Текст книги "Багряная летопись"

Автор книги: Юрий Андреев

Соавторы: Григорий Воронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Впервые за много дней в Наташе пробудился интерес к окружающему миру. Начав возражать Василию Петровичу, она втянулась в непринужденный разговор.

– А любите ли вы стихи, Наталья Николаевна?

– Люблю, но не всякие.

– А можно, я прочту вам свои любимые?

– Почитайте.

– А вы угадайте, кто автор:

 
Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б – наслажденье
Вкушать в неведомой тиши.
Забыл бы всех желаний трепет,
Мечтою б целый мир назвал —
И все бы слушал этот лепет,
Все б эти ножки целовал…
 

Он читал умело, горячо, выразительно. Наташа сидела опустив глаза. «Почему мне не противно слушать его? – думала она. – Почему так приятны эти созвучия? Так быстро пролетело сегодня время…»

– Узнали? – он кончил читать.

– Да. Пушкин. А теперь попробуйте-ка угадать вы:

 
Дни настают борьбы и торжества,
Достигнет Русь завещанных границ,
И будет старая Москва
Новейшею из трех ее столиц.
 

Безбородько задумался. Пушкин? Лермонтов? Этого стихотворения он вообще никогда не слыхал. Гадать ему показалось несолидным.

– Ваша победа, Наташенька. Сдаюсь.

– Тютчев. «Спиритистическое предсказание». Между прочим, большевики действительно вернули столичный сан Москве…

Раздался небрежный стук в дверь, и вошла Надежда Александровна. Безбородько почтительно встал.

– Надо отдохнуть, Надежда Александровна?

– Да, железная дорога утомляет. Кроме того, я хотела сказать, что вас ищет солдат из охраны.

– Разрешите пожелать вам покойной ночи. – Безбородько галантно поцеловал руку Турчиной и, уходя, долгим взглядом посмотрел в глаза Наташе.

В тамбуре его ждал старший караула с цифровой депешей из Москвы. Взяв ленту, он отправился к себе в купе и вместе с Авиловым занялся расшифровкой. Пробившись без толку около получаса, они поняли, что телеграмма имеет двойной ключ. Тогда, вынув фальшивое дно ящичка из-под домино, сверяясь с едва заметными знаками на нем, Безбородько быстро начал писать на чистом листе бумаги текст телеграммы. Содержание ее их обоих чрезвычайно взволновало:

«ЧК ищет по всем дорогам и станциям классный вагон, в котором едут мать и дочь из Петрограда, а также разыскивается бывший генерал Алымов. К счастью, фамилия перепутана, примет нет. Проинструктируйте охрану вагона. Следующие указания получите Самаре. Шифровку уничтожить. Оперод».

– Ну, что вы можете сказать, как опытный в этих делах человек? – нервно спросил Авилов.

Безбородько, пощипывая черную бровь, ответил не сразу, продумывая до мелочей содержание этого неприятного документа:

– Первое: по нашим документам вагон идет из Москвы, а не из Петрограда. Номер его в Москве был изменен. Сделал я это на всякий случай, но, как видите, содеянное пригождается. Следовательно, вагон из Петрограда Чека найти не может и потому, сбитое с толку, ищет повсюду дочь и мать.

Второе: в списках у нас никаких женщин нет, в вагон мы никого пускать не будем, а охрану (все это проверенные боевики-эсеры) строго предупредим отвечать на эти вопросы отрицательно. Женщин попросим занавесок на станциях не открывать, на перрон нигде не выходить.

– Это, конечно, утешительно, но каким образом Чека пронюхало о вагоне и обо мне? – Авилов явно перетрусил.

– Трудно сказать, вероятно, какое-то заинтересованное в ком-то из Турчиных лицо весьма приблизительно связало их отъезд с вашей личностью. Возможно, кто-то из Наташиных друзей. По счастью, фамилия перепутана, документы вам менять не придется – это было бы делом сложным. На всякий случаи советую вам усы сбрить и твердо запомнить, что в Петрограде вы уже два года не были и никаких Турчиных не знаете. Думаю, что все обойдется, хотя симптом неприятный. Однако Чека поищет, поищет и бросит: у них много забот поважнее и с каждым днем будет все больше. – Постепенно успокаиваясь, Безбородько позволил себе говорить с нагловатой назидательностью, но генерал этого не замечал.

– Уф, полегчало. Вот что значит профессиональный подход к делу. Вы далеко пойдете, Василий Петрович!..

«Да, человек с такой хваткой далеко пойдет, – думала в это время Надежда Александровна, погасив свечу и устраиваясь поудобнее под атласным одеялом. – Но соответствует ли он нашему кругу? Да, кстати, что Наташа-то о нем думает?» – И, зная нигилистические взгляды дочери, с умыслом спросила:

– А тебе известно, деточка, что Василий Петрович богат, очень богат? Это я точно говорю!

– Ах, мама, какое мне до этого дело?

– То есть, как это «какое дело»? – совсем непоследовательно обиделась Надежда Александровна. – В наше-то время все наоборот – последнее теряют. А ты говоришь «какое мне дело»… Ну, а как тебе он сегодня показался?

– Я не скучала.

– Не скучала? Еще бы, – с иронией прокомментировала мать, – с таким-то завидным кавалером не соскучишься, наоборот, насмеешься. Покойной ночи, деточка… Или наплачешься, – зловеще добавила она.

Поезд то шел, то долго стоял на какой-то станции, мимо вагонов бегали люди, кричали, ругались, упрашивали их посадить. Звучал начальственный голос Безбородько. Потом поезд двинулся, а Наташа все не смыкала глаз. «Неужели я ему нравлюсь? И он ведь такой содержательный, чуткий, умный… красивый… Хотя уж очень настойчиво сводит все на любовь. А впрочем, какие все это пустяки! Гриша, друг мой единственный, где ты сейчас? Мне из вагона выйти невозможно, но в Уфе я убегу от них… Какой взгляд у Василия Петровича был на прощание… Нет, я не буду думать о нем, это нечестно перед Гришей. «И все бы слушал этот лепет, все б эти ножки целовал…» – Наташа в испуге подбирает ногу, ей чудится, что нога высунулась из-под одеяла и Безбородько страстно припал к ней губами. – Фу, боже мой, так я уже заснула?» Наташа шепчет почти забытые слова молитвы и засыпает.

На следующий день после обеда в купе зашел Авилов. «О господи, до чего же пресный, бездарный и ложно-многозначительный человек! Что ни скажет, все пошлость. А мама, мама-то как оживилась! Неужели он может нравиться?» Начали играть в карты, пили чай, медленно и скучно тянулось время.

Раздался стук – что-то дрогнуло в Наташином сердце, – появился Безбородько. Он весело и оживленно извинился: «Всё дела, всё служба!» Наташа опустила глаза под его взглядом. Он подсел к столику. Его приход внес оживление в чинную компанию. Теперь уже вчетвером играли в «66», и трижды они с Наташей наголову разгромили своих старших партнеров. Авилов пригласил Надежду Александровну на площадку «подышать свежим воздухом перед сном по-стариковски», помог надеть ей шубку, платок, и они ушли.

– Наталья Николаевна, – непринужденно-весело начал Безбородько, – я не люблю оставаться битым. Вчера вы загадали мне стихи, которых я не знал, можно ли мне сегодня прочитать вам, в свою очередь, стихи, автора которых вы не отгадаете.

– Пожалуйста, но вы можете снова проиграть.

Безбородько тихо, медленно, с нарастающим чувством начал:

 
Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой —
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой…
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…
 

– Ну, Тютчева я знаю, – с улыбкой произнесла Наташа.

– Ах, боже мой, да с вами невозможно бороться на этом поприще! А вам нравятся эти стихи, их звучание, их содержание?

– Конечно, – не думая о том, как он поймет это, а как бы продолжая вчерашний разговор об искусстве, произнесла она.

Но Безбородько понял это по-своему. Шагнув к ней, он поцеловал ее руку. Наташа попыталась отнять руку, но он запрокинул ее голову и припал к губам. Она сделала усилие высвободиться и почувствовала себя в железных путах. Прошло несколько томительных секунд. «Что я? Что со мной? Гриша! Мама!»

Безбородько упал перед ней на колени:

– Наташа! Не гони меня! Выслушай сначала, а потом делай, что хочешь…

Она приоткрыла глаза.

– Наталья Николаевна! Я был покорен вами с первого взгляда. В пути я полюбил вас еще больше! Я живу только вами, дышу только вами, я брежу вами наяву! Наталья Николаевна! Пощадите меня. Это не флирт, не дорожный роман! Я прошу вас стать моей женой перед богом и людьми. Наталья Николаевна! Если бог есть, он меня покарает за неправду, а я клянусь, что в вас – весь смысл моей жизни, все мое счастье. Клянусь богом! – неистово и грозно крикнул он, подняв к небу правую руку.

Наташа сидела, сжавшись в комочек. Прямо перед нею неподвижно стояли жгущие, требовательные глаза Безбородько. Что это такое? Что за неожиданность? Безбородько опять взял ее за руку и что-то быстро и горячо заговорил. Она сидела неподвижно, не слыша его, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. «Что делать? Что сказать? Ведь я дала вечную клятву верности… Боже мой, что это было? Почему так все поплыло перед глазами от этого поцелуя?.. Он говорит, что без меня у него не будет жизни, что он погибнет в кровавой метели…»

В коридоре послышались громкие голоса. Безбородько вскочил с колен и бросил нескрываемо злобный взгляд на дверь.

– Ну, мы хорошо подышали на ночь, даже спать расхотелось, – вплыла в купе оживленная Надежда Александровна. – У вас, кажется, интересный разговор? Ну-ну, беседуйте, беседуйте… Наверно, все о Тургеневе да о Толстом? Мы пойдем, не будем вам мешать. – Она сбросила на полку шубку и платок и вышла к Авилову.

Безбородько резко защелкнул за ней замок.

– Немедленно откройте дверь! – потребовала Наташа. – Иначе я сделаю что-нибудь с собой или с вами! – Два взора встретились: одни – испуганный, негодующий, другой – бешено-распаленный.

Секунду Безбородько колебался, но вдруг мелькнула трезвая мысль: «Спугнешь – не воротишь!» Его глаза дрогнули, взгляд сломался, он провел по лицу рукой, как бы очнувшись от наваждения, пробормотал: «Что вы со мной делаете? Боже! До чего я дошел, не владею собой», – и сел на валявшуюся шубку.

– Прошу вас выйти, Василий Петрович. Я устала, мне нужно отдохнуть, – потребовала Наташа.

– Да, да, конечно, разумеется… Простите меня, Наталья Николаевна. Я… Одним словом… вы умный человек, должны понимать… Покойной ночи… – Он вышел. Вскоре появилась мать. Наташа слушала и не слышала ее болтовни. «Что же это такое? Что же это такое?» – Перед Наташей проносились его слова, его искаженное лицо, она вспыхнула, вспоминая этот поцелуй… Стучали колеса, она то дремала, то просыпалась, так летела-тянулась эта страшная ночь. Исплакав всю подушку, она заснула только под утро и проснулась лишь к обеду. А вечером повторилось все снова: Авилов, карты, оживленный, остроумный Безбородько. Внимательно всматривалась в него девушка, но он избегал ее взгляда. Авилов пригласил Надежду Александровну к себе в купе продолжить вчерашний серьезный разговор об Англии, она с готовностью вышла, и Наташа опять осталась вдвоем с Безбородько. Он тотчас сел рядом с ней и тихо сказал:

– Эта ночь была для меня мучением. Моя жизнь на переломе. Если вы откажете мне, это будет равносильно убийству – у меня не будет цели, ради которой стоило бы оставаться в этом мире. Наталья Николаевна, вы действительно хотите моей смерти? – Он нежно взял ее руку.

– Чего же вы ждали от меня? – глухо проговорила она.

– Теплого, понимающего взора, дружеского участия и моей страшной, неприкаянной судьбе, такого ответа на мое признание, который позволил бы мне хоть на что-то надеяться. – Он произнес это сдавленным, чужим голосом: обостренный слух принес ему весть, что мадам Турчина с Авиловым замкнули дверь на ключ. «Сейчас никто тревожить нас не будет. Куй железо, пока горячо…» – подумал он. Его руки, ломая, опрокинули ее на подушку, губы впились в ее рот. Наташа билась, пробовала кричать. «Мой будет домик за морем!» – Яростно и торжествующе он с силой рванул ее халат…

Что только наутро ни говорила Надежда Александровна ей, обессилевшей от горя и физических страданий! Пожалуй, впервые в жизни проявила она себя матерью: она плакала, она бранилась (злобным, свистящим шепотом), она призывала на голову насильника все возможные кары («И главное, кто? Кто? Да как он смел себе позволить!..»)

Наташа молчала. Анна Каренина, в отчаянии стоящая перед рельсами, все время виделась ей. Умру! Умру! Но что это? Мать говорит уже совсем иначе:

– Но он у нас так просто не открутится! Мы его живо под венец упечем!

«О чем она говорит? – болезненно поморщилась Наташа. – С ума она сошла, что ли? Какой венец? Куда упечем?.. Умный, начитанный… Как он смел так грубо унизить меня, не посчитаться со мной, так нагло, бессердечно оскорбить… Нет! Сбежать от них при первой возможности. Но как меня примет Гриша? – Слезинка выкатилась на ее щеку. – Нет, смерть, только смерть!..»

По необъяснимой ей самой ассоциации Наташа увидела себя в Мариинском театре, воочию представила большевика докладчика Михайлова-Фрунзе. Как он говорил о лучезарном будущем, где все будут счастливы, где человеку и в голову не придет обидеть другого человека. А Безбородько – враг, он бесчеловечен!.. «Ну что ж, пускай Гриша для меня потерян… Буду жить так, чтобы он был мною доволен… Убегу от них!» Она открыла глаза и впервые сегодня посмотрела на ясный мир – через влажную завесу слез.

Вагон остановился. Началось движение по коридору, стук каблуков, голоса, скрип чемоданов. В дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, вошел Авилов.

– Станция Низа. Здесь я, пожалуй, пересяду на симбирский поезд… так будет вернее. Наташенька, вы заболели? Поправляйтесь, деточка! Желаю счастливо добраться вам до своей цели, обнять почтенного родителя. Надежда Александровна! Я всегда буду вспоминать часы, проведенные в вашем обществе, как счастливейшие в моей жизни. Вы – редкой, благородной души женщина! – Он припал к ее руке.

– Я провожу вас к тамбуру, мой друг.

Она вернулась слегка заплаканная, совершенно забыв о Наташином горе. Но не прошло и получаса, Надежда Александровна встряхнулась, подвела перед зеркалом губы и брови, начала мурлыкать какой-то романс.

– Ну ладно, – вполголоса подвела она итог, – финита ля комедия. Наташенька, да перестань ты убиваться и переживать… Ну, полюбил тебя без ума интересный, решительный мужчина, ну, поторопился слегка. Приедем в Омск, обручитесь с ним перед лицом господа бога и заживете, как два голубка. Стерпится – слюбится. Думаешь, я так уж страстью пылала, когда замуж шла? И ничего – прожили не хуже других…

– Никогда! – зло отрубила Наташа. – Теперь уж позволь мне самой своей судьбой распоряжаться: детство кончилось.

– Не так решительно, – осадила ее мать. – Оно у тебя тогда кончится, когда у тебя будет законный муж! А до тех пор не забывай, как с матерью разговаривать.

«Умру, – подумала Наташа. – Она не любит меня. Никому я на белом свете не нужна».

Безбородько приходил дважды. Наташа смотрела сквозь него и отворачивалась к окну. Надежда Александровна хоть с холодком, но вежливо говорила с ним, однако он был смущен и встревожен: вдруг сорвалось? Эх, черт побери, что подходит Нелидовой, здесь могло дать осечку. Поторопился, явно поторопился! А почему, собственно, я ею недоволен? – успокаивал он себя. – Моя жена так благородно и должна себя вести!..

В Самаре вышли все остальные пассажиры, и до Уфы они ехали уже втроем, не считая охраны. В Уфу приехали семнадцатого рано утром. Безбородько приказал отогнать вагон на один из запасных путей и ушел. Мать с дочерью собрали и упаковали вещи, пообедали, его все не было. Он явился вечером – промерзший, озабоченный:

– Сударыни, вы готовы? Сани уже ждут нас!

Охранники принялись таскать вещи из вагона, грузить, укладывать – наложили полный кузов. Безбородько заботливо поставил на дно саней маленький тяжелый чемоданчик, посадил дам и сам сел лицом к ним:

– Трогай! – Сани заскрипели, дернулись и быстро понеслись по темным заснеженным улицам. Минут через двадцать путники уже въезжали во двор дома рядом с церковкой, который должен был стать их кратковременным пристанищем.

Хлопотливая хозяйка радушно встретила их, напоила чаем из клокочущего самовара, взбила сливки. Наташа не вслушивалась в ее рассказы: «Не все ли мне равно теперь…» Им с матерью было постелено в просторной спальне, они разделись, легли. Надежда Александровна вскоре уверенно, громогласно захрапела. Наташа встала и, вытянув руки, направилась в темноте к двери: в сенях над умывальником она видела толстый крюк… Пронзительно скрипнула половица. От неожиданности и страха девушку прошиб озноб, она села в кресло, подтянула ноги… Она увидела себя в гробу. Вот гроб на кладбище открывают в последний раз, плачет мать, целуя ее в ледяные губы, горючие слезы матери заливают лицо покойницы – такой молодой… Ах нет! Она не будет по мне убиваться! Кого она любит кроме себя? А Безбородько – вот он стоит над моей могилой – может быть, он немного опечалится… И я должна умирать из-за этой мерзкой личности? Да никогда! Это же нелепость, глупость! Я нужна Грише. Он все поймет. Нет, бежать, найти его – отдать себя на его суд. Если любит – примет, если нет – одинокая уйду на всю жизнь работать в больницу, где люди страдают, где им нужен уход и помощь. Нет! Жить и бороться за свое счастье!

Наташа неподвижным клубком свернулась в кресле. Тикали часы, все так же победоносно всхрапывала мать. Неизвестно, сколько протекло времени, смутно начали прорисовываться маленькие окна. Наташа встала – и спокойно, твердо и уверенно подошла к оконцу, белевшему в полумраке…

С утра, когда мать и Безбородько ушли в город, предупредив, что днем будут поданы лошади, Наташа связала в узелок кое-какие свои вещи, документы и несколько фотографий. Она уже направилась к выходу, но остановилась у стола и написала записку: «Мама, не ищи меня. Если ты меня найдешь, я расскажу всем о твоих планах. Я лично родину не брошу. Поцелуй за меня папу. Господину Безбородько скажи, что я его презираю и ненавижу».

Хозяйка ушла в коровник. Наташа оделась и вышла. Глубоко вздохнув, с решимостью отчаяния – ведь это был первый самостоятельный поступок в жизни, – она направилась наугад через весь город, лишь бы подальше. Так шла она около часу, миновала какие-то мастерские и неожиданно вышла к кладбищу на горе.

– Дедушка, – как в омут головой, долго не колеблясь, обратилась она к старичку, который сидел у ворот, греясь на солнце, – вы где живете?

Старик с любопытством и симпатией глядел на нее и не торопился отвечать. «Что-то я таких строгих да модных барышень у нас не встречал».

– Я-то? А здесь на кладбище и живу, сторожем работаю, за могилками ухаживаю. А ты откуда же такая на кладбище явилась?

– Здесь люди ходят, дедушка. Пойдемте от них, я вам все расскажу.

– Ну, пойдем, пойдем, девонька, что у тебя приключилось? – Он проводил статную гостью в домик. – Ну, так что же случилось, внученька?

Перед Наташей сидел небольшой старичок с неожиданными для седовласой головы живыми темными глазами. И, почувствовав сразу и безошибочно, что этому человеку можно довериться, Наташа, сильно волнуясь, рассказала, как она работала медицинской сестрой в военном госпитале, как ее насильно увезли из Петрограда. Мать ее решила перейти к белым с помощью одного бывшего офицера. За него она хочет выдать ее замуж, а он ненавистен ей. В Петрограде у нее жених, которого она очень любит, но он ушел добровольцем в Красную Армию. Они приехали сюда поездом, а из Уфы их на лошадях должны были перевезти сегодня через линию фронта к колчаковцам. Оставшись одна, она убежала из того дома, где они переночевали. Сейчас она просит приютить ее («Вот мои документы, дедушка. А вот колечко, денег у меня нет»).

Он слушал ее внимательно, покачивая головой.

– Колечко ты свое возьми, еще пригодится. Значит, не захотела к Колчаку убежать? Это хорошо. Вот за пологом тут кровать моя, приляг, отдохни. Ложись, ложись, я тебя охраню.

Наташа скинула шубку, ботинки и, не раздеваясь, легла поверх пестрого лоскутного одеяла. Бессонная ночь сказалась – она крепко и надолго заснула.

– Внученька, а внученька, проснись-ка. Вот тут к тебе один хороший человек пришел, – услыхала она голос старика. Быстро спустив ноги, она села и стала оправлять волосы.

– Можно, барышня? – Занавеска отдернулась, перед Наташей стоял, пытливо глядя на нее, пожилой рабочий. «Бог мой, до чего ж похож на Володиного отца! Такой же русоголовый, в очках, только в плечах пошире да ростом повыше». Она тряхнула головой, как при наваждении. Он сел перед ней на табуретку, протянул широкую сильную ладонь.

– Александр Иванович.

– Наталья Турчина.

– Не захотела к Колчаку, Наталья Турчина?

– Не захотела.

– Правильно, что не захотела. А офицер-то с мамашей собрались к нему? Может, и документы какие везут?

– Насчет документов не знаю. А сами собрались.

– Где же вы ночевали? Адресок-то можете сказать?

– Извините меня, вчера мы приехали поздно вечером, а сегодня мне не до того было.

– Ну, а хозяйку-то назвать можете?

– Да, Мария Ивановна. Вдова священника, держит корову. Забор у нее высокий, ворота глухие. Дом рядом с церковью.

– Сложное дело, – усмехнулся мужчина. – Тут таких не один десяток, почитай. Однако попробуем отыскать. А к дедушке Василию как попали? Сюда, то есть.

– Шла, куда глаза глядели. Лишь бы уйти подальше. Вот и пришла. Очень лицо у дедушки… ну, доброе. Я к нему и обратилась.

Мужчины переглянулись.

– А медсестрой работать можете? – спросил Александр Иванович.

– Могу и хочу.

– Ладно. Ждите здесь. Я за вами пришлю из госпиталя свою дочку, отвезет она прямо к месту работы, а я пока договорюсь с ними по телефону. Прощайте. Спасибо от советской власти. – Он еще раз бережно пожал ее руку.

– Дедушка, а кто это был? – сразу же спросила Наташа.

– Этот-то? Моего покойного сына лучший друг, раньше работал в депо, а теперь самый главный в Ревкоме нашем. А Тоська у него – душевная девка, добрая да смешливая, она тебе сразу поглянется. Это уж точно.

Вскоре за Наташей приехали легковые санки. В дом вошла румяная кареглазая девушка, закутанная в белый пуховый платок.

– Здравствуйте, Наташа. Я – Тося, дочка Александра Ивановича, – с застенчивой улыбкой поздоровалась она. – Будем работать вместо. А сейчас я вас от дедули заберу.

Новый человек – всегда событие в жизни, а тут перед Наташей стояла та, с которой ей предстояло работать. Наташа пристально вгляделась в ее милые, доверчивые глаза и вдруг, неожиданно для себя, порывисто обняла и поцеловала Тосю.

– Ну, вот и сладилось. А я что говорил? – рассмеялся довольный старичок. Он проводил их через темное, безмолвное кладбище до самых ворот. Тося накрыла Наташу крылом своего теплого платка. Девушки тесно прижались друг к другу. Конь дернул, санки легко понеслись, тоненько зазвенели бубенцы на дуге.

Ни огонька не светилось в окнах. Искрился под луной снег. Ломаной черной линией бежала под полозьями тень от бесконечных заборов. Прохожих не было, неистово лаяли собаки, запертые во дворах. Город чего-то ждал, притаившись в ночи.