Текст книги "Багряная летопись"

Автор книги: Юрий Андреев

Соавторы: Григорий Воронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Утром следующего дня в Бузулуке, в полевом штабе Южной группы, состоялось совещание, на котором Фрунзе смело предложил немедленно повернуть три дивизии на Белебей: 25-ой развернуться на сто восемьдесят градусов и ударить по Белебею с севера, 31-ой повернуться на девяносто градусов – одновременно нанести по нему удар с запада, 24-ой дивизии нацелиться на Белебей с юга. Маневр сложный, но возможный, а для корпуса Каппеля, оказавшегося неожиданно атакованным сразу с трех сторон, – гибельный.

– Да, его превосходительство Ханжин не лыком шит: все время стремится к хитрым маневренным действиям, – заметил Новицкий. – Но я гляжу, силы свои разбрасывает. На этом мы его и возьмем. Каппель окажется в западне.

– Федор Федорович, дело нашей с вами чести так сочетать движение дивизий, чтобы к Белебею они подошли одновременно, – очень серьезно сказал Фрунзе. – В результате мы разгромим Каппеля, погоним его и на его плечах ворвемся в Уфу. Засиделся там генерал Ханжин!

Новицкий кивнул, задумчиво и сосредоточенно глядя на карту.

– Товарищ командующий, – в дверях стоял взволнованный адъютант, – срочная телеграмма из штаба фронта.

Фрунзе прочел телеграмму и, что было с ним чрезвычайно редко, бросил ее на стол, выругавшись шепотом.

– Черт знает что! Это же срыв всего и вся! – Он быстро зашагал вдоль вагона. – Прочтите!

Куйбышев распрямил листок и прочел вслух: «Получением сего 5-я армия и приданные ей 25-я и 2-я дивизии переподчиняются мне для действия в северо-восточном направлении против Северной армии Колчака вместе с 2-й и 3-й нашими армиями. Комфронтом Самойло».

Все были ошеломлены. Воцарилось молчание. Поскрипывали лишь сапоги Фрунзе, который стремительно ходил взад-вперед.

– Что ж, будем опротестовывать? – спросил Куйбышев.

– Приказ нелеп в высшей степени, – нервно заметил Новицкий.

– Значит, сделаем так, – Фрунзе энергично подошел к столу, – вариант поворота на Белебей начнем осуществлять немедленно. Приказ на новый маневр прошу отослать тотчас же, пометив его, – он глянул на часы, – семью часами утра, на три часа раньше получения приказа Самойло. Федор Федорович, под вашу личную ответственность – срочно передать приказ прежде всего Чапаеву. Все последствия беру на себя.

– В думаю, мы с Валерьяном Владимировичем полностью разделяем вашу ответственность, – откликнулся Новицкий.

– Да, в данной обстановке согласиться с этим приказом – значит прежде всего попасть под удар свежих сил Каппеля. Я буду телеграфировать Ленину, – добавил Куйбышев.

– Хорошо. А я сейчас же телеграфирую комфронтом о том, что выезжаю к нему за невозможностью исполнить приказ. На время поездки в штаб фронта оставляю своим заместителем вас, Федор Федорович. – Фрунзе еще раз прошелся по салону. – Постараюсь убедить Самойло в ошибочности его решения.

– Эх, Михаил Васильевич, все это старые добрые традиции царской армии, – горестно покачал головой Новицкий. – Я думаю, что в данном случае Самойло, как человек здесь новый, просто еще не уяснил обстановки и его, конечно, можно будет переубедить – ведь он военный человек и не может не понимать, что такое угроза каппелевского удара. Ну, а пока будем осуществлять военно-дипломатическую операцию – переносить час рассылки утреннего приказа. Разрешите приступить к выполнению?..

«Что стоит за приказом Самойло? – думал Фрунзе, подставляя голову теплому ветру, который бил в ветровое стекло и, ослабев немного, яростно трепал волосы командующего, устроившегося на заднем сидении мощного «фиата». – Кому нужно сорвать успешно начавшееся наступление? Очевидно, тому же, кто столь грубо, беззастенчиво и торопливо устранил Каменева, когда он начал нам помогать… О эта крупная игра мелкого самолюбия! Сорвать удачное наступление, скомпрометировать его и тем самым реабилитировать себя: мы-де говорили, что контрудар Фрунзе – авантюра, «удар перочинным ножиком в бок слону» – вспомнилось ему, говорили, что лучше отойти за Волгу. Говорили!.. И вот из-за воистину ничтожной борьбы в защиту собственного престижа, собственного авторитета ставится на карту жизнь тысяч и миллионов людей, судьба самой революции! Но где в таком случае граница между стремлением возвести любыми средствами собственное «я» на пьедестал непогрешимости и – предательством? Между тщеславием и изменой общему делу? Не вижу! Нет! Не выйдет этот преступный номер, есть коммунисты в Реввоенсовете, есть ЦК, есть Ленин. Поборемся, граждане честолюбцы!..»

– Какие такие приемные часы на фронте? – услыхал Самойло гневный, презрительный голос в соседней комнате. – А ну-ка идите и доложите, что прибыл командующий Южной группой и требует пропустить его для срочного разговора с командующим фронтом!

В ответ зажурчал голос адъютанта, убеждавшего, что командующий фронтом уже отдыхает, что он…

– Выполняйте мой приказ, да поживее, гневно перебил адъютанта Фрунзе.

Самойло поморщился: ну и времена! Бывший каторжник, студент-недоучка, никакого представления о военном искусстве, а вот – придется принимать… Ленин его ценит, Гусев стоит за него… Был комиссаром огромное военного округа… Совсем неясно, как себя вести, если б не недавняя телеграмма Троцкого: «Совсекретно. Симбирск. Командующему Восточным фронтом Самойло. Имеем твердое намерение снять Фрунзе. Намечен назначением Ольдерогге. Задерживается подписью у Ленина. Не церемоньтесь первым. Проводите намеченную линию. Предреввоенсовета Л. Троцкий».

С Троцким Самойло познакомился на переговорах в Бресте. Очень энергичный и влиятельный человек этот Троцкий: не дрогнув, нарушил директиву Ленина. Очень влиятельный человек. Предреввоенсовета…

Вошел адъютант, высокий холеный брюнет:

– Товарищ командующий, Фрунзе прет, как бык, мне его не удержать…

Самойло поудобней устроился в постели, подтянул одеяло к подбородку:

– Ну ладно, зови вояку. Надо с ним наконец разобраться, ишь, какие телеграммки присылает: «За невозможностью исполнить приказ…»

Фрунзе вошел, вытянулся по-строевому у дверей:

– Здравия желаю, товарищ командующий!

– Да, да, здравствуйте, здравствуйте… – Самойло смотрел на него, не предлагая сесть. – А вы, голубчик, возмужали. Кажется, год я вас не видал?

– Только крайне острое положение на фронте вынуждает меня беспокоить вас. Сегодня утром я прочитал вашу директиву. Должен сознаться, что она ставит войска нашей группы в трудное положение, потому что не учитывает реальной ситуации и развития событий на фронте.

– Это вы мне? – Самойло иронически поднял брови.

– Без Пятой армии и приданных ей двадцать пятой и второй дивизий мы не сможем завершить разгром армии Ханжина. Напротив, под угрозой окажутся все достигнутые успехи, и мы вновь начнем отходить к Волге.

– Все? – И, не давая ответить, Самойло начал говорить скучным, поучающим тоном, каким твердят школьникам прописные истины: – Ваш контрудар уже завершен. Достигнут кое-какой тактический успех. Хорошо. Большего нам не надо. Главкомом и предреввоенсовета перед нами поставлена сейчас задача: разгромить Северную армию Колчака. Именно там решается судьба Урала и Сибири. Поэтому я и забираю у вас то, что необходимо для операций на севере… И вообще, нам, военным, здесь и выше, – он указал пальцем на потолок, – совершенно очевидна ненормальность положения у вас, в Южной группе: дивизии и бригады перемешаны, как овощи в салате «Оливье». Абсурд, неупорядоченность!

– Я не могу с надлежащей компетенцией судить о салате «Оливье», – глаза Фрунзе сверкнули, – но относительно перемешивания бригад и дивизии сказать могу твердо: если бы я не составил ударной группы из надерганных мной из Туркестанской и Четвертой армий частей, то, вероятней всего, мы с вами сейчас не имели бы возможности разговаривать в этом уютном особняке!

Самойло рассердился не на шутку:

– Вашим протестом и вашим приездом я крайне возмущен! Вы находитесь на военной службе, сударь, а не на митинге! Исполнение приказа вышестоящего начальника – важнейший закон дисциплины, без этого армия разваливается. Еще раз требую немедленного исполнения моего приказа и вашего срочного выезда к войскам. За попытку невыполнения приказа на первый случай объявляю вам строгий выговор! Всё! Можете идти!

Скулы у Фрунзе покрылись красными пятнами, ногти сжатых пальцев вонзились в ладони. Какое-то мгновение отдаляло его от необузданной вспышки ярости. «Но нет, господа честолюбцы! В борьбу самолюбий вы меня играть не заставите!» Он передохнул и спокойно спросил:

– Действительно ли вы, товарищ командующий, полагаете, что возможен разгром Колчака без поражения главной его армии генерала Ханжина?

Генерал Самойло был крупным, знающим специалистом: двадцать два русских и иностранных ордена были не напрасно получены им до 1917 года за разведывательно-дипломатическую службу. Конечно, наблюдай всю ситуацию на Восточном фронте со стороны, он бесспорно назвал бы задачей номер один разгром Западной армии Ханжина. Но, во-первых, на командование Восточным фронтом Троцкий переместил его с Северного фронта, весьма по-своему дальновидно, потому что идея разгрома прежде всего Северной армии Колчака не могла не быть лично близка Самойло, а во-вторых, и в этом был драматизм его положения, Самойло не мог не считать непреложным для себя выполнение директивы столь влиятельных, обладающих столь громадной властью людей, как Главком и предреввоенсовета. Не имея поэтому мужества ответить Фрунзе по существу, он закричал:

– Требую незамедлительного выполнения приказа! Незамедлительно, по телеграфу отдайте сейчас же указание выполнять мою директиву!

– Без подтверждения вашего приказа Центральным Комитетом партии выполнять его я не буду! – резко ответил Фрунзе.

– Что?! – Самойло отбросил одеяло и сел в пижаме на кровати, судорожно нашаривая ногами пушистые комнатные туфли. – Вы нарушаете основы воинской дисциплины, и я не остановлюсь ни перед чем! Я прикажу вас сейчас немедленно арестовать и предать суду ревтрибунала!

«Ах, черт побери, втянул меня все-таки в перепалку. – Фрунзе хладнокровно смотрел в перекосившееся белобровое лицо. – Да, круто поворачивается; но ведь он военный человек, не может же совсем ото всего отмахнуться».

– Есть сведения, товарищ командующий фронтом, – ровным голосом, как бы не услыхав угрозы, сказал он, – что Ханжин перебрасывает в Белебей свежий резерв: усиленный Волжский корпус генерала Каппеля. Цель маневра – нанести решительный контрудар в тыл ударной группе и всей Пятой армии. Успех этого удара приведет к разрыву всех наших коммуникаций и выходу белых на Волгу.

Самойло сумел наконец надеть меховые туфли.

– Откуда вам известны эти планы Ханжина? – ворчливо, но гораздо спокойней спросил он.

– Данные эти абсолютно точны, они идут одновременно от нашей войсковой разведки и от агентурной разведки подпольного ревкома Уфы и взаимно подтверждают друг друга.

Самойло моментально понял угрозу, нависшую над фронтом: «Ах, черт возьми: принял я фронт в довольно благополучном состоянии, и вот все рухнет. Кто виноват? Да вот, скажут, Самойло виноват: командующего Южной группой устранил, это раз, приказ отдал неверный – это два!..» Он сбросил туфли и снова улегся под одеяло.

– Ну, и что же вы предприняли, кроме выезда ко мне, узнав о маневре Ханжина? – иронически спросил он.

– Я позволю себе сесть.

– А? Да, да, конечно… – рассеянно бросил Самойло.

Фрунзе придвинул к себе гнутый стульчик и тяжело сел на него.

– За три часа до получения вашего приказа я разослал в дивизии свои приказ с целью упредить Ханжина и разбить корпус Каппеля на подходе к Белебею. – Он сжато и предельно ясно доложил свой план.

«Совсем непонятно, откуда у этого большевистского агитатора такая военная хватка, такая смелость… Крепкий орешек. Если его действительно уважает Ленин, то вряд ли назначение Ольдерогге состоится…»

– Вот и надо было начинать свой доклад с сообщения о Каппеле и контрмерах, – недовольно проговорил он. – В этих условиях я несколько меняю свой приказ: двадцать пятую и вторую дивизии временно оставляю вам, но, – и он начальственно вымолвил, – Пятую армию забираю. Можете громить корпус Каппеля, преследовать противника до реки Белой, но дальше не зарывайтесь – выручать мне вас нечем.

Фрунзе пристально глядел на Самойло: «Господи боже мой! Конечно, когда все понял, тогда испугался. Но ведь решение половинчатое… Эх, разве о деле прежде всего сейчас он думает?..»

– Отбирая Пятую армию, вы рубите мне левую руку! – решительно заявил он. – Ведь перед нами стоит еще задача выручать Оренбург и Уральск!

– А это уж ваше, батенька, дело, – заявил Самойло. – Вам уже давно, насколько я информирован, указывали на чрезмерное увлечение идеей контрудара, но вы ведь никого не слушаете, вот и обезлюдили свои армии.

– Но ведь контрудар – наше общее дело!

– Нет, за свои промахи несете ответственность лично вы. Что касается Пятой армии, то мой приказ согласован там, – он снова показал пальцем наверх, – и отменять его я не буду!

Фрунзе встал:

– Разрешите просить вас назначить на завтра заседание Реввоенсовета фронта.

– Ну, дорогой мой, если вы так уж настаиваете… – с неудовольствием ответил Самойло. – Завтра в десять жду вас в штабе.

– Спокойной ночи! – Стульчик жалобно взвизгнул, Фрунзе встал, поклонился и вышел. Сразу же в дверях появился адъютант. Скорбное выражение его лица свидетельствовало о том, что он все слышал.

– Спросил меня, где остановился Гусев, – доверительно доложил он.

– Эти большевики быстро снюхаются, – кисло ответил Самойло. – Но крепкий орешек, скажу и тебе, ох крепкий… Однако утро вечера мудренее. На войне как на войне. – Он тяжело задумался, машинально повторяя: – А ля герр ком а ля герр… А ля герр ком а ля герр…

Восемь часов без перерыва продолжалось бурное заседание Реввоенсовета Восточного фронта. В шесть вечера, усталый и возбужденный, прямо с заседания Фрунзе прошел в аппаратную штаба и потребовал соединить его с Новицким. Связь налаживали около часа. Наконец телеграф простучал: «У аппарата Новицкий. Какие новости?»

«С большим трудом добился частичной отмены директивы фронта за № 199/с. 25-ю и 2-ю дивизии возвращают нам. 5-ю армию сохранить в Южной группе не удалось. Но добился приказа по 5-й армии: для обеспечения задуманной нами операции иметь не менее одной дивизии на стыке с ударной группой на железной дороге Бугульма – Уфа. В северном направлении 5-й армии временно не наступать, заняв выжидательное положение, пока не будет закончена операция под Белебеем. Таким образом, удалось сохранить в наших руках для развития наступления в Белебеевско-Уфимском направлении десять стрелковых бригад из восемнадцати, а не пять, как предусматривал приказ командующего фронтом». Фрунзе прервал передачу и запросил у Новицкого, все ли ему понятно.

«Все понимаю. Валериан Владимирович рядом. Просит передать, что это довольно редкий случай в истории, когда полководцу приходится воевать не только с противником, но и с собственным командованием. Нас еще интересует: какое указание и какая помощь будет нам дана фронтом на участках обороны у Оренбурга и Уральска?»

«Для обеспечения положения в районе Уральска и Оренбурга при содействии товарища Гусева, получившего телеграмму от Ленина, из резерва фронта нам срочно передают: Самарскую бригаду из двух полков, Казанский мусульманский полк, 3-ю бригаду 33-й дивизии и Московскую 1-ю кавалерийскую дивизию. Все это позволит нам осуществить запланированную нами и фактически начатую Белебеевскую операцию и одновременно борьбу с восстаниями в Уральской и Оренбургской губерниях, с организацией помощи Оренбургу и Уральску, а затем и удар на Уфу. К сожалению, мой вынужденный выезд и переговоры отняли драгоценное время. Надо наверстывать. Посему приказываю…» И Фрунзе продиктовал шесть пунктов приказа.

Закончив приказ, он передал в Самару Куйбышеву и Новицкому:

«Я выезжаю сегодня в 22 часа вместе с двумя батальонами Казанского полка; буду в Самаре утром 15-го. На 10-е число приготовить состав Казанскому полку для отправки на Оренбург».

«Все понятно», – простучал аппарат.

Фрунзе сел, расстегнул ворот. Только сейчас он понял, как нечеловечески, беспощадно устал. Что ж, можно считать почти выигранным и этот этап сражения. Но какой нелегкой ценой! А сколько боев впереди, и сколько еще требуется сил – и от других, и от него…

15 мая 1919 года
Саратов

Беспредельно широка Волга у Саратова в мае, с одного берега едва-едва виден другой. Река так многоводна, что, когда стоишь на песке у самой волны, кажется, будто из-за земной кривизны поверхность ее слегка выпукла.

Май в 1919 году стоял тихий, жаркий, безоблачный. К вечеру, когда солнце закатится, небо на западе сначала пожелтеет, затем станет сиреневым, потом синим, и весь этот спокойный, постепенный перелив цветов отразится и безбрежном разливе Волги. Но редко-редко зарябит по гладкой ленте заката, повторенной в воде, след от лодки, – мало осталось в тот год рыбаков на Волге: кто не вернулся с германской, кто воевал за красных, а кто и за белых. А рыбы расплодилось в реке – без счету, ловить бы только, но кому – старикам одним?..

Скользит по реке одинокая лодка, ровными сильными взмахами весел гонит ее через реку простоволосый старик в ветхой ситцевой рубахе к заросшему кустарником песчаному острову, едет на ночную, самую удачливую рыбалку – себя ли поддержать свежей рыбой, для рынке ли наловить…

Вытянув лодку на пологий откос, старик размотал удочки, насадил наживку, поставил поплавки на разную высоту и установил вдоль берега удилища – все это быстро и сноровисто. И почти сразу же то на одном, то на другом удилище начали вздрагивать и звенеть маленькие колокольчики. Не прошло и часу, как в брезентовом ведре густо заплескались порядочные окуньки и подлещики, а звоночки продолжали сообщать о новой и новой добыче.

Старик еще раз обошел с ведром удочки, снял рыбу и отправился вдоль берега – собирать ветви, щепки, поленья, прибитые к острову течением. В лощинке за кустами он развел небольшой костер, подвесил над ним котелок с водой, быстро почистил несколько рыбешек и забросил их в кипяток. Запустив руку в холщовые штаны, рыбак вынул из кармана зловеще блеснувший при свете костра короткий тупой кольт с дулом огромного калибра – хоть на слона с таким идти, – переложил оружие в левую руку, а правой извлек из глубин кармана тряпочку с двумя сырыми картофелинами, лавровым листом, перцем и солью. Бросив приправу в клокочущий котелок и спрятав кольт, рыбак снова отправился к удочкам: одна из них звала его особенно громко и настойчиво. Он потянул удочку на себя и понял, что рыба попалась большая и торопиться нельзя. Добродушно мурлыкая, он стал водить добычу, то отпуская леску, то осторожно подтягивая к себе. Минут через десять, все так же ласково напевая, он опустил в воду сачок и сильно подтянул рыбу к себе. Мгновение – и в сачке забился округло-серебристый язь. Рыбак бросил бьющуюся рыбу в ведро и отправился к костру. Зачерпнув деревянной ложкой бурлящую уху, он осторожно попробовал жгучее варево, одобрительно крякнул и снял котелок.

Потянулась теплая, томная ночь. Только редкий плеск волны и слабый звон колокольчиков нарушали безмолвие. Старый рыбак все так же цепко таскал добычу. Постепенно звезды начали блекнуть, восточный край неба засветился, защебетали первые птахи. Настороженное ухо рыбака уловило вдалеке слабые удары весел. Он вынул из-под распоясанной рубахи массивные золотые часы с двойной крышкой, посмотрел время, удовлетворенно кивнул головой, но на всякий случаи взвел в кармане маслянисто щелкнувший курок.

 
Мой костер и тумане светит,
Искры гаснут на лету.
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту,—
 

донесся недалека женский голос. В предрассветном тумане лодка, видимо, плыла наугад, – пение стало удаляться. Но четверть часа спустя плеск весел раздался совсем близко, женщина энергично повернула лодку против течения и погнала на отмель рядом с лодкой рыбака.

Воткнув свою лодку в песок, невысокая гибкая женщина сразу выскочила в мелкую воду и, подтянув лодку повыше, направилась к костру.

– Свежей ухи? – поприветствовал ее старик.

– С удовольствием. Аппетит собачий, или волчий, или какой там еще бывает. – Она жадно принялась черпать ложкой прямо из котелка. – Ах, дорогой шеф, если вас уволят из вашей конторы за непригодностью – как выбрасывают старый шкаф, – цинично разъяснила женщина, – то вы прекрасно сможете зарабатывать себе на пропитание рыболовством. Если, конечно, вас раньше не ухлопает Чека.

– Или не угостит вкусным пирожком одна очаровательная молодая леди, – добродушно поддакнул старик, глянув ей в глаза. – Почему вы не пришли тогда в Самаре? Я ждал вас, и промедление могло мне очень дорого стоить!

– Они обложили вас, как медведя в берлоге.

– Врете! Второй выход был свободен!

Она с комической покорностью вздохнула и лениво выгнулась. Старик бросил насмешливый взгляд на ее грудь и сухо, но уже более спокойно сказал:

– Извольте сесть благопристойно, у нас есть дела.

Нелидова снова нарочито покорно вздохнула и принялась приводить в порядок волосы.

– Многих взяли, почти всех, – сообщила она. – Усиленно ищут вас и меня. Разгром…

– Ничего страшного. Есть мнение некоторых очень умных людей, что так даже лучше…

– Что? – Как ни цинична была Нелидова, но хода мыслей Уильямса постичь даже она не могла. – Эти очень умные люди сидят в Чека?

– Они сидят далеко, очень далеко, хе-хе-хе… Есть новые директивы, дорогая Галина Ивановна, – уклонился от объяснений Уильямс.

«А хорошо бы и тебе, старая сволочь, подсунуть пирожка! Тридцать наших людей поставят к стенке, а он доволен – новые директивы, видите ли…»

– Я слушаю, сэр. – Она обворожительно улыбнулась.

– Очень умные и очень богатые люди решили, что я должен работать в другом месте, скажем, где-нибудь восточнее, или южнее, или западнее, а может быть и северное… А вместо меня останетесь здесь вы, дорогая Нелидова. Какая карьера, а? Какой счет в банке, а? О, мадам, тысячи претендентов будут лежать у вас в ногах.

– Насчет ног они и сейчас не брезгуют, – злобно отрубила Нелидова, по необъяснимой ассоциации вспомнив исчезнувшего неожиданно Безбородько.

– О, какой язык! Какой язык! – одобрительно покачал головой Уильямс. – Как сабля у этого… у друга вашего покойного мужа, у Плясункова…

– Да, у Плясункова. – Нелидова взяла себя в руки: этот старый черт, оказывается, знает, кто разгромил восстание в Ставрополе, от кого она бежала недавно в Самару, очертя голову, бросив Долина и других. Не подсунул бы Уильямс ей за это «пирожка». Она с испугом глянула краешком глаза на опустошенный котелок. Но, впрочем, зачем же тогда предлагать ей карьеру?..

Костер дымил, догорая. Яркой полосой зажглось небо на востоке – вот-вот брызнет первый луч. Облака в зените уже пылали желтизной.

– Да, миссис, борьба с большевиками оказалась трудней, чем многим представлялось первоначально. В свое время я предупреждал об этом! Но мы не должны отказываться от борьбы, нет! Мы должны только действовать острее, умнее. Я установил прочную связь с Южной группой казачьих войск Колчака. Все это будет передано вам. Наше руководство действительно очень ценит вас.

«Ну, значит, показалось, – с облегчением подумала Нелидова, которая уже явственно почувствовала приближение сильных резей в животе. – Ох уж эта уха, ох уж все эти угощения…» И она со вниманием начала слушать Уильямса.

– Ваша главная цель – восстания, восстания и восстания в казачьих станицах, в совершенно ослабленном тылу у этого… у Фрунзе. Итак, слушайте внимательно… – Он методично и последовательно стал диктовать ей явки, имена, пароли.

Она внимательно слушала и повторяла всё вслед за ним.

Так прошло около часа. Затем она, не стыдясь Уильямса («Ах, сэр, какие между нами могут быть условности?.. Да к тому же вы, по-моему, простите, не столько мужчина, сколько бумажник из крокодиловой кожи»), выкупалась, освежилась и, натянув на мокрое тело платье, повторила все выученное, но уже не как школьница – ученица, а как деловой партнер: в конце концов, руководитель района беседует с руководителем другого района – какое может быть неравенство? Тем более что она молода, дело знает отлично, перспективна и, надо думать, далеко не все большие начальники там наверху будут так же бесчувственны к ее прелестям, как этот старый импотент… В общем, трудно сказать, кто с кем должен говорить искательным тоном…

– Да, миссис, у вас прекрасная память. Вообще, вы далеко пойдете. Если не зарветесь. Если не забудете, как бежали из Ставрополя, из Самары. От Плясункова и других.

«Ах, угрожать? Шантажировать? Ну смотри мне, старая щука, мы еще встретимся и тогда посмотрим, чей желудок крепче!»

– Нет, сэр, я ничего не забуду. Я всегда буду помнить вас и все ваши уроки, – с милой улыбкой, но так, что у него похолодело внутри, пообещала она.

– До встречи. В случае победы – в Петербурге. А нет – в Лондоне. – Он с безупречной, вежливостью склонил голову.

Она повязала косынкой свои пышные волосы цвета вороньего крыла и вошла в лодку, подобрав подол так, чтобы раннее солнышко без помех ласкало ее ноги.

Старый рыбак, подвернув брюки и зайдя по колено в воду, столкнул лодку, и молодая, простенько одетая саратовская мещаночка медленно поплыла по реке, чуть касаясь воды веслами…

 
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни,—
 

донесся до него ее ленивый, полный презрения голос.