Текст книги "Склонен к побегу"

Автор книги: Юрий Ветохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

После обеда я повез на тележке бутерброды, котлеты и прочие холодные закуски из столовой в буфет соседнего научного учреждения – ГИДУФ-а. Оставив тележку у входа, я взял на руки все пакеты и свертки и прошел мимо вахтера вниз, в буфет. По пути мне встретилось несколько кучек научных работников. Они сидели, стояли, курили и обсуждали все на свете, только бы не думать о своей работе, только бы как-нибудь убить время и скорее – домой. Знакомая мне картина!

Мне вспомнилось время, когда я тоже был инженером и мои сослуживцы шутя говорили, что «они получают не зарплату, а пенсию (в среднем 90 рублей в месяц), и что эта „пенсия“ дается им только за то, что они утром вешают, а вечером снимают с табельной доски свой рабочий номерок». «А настоящую работу мы будем делать тогда, когда нам будут платить по-настоящему!» И они тоже всячески «убивали» время: читали художественную литературу, спорили о футболе или дремали на своих рабочих местах. А так как на инженерную зарплату прожить в СССР невозможно, то многие находили дополнительные приработки:

Инженер расчетного отдела брал непомерно большие деньги якобы за консультации абитуриентам. На самом деле за эти деньги он гарантировал им поступление в один из институтов города, куда был большой конкурс, и где в приемной комиссии заседали его приятели.

Лауреат Сталинской премии Матвеев П.В. промышлял тем, что присваивал себе деньги, отпущенные на премирование всего коллектива инженеров. Парторг Петров Д.А. получал деньги за руководство несуществующей лабораторией. Другие партийные боссы тайно от всех получали из райкома партии сверх зарплаты так называемые «конвертные деньги». Водились на заводе и мелкие воришки, которые воровали радиодетали и продавали их рыночным спекулянтам. Так было 20 лет назад, так продолжает быть теперь, так будет всегда, пока существует коммунизм!

А в буфете тем временем звонил телефон. Кладовщик требовал меня назад: пришла машина с картошкой. К концу разгрузки картошки, когда 100 ящиков уже было разгружено, и оставалось только 10, из раздевалки вышел заспанный, но почти отрезвевший Глухой Коля.

– А ты для нас хороший ящик отложил? – спросил он меня.

– Нет.

– Чего же ты? Подожди! – и, остановив разгрузку, он начал искать такой ящик, где картошка была бы не очень мокрая и не очень гнилая. Нашел один, стал искать другой.

– У меня с собой рюкзак, – пояснил он мне. – Наверное, целый ящик войдет. А вам с Сергеем и Володей ведь тоже надо взять домой!

Отобрав два ящика, Коля занес их в нашу раздевалку, а потом снова вышел, прошел во двор, где были сложены пустые ящики, вынул два из них и принес мне:

– Возьми понемногу из других ящиков и наполни эти два, для счета!

В конце дня специальная машина привезла продукты улучшенного ассортимента, так как приближался коммунистический праздник – женский день 8 марта. Каждый продукт кладовщик проверял на своих весах. Привезли особо дорогой и вместе с тем остро дефицитный продукт – одну 800-граммовую банку черной зернистой икры, в красивой упаковке с английской надписью на крышке.

Я понес было икру прямо в холодильник, но кладовщик вернул меня и заметил с обидой в голосе:

– Юрий Александрович, эта банка икры стоит 180 рублей, т. е. столько, сколько я зарабатываю за два месяца работы. И если не хватит весу, я должен буду платить за нее из своего кармана.

Я никогда не думал, что металлическую банку икры в фабричной упаковке тоже надо проверять на вес, однако, не хватило 10 грамм, что кладовщик сразу же отметил в накладной.

Вечером с ведомостью в руке пришел руководящий повар. Сперва они с кладовщиком долго шептались, а потом кладовщик сделал в ведомости пометки и велел нам, грузчикам, выдать только те продукты, которые он отметил. За остальную часть продуктов, записанных в ведомости, он уплатил руководящему деньгами.

После доставки продуктов в столовую я вернулся в кладовую. Двери кладовой были прикрыты. Войдя внутрь, я увидел нескольких постоянных покупателей с портфелями. То и дело ныряя в холодильник, кладовщик выносил оттуда уже завернутые в бумагу свертки. Он взвешивал их, потом считал на счетах и говорил цену. Посетители молча рассчитывались, прятали свертки в портфели и уходили.

Потом, когда я складывал во дворе деревянную тару, мимо меня, направляясь к конторке кладовщика, прошел руководящий повар, а за ним – повар Федя с шипящими сковородками в каждой руке. Они вошли в конторку и Федя сразу же вышел обратно. Ему что-то крикнули и тогда он прикрыл за собой дверцы.

Я знал, что дверцы конторки прикрывались в двух случаях: когда кладовщик выпивал и когда он торговал… Яркий румянец на его щеках, который я увидел, когда он вновь появился во дворе, показывал что на этот раз было первое.

Когда я закончил складывать тару, то заметил, что около меня стоит какой-то важный старик и невежливо рассматривает меня

– Вам что-нибудь надо от меня? – так же бесцеремонно спросил я его.

– Я хочу с вами поговорить.

– Если вам нужно что-нибудь из столовой, – не трудитесь, – ответил я. – Я ничем вам помочь не могу.

Я уже знал, что нередко подобные старики и старухи просили принести им «несколько картошин», «несколько луковиц» или тому подобное.

– Я хотел попросить вас придти ко мне домой и еделать кое-какую работу, за плату, конечно. Я живу в этом доме и из окна все вижу. Я заметил, что вы никогда не бываете пьяным и потому решил обратиться именно к вам.

– Какую работу?

Старик немного помялся, а потом проговорил:

– Морить клопов.

Я подавил в себе горячую волну протеста и оскорбленной гордости и вспомнив о своем положении, как только мог, спокойно спросил:

– А какая плата?

– Три рубля.

– Хорошо. Я приду завтра. Какой адрес?

– Вот тут на бумажке написан адрес, – проговорил старик и протянул мне листок. – Приходите к 12 часам дня. До свидания.

* * *

Я оговорился с самого начала, что выбранный для моего рассказа день – предвыходной. Поэтому после ужина, около 7 часов вечера, мы, грузчики, пошли в Домовую Кухню к руководящей Надежде Григорьевне, которая по неписаному закону выдавала нам пайки.

– Ну, что, мальчики, пришли, да? – понимающе приветствовала она нас. Она вышла из конторки, прошла в мясной цех, взяла у мясника нож и отрезала нам три куска мяса. Глазомер у нее был такой, что она никогда не отрезала меньше 700 грамм и больше 800 грамм.

– Ну, что вам еще дать? – подумала она вслух, вовсе не спрашивая нас о том на самом деле.

Затем она пошла в холодильник и подцепила из бочки по куску жира, оглянулась вокруг себя и дала еще 5 штук яиц.

– Все, ребята!

Это был паек на выходной день. Такие же «пайки» получали все работники столовой, только качество и количество продуктов в пайке зависело от занимаемой должности. Думаю, что всем ясно происхождение продуктов для этих пайков: они тоже были украдены у посетителей столовой. Однако, мне кажется, надо объяснить, что такой порядок существовал во всех столовых и ресторанах Ленинграда и, я уверен, – всего Советского Союза! Совет-ское правительство установило месячную зарплату грузчикам и посудомойщицам – 60 рублей. Что можно купить в СССР на 60 рублей? Вот что: одну третью часть мужского костюма, или пару зимних ботинок, или один вечер скромно посидеть в ресторане, или не покупая ничего более, тратить всю зарплату исключительно на питание одного человека, да и то не досыта! Конечно, за такую зарплату никто не стал бы работать грузчиком, да и поваром тоже, ибо зарплата других работников столовой была не на много выше. Тогда коммунисты придумали для них бесплатное питание и «пайки», но не за счет государства, а за счет посетителей столовой, за счет покупателей.

Легко заметить, что подобные «пайки» существуют в СССР для всех категорий работников сверху до низу, и во всех случаях они оплачиваются не государством, а народом. Более привычно эти пайки называть «привилегиями», а самую систему – системой «привилегий».

Плата за труд в Советском Союзе складывается из двух составных частей: заработной платы (обычно в 10 раз более низкой, чем заработная плата за ту же работу в капиталистических странах) плюс привилегии. Привилегии в СССР подразумеваются не только за работу, но и за лояльность к партии, лояльность к советской власти. На средних и низших позициях под лояльностью обычно подразумевается лояльность к начальству, к его махинациям, к его беззакониям. Привилегии нигде не оговорены в законах. Поэтому никто не может требовать их для себя по суду. Если работник проявил нелояльность, его лишают привилегий без права обжалования. Поскольку привилегии часто в несколько раз превышают зарплату по своей ценности, хотя не всегда выражены непосредственно в деньгах, то лишившись привилегий, работник оказывается на положении человека, работающего бесплатно. Для элиты привилегиями считаются государственные дача и квартира в городе, возможность съездить за границу за государственный счет, ежегодные бесплатные путевки в лучшие санатории, а также право пользоваться специальными больницами и поликлиниками, специальными магазинами и столовыми со сверхнизкими ценами и т. п. Что касалось нас, грузчиков, то наши «привилегии» умещались в двух ладонях. Мы завернули их в оберточную бумагу и пошли по домам, столкнувшись в дверях с бухгалтерами, которые в свою очередь тоже пришли за пайком.

Выйдя на улицу, я направился по Литейному, в густой толпе прохожих дошел до улицы Салтыкова-Щедрина и свернул на нее. На этой улице, напротив кинотеатра «Спартак» находился пивной ларек. Я подошел к нему и узнал в продавщице знакомую женщину.

– Вам большую кружку? – не глядя на меня, быстро спросила продавщица, приготавливаясь открыть кран.

– Мне пива не надо, – ответил я.

Женщина подняла голову и с удивлением взглянула на меня.

– А! Это вы? – узнала она меня. – Что принесли сегодня? – понизила она голос до шепота.

– Мясо, 5 штук яиц и жир, – таким же шепотом быстро ответил я.

– Давайте незаметно сюда!

Я подал прямо в сетке. Женщина наклонилась к полу, чтобы другие покупатели не видели, что она делает, и там развернула мои свертки.

– Два рубля, как всегда? – спросила она, приподымаясь с пола.

– Да.

Она быстро подала мне пустую сетку и сунула в руку два рубля. Я сразу отошел от ларька. «Один день как-нибудь перебьюсь на хлебе и картошке, – подумал я, – а два рубля положу в копилку».

Я уже почти дошел до дома, когда вспомнил о том, что забыл в кладовой несколько пустых пивных бутылок, которые собрал в течение дня в закоулках двора и на помойке. Впереди был выходной день и я собирался снести эти бутылки на приемный пункт стеклотары. Пришлось вернуться. Когда я без стука открыл дверь кладовой, то там были двое: кладовщик и директор столовой. На письменном столе, прямо на куче накладных, стояла открытой та самая 800 граммовая банка черной икры, в которой не хватило 10-ти грамм, и бутылка экспортной пшеничной водки. Директор столовой и кладовщик сидели за столом и большими столовыми ложками ели икру прямо из банки.

* * *

Придя домой, я помылся, поставил будильник на 10:30 и сразу лег в кровать. Все тело ломило от усталости, а когда я согрелся под своим зимним пальто и нашел удобное положение в кровати, в моих ушах появился тонкий, еле уловимый звон. Я знал, что это – от переутомления, возможно, – от повышенного кровяного давления, но я уже привык к нему и мне было даже приятно его слышать. И этот звон помог мне скорее уснуть.

Вскочил я от треска будильника. Было темно и тихо в нашей огромной квартире. Я быстро оделся, разогрел на кухне чай и выпил его вместе с бутербродом, который остался у меня от завтрака на работе. Потом я надел пальто, шапку, взял плавки, которые сшил сам, полотенце и вышел на улицу. На улице мороз усилился. Я быстрым шагом дошел до улицы Некрасова, где сел на трамвай № 12. С трамвая я сошел на Крестовском острове около нового стеклянного здания плавательного бассейна «Спартак». Я вошел в просторный вестибюль, в котором посредине стоял стол дежурного, справа и слева были лестницы на второй этаж, а на переднем плане находились скамейки и игральные автоматы для ожидающих. Ждать пришлось недолго. В 11 часов дежурный объявил: «Имеющие оздоровительные абонементы на вторник могут подняться в раздевалки: мужчины – по правой лестнице, женщины – по левой!» У входа на лестницы уже стояли тренеры и проверяли абонементы. В числе других прошел в раздевалку и я.

Раздевшись в раздевалке, мы все, человек 30 мужчин разного возраста, пошли в душевые, выход из которых был непосредственно к воде. У воды к нам присоединились человек 25 женщин. Бассейн имел 10 плавательных дорожек и вышку для прыжков в воду. Заметив время по большим стенным часам, я прыгнул в воду и поплыл брассом. Было 11 часов 20 минут. Для тренировки оставалось 40 минут. Уклоняясь от столкновения с другими пловцами, я поплыл с равномерной, однако максимально возможной скоростью, делая повороты так, чтобы не нарушать ритма движения. Очевидно заметив мою целеустремленность, некоторые пловцы перешли на другие дорожки, Ну и слава Богу! На моей дорожке осталось еще 4 пловца, избегать столкновения с которыми стало легче. Большая минутная стрелка на стенных часах неуклонно двигалась по окружности и так же неуклонно увеличивалось проплытое мной расстояние. Когда минутная стрелка показывала 55 минут, я уже проплыл 29 дорожек, т. е. 1 километр 450 метров. «Опять я не достиг своей предтюремной скорости!» – с горечью подумал я.

Увидев, что дежурный тренер смотрел на меня, я спросил его:

– Товарищ тренер, посмотрите, пожалуйста, на мой брасс: может быть вы увидите какие-нибудь недостатки? Я недоволен своей скоростью.

И я проплыл перед ним.

– Нет замечаний, – ответил тренер. – Для непрофессионала вы плаваете прекрасно!

Шесть месяцев назад, когда я пришел в этот бассейн в первый раз, он бы так не сказал! В тот день я плюхнулся в воду, как бревно. На дно, конечно, я не пошел, но и вперед стал продвигаться так, как будто делал непомерно тяжелый труд. В моих гребках не было ни ловкости, ни изящества, ни согласованности. Движения рук и ног не вытекали одно из другого и не увеличивали скорости. На каждый отдельный гребок требовалось умственное приказание. Я делал их через силу и с нетерпением ждал, когда все это кончится.

Напрягая все силы, я проплыл 6 раз по дорожке и совершенно выдохся. Я ухватился за трап руками и почувствовал, что меня всего трясло. Было очевидно, что дольше плавать я не мог. Ничего не видя и ни на что не обращая внимания от разочарования, я оделся и поехал домой. Два дня до следующего раза, когда по расписанию я мог снова идти в бассейн, я думал только о своей спортивной импотенции. «Моя способность плавать, – думал я, – это мой билет на Запад. Если я совершенно потерял эту способность и не смогу ее восстановить, то никакого иного способа уехать из СССР для меня не остается. Я должен во что бы то ни стало восстановить свою способность к длительным заплывам. Я должен снова плавать!»

На следующий раз я шел в бассейн с готовым решением: «или я проплыву 1500 метров, или пойду на дно бассейна!» И я проплыл. За отпущенные нам 45 минут я проплыл ровно 1500 метров. Дальше дело пошло лучше. Я стал ходить в бассейн 4 раза в неделю: два раза – в дни своей группы и еще два раза я проходил «зайцем» в дни, отведенные для второй группы. Когда я достаточно втянулся в тренировки, то стал обращать внимание на свою скорость. Но сколько я не старался, из предела 2,5 км/час я вылезти так и не смог. Пришлось с этим смириться. Лишь бы вернуть способность плавать на дальние дистанции!

Вместе с лыжными тренировками, которыми я занимался по выходным дням, у меня получалось, что спортом у меня были заняты 6 дней в неделю. Через месяц я заболел. Я потерял сон и у меня начались сердцебиения, спазмы и головокружения. Вновь появилась отрыжка желчью. Я пошел в поликлинику. Врач осмотрел меня и стал выписывать бюллетень о нетрудоспособности.

– Не выписывайте бюллетень, пожалуйста, – остановил я его. – Без работы мне есть будет нечего!

– Но у вас прединфарктное состояние! Вам надо лежать! – возразил врач.

– Если я буду лежать, то умру с голода, – сказал я, поблагодарил его и ушел.

Однако, теперь я знал, что со мной. Пришлось пропустить несколько тренировок в бассейне и временно не ходить на лыжах. Я не стал глотать никаких лекарств. Я только молился Богу и соблюдал диету. Бог помог мне и на этот раз. Постепенно состояние мое улучшилось и я опять возобновил тренировки. Для того, чтобы не перетренироваться, я сократил время плавания на 5 минут.

Эти 5 минут я стал посвящать прыжкам в воду с вышки. Умение прыгать с высоты могло мне пригодиться.

– Можно мне прыгнуть с вышки? – спросил я тренера после его похвалы.

– Вообще-то мы не разрешаем вашей группе прыгать, но так и быть – после того, как я сейчас подам команду выходить из воды – ныряйте, но только один раз!

Я залез на 10-ти метровую вышку и как только люди под вышкой вышли из воды, нырнул «солдатиком».

Глава 52. Снова подготовка к побегу

Однажды я вынужден был не идти на работу. Дворник принес мне и вручил под расписку такую повестку:

«Г-ну Ветохину Ю.А. явится в Ленинградское УКГБ 21-го марта 1977 года к 9 часам утра по адресу: улица Воинова, 10. В случае неявки вы будете приведены силой».

Тотчас самые разные догадки родились в моей голове. Предположение о том, что КГБ узнало о моей подготовке к побегу было маловероятно. Я соблюдал строжайшую конспирацию и ни с кем о побеге не говорил. Однако КГБ есть КГБ! Могли вызвать для выяснения моего мировоззрения, могли предложить сотрудничество, а в случае отказа – могли и взять! Поэтому я приготовился в тюрьму. Я надел на себя всю одежду, которую имел, в том числе свитер и зимнее пальто, несмотря на то, что на улице была оттепель. Потом я поехал на улицу Воинова, 10. Это оказалось бюро пропусков КГБ. Я сунул в окошко свою справку взамен паспорта и одетый в форму КГБ аппаратчик взял ее.

– А паспорта вы все еще не получили? – спросил он.

– Нет.

Аппаратчик куда-то позвонил и только после этого выписал мне пропуск.

– Вторая парадная от Литейного, – лаконично сказал он.

Ленинградское УКГБ состоит из нескольких зданий, в том числе – двух высотных, построенных при советской власти на месте взорванной церкви. Поэтому в народе Ленинградское УКГБ называют не иначе, как Большой

Дом. Но название это имеет еще и скрытый смысл. Он заключается в том, что «с него Колыму видно!» Вид у всех зданий, принадлежащих КГБ, такой, как будто там и людей нет и никто не живет. Ворота заперты наглухо, без щелочки, стекла в окнах зарешечены и замазаны масляной краской. Еще недавно вокруг зданий ходили часовые и не разрешали прохожим приближаться к ним. Теперь часовых заменили милиционерами.

Я открыл указанную мне в бюро пропусков парадную и сразу столкнулся с часовым. Часовой взял у меня пропуск и позвонил. Спустился с лестницы молодой лейтенант. Часовой проверил пропуск и у лейтенанта тоже и только тогда разрешил ему взять меня с собой.

Лейтенант, оказавшийся «товарищем» Жерлицыным (волк в Лужском лесу тебе товарищ!) завел меня в свой кабинет, предложил сесть и без вступления начал:

– Вы писали письмо в Крымское УКГБ?

«Так вот зачем они меня вызвали!» – подумал я с облегчением, вспомнив о том, что написал туда письмо с просьбой вернуть мне вещи, конфискацию которых отменил Верховный Суд.

– Писал, – ответил я.

– Крымское УКГБ сообщает, что все ваши вещи были сданы для реализации в комиссионные магазины. За них, за все, выручено 69 рублей. Напишите по этому адресу и вам вышлют деньги. Он протянул мне листок бумаги с адресом. Затем лейтенант продолжал:

– Крымское УКГБ поручило передать вам еще вот это!

«Товарищ» из Лужских лесов протянул мне что-то знакомое. Я взял у него и тогда вспомнил: мои научные статьи, правда, не все. Только две и странного вида… Но времени разглядывать не было: лейтенант повел меня к выходу. Дома, приглядевшись, я обнаружил, что у брошюр отсутствовали заглавные листы с фамилией автора. Откровенно говоря, я был рад, что отделался только этими листами, да еще одной научной статьей, почему-то арестованной. Черт с ними! Хорошо еще, что душу не теребили, не вели никаких «собеседований»! Потом я вспомнил, что КГБ не вернуло мне авторские свидетельства на техусовершенствования и рацпредложения, почетные грамоты и книги. И деньги они могли отдать мне сами, когда меня увозили из спецбольницы, не дожидаясь моего запроса!

Не лучше было дело и с вещами из моей старой комнаты. Слова Хмирова о том, что он сдал их на хранение в домоуправление, оказались ложью, а сам Хмиров временно уехал из Ленинграда. Мне пришлось апеллировать к прокурору. Ответ на свое заявление я получил как раз в этот день, но уже не от прокурора, а от какой-то пешки из райжилуправления. Пешка писала мне, что «все мои вещи были выброшены на помойку, так как специальной комиссией было обнаружено, что они все (??) были изломаны, изрезаны и приведены в полную негодность». Об этом, якобы, был составлен акт, который подписал квар-тироуполномоченный Хмиров. Письмо заканчивалось словами о том, что если я не доволен ответом, то могу жаловаться в суд. А то я не знал советский суд?! Я мысленно послал их всех к черту и решил развеяться– сходить в Районный психдиспансер, раз уж не пошел в этот день на работу из-за вызова в КГБ.

В психдиспансер Дзержинского района меня послал военкомат, когда я пришел туда становиться на военный учет. Правда, сперва они без слов поставили меня на военный учет и хотели сразу направить на военные сборы, но на медкомиссии произошла заминка. Врачи разных специальностей осмотрели меня и каждый написал на бланке: «годен, 3-я категория». То же самое написал и врач-психиатр, а потом уже спросил меня:

– Есть жалобы на здоровье?

– Жалоб нет, – ответил я, – но, может быть, вам не-безинтересно знать, что я девять лет находился в психиатрической больнице специального типа?

Психиатр с большим удивлением посмотрел на меня, а потом повел к председателю комиссии. Они посовещались между собой и председатель решил:

– Мы не будем сегодня давать заключение о вашей годности к военной службе и не пошлем вас на военные сборы до тех пор, пока не получим официальной бумаги с диагнозом вашей болезни.

Тут же он написал запрос в Дзержинский райпсихдис-пансер и велел мне отнести его на улицу Некрасова.

– Придите за ответом через неделю, – сказала мне дежурная медсестра диспансера, принимая от меня запрос военкомата.

– Нет еще ответа, придите через две недели, – сказали мне, когда я явился в указанное время.

Не было ответа и через две недели и мне было велено явиться через месяц. Сегодня как раз истекал этот месяц.

Дежурная медсестра, к которой я обратился, на этот раз не ответила мне ни «да», ни «нет», а послала к заведующей диспансером, пожилой, солидной женщине.

– Нет ответа из спецбольницы, где вы находились, – как-то загадочно произнесла солидная женщина, и вдруг добавила: – Если хотите, я сейчас же могу написать справку о том, что вы – здоровы психически и на учете в психдиспансере не числитесь.

«Ну, нет! – подумал я. – Не для того я страдал в псих-концлагере девять лет, не для того подписал им гнусную бумажонку, что признаю себя больным, чтобы сейчас меня погнали на военные сборы, как здорового!»

– Военкомат сделал вам запрос о том, вследствие какой болезни я находился в спецбольнице в течение девяти лет? Вот вы и дайте ответ по существу, – возразил я.

– Тогда ждите ответа из спецбольницы! – высокомерно ответила заведующая.

– Подожду, мне торопиться некуда.

– Раньше, чем через два месяца не приходите!

– Хорошо, – ответил я и решил вообще к ним больше не ходить.

Бланк незаконченной медицинской комиссии при военкомате валялся в углу моей комнаты, а военкомат почему-то меня больше не беспокоил. И я переключил все свои мысли на подготовку к побегу.

Постепенно в моей голове появился такой план. Я должен скопить деньги и как только придет лето, поехать на Черное море, сперва в Сочи. Там я пройду курс лечения сероводородными ваннами и буду интенсивно тренироваться в плавании. Когда я подлечу сердце и верну себе спортивную форму, то совершу побег через

Черное море в Турцию, чередуя длительные заплывы с отдыхом на надувном матраце.

Я рассчитывал, что когда я проплыву половину расстояния, отделяющего меня от Турции, то начнут дуть попутные ветры и тогда я смогу воспользоваться простейшим парусом. Надувной матрац легок и для него не требуется большого паруса. Самая сложная проблема – мачта, была решена мною еще в спецбольнице. Мачта должна была представлять собой своеобразные ножницы, только из бамбука. Она должна быть разборной. После сборки мачты ножницы раскрываются, а углы ее связываются тросиками. Затем на нее натягивается и крепится парус. Сама мачта привязывается к моему телу. Лежа на спине, я буду придерживать мачту руками и могу давать ей некоторый уклон. Вместо руля будет служить правая или левая нога, опущенная в воду. Мое питание будет состоять из шпига, самодельных кексов на масле и на меду, шоколада и грецких орехов. Пить я буду исключительно морскую воду.

Хотя и все предприятие было сложным и рискованным, но старт был наиболее трудным. Я намеревался вплоть до нейтральных вод (22 километра) плыть с не надутым матрацем и все вещи нести на себе – для большей конспирации. Для этой цели я еще в спецбольнице связал себе большую сетку с очень длинными ручками, которые я мог надеть себе на шею. В эту сетку я положу матрац, парус, одежду и продукты питания. Мачту в разобранном виде я тоже прикреплю у себя на животе. Шерстяную рубашку для согревания тела во время заплыва я решил использовать старую, ее надо было только заштопать и утеплить за счет шерстяных кальсон.

Путем экономии зарплаты и продажи пайков, которые мне давали в столовой на выходные дни, и прибавив к этому еще 69 рублей, которые, наконец, прислало мне Крымское УКГБ за мои вещи, я скопил к лету 1977 года около 200 рублей. Это не считая тех денег, которые ушли на покупку снаряжения. Я купил надувной матрац, маску, трубку, часы и чулки. Я сделал мачту и парус и сшил себе легкую одежду, которую намеревался взять с собой в заплыв. Я помнил, что если бы в 1963 году, в Батуми,

у меня с собой была одежда, то никто бы меня не арестовал. Теперь я знал, что одежда пригодится мне в любом случае: достигну я турецких берегов или нет, ибо нигде никто меня не ждал. Моя одежда состояла из синих сатиновых брюк, тонкой батистовой рубашки и кедов. Я заштопал и утеплил свою шерстяную рубашку и я сшил вручную кепку с длинным козырьком от солнца. Плавки я тоже сшил сам и сделал на них специальные петли для крепления капроновых чулок. По моему эскизу в мастерской мне сделали герметичный корпус из оргстекла для моих часов, копию того корпуса, которым я пользовался до тюрьмы.

На этом техническая сторона подготовки к побегу была закончена и я ждал только лета, чтобы приступить к практическому его выполнению. В начале лета я уволился из столовой, сказав директору, что нашел работу по специальности. Перед отъездом на Черное море я купил дешевый билет и пошел на литературный концерт Эдуарда Белецкого и Владимира Ларионова. 10 лет назад никто в СССР не читал Есенина лучше Белецкого, а Блока – лучше Ларионова. Теперь их силы иссякли. «Как же постарел я сам, – думал я, глядя на своих любимых артистов, – если они оба не были в концлагере, а за 10 лет стали стариками!»

В концертном зале я встретил Лиду Филатову, которая внешне мало изменилась. В театре она была одна. Мы несколько раз проходили близко друг от друга, встречались глазами, но она так и не поздоровалась со мной.