту бригаду дельного и умного человека, давнего своего знакомого – Дмитрия Фурманова. Думаю, сработаетесь.

Чапаев неопределенно шевельнул усами.

– Александрово-Гайскую бригаду вольем после этого в вашу дивизию третьей бригадой. Прошу вас завтра зайти в штаб, получить документы, ознакомиться с картой. А сейчас отдыхайте. Имеете, где отдохнуть?

– Найдется. Есть у меня просьба: разрешите с собой моих ребят взять. Тут ведь и командиры полков, ротные, взводные, разведчики, ординарцы. Заждались меня.

– А где ж они?

– Как узнают, что я приехал, мигом прилетят!

– Хорошо, оформим, – рассмеялся Фрунзе.

Чапаев тоже засмеялся, еще раз остро, с откровенной симпатией взглянул на командующего и вышел.

– Ну что ж, нашего полку прибыло, – подытожил Берзин…

– Значит, вы утверждаете, что их полку прибыло и что в связи с приездом Чапаева Фрунзе собирается вновь собрать в один кулак с таким трудом распущенную двадцать пятую дивизию? – Уильямс был в грубошерстном черном костюме, в малиновой косоворотке. Темно-русая борода резко изменила черты его лица – самарский мастеровой, да и только! Он, морщась от огня, сидел перед печкой на корточках, перемешивая кочергой груду пылающих синим цветом углей. Гембицкий вытянулся в кресле, выставив ладони навстречу ровному жару, идущему из открытой дверцы. За стенкой пела, подыгрывая себе на гитаре, Нелидова:

 
Подождите! Прогресс надвигается,
И движенью не видно конца:
Что сегодня постыдным считается,
Удостоится завтра венца.
 

– Так точно. Так было им заявлено сегодня этому фанатику партизану Чапаеву.

– Обдумаем. Дальше. Как вы расцениваете свое положение в штабе?

– Я знаю, что Новицкий характеризовал меня Фрунзе как самого работоспособного и грамотного штабного командира. В результате мы с вами, – не без наглости подчеркнул Гембицкий, – имеем копии всех секретных решений и приказов по армии.

– Это хорошо, и мы вас не обижаем, не так ли? – сухо сказал Уильямс. – Но требуется больше.

– Вы знаете, что командиром Самарского запасного полка я провел Николая Ильича Губина – бывшего полковника, активного члена партии социалистов-революционеров. Вместе с ним мы подобрали двух командиров батальонов. Учитывая большое количество наших людей, расставленных в этом полку на роты, взводы и отделения, полк может быть довольно быстро подготовлен для восстания. Надо только удержать этот состав, чтобы он не ушел на формирование новых частей.

За стеной тоскливо, с искренним надрывом пела Нелидова:

 
Бурной жизнью утомленная,
Равнодушно бури жду:
Может быть, еще спасенная,
Снова пристань я найду…
Но, предчувствуя разлуку,
Неизбежный грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.
 

– Послушать вас, так все идет великолепно, все очень хорошо, – раздраженно промолвил Уильямс. – Чапаев не более чем глупый, самоуверенный партизан, копии всех приказов мы имеем, Самарский полк к восстанию готов…

– Почти готов, сэр…

– Ах, не будем смотреть на мир сквозь розовые очки! Только дураки врут сами себе. Грушанский снят?

– Увы… – поколебавшись, ответил Гембицкий. – Но мы добились, что его не арестовали, а лишь отправили в штаб фронта как несправившегося.

– А! Из игры он выбыл надолго. Новицкий завербован?

– Ольхин из отдела АХО армии делает все, что может, в этом направлении. Новицкому ясно дано понять, что он может найти подлинных друзей, но он пока молчит.

– Я не верю в святых людей, – раздельно произнес Уильямс, садясь напротив Гембицкого. – Ведь это же не коммунист, а дворянин, генерал в прошлом. В мире существует только одно правило: одна вещь стоит дешевле, другая дороже. Согласен, что Новицкий – штучка непростая, недешевая. За него можно заплатить хорошую цену. Пусть он сам назовет любую страну, любой банк, мне все равно. Я передам ему через вас чек на двести тысяч долларов. Неужели этого мало?

Гембицкий, не в силах сдержаться услыхав такую сумму, вскочил на ноги:

– Сделаю все возможное, сэр!

– Садитесь. За комиссионными задержки не будет, – пренебрежительно махнул рукой Уильямс. – Но это все в будущем. А пока незачем тешиться особыми удачами: Грушанский списан, памятный вам «студент» Хорьков при попытке завербовать рядовых бойцов двадцать пятой дивизии арестован и расстрелян. Значит, поскупился, думал себе прикарманить больше, дурак! Господин Сукин преждевременно поднял восстание, он и его отряд уничтожены в Черном Яру – надо сказать, весьма умело и энергично окружены и разгромлены. Ну что, будем и дальше похваляться?

– Господин Уильямс, – нерешительно произнес Гембицкий, – сегодня Фрунзе написал приказ по армии. Вот он.

ПРИКАЗ ПО ВОЙСКАМ 4-й АРМИИ № 92/39

За время моего командования армией я натолкнулся на целый ряд фактов, составлявших крупные подчас нарушения порядка службы и дисциплины; случаи эти тем более странны и тем менее извинительны, что нарушителями дисциплины являются иногда лица высшего строевого командного состава и отчасти даже военные комиссары.

Так, был случаи, когда одни из командиров бригады, получив от меня за несколько недозволенных проступков словесный выговор, апеллировал к своим подчиненным, и в результате командный состав этой бригады, во главе с бригадным военным комиссаром, потребовал меня для объяснений…

– Ну и что? – бегло просмотрев приказ до конца, спросил Уильямс. – Очень хорошо и мило, а его угрозы вряд ли кого испугают. Что на вас так подействовало?

– Сэр, речь идет о бригадном военном комиссаре Семенове. Он арестован при попытке организовать покушение на Фрунзе. Правда, против него имеется лишь одна улика: самочинная расправа с покушавшимся. Но тем не менее он в тюрьме…

– Ах, черт возьми! – Уильямс сдавленным голосом яростно произнес несколько ругательств. – С этого и надо было начинать ваше сообщение. Ведь эта каналья слишком много знает! Галина Ивановна, зайдите сюда. – Он постучал в стену.

Она появилась томная, еще более красивая, чем прежде, протянула руку Гембицкому для поцелуя:

– Здравствуй, Лешенька, как поживаешь? «Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?» А я-то думаю, кто это так надолго засел у шефа?

– Галина Ивановна, вам известно, что Семенов арестован? – в упор спросил Уильямс.

– Вот как! Ну и олух! – злобно процедила она. – Нет. Я уехала от него на следующее же утро, передав задание. Значит, провалился?..

– Что вы можете сказать по этому поводу?

– Что сказать? – Нелидова задумалась. – Во-первых, почти ничьих настоящих фамилий он не знает, потому что в Самару прибыл самым первым из нас и тотчас же был назначен в Уральск. Да кроме того, он старый, еще довоенный конспиратор. Не расколется. Хитер и упорен.

– Какая чепуха! Простите, но вы казались мне умной. И камень расколоть можно, а тут… Господин Гембицкий, где содержится Семенов?

– Сегодня утром доставлен в самарскую тюрьму.

– Госпожа Нелидова, – твердо сказал Уильямс, – слушайте меня внимательно: завтра же под любой личиной начните добиваться свидания с Семеновым. Передадите ему при встрече свежие пирожки или булочки или ведьму на метле – это ваше дело. Вот вам порошок – разделите его на пять частей, по одной части в каждую булочку. Этого будет достаточно, чтобы он никогда не проснулся. Ясно вам? Из тюрьмы уходите, всячески заметая след, меняя облик, впрочем, вас этому учить не нужно. Вы хотите мне что-то сказать?

– Но ведь это… все-таки… мой… – с запинками произнесла Нелидова. Ее темные миндалевидные глаза от недоумения расширились.

– Что «ваш»? Один из ваших, причем многих, сожителей, вы хотите сказать? – злобно перебил Уильямс. – Потому я и назначаю вас на эту операцию, что вас он не заподозрит. «Мой, мой», – передразнил он. – Чем, например, Гембицкий хуже? На гитаре не играет? Так это в постели совсем не обязательно. – Он по-отечески засмеялся, трепля ее по плечу. – Ну так что, есть еще сомнения или считаете лучше предстать вам перед светлые очи Чека? Семенов-то ваш самарский адресок знает!

Нелидова, прищурившись, поправляла перед тусклым, треснувшим зеркалом свои пышные локоны. И впрямь, кто его ведает, фигляра, если за него по-умному возьмутся. Да и поднадоел он за два года, честно говоря: суетлив, слюняв. «Из-за этой жирной скотины рисковать?» Она поправила платье на плечах, деловито («Все свои») поддернула лиф и сказала уже равнодушно:

– Свое комбине, говорите, ближе к телу? Где ваш крысиный или какой там еще порошок?

Гембицкий мысленно перекрестился: «Ну ее к господу богу! Обойдусь с какой-нибудь попроще, от греха подальше». «Сжать твою, мой ангел, руку я спешу в последний раз», – прозвучал в его ушах ее томный голос.

– Итак, господа, задачи ясны. Вот именно: своя голова ближе к телу. Расходиться будете порознь. Господин Гембицкий, повторяю: на Новицкого денег не жалейте! В штабе исподволь сводите на нет приказы Фрунзе. Убеждайте Берзина, Лазаревича, Яковского и других в невозможности удержать Колчака восточнее Волги, в необходимости заблаговременного отступления за Волгу…

«Ах, Сашка, Сашка, преданный все же был мужик! Бодренький был, – Нелидова думала о муже уже в прошедшем времени, – конечно, не Безбородько, толстоват, с одышечкой, но все же кое-что… Да, Уильямс – молодец, никаких сантиментов, четкий расчет, и дело сделано. Вот у кого учиться….»

Гембицкий ушел.

– Не жалейте денег, чтобы попасть на свидание в тюрьму, Галина Ивановна, – сказал Уильямс. Он аккуратно положил перед нею десять больших золотых монет. – Эти ключи откроют любые двери. И поверьте мне, старому опытному человеку: они легко позволят нам утешиться, потеряв Сашу, Машу, Пашу, Глашу или кто там еще есть. – Он засмеялся, и она поддержала его звонким смехом.