Текст книги "Багряная летопись"

Автор книги: Юрий Андреев

Соавторы: Григорий Воронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

«ТЫ СПРАШИВАЕШЬ, КОСТЯ…»

– А зачем тебе, Костя?

– Ну как «зачем»: комиссаром Ярославского округа я после тебя был? Был. Командармом-четыре после тебя был?

– Честно говоря, мог бы быть и получше.

– Так разве я спорю? Однако был? Был! Твоим заместителем по Туркестанскому фронту был? Тоже, скажешь, мог бы и получше работать? Тогда почему же ты потянул меня за собой в штаб войск Украины и Крыма, а?

– Сдаюсь! А теперь, значит, хочешь после меня стать председателем Реввоенсовета?

– Да мне бы чего поменьше: можно и наркомом по военным и морским делам!

Друзья расхохотались.

– Забирай! Хоть Военную академию возьми, и то мне легче станет!

Все так же смеясь, Фрунзе подошел к окну, распахнул его и повернулся к Авксентьевскому.

– Ты спрашиваешь, Костя, где же все-таки я получил военное образование? Так?

– Точно так. И что тебя все-таки подтолкнуло к военному делу?

Фрунзе посерьезнел, задумался:

– Думал, экономистом буду, в Политехнический поступил. Не вышло. А подтолкнула меня, Костя, одна беседа. Всего лишь одна: с незабвенным нашим Ильичом.

– С Лениным?! Когда?

– Давно это было, девятнадцать лет тому назад: в девятьсот шестом году. Двадцати одного года от роду попал я в Стокгольм, на Четвертый съезд партии. Парнишкой совсем молодым был. Хотя и обстрелянным. А ему тридцать шесть – в расцвете сил и зрелости был. И вот начал он меня обо всем выспрашивать, особенно об иваново-вознесенских Советах. Интересовался и баррикадными боями. А потом и говорит: «Что стрелять рабочие умеют, это хорошо. А вот руководить военными действиями многие ли из них могут по-настоящему? И не думаете ли вы, что в будущих восстаниях-битвах это умение может сыграть решающую роль? Революционеры должны овладеть военными знаниями, это еще Энгельс писал! Я бы вам советовал над этим подумать!»

– И стал думать?

– Да. И стал я читать все, что мог. И всюду, где мог. И начал изучать языки, чтобы читать как можно больше о военном искусстве.

– «И всюду, где мог»?..

– Ты тюрьму имеешь в виду? Верно. Там я много успел. Особенно в камере смертников: очень усердно учился. И сказал бы я так: низшую военную школу я кончал тогда, когда взял в руки револьвер и стрелял в урядника во время забастовочного движения иваново-вознесенских и шуйских текстильщиков, да когда по тюрьмам да каторгам сроки отбывал.

А среднюю школу, я считаю, кончил тогда, когда правильно оценил обстановку на Восточном фронте в девятнадцатом году и нанес удар Колчаку армиями Южной группы.

А третья, высшая моя военная школа – это та, когда ты и другие командиры и многие специалисты убеждали меня на Южном фронте против Врангеля другое решение принять, но я позволил себе не согласиться, принял свое решение и оказался прав. Там мы Врангеля разгромили весьма основательно.

– Михаил Васильевич, а какую же школу ты сейчас кончаешь? – Авксентьевский кивнул на стопку иностранных книг и журналов.

Фрунзе подошел к столу, взял одну книгу, другую.

– Не знаю, Костя, как назвать эту школу, но, в общем, навалился я сейчас на изучение военной техники. Авиация, танки, невиданной силы артиллерия, подводный флот и многое другое – вот что будет играть в будущей войне совершенно особую роль, и мы должны об этом думать загодя.

Авксентьевский стоял у стола склонив голову.

– Нет, Миша, – строго, без улыбка сказал он, – уж лучше ты и оставайся на своих постах. Уж лучше бы, чтоб тебя никто не сменял, не заменял.

– Соня! – закричал Фрунзе. – Неси нам чай, да сама иди сюда скорее: надо гостя дорогого развеселить, а то уж очень он в серьезность ударился и меня туда же тащит. Да захвати конфет каких, хоть монпансье!

31 марта 1919 года
Уфа

В полдень 31 марта в Уфе начались два совещания. В центре города, в тяжелом каменном здании, окруженном часовыми, генерал Ханжин принимал по экстренной просьбе Безбородько своего начальника контрразведки. И в это же – наименее подозрительное – время в кладбищенской сторожке собралась руководящая тройка подпольного ревкома. Ханжин и Безбородько сидели в мягких креслах, их ноги утопали в ковре – ревкомовцы ютились на узкой койке деда Василия, накрытой стареньким одеяльцем из блеклых ситцевых лоскутков. Конечный смысл речей Ханжина и Безбородько сводился к тому, чтобы принести как можно больше вреда русской революции, – содержание беседы ревкомовцев, напротив, заключалось в принятии конкретных мер, содействующих успеху революционной борьбы. Тем не менее – бывают же парадоксы в жизни! – на обоих совещаниях одним из объектов обсуждения была Наташа Турчина в качестве стенографистки-переводчицы при штабе генерала Ханжина.

– Ваше превосходительство, – говорил Безбородько, – я просил у вас конфиденциального разговора в связи с особо важными соображениями.

– Да, я слушаю вас, Василий Петрович.

– Прибывшие к вам от Верховного иностранные военные советники плетут интриги с целью скомпрометировать не столько ваше превосходительство лично, сколько саму идею нанесения главного удара именно вашей армией. Генералы англичанин Нокс и американец Гревс хотят добиться переотправки всех резервов, в том числе корпуса генерала Каппеля, на север, чтобы создать генералу Гайде реальную возможность объединения с англо-американскими экспедиционными войсками.

– Ах, канальи! Об этом, впрочем, я давно догадывался!

– Они боятся, что, самостоятельно дойдя до Москвы, мы захотим и самостоятельной политики.

– А что, Жанен лучше? – Ханжин выругался. – Деникин отдал Франции на концессию весь Донбасс, вот француз и хлопочет о нашем выходе к Волге навстречу его холую!.. Откуда ваши сведения, полковник?

– Нокс и Гревс довольно беспардонно разговаривали в прошлый раз по-английски у вас на совещании, зная, что никто их не поймет. Между тем мне приходилось бывать по делам службы в Англии, и кое-что из их разговора я уяснил.

– Да вы настоящий клад, полковник Безбородько!

– К сожалению, я понял далеко не все. Поэтому у меня есть предложение.

– Докладывайте.

– В моем распоряжении имеется девушка из благородной семьи. Ее отец – полковник Турчин – всю войну принимал оружие в Англии. Он и сейчас там. Его дочь превосходно владеет французским и английским, и, кроме того, она стенографистка.

– Ого!

– Если мы сможем стенографировать их разговоры и замечания – мы получим интересные для нас данные. Кроме того, эти данные мы могли бы преподнести и Жанену, демонстрируя ему, что делается у него под носом. А в крайнем случае можно и их самих взять за горло, предъявив им стенограмму их грязной игры.

– Прекрасно! Но неудобно, если на наших совещаниях будет присутствовать молодая женщина. А что если одеть ее в форму и присвоить чин, скажем, подпоручика? А? Пишите мне официальный рапорт, и я зачислю ее в штат, подчинив непосредственно вам. А?

– Вот и рапорт, ваше превосходительство. – Безбородько вынул из полевой сумки и протянул генералу бумагу. – Правда, я не учел, что переводчицу следует превратить в офицера.

– А мы сейчас и провернем, обратим порося в карася – вот таким образом. – Генерал нацарапал наверху резолюцию. – И, полковник, это наш с вами секрет. Ни на кого из господ штабных офицеров я положиться не могу, слишком уж толстые кошельки у наших заморских друзой. Вы да я – только мы и служим здесь бескорыстно России. Не так ли? – Он пронзительно глянул на Безбородько. Тот не мигая выдержал его взгляд. – Кстати, что там с этим подпольным ревкомом? Что за история с листовками?

– Ничего существенного, ваше превосходительство, вчера мы взяли одного из членов этого ревкома. Сегодня вытянем из него все, что нужно.

– Только гуманно, гуманно вытягивайте, – засмеялся Ханжин, – чтоб на улице хруста не было слышно. – Он весело протянул свою полную руку Безбородько.

– А у нас стены то-о-олстые, – с готовностью рассмеялся начальник контрразведки, вставая и почтительно пожимая генеральскую длань…

– Нет, Петров – парень твердый. Его железом жги – ничего не скажет. – Слесарь железнодорожных мастерских Максим возражал не полковнику Безбородько, о разговоре которого с генералом Ханжиным он, разумеется, ничего не ведал, он отвечал на свои собственные сомнения. Рослый и сутулый, он согнулся дугой, сидя на койке, опершись локтями о колени. – Во всяком случае, много он не знает, – мрачно добавил он, пораздумав. («Железо оно все же… того… бывает, и верх над человеком берет».)

– Жаль парня. Дуриком попался, прямо с листовками. Не выйти ему от них живым. – Заместитель председателя ревкома Иван Иванович Шельменцев склонил седую голову. Все помолчали, как бы отдавая последнюю честь товарищу, уже как мертвому, его мучениям, его страшной, безвременной гибели – такой же, какая незримо и постоянно стояла за плечами у каждого из них.

– Так. Значит, печатную установку переносим сейчас же, как разойдемся, – заговорил Александр Иванович. – Есть еще кое-какие вопросы. Посоветоваться надо. Во-первых, разыскал меня Сидоркин – верный человек, партийный. Служил он в германскую в штабе корпуса писарем, старательно служил, и встретил здесь своего бывшего начальника, сейчас подполковника. Тот его узнал, да и предложил взять писарем к себе, в штаб Ханжина.

Сидоркин ему согласие дал, но у меня спрашивает: как, мол, партия к этой моей службе отнесется, когда белых погонят? Я ему и говорю: чем больше будешь нам сообщать, тем скорее белых и погонят. Понял? Он говорит: понял. Годится тебе, Максим, такой агент? Ты ведь у нас за разведку ответственный. Тебе первое слово.

– Великое дело! – Максим удовлетворенно сжал и разжал огромные клешнястые кисти. – Сегодня с ним и повидаюсь, что откладывать-то хорошее дело?

Александр Иванович пристально и с тревогой поглядел на него, глаза в глаза: дескать, без азарта, друг, осторожней! Максим успокоительно кивнул ему головой.

– Не возражаешь? – переспросил Александр Иванович. – А ты, Иван? Тоже? Значит, связь с ним наладим. Второй вопрос. Медицинская сестра Наташа Турчина, что в госпитале с моей Тоськой работала, была арестована белыми, когда хотела защитить наших раненых бойцов. Из тюрьмы ее освободил сам начальник контрразведки и поселил у себя в доме: по всему видно – хочет, вахлак, молодой девкой воспользоваться. Предложил ей работать переводчицей в штабе того же Ханжина, она через провизора запросила меня, как быть? Я ответил: соглашайся, держи с нами связь, передавай сведения.

В избушке воцарилось долгое молчание.

– А веришь ли ты ей, Александр Иванович? Сойдется девка с начальником контрразведки, ее дело молодое, глупое, и полетели наши головы! – Максим тяжело положил руку на затылок, как бы пробуя, держится ли еще голова.

– Видишь ли, Максим, встретил ее в Уфе я почитай что первый. Потолковал. – Александр Иванович встал, заходил по тесной комнатке. – История ее такая, что она убежала от матери, не захотела с нею за границу переезжать. Это раз. Жених у нее – доброволец в Красной Армии. Это два. В госпитале работала старательно. Это три. На офицера с кулаками бросилась, когда белые принялись истязать красных бойцов, – это четыре. Из тюрьмы не только сама вышла, но добилась освобождения Евдокии Самохиной и Анки Мухиной – это пять. И, уже оказавшись взаперти у полковника, сумела установить со мной связь. Это шесть. Вот характер!

– Так-то так, Александр Иванович, – поднялся и Максим, едва ли не подперев головой потолок, – одначе может статься, что все и подстроено? Девка-то не из наших, не рабочая в ней кровь…

Александр Иванович посмотрел на него, покачал головой:

– Вишь ты как: порода, значит, для нас главное, не дела человека! Эх, Максим! Дворянин ты, только наоборот! Приглядывался я к ней, когда она с Тоськой работала, да Тоська кое-что рассказывала – и прямо тебе скажу: двумя руками бы ей рекомендацию в партию подписал. Вот как!

– Саша, а ты не горячись, не горячись, – встал и заходил третий участник встречи, Иван Иванович Шельменцев, человек спокойный, умудренный годами. – Не горячись, – повторил он примирительно. – Семь раз отмерь, слыхал такую поговорку? Что не рабочая кровь, тут я ничего не скажу: это, как сказать по-научному, не аргумент! А вот что с самого начала все подстроено с нею, тут надо подумать. Жениха ее ты видал? Нет. Как бойцов спасала видал? Нет. Каким образом высвободила Самохину и Мухину – кто его знает. Может, чтобы доверие завоевать?

– А знаешь, Ваня, мудрые мы с тобой мужики, а тут, кажись, перемудрили. – Высоченный Максим, словно сломившись втрое, уселся, жалобно завизжала койка под его грузным телом. – Если все подстроено, так для чего же ее было поселять у самого начальника контрразведки? Чтобы нас к ней, что ли, лучше расположить? А? Вот то-то и оно!

– Что решаем: будем ждать от нее донесений или связь прекратим и явки изменим? Дяди Васину халупу она, к примеру, распрекрасно знает, а мы, мудрые головы, вот сидим же здесь, кровя ее обсуждаем, – не без яду сообщил Александр Иванович.

– Согласен с тобой, Саша, старый друг, – пробасил Максим, решительно пристукнув ребром широкой, как лопата, ладони по коленке. – Отказываться от нее было бы делом глупее глупого. Но и до конца раскрываться не будем. О Сидоркине, к примеру, знать ей незачем. Пущай взаимный контроль будет – вот и проверим: точно у них совпадет или перекос получится.

– Это правильно, – качнул седой головой Шельменцев.

– А кличку ей придумаем такую, чтобы в голову никому ничего не пришло: хоть бы и «Колька-Колосник», а? – Максим хитро подмигнул друзьям.

– Ну и выдумщик же ты, старый слесарюга, – рассмеялся Александр Иванович. – Будь по-твоему: Колька так Колька, Колосник так Колосник!

Так в одни и тот же час волею обстоятельств Наташа Турчина стала подпоручиком колчаковской армии и красным подпольщиком Колькой-Колосником.

Ночь с 7 на 8 апреля 1919 года
Самара

Поздно вечером дежурный по штабу постучал в кабинет Фрунзе:

– Товарищ командарм! Вас срочно к прямому проводу вызывает командующий фронтом.

– Хорошо, иду! – Фрунзе запер кабинет и быстро прошел в аппаратную. «План?.. Утвердили?.. Отклонили?.. Ну-ка, ну-ка…» Сложно устроен человеческий мозг: десятки ассоциаций, планов, предположений зазмеились одновременно – как бороться, если отклонили, что конкретно делать, если утвердили – и все это разом, и все это в какие-то считанные секунды.

Телеграфист отбил: «Фрунзе у аппарата». В ответ тотчас заработал приемный аппарат, выпуская узкую белую ленту. Фрунзе взял ее в руки, стал читать точки-тире, привычно переводя их в слова: «Предлагаю возглавить в оперативном отношении все четыре армии южного крыла фронта, приняв командование кроме 4-й и Туркестанской еще 1-й и 5-й армиями. Отступление 5-й армии остановить, нанести контрудар на основе вашего замысла. Соответствующий приказ получите. Отвечайте ваше согласие. Здесь предреввоенсовета. Комфронтом Каменев».

Еще не отстучала морзянка, а мысль Фрунзе заработала стремительно и напряженно над заданной загадкой: «Троцкий буквально на днях вновь энергично отстаивал свой план – отход за Волгу. Почему же так вдруг, внезапно он соглашается с моим контрударом? Ленин! Ленин повернул все, как надо!.. Но если наши делегаты не сумели ему вручить план? Тогда что же? Троцкий хочет убедить всех на примере возможной неудачи, что его план – единственно верный?.. Но что бы там ни было, согласие на контрудар дано, и это главное! А все ли я верно рассчитал? – мелькнуло в тысячный раз. – Все! Однако и выполнять наш замысел поручают мне. Четыре армии, не много ли, Миша? На том конце провода ждут ответа. «А что если Фрунзе оробеет?»

Да, совсем еще недавно говорил я в Иваново-Вознесенске Новицкому: мне бы полк, лучше конный, с ним бы справился… Что же, опыт кое-какой уже есть, понимание обстановки, видимо, тоже, раз стал возможен такой разговор, как сейчас: «…нанести контрудар на основе…»

– Передавайте, – уверенно и весело сказал он телеграфисту: – «Учитывая сложившуюся обстановку, согласен принять на себя командование с условием предоставления мне необходимой оперативной свободы действий и оказания помощи стратегическими резервами. Фрунзе».

Аппарат застучал в ответ: «Приступайте к исполнению обязанностей. Членами Военсовета Южгруппы назначены Куйбышев и Новицкий. Соответствующий приказ получите. Каменев».

Широкими шагами он вернулся в кабинет.

– Сергеи Аркадьевич! Пригласите ко мне Новицкого и пошлите машину за Куйбышевым, я его по телефону предупрежу.

– Слушаюсь! – Сиротинский вышел.

– Валерьян Владимирович? Прошу приехать ко мне. Дело уж очень важное. Машину выслал. Отлично, жду.

Он вынул блокнот, принялся быстро писать то на одной страничке, то на другой, то снова возвращаясь назад.

– Разрешите?

– Да, входите, товарищи, входите. – Он встал и энергично отодвинул стул, не в силах сдерживать возбуждения. – Поздравляю с высоким назначением: оба вы отныне являетесь членами Военсовета Южной группы Восточного фронта, образованной из четырех армий.

– Что это значит, Михаил Васильевич? – Новицкий требовательно посмотрел на Фрунзе.

– А вы? – Вопрос Куйбышева прозвучал мгновенно.

– Да и я с вами. – Фрунзе снова улыбнулся, но тут же стал серьезным: одни заботы позади, впереди неизмеримо большие. – Итак, наш план принят – это главное, ради чего я вас пригласил.

Куйбышев и Новицкий взволнованно переглянулись.

– Только что по прямому проводу вызывал меня Каменев в присутствии предреввоенсовета и предложил принять командование еще и над Первой и Пятой армиями, иначе говоря, над Южной группой из четырех армий. Я дал согласие.

– Очень хорошо! Поздравляю! – Куйбышев крепко пожал его руку и возбужденно зашагал по комнате.

– Что ж, фактически мы оказались готовы к этому назначению, – задумчиво ответил Новицкий, – а это главное.

– Так что же, дорогие товарищи, за работу? – спросил Фрунзе.

– Чего уж медлить, – согласился Куйбышев. – Прежде всего докладываю: сейчас в Самаре сосредоточено до трех тысяч мобилизованных коммунистов, проходивших военное обучение. Я думаю, большую часть следует отправить в ударную группу, а остальных – в Пятую армию, чтобы остановить ее отступление.

– Отлично, вот этим и займитесь завтра же. Федор Федорович, я попрошу вас подготовить приказ о создании ударной группы под командованием командарма Первой товарища Гая и о немедленном сосредоточении всех ее частей в районе Бузулука.

– Будет выполнено.

– А сейчас пойдем в аппаратную.

С помощью телеграфа они быстро соединились со всеми штабами армий. Фрунзе переговорил с командармом Первой Гаем и Пятой – Тухачевским, сменившим недавно Блюмберга. Уведомив их о создании под его руководством Южной группы армий, он твердо потребовал положить конец дальнейшему развитию наступления противника. Командарму Пятой была обещана помощь и личный приезд в штаб его армии. Командарму Первой приказывалось принять командование ударной группой. Всем командармам категорически было предложено доносить о положении на фронте ежедневно, активизировать разведку с целью изучения намерений противника.

Армейские и дивизионные штабы сразу же почувствовали твердую руку. Вместо сутолоки противоречивых распоряжений, колебаний и подготовки к отступлению за Волгу, неожиданно для многих начали вырисовываться контуры дерзко нацеленного беспощадного удара по врагу. Недавний политкаторжанин, совсем молодой полководец уверенно и неустанно начал натягивать тетиву могучего лука, готового метнуть смертельную стрелу во фланг и тыл оголтелой в своем победоносном наступлении белой армии.

Часы показывали за полночь, когда Фрунзе и Куйбышев вновь возвратились в кабинет.

– А теперь, Валерьян Владимирович, за перо: напишем обращение к войскам Южной группы, они должны почувствовать начало нового этапа – наступательного!

– Согласен, давайте! – Куйбышев сел за стол, пододвинул лист бумаги.

– «Солдаты Красной Армии! – продиктовал Фрунзе. – Внимание трудовой России вновь приковано к вам. С затаенным вниманием рабочие и крестьяне следят за нашей борьбой на востоке…» – Поочередно произносили они одну фразу за другой. – «Колчаковцы делают последние усилия, – перо Куйбышева летало по бумаге. – Собрав и выучив на японские и американские деньги армию, заставив ее слушаться приказов царских генералов путем расстрелов и казней, Колчак мечтает стать новым державным венценосцем.

Этому не бывать! Армии Восточного фронта, опираясь на мощную поддержку всей трудовой России, не допустят торжества паразитов…»

Через полчаса они, еще и еще перечитав текст обращения к бойцам, подписали этот первый документ вновь созданной группы войск: командующий войсками Южной группы Восточного фронта Михайлов-Фрунзе, член Реввоенсовета Куйбышев.

– Сергей Аркадьевич, – вызвал Фрунзе адъютанта, – чтобы с утра это обращение начали печатать в типографии. Максимум послезавтра оно должно быть на передовых. Действуйте!

– Слушаюсь! Михаил Васильевич, тут Загораев и Яковский из Москвы прибыли. Сейчас примете или пускай утром придут?

– Загораев? Яковский? Что же ты сразу не сказал?! Давай их сюда немедленно!.. Ты представляешь, Валерьян, наши посланцы к Ленину! – От радости Фрунзе обратился к Куйбышеву на «ты». Тот только улыбнулся.

В дверях выросли двое ладно одетых командиров. Круглое лукавое лицо Загораева светилось радостью. Смущенно и взволнованно улыбался Яковский.

– Товарищ командарм! Ваше задание выполнено! Пакет лично Владимиру Ильичу Ленину вручен! – Загораев протянул Фрунзе пустой конверт, на обороте которого четко синела надпись: «Получил. Ульянов-Ленин».

– Ну, молодчина! – Фрунзе обнял его. – Знаю уже, что вручен! Старый ивановец не подведет, уж такая наша иваново-вознесенская порода! Присаживайтесь, Николай Васильевич, здравствуйте! Ну, тезка, рассказывай. – И он стал расстегивать на Загораеве шинель. – Сергей Аркадьевич, соорудите нам чаю да подсаживайтесь. Послушаем земляка и Николая Васильевича. Миша, рассказывай.

– Ну, значит, в Москве снега много…

– Вот молодец! С самого главного начал!

– Да. Прибыли мы и первым делом, как вы велели, к Софье Алексеевне в «Метрополь».

– Ну, как она? Как здоровье? Как выглядит?

– Насчет здоровья сказать не могу, а собой женщина очень приятная, глазищи по блюдцу, хотел было ей подмигнуть, да уж очень она вами интересуется. – Все рассмеялись.

– Вот земляк, а? С ним держи ухо, даром что старый товарищ: дружину в пятом году вместе организовывали. Ну дальше, дальше!

– Честно скажу, дорогой ты наш Арсений, что очень мы волновались, как Ленин нас примет, но Софья Алексеевна всех успокоила: он, говорит, совсем простой и слушать хорошо умеет. Ну ладно. В бюро пропусков я предъявил пакет и говорю: от товарища Фрунзе товарищу Ленину лично. Дали нам всем четверым пропуск в комнату номер шестнадцать – это, значит, приемная комната. Посадили нас на стулья, и пошел дежурный курсант докладывать. Выходит женщина – собой уже немолодая, но фамилии Фотиева – и спрашивает: «Что у вас, товарищи?» – «Пакет от товарища Фрунзе». – «Хорошо, я передам». – «Извините, не могу. Товарищ Фрунзе велел вручить только лично». – «Ну ладно, подождите». Через несколько минут вернулась и говорит: «Снимайте шинели, идите за мной». Ну, товарищи, не знаю, как у других, а у меня сердце задрожало как овечий хвост!

– Да, все волновались, – улыбнулся Яковский.

– Ну, ну, – торопил Фрунзе.

– Прошли мы две комнаты, и она показала нам на дверь – в третью. Входим, не знаем, куда глядеть. Вдруг слышим ласковый такой, быстрый голос: «Здравствуйте, товарищи фронтовики! Проходите, присаживайтесь!» Глядим – Ленин! Сидит за письменным столом, вокруг всюду шкафы с книгами. Ну, отрапортовал я по всей форме, вручаю пакет. Отрезал Ленин краешек, вынул бумагу, карту, стал читать – быстро так, а сам приговаривает: «Гм-гм… так-так. Интересно, очень интересно!»

– Так и сказал? – встрепенулся Фрунзе.

– Убей меня бог, честное партейное слово. Так и сказал: «Интересно, очень интересно». Потом спрашивает: «Как здоровье товарища Фрунзе?» – «Ничего, здоровый, – говорю. – Зарядку каждое утро делает и нам велит». – «А Колчак-то наступает?» – спрашивает. «Скоро будет отступать», – отвечаю. «Почему так думаете?» – «Настроение, – говорю, – в частях боевое, белых уже от Уральска гоняли, командарм у нас воевать умеет». – «Умеет?» – «Умеет», – говорю. Ну, стал он спрашивать, как это получилось, что мы белых от Уральска погнали, спросил, как бойцы обмундированы, как снаряжены. Ну а вы, товарищ, сами откуда, спрашивает. Выговор у вас среднерусский. Так точно, говорю, из Иваново-Вознесенска. Иваново-вознесенцы-то, говорит, должны на Восточном фронте воевать особенно хорошо: ведь Колчак закрывает нам дорогу к туркестанскому хлопку. А это значит, что ваши фабрики едва-едва теплятся, что жены и дети ваши живут впроголодь. Так? Все правильно, Владимир Ильич, отвечаю. Ткачи все так и понимают. Ну, потом с удовольствием узнал, что товарищи Яковский и Осьминин – бывшие офицеры – не за страх, а за совесть бьют беляков, что им, значит, вы полностью доверяете.

– Ну, а еще о чем разговор был? – с нетерпением выпытывал Фрунзе.

– Еще спрашивал нас, – начал вспоминать Яковский, – как встречает красных крестьянская масса, когда мы приходим после белых. Какие у нас недостатки? В чем больше всего нуждаемся? В общем, всех расшевелил. Перестали робеть, разговорились. Рассказывали все, что знали. А Владимир Ильич делал пометки в блокноте. А не было таких случаев, спрашивает, чтобы бойцы ослушались, не выполняли приказов? Ну, не хотели бы наступать, идти в разведку или в бой?

– Так! Так!

– Тогда мы объяснили, – снова вмешался Загораев, – что до вашего приезда были такие факты и даже восстания, спровоцированные эсерами, но теперь ни одного такого случая не знаем. Теперь, говорю, если командир не даст приказа на атаку, то бойцы сами пойдут вперед, а командира оставят позади.

«Хорошо, что у нас такие бойцы, которые сами идут на врага. Где у империалистов такая армия? Нет у них такой!» – говорит. Ну, потом пришла товарищ Фотиева, докладывает, что товарищ Дзержинский ждет. Стал он с нами прощаться.

«Где остановились? В «Метрополе»? Привет передайте Софье Алексеевне». Ну, думаю, правильно, что не подмигнул ей, а то бы еще и Ленину пожаловалась, уж с Арсением, Михаил Васильевичем-то, мы бы поладили, а тут… – с чуть уловимой смешинкой в глазах заключил Загораев.

– Вот язык так язык! – Фрунзе хлопнул его по плечу.

– Пожал он нам руки, а я думаю: пакет я сдал, а где доказательства? – и попросил Владимира Ильича подписать, что пакет он получил. Он рассмеялся и говорит: «Молодец, фронтовик!» – да и расписался на обороте синим карандашом.

– Значит, «интересно, очень интересно» сказал? На обороте расписался… Ну, а еще что-нибудь о письме моем говорил?

– Нет, говорить ничего больше не говорил, – вступил в разговор Яковский, – но когда вашу бумагу прочел и карту рассмотрел, начал что-то быстро-быстро себе для памяти писать.

– Во-во! Верно, – поддакнул Загораев, – и в конце восклицательный знак поставил.

– А глазаст ты, однако!

Все рассмеялись вслед за Фрунзе.

– Это есть, – добродушно согласился Загораев. – Да и уши вроде прилично еще слышат, – многозначительно добавил он.

– Это ты к чему?

– Да ведь мы, Михаил Васильевич, старые подпольщики, не лыком шиты, – во все лицо улыбнулся тот. – На следующий день с утра отправились мы по Москве поболтаться, туда-сюда зашли, между прочим и в приемном Главкома побывали.

– Интересно!

– Глядим, идет товарищ Вацетис со свитой – сам темнее тучи, ни на кого не глядит, выражается. «Стратеги! – кричит. – Понагнали штатских в военное дело, вот они всё и портят. Курам на смех! Перочинным ножиком ударяют в бок слона!..» Ну, я, конечно, не знаю, о чем он конкретно выражался, однако смекаю: кто бы это из штатских мог ему холку намять?..

– Но-но, Миша: субординацию не нарушай! Ты что это – Главкома критикуешь? – помахал пальцем Фрунзе.

– Да я и то думаю, почему бы это наш командарм отправил пакет товарищу Ленину, а не товарищу Вацетису? А? Вроде бы не по команде? – наивно спросил Загораев.

Снова все рассмеялись.

– Ну, чертушка, тебе в рот палец не клади! А ведь я и по команде тоже послал. – Фрунзе любовно посмотрел на старого товарища.

– Вот и я думаю, что главное дело сейчас – выиграть революцию, а уж если кому это не нравится, так его надо за ушко да на солнышко, а?

– Да, друг мой, это ты хорошо сказал: главное дело сейчас – выиграть революцию. – Фрунзе встал. Все поднялись. – И мы ее выиграем, если каждый – да, каждой! – будет бороться изо всех своих сил.

– В этом-то и суть вопроса, – Куйбышев положил ему на плечо руку, – каждый и изо всех своих сил!