Текст книги "Багряная летопись"

Автор книги: Юрий Андреев

Соавторы: Григорий Воронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– В следующий раз, мадам! В следующий раз. – Мужчины галантно целовали ручку Надежде Александровне. Вскоре за ними хлопнула дверь.

– Наташенька! Чай пить!

Девушка порывисто вошла в гостиную.

«Господи, как быстро летит время! – подумала мать. – Где мои семнадцать лет?.. И до чего ж она хороша в самом деле! Какая стать, какие глазищи… Нет, конечно, здесь ее оставлять нельзя, среди этого хамья, всплывшего на поверхность. Надо ехать. Это неизбежно!»

– Мама! Я все слышала. Я никуда не поеду.

– Да? – Надежда Александровна хладнокровно оглядела дочь. – Очень интересно. Это что же тебя студентик твой, социаль-демократ, локти залатанные, так научил разговаривать с родной матерью?

– Не поеду! – топнула ногой Наташа.

– Сколько же можно быть такой глупой? И неблагодарной? – Глаза матери облили Наташу нескрываемым презрением. – Все романтикой живешь? Идеалами? В куклы играешь? А где они – идеалы? Кругом шкурники, бандиты, спекулянты, крикуны. Каждый норовит ближнего заглотнуть. Нет уж, мы за себя постоим. Голыми руками нас не возьмешь! Перестань плакать, вытри глаза. И запомни: будет так, как я сказала! Ишь, заневестилась…

Надежда Александровна погасила свет в гостиной и гневно проплыла мимо дочери. Наташа упала на диван и безутешно зарыдала. Она не могла вспомнить дня, когда мать приласкала ее, прижала бы ее голову к своей груди. Отца она не видела уже четыре года, – он принимал за границей оружие для русской армии и флота. После окончания гимназии Наташа хотела пойти на учительские курсы, но мать энергично и непреклонно заставила ее поступить на курсы стенографии и медицинских сестер: это было модно в избранном кругу – даже царица и великие княгини посещали военные госпитали.

А тут Гриша, такой чистый, такой искренний, так увлеченный высокими идеями, и его приятели – студенты и рабочие, – и кружок политической агитации в старом домике, у отца Володи Фролова, где они вместе с Гришей занимались и даже – шутка сказать! – выступали, – все это было так непохоже на пустой, фальшивый мир ее прежних знакомых, что лишиться этого – все равно, что лишиться свежего воздуха, лишиться счастья.

Плачет, содрогается в рыданиях Наташа. «Надо бежать, – мелькнула у нее мысль. – Но куда?» И как бы отсекая даже предположение об этом, мать начала закрывать на ночь все сложные и хитрые запоры. Резко проскрипели крюки, вгоняемые в тугие гнезда. Напевая французскую песенку, Надежда Александровна проследовала в спальню, мельком глянув в темный провал гостиной.

«Я лучше знаю, в чем твое счастье, милая», – холодно и уверенно подумала она.

27 декабря 1918 года
Петроград

Не в первый раз шел на конспиративную встречу Безбородько, но редко когда испытывал такое чувство близкой и реальной опасности, зябкое ощущение провала, как сейчас. Весь его профессиональный опыт подсказывал, что подпольные собрания с большим числом разношерстных участников – дело почти наверняка гиблое. Сегодня же в особняке на Фонтанке, как он знал, соберется около трех десятков людей, самых разных по своим взглядам, профессии и общественному положению. Организаторами собрания были эсеры, но кроме них были приглашены монархисты, кадеты, а также несколько лиц, не связанных никакой партийной дисциплиной. «Цвет нации! – злобно думал Безбородько. – Болтуны, оратели, словоблуды! Как затеют свои умные споры о принципах, да с криками, да с битьем в грудь, тут и бери их, разлюбезное чека, голыми руками!» В сумерках его смуглое лицо за поднятым воротником стало вовсе темным, лишь остро поблескивали глаза. Его несколько успокаивало лишь то, что многие участники собрания были платными агентами сэра Уильямса, а уж этот серый волк, как успел понять Безбородько, не из тех, кто терпит пустопорожние словеса и брезгует маскировкой.

Однако на бога надейся, а сам не плошай! Безбородько круто свернул в подворотню на Николаевской улице и, расстегнув пальто, стал тщательно поправлять теплое, кашне. Прошло несколько минут, мимо никто не прошел. Безбородько застегнулся, еще выше поднял меховой воротник, перевел свой заслуженный безотказный браунинг в кармане на боевой взвод и вышел на улицу. Кругом никого. Он пошел на Загородный проспект, завернул на Гороховую, затем на набережную Фонтанки. То завязывая шнурок на ботинке, то отворачиваясь от ветра, чтоб закурить, то неожиданно сворачивая в подъезды, он убедился, что слежки нет. Тогда, ускорив шаг, он направился по указанному адресу. Парадный вход был закрыт, надо было идти через двор. На ящике у ворот сидел, завернувшись в тулуп, дворник. Зорко глянув на Безбородько, он спросил:

– Вам куда, господин хороший? – Это был обусловленный пароль, но Безбородько не предполагал, что спрашивать будут уже на улице.

– Я на именины к Луизе Казимировне, – повеселев, ответил он. «Неплохо, неплохо! Иностранец-то работает солидно». Тошнотворное чувство страха сразу притухло.

– Проходите! Под аркой ворот, налево. – И «дворник» трижды нажал кнопку звонка. При приближении Безбородько дверь открылась. Он вошел и оказался зажатым между двух молодых людей хорошей офицерской выправки. Безбородько улыбнулся совсем весело.

– Что вам угодно? – был задан с каменной вежливостью вопрос.

– Я приглашен на домашнее торжество.

– Кем?

– Моей кузиной, – ответил Безбородько улыбаясь. Лицо спрашивающего осталось отчужденно суровым, и матерый разведчик с облегчением почувствовал себя в почти полной безопасности.

– Проходите на второй этаж, там можно раздеться.

Безбородько бодро поднялся наверх, сдал горничной пальто и меховую шапку, взял девушку за пухлый подбородок, с интересом всмотрелся: «Ей-ей, ничего…» Горничная потупила лукавые глазки: «Что это вы, право», но потом кокетливо и многозначительно улыбнулась ему. «Так-так». Он поправил перед зеркалом пробор и вошел в зал, откуда доносился шум голосов, женское ленивое пение под гитару.

На мягких креслах и диванах сидели мужчины и женщины. Безбородько наклоном головы отдал общее приветствие и прошел вдоль стены в угол, стараясь не привлекать ничьего внимания: опыт научил его прежде всего составлять общее мнение, а уж затем вести себя по обстановке. Среди присутствующих сразу же бросались в глаза двое: крупный мужчина с широкой пухлой грудью и темной волнистой шевелюрой («Уж не завивается ли?» – мелькнуло у Безбородько), он наигрывал на гитаре, подчеркнуто влюбленно глядя в глаза поющей женщине и беззвучно шевеля ртом вслед за нею, – и эта женщина, грациозная брюнетка лет двадцати пяти, с яркими губами, одетая в желтое парчовое платье. «Так вот, значит, вы какие», – подумал Безбородько – он узнал их по фотографиям, показанным ему Авиловым: эсер-боевик Семенов и его гражданская жена Нелидова. О Нелидовой Авилов говорил как о женщине умной, образованной и – опасной, способной увлечь любого мужчину. Происходила она из семьи самарских помещиков.

На диване сидел лысый мужчина лет пятидесяти в черной визитке – Безбородько узнал и его по карточке: эсер Сукин – видный специалист по организации мятежей среди крестьянства. Его брат командовал корпусом у Колчака. Сукин любезничал – корректно и по-светски – с двумя бесцветными дамами. «Нет лучше для технической работы в чужих штабах, чем такие незаметные божьи коровки», – внутренне одобрил их облик Безбородько.

У рояля стояла группа мужчин, также известных ему по фотографиям и характеристикам Авилова: одетый с иголочки высокий седеющий брюнет, в прошлом полковник царской армии, ныне интендант Красной Армии Грушанский; щеголеватый и сдержанный в жестах Гембицкий, генштабист, бывший штаб-ротмистр, кадет по убеждениям; эсер Хорьков – по кличке «черный студент», работающий среди студентов. Остальных участников «домашнего торжества», одетых под рабочих, мелких чиновников, студентов, Безбородько не знал.

 
…Коль кого я полюблю,
Жизнь отдам я за него свою.
Ах! Живо-живее,
Целуй меня смелее!
Вся страстью горю я, целуй меня, —
 

сильным грудным голосом пела Нелидова, глядя на Семенова, а его подвижное лицо самозабвенно вторило каждой строке романса.

Раздались аплодисменты, крики «бис!», «браво!». Нелидова опустила глаза, глубоко вздохнула. «А дамочка-то и впрямь по всем статьям взяла, – решил Безбородько, глядя на ее смело обнаженную грудь, – надо бы с ней познакомиться поближе, хм, поближе…»

Нелидова как бы вскользь, не видя, глянула на него и озорно спросила у Семенова:

– Ну что, Сашенька, твою любимую?

Он согласно кивнул головой, взял несколько аккордов, и Нелидова широко, раздольно запела:

 
Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету,
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту…
 

Из внутренних комнат появился Авилов. Неслышно ступая, он подошел к Безбородько и шепотом позвал за собой. Безбородько кивнул и направился за ним, пристально посмотрев на Нелидову. Она подняла на него смеющиеся глаза, едва заметно подмигнула.

 
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни.
 

Авилов закрыл дверь и обратился к вытянувшемуся перед ним дежурному – молодому суровому атлету:

– Поручик, в кабинет больше никого не пускать. В крайнем случае вызывать только меня. Сигнал тревоги – один длинный звонок.

– Слушаюсь! – Офицер, повернувшись по-уставному, вышел. Авилов запер за ним дверь.

В глубине огромной комнаты, погруженной в полумрак, сидело двое. Пахло дорогой сигарой. Авилов и Безбородый также сели в глубокие кожаные кресла.

– Как будто собрались все, с кем я хотел побеседовать особо? – спросил Уильямс.

– Да, сэр. Можно начинать, – ответил Авилов.

– Господа, – начал Уильямс, – срочность вашего вызова объясняется неожиданными и чрезвычайно важными событиями, которые произошли в Москве. На днях в Кремле Ленин высказал свои соображения о возможности считать Восточный фронт с весны следующего года главным фронтом. Все вы понимаете, что это затруднит генеральное наступление войск его высокопревосходительства адмирала Колчака, который наконец-то должен разгромить главные силы большевизма и вернуть вам, истинным патриотам, вашу поруганную родину.

Уильямс затянулся, не спеша выпустил дым, переводя внимательный взгляд с одного сидящего на другого.

– Итак, господа военные, элемент внезапности, видимо, утерян. Я обращаю ваше внимание на то, что Ленин пришел к своему выводу чисто логическим путем, не имея точных данных разведки. Больше того, пришел к нему вопреки весьма энергичному докладу председателя Реввоенсовета Троцкого и вопреки возражениям Главкома Вацетиса. Лично мне кажутся гегельянско-марксовой заумью его диалектические рассуждения о резервах и стратегии в том виде, как мне их передавали, но факт остается фактом: у этого человека воистину дьявольской дар предвидения. Становится совершенно очевидным, что Ленина необходимо убрать. И чем быстрее, тем лучше. Господин Авилов, я не понимаю: о чем думают так называемые «боевики-эсеры»! Куда они глядят? Одно неудачное покушение, и все? – Жест Уильямса выразил сразу недоумение и презрение.

– Не будем совсем уж умалять их заслуги, сэр: Урицкий, Володарский ликвидированы. И Ленин… – корректно напомнил Авилов.

– Да, да, знаю, знаю! Но Ленин-то жив! Так?

– Мы сегодня же поговорим с Семеновым и другими сведущими лицами, – примирительно ответил Авилов.

– Хорошо. Но пока дела обстоят таким образом: Ленин уже говорил о возможности направить резервы, боеприпасы, обмундирование, артиллерию, броневые автомобили, новые формирования на Восточный фронт. Больше того, он заявил, что в случае необходимости обратится с письмом к рабочим крупных городов с просьбой оказать помощь добровольцами, а также дополнительным снаряжением для борьбы с адмиралом Колчаком. В Москве, Петрограде, Туле и других городах уже ощущается прямо-таки бешеная активность большевиков по организации добровольческих отрядов.

Уильямс резко встал:

– И запомните, господа, самое главное, что я хочу вам сказать. Мой опыт подсказывает: победа в России не будет легкой! Не заблуждайтесь на этот счет! Из дыр, из подвалов, из вонючих изб выползли наружу миллионы жадных рабов, которым большевики пообещали отдать добро хозяев, ваше добро! Миллионы, господа, – это страшное слово. Как загнать всю эту темную массу насекомых назад? Только не с помощью либеральной болтовни! Беспощадность, решимость идти до конца во имя спасения цивилизации, воля, сила – вот что нас может спасти. Большевистская саранча пожрет все вокруг себя и двинется на мир. Мы с вами в ответе перед историей! И потому – никакого сентиментализма, никаких иллюзий. Жестокая борьба до конца! – Он сел, обведя присутствующих темными глазками. Сделал затяжку, отряхнул пепел. – Маленькая новость: командовать Четвертой армией Восточного фронта будет назначен некий Фрунзе, известный нам весьма решительным подавлением восстаний, организованных господами эсерами. Кстати говоря, как мне сообщали, несколько дней тому назад этот Фрунзе весьма зажигательно выступал здесь, в Петрограде, но господа эсеры не сумели свести с ним свои особые счеты. Не слишком ли вяло они работают? Мне кажется, они отстают от требований века!

Авилов бессознательно поежился под колючим взглядом маленьких, злых глазок Уильямса.

«Ах лют, волк-волчище! – подумал Безбородько. – Одно слово – хозяин!»

– Среди нас присутствует штабс-капитан Безбородько… – продолжал Уильямс. Безбородько встал и поклонился. – Учитесь, господа: кто узнает в этом франтоватом приказчике боевого офицера? Кстати говоря, господин Авилов, я советовал бы вам сменить свою генеральскую бекешу на цивильное пальто. Вы меня поняли?

Авилов склонил голову.

– Садитесь, штабс-капитан. Все, что вы сейчас услышите, прошу запомнить и доложить устно генералу Ноксу и адмиралу Колчаку. Пароль вам сообщит господин Авилов. Итак, прошу барона Штейнингера доложить господам о планах петроградской организации.

Лысоватый пожилой человек, одетый в лоснящуюся от старости визитку – старый чиновник, да и только! – притушил сигару, поудобнее вытянул ноги, на секунду задумался и спокойно, даже монотонно начал:

– В санкт-петербургской организации, возглавляемой моим штабом, на сегодня состоит десять тысяч четыреста шестьдесят два вооруженных члена. Организационно они сведены в батальоны, имеющие свои штабы и подразделенные на боевые группы. Ко дню восстания они перейдут на казарменное положение в подобранные с этой целью особняки и большие квартиры, покинутые своими хозяевами. По детально разработанному плану, когда мы отдадим соответствующий приказ, власть в городе будет захвачена в течение двух-трех часов. Батальоны займут Смольный, телеграф, телефон, все вокзалы, мосты, морской порт и морской канал. Члены нашей организации проникли на руководящие посты в штаб Седьмой армии, обороняющей подступы к Петрограду, в систему Кронштадтской крепости, где комендантами ряда фортов стали наши люди. Нами установлена регулярная агентурная связь со штабом Юденича. В момент подхода армии господ Юденича и Родзянко мы нанесем большевикам смертельный удар с тыла. Мы имеем свыше семи тысяч винтовок, три тысячи револьверов и пистолетов, шестнадцать станковых пулеметов и одну трехдюймовую батарею, хранящуюся в каретнике… одного из посольств. Весь личный состав нашего руководящего штаба и я особо просим передать Верховному главнокомандующему адмиралу Колчаку, что мы готовы к бою под трехцветным знаменем Российской империи с заклятым врагом нашей родины и считаем себя частицей войска русского, ведомого его высокопревосходительством. В основном всё, господа.

«По крупной ходит старикан, – думал Безбородько. – Капитально задумано. Но что касается меня, то лучше быть отсюда подальше: если только восстание задержится, такую громоздкую организацию непременно ухватит Чека, а уж там умеют распутывать сети».

Помолчав, барон добавил:

– Я прошу передать адмиралу, с которым, кстати говоря, мы провели немало приятных часов во время его прошлогоднего визита в нашу столицу, чтобы он поторопился с началом своего генерального наступления. Это отвлечет силы большевиков на Восток и поможет генералу Юденичу захватить Петроград, что в свою очередь облегчит Верховному главнокомандующему наступление на Москву.

Безбородько понимающе склонил голову.

Уильямс удовлетворенно кашлянул:

– Генерал Авилов, мы слушаем вас.

Авилов встал, зашел за кресло и оперся на него руками:

– Прошу прощения, господа, не могу докладывать сидя: военная привычка. Итак, я вчера вернулся из Москвы. По поручению центра, довожу до вашего сведения о наших контрмерах. Командующий Восточным фронтом Сергей Каменев, ориентирующийся на Ленина, его член военсовета Гусев в ближайшее время будут сняты. Наши люди сумеют их скомпрометировать. Фрунзе будет задержан в Иванове месяца на два, – предлог найдется – скажем, отсутствие замены. До его приезда в Четвертую армию будут направлены наши люди: Грушанский назначается чрезвычайным уполномоченным по снабжению всей этой армии, его задача – дезорганизовать тылы. Гембицкий в качестве генштабиста получает назначение в оперативный отдел штаба армии, он будет – хе-хе! – готовить решения командарму. Семенов – у него есть большевистский партбилет – направляется «комиссаром» в одно из ударных соединений армии, его «политработу» вы представляете. Меня в ближайшие дни посылают на Восточный фронт с рекомендацией на должность командующего Первой или Пятой армией. Возможен вариант – начальником штаба Четвертой, с тем чтобы в необходимый момент заменить Фрунзе…

Авилов театрально сделал паузу, чтобы усилить впечатление, но лица сидящих перед ним разведчиков были неподвижны.

– Далее: выделено еще девять боевых офицеров для немедленной отправки в штабы армий Восточного фронта. Они будут держать связь со мной. Еще двенадцать человек во главе с господином Сукиным направляется на организацию крестьянских восстаний в тылу у красных. Что касается нашей прелестной исполнительницы цыганских романсов госпожи Нелидовой, то она, как имеющая большой и успешный опыт конспиративной работы, направлена на организацию связи между армией и центром, сэр. Ее недюжинный, совершенно мужской ум и умение находить общий язык с состоятельными деревенскими хозяевами позволят нам использовать ее впоследствии в том же амплуа, что и господина Сукина. Вот главное, господа. – Авилов поклонился и сел.

– Благодарю вас, генерал. Штабс-капитан Безбородько, вам все ясно? Сидите, господа, сидите! – Уильямс снова тяжело поднялся. – Главное для нас сейчас – подготовить как следует Восточный фронт. Назначение своих или по крайней мере нейтральных людей на ответственные посты. Снятие Каменева с должности командующего Восточным фронтом. Невыполнение приказов и всемерный саботаж. Крестьянские восстания в тылах у большевиков. – Он шагал по кабинету, обрубая каждую фразу ладонью. – И еще раз, господа: не будьте щепетильны! История оправдает любые ваши шаги. Любые! За дело, господа, за дело! Я лично отвечаю за все операции на Восточном фронте перед союзным командованием и вскоре буду иметь честь встретиться с вами где-либо возле Самары. Я очень надеюсь, что наши встречи будут приятны, – с нажимом произнес Уильямс, – не так ли? Вы меня поняли, господа? А сейчас я прошу генерала Авилова поочередно представить мне лиц, отправляемых на Восток.

Участники совещания вышли в зал в разгар вальса. Авилов подошел к Семенову, что-то шепнул ему. Семенов поцеловал руку Нелидовой и отправился за Авиловым.

– Я смею? – не мешкая обратился к ней Безбородько, мгновенным движением опередив Гембицкого.

– О да, вы смеете. – Нелидова увлекла его в танце, с едва уловимой насмешкой глядя прямо ему в глаза. Вальсируя, она отклонилась назад, смело положившись на силу его руки, и с деловым, цинически нескрываемым интересом продолжала смотреть на него. «Ну баба! Здесь надо идти напрямую, хитрость не пройдет», – с оттенком уважения решил Безбородько.

– А добрый пиджачок-то на вас, – ядовито кинула она. – Сколько на толчке отдали?

– Галина Ивановна, а ведь я давно хотел с вами познакомиться. («А до чего ж хорошо сложена и гибка, стерва! Как без костей. И усики над губкой пикантны».)

– Вы знаете мое имя? – Она с улыбкой подняла брови.

– Не только имя, но и всю вашу жизнь.

– О! Это интересно. Расскажите же, всеведущий господин. – Маленькая женщина вальсировала легко, свободно.

– В девятьсот тринадцатом году вы кончили Бестужевские курсы, но домой в Самару возвращаться не захотели, – начал он, безошибочно припоминая факты, сообщенные ему Авиловым.

– Вот как? А почему, позвольте узнать, не захотела?

– С одной стороны, это объясняется вашим увлечением работой в партии социалистов-революционеров: тайные собрания, смелые речи, сильные личности, романтика, а с другой… – Безбородько импровизировал безошибочно.

– Да, с другой?..

– А с другой стороны, увлечения иного рода. Как бы это сказать… В общем, не для старозаветных самарских нравов.

– Ого! Вы опасный человек! Сколько вы хотите за такое досье? – Она весело рассмеялась.

– Я раб ваш, Галина Ивановна.

– Вот как? – Она едва заметно погладила его по плечу («Оглаживает как жеребца», – подумал Безбородько) и вдруг мгновенно остановила его («Ого!»).

– А знаете ли вы, опасный человек, – прошептала она, – что я-то знаю о вас больше, чем вы обо мне, хотя никогда раньше не видала вас, с отчетами филеров о ваших увлечениях не знакомилась и даже не знаю, как вас звать?

– Охотно верю, – согласился Безбородько. – У вас необыкновенные глаза. Они читают прошлое и будущее. Вы расскажете мне все, что знаете?

– Да, конечно, в соответствующей обстановке, не так ли? – Нелидова выскользнула из его рук и закричала:

– Господа, а не проверить ли нам, что в столовой делается?

Все потянулись за нею. В большой комнате стоял уже накрытый огромный стол на резных ногах. Белоснежная льняная скатерть с фамильными вензелями и гербом была уставлена, как в доброе довоенное время, тончайшего фарфора тарелочками. Вилки, ножи и ложки лежали на серебряных подставках. Играли многоцветными огнями хрустальные бокалы и рюмки. Бутылки из подвалов Бордо и Ливадии гордо темнели на ослепительных салфетках. Сверкали графины с водкой. Блюда с изысканными закусками теснились вокруг них. («Умеет хозяин показать силу!»)

– Прошу садиться, господа! – провозгласил появившийся с другой стороны Семенов. – Галина Ивановна, ваше место!

– Пойдемте-ка! – Нелидова подхватила Безбородько под руку и подвела к Семенову:

– Сашенька, познакомься: я встретила своего старинного друга еще по Самаре.

– Очень рад, милая, – кисло, с явным неудовольствием произнес Семенов, – представь же нас.

Безбородько, не торопясь назвать себя, скрывая усмешку, ждал, как Нелидова выйдет из сложной ситуации.

Не теряя спокойствия, кротко взглянув на него – ни искры растерянности или злости не промелькнуло в ее взгляде, – Нелидова ответила:

Ты знаешь, в детстве мы дразнили его Жабой – у него все руки были усыпаны бородавками… (Безбородько от неожиданности кашлянул.) Но сейчас он уже выздоровел, ты не бойся… О, «товарищ» Гембицкий, как же мы не станцевали с вами этот замечательный вальс? Садитесь, господа, садитесь!

Началась трапеза. Вскоре подошли Уильямс, Авилов, барон Штейнингер, Сукин и другие, зазвенел хрусталь, послышались тосты.

– Ну как понравилась вам ваша кличка? – с ленивой иронией повернулась Нелидова к Безбородько. – Со мной ведь шутки плохи! Налейте, пожалуйста, мне вон из той бутылки. Мерси… Ах, до чего же благородна эта жидкость! Какой букет!..

– Да, о такой женщине, как вы, я давно мечтаю, – прямо посмотрел он на нее.

– Ах, месье, не лукавьте. Уберите этот красивый флер и недосказанность. «Мечтаю», – передразнила она. – Ведь я действительно читаю в вашей душе, как в открытой книге. Уж будьте откровенны до конца!

– То есть?

– Уж коли вы всё обо мне знаете, то вам известно то, что верные мужички в исправности содержат мое самарское имение и что домик мой в Самаре полон продовольствием. Стало быть, интерес ваш ко мне вполне объяснимый и сугубо материальный. И еще я видела, как вы смотрели мне на грудь. А хороша она у меня, сознайтесь?

– Сколько я могу судить, да. В общем-то, мадам, вы говорили почти правильно. – Он пристально глянул ей в глаза. – Не хотите ли отведать из той заманчивой древней бутылки?

– Почти? Что же неправильно? – Она приподняла брови.

– Есть еще такое старомодное слово «душа»: куда же его? – Он налил ей тяжелой темно-вишневой жидкости.

– Ах, вот как! Значит, вы через декольте душу мою старались разглядеть… Ах, незнакомец, до чего мне надоели все эти притворства, эти условности. Однова живем! Захотела – и беру мужчину, и не нужны мне никакие слюнявые слова «и буду век ему верна», а захотела – пью вино! – Она лихо опрокинула в рот столетней выдержки вино. – А не так давно, почесь намедни, – медленно выговорила она, – мы с дружками вол-ис-пол-ком жгли. Активисты там были, там и остались. Ничего – спала потом спокойно. Так как же насчет души-то?

– Спокойно? – Безбородько налил ей снова.

– Господа! – часто застучал ножом по столу Семенов. – Я предлагаю тост за наши святые идеалы, за нашу святую многострадальную Русь, за успех нашего правого дела!

С недоброй косой улыбкой Нелидова чокнулась с Семеновым, многозначительно посмотрела на Гембицкого, подняв в его сторону рюмку, и, не глядя на Безбородько, опять выпила залпом:

– И когда только кончится эта болтовня! Уж лучше пить. А я вижу, я все вижу, незнакомец! Споить меня хотите? Пожалуйста!

– Да, насчет души – без нее много проще, – промолвил Безбородько, глядя в ее захмелевшие глаза. – Легче и ясней.

– Обожаю прямоту в мужчине!

– Но только прямоту? – язвительно спросил он.

– Разумеется. – Она пренебрежительно пожала плечами. – Но это хорошо, это очень хорошо, что вы девственницу из себя не корчите, не то что эти словоохоты. Вам что, идеалы нужны или мое тело? Любовь к отечеству или мое имение? Вот то-то и оно!

– Когда мы встретимся?

– Мужчина торопится? Мужчине некогда? Все правильно! Слушайте: завтра я занята. Послезавтра приходите в «Европейскую», номер двести двадцать шесть. Ровно в два часа дверь будет отперта. Не стучите. Ах, незнакомец, – продолжала она, – вы только посмотрите, как они все жрут. И это главное. Хоть тут они откровенны. Я рада, что вы были со мной откровенны, у нас с вами дела пойдут. Кстати, как зовут вас, незнакомец?

– Василий.

– Василий… Василий… Для толпы подходит, легко затеряться. И бабам нравится. Это настоящее?

– Пожалуй, да.

– «Святая многострадальная Русь», – злобно передразнила она. – Мое имение – вот моя Русь! По какому праву я должна нищей оставаться, а?!

– Тише, родная, тише, – обернулся к ней Семенов. – Уж ты-то нищей не останешься. Нельзя тебе столько пить, скоро домой поедем, бабаиньки будем… Ну, не нервничай, деточка, не нервничай. – Он с укоризной посмотрел на Безбородько.

Её остановившийся было взгляд вновь женственно заискрился, залукавился. Она повернулась к Семенову, погладила его по мягкой спине и запустила тонкую руку в его пышную шевелюру.

Безбородько по-хозяйски оглядел ее прекрасные плечи, стройную шею и, не торопясь, допил старое темно-красное вино.