Текст книги "Склонен к побегу"

Автор книги: Юрий Ветохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

Глава 2. Старт

Был понедельник 13 августа 1963 года. Турбоэлектроход «Россия» причалил не к Морскому вокзалу, а почему-то, – к причалу Батумского торгового порта. Увидев в иллюминатор, что швартовы заведены, я впервые за весь путь от Сочи до Батуми вышел из своей каюты. На улице был дождь, дул сильный ветер и я надел целофановый плащ. Воротник плаща я поднял. Это я сделал не только для предохранения от дождя, но и для того, чтобы никто из пассажиров или неизбежных агентов КГБ меня не запомнил.

В руках у меня был чемодан и сетка. В сетке – маска, трубка, шерстяная рубашка, плавки и шапочка. В карманах шерстяной рубашки находились завернутые в презервативы паспорт, шоколад, фотокарточка моих родителей, военный билет, диплом штурмана, 300 рублей денег, несколько пробирок с коньяком и виноградным соком, а также часы, компас, фонарик и свисток.

Ожидая очереди у трапа, чтобы сойти на берег, я случайно услышал, как коридорная сказала пассажирке, видимо своей знакомой: «Если не найдете, где переночевать, приходите на теплоход, – я вас устрою здесь!»

Надвинув на голову капюшон своего плаща, я вместе с другими пассажирами сошел с теплохода и направился к воротам, где стояла вооруженная охрана. В моей голове почему-то задержался только что услышанный разговор между коридорной и пассажиркой и я некоторое время думал о нем.

Выйдя за ворота, я направился к центру города. От сильного ветра и дождя стало прохладно. Я быстро шел по знакомым улицам и повторял подражая Есенину: «Прощай Батум, тебя я не увижу…»

Было около 3 часов дня. До сумерек, когда я намеревался начать свой побег, оставалось еще 5 часов. «Самое разумное теперь – это не торопясь пообедать в ресторане „Интурист“», – подумал я. Мне нравился этот ресторан: народу немного, официанты вежливые, блюда – настоящей грузинской кухни. Конечно, дорого. Но сейчас деньги не представляли для меня ценности. Все равно, завтра они превратятся в простые бумажки – зачем их беречь?

Дойдя до Морского вокзала, я сдал чемодан в камеру хранения, опять-таки на имя Николаева, и взял квитанцию. В чемодане были запасные вещи на всякий случай. После моего побега никто бы не догадался кому принадлежал этот чемодан. Моих отпечатков пальцев в КГБ тогда еще не было, а всякие метки на одежде я спорол.

Теперь в руках у меня осталась одна сетка и я, облегченно вздохнув, пошел с ней в ресторан. На улицах всюду были лужи, а когда я, подходя к ресторану, взглянул на Приморский парк, то увидел вокруг высоченного памятника Сталину целое озеро. «Плохо это или хорошо для моего предприятия?» – спросил я сам себя. И решил, что – хорошо, потому что в парке в такую погоду не будет гуляющих и я без свидетелей войду в воду.

Ресторан «Интурист» находился на втором этаже одноименной гостиницы. Сев за столик, я заказал немного Цинандали, грузинский сыр, первое, второе и компот. Просидев за обедом настолько долго, насколько было прилично, я расплатился и пошел в туалет. Мне повезло. В туалете оказалось несколько глухих кабинок. Зайдя в одну из них, я скинул с себя всю одежду и надел плавки и шерстяную рубашку. Низ рубашки я стянул шнуром и два конца этого шнура, выпущенные спереди и сзади, связал между ног. Затем, другим шнуром, пришитым к рубашке, я стянул эту рубашку и концы шнура связал на груди. Карманы рубашки с разными предметами и документами были тяжелы и сильно выпирали вперед. Я натянул и застегнул на пуговицы специальный пояс, который поддерживал эти карманы. Поверх всего я снова надел свои спортивные брюки, бабочку и целофановый плащ.

Когда я вышел на улицу, то увидел, что дождь перестал. Появились гуляющие и среди них – пограничный патруль, который останавливал подозрительных пешеходов и проверял у них документы. «Что я буду делать, если патруль спросит документы у меня? – мелькнула мысль. – Что я ему покажу? Ведь, мой паспорт уже упакован в презервативы!» Я повернул в другую сторону от патруля и стал искать, куда бы мне запрятаться на пару часов. Мой взгляд упал на рекламу кинотеатра. Шел пресловутый хрущевский фильм «Русское чудо». Конечно, на такой фильм было мало желающих и кассирша откровенно скучала. Я подошел к кассе, сунул рубль в окошко, взял билет и, не дождавшись сдачи, проскочил в кинозал.

Кинозал был почти пустой, лишь кое где сидели парочки, которые не нашли в сырую погоду другого места для объятий и поцелуев. На экране чередовались глупо-самодовольные физиономии доярок, свинарок и, конечно, Никиты Сергеевича Хрущева. В другое время я ни за какие деньги не согласился бы смотреть этот фильм, но теперь, зная, что это – в последний раз, я смотрел даже с каким-то интересом. Подобный интерес испытывает естествоиспытатель или натуралист, наблюдая за жизнью диковинных животных. Вдруг, кто-то дотронулся до моего плеча. С удивлением и неудовольствием я увидел кассиршу, пришедшую в зал, чтобы отдать мне сдачу с рубля. «Значит, несмотря на все мои старания, я все-таки приметный, если она нашла меня в темном зале, – подумал я. – Черт дернул ее отдавать сдачу, когда не надо. Теперь она меня хорошо запомнила».

Больше мне не хотелось сидеть в кинотеатре. Я встал и вышел на улицу. Мои часы были спрятаны далеко и я стал искать уличные часы на проспекте Сталина. Когда я нашел их, они показывали восьмой час. «Еще час я должен убить, прежде чем идти к морю!» Я медленно шел по улице Сталина, зорко наблюдая, нет ли поблизости военного патруля. То и дело проезжали военные машины набитые пограничниками. Батуми напоминал собою фронтовой город. Где-то, совсем близко, всего в 15 километрах, была Турция, где шла совсем другая жизнь, где начиналась другая планета…

Я зашел в кофейную, которая попалась мне на пути, и в первый раз в жизни был обрадован тем, что там стояла очередь. Я пристроился в конец очереди и когда получил стакан кофе, долго стоял с этим стаканом у высокого столика и задумчиво смотрел в окно. К вечеру народу на улицах прибавилось. Допив свой кофе, я опять стал ходить по улице Сталина взад и вперед. Наконец, стало темнеть. Наступал решительный момент. Я свернул в одну из боковых улиц, ведущих к Приморскому парку, и неторопливым шагом направился к заранее намеченному месту, равно отстоящему от пограничных вышек и от прожекторов справа и слева. Это место было почти напротив гостиницы «Интурист».

В 1963 году еще не были вырублены вековые пальмы, растущие вдоль неширокого пляжа. Между пальмами росли декоративные кустарники и стояли скамейки. Как раз в том месте, где я собирался стартовать, скамейка оказалась занятой. На ней сидели юноша и девушка. Я сел на другую скамейку, метрах в семи от них. Скамейка была мокрая, но какое это теперь имело значение! Метрах в двадцати от меня шумело море. Ветер был балла четыре, море – балла три. Волны периодически обрушивались на галечный пляж и покрывали его весь, вплоть до линии пальм и декоративных кустарников, за которыми стояли скамейки. Затем, изойдя пеной, откатывались назад, оставляя позади тонкие струйки, текущие между камнями. Небо было в низких, тяжелых тучах.

С моря шел туман. Чувствовалось, что опять будет дождь.

Темнеет в Батуми быстро. Буквально, на глазах. Не просидел я и десяти минут, как парочка на соседней скамейке стала растворяться в наступающей ночи. Прожекторов еще не зажгли. Я знал, что от момента наступления достаточной для моих целей темноты, до момента, когда включают прожектора, проходит около одной минуты. Для меня – достаточно. Все еще сидя на скамейке, я тихо наклонился к земле и, захватив несколько камней, запихал их в карманы моих брюк. В карманах я нащупал какие-то бумажки. «Да это же деньги – сдача, полученная в ресторане, и квитанция из камеры хранения! – догадался я, и сразу подумал: Черт с ними! Пусть тонут!»

Помедлив еще немного, пока парочка любовников не растворилась совсем в темноте, я быстро встал, стараясь ступать бесшумно, подошел к тому месту на пляже, до которого докатывались волны, и стал раздеваться. Я скинул с себя плащ, рубашку, брюки и сандалеты, и запихал все это в сетку. Ручки сетки я связал. Затем надел маску, просунул под ремень маски трубку и взял мундштук себе в рот. Схватив сетку с вещами в левую руку, я прошел еще несколько шагов к воде и лег на гальку головой в сторону моря, в ожидании очередной волны. Когда волна накрыла меня, я нырнул и, сколько позволяло дыхание, плыл под водой. Потом поднял голову, сделал выдох и вдох через трубку и опять нырнул под воду. Снова подняв голову над водой и оглянувшись назад, я увидел, что меня отделяло от берега уже метров тридцать. Тогда я разжал левую руку и дал возможность сетке с вещами уйти на дно. Освободившись от вещей, я поплыл как спринтер…

Прожектор включили через несколько секунд. Вся вода вокруг меня осветилась так, что я увидел даже мельчайшие взвешенные частички в набегающих одна на другую крутых волнах. Поднырнув глубже, чтобы трубка ушла под воду, я плыл изо всех сил. Я плыл под водой так долго, что, казалось, легкие мои больше не выдержат без воздуха. Когда уже не было больше сил сдерживать дыхание, луч прожектора, наконец, соскользнул с того места, где я плыл, и ушел куда-то в сторону. Я сразу под-всплыл под трубку и в мои легкие влился живительный морской воздух.

«Меня не заметили, – решил я. – Если бы меня заметили, то не убрали бы луч прожектора в сторону». Радость и удовлетворение от отлично сделанной работы охватили меня. Я рассчитал все с точностью до секунд и – все совпало! Между моментом, когда я вошел в воду, и моментом включения прожектора прошло не больше одной минуты. Но за эту минуту я отплыл от берега почти на сто метров. Пока прожектор настраивали, пока наблюдатель адаптировался для наблюдения, прошло еще какое-то время. И я еще больше удалился от берега. Попробуйте в море, в трех-балльный шторм, вдали от берега обнаружить трубку пловца! Я думаю, это – невозможно. Еще во время подготовки к побегу я обрезал трубку так, чтобы только самый минимум торчал из воды. Я хотел еще покрасить трубку в зеленый или голубой цвет, но потом передумал. Какое имеет значение цвет 5-ти сантиметрового отрезка трубки, выглядывавшего над водой!

Больше луч прожектора на мне не останавливался. Он лишь временами скользил по мне. Это случалось, когда прожектор разворачивали вдоль берега и второй раз, когда его направляли перпендикулярно берегу. Я уже не боялся, а хладнокровно следил за прожектором. Когда его луч медленно подходил ко мне, то вода начинала постепенно светлеть. За несколько раз я запомнил степень освещенности воды непосредственно перед тем моментом, когда луч должен был упасть на меня, и успевал вовремя поднырнуть. Скоро начался дождь и на море опустился туман. Тогда я снял маску и трубку и бросил их в воду, так как прожектора вообще перестали представлять для меня какую-либо опасность.

Бледные пятна прожекторов, маяка и мигалок слабо просвечивали сквозь дождь и туман, но звезд не было видно совсем. «В такую погоду надо плыть недалеко от берега, чтобы ориентироваться по прожекторам и мигалкам», – подумал я и изменил свой курс на 90 градусов влево. Я упустил из виду, что вблизи берега было сильное противное течение.

Едва я изменил курс, как обнаружил, что плыть стало много труднее. Ветер и волны препятствовали моему движению. Они то и дело ставили меня вертикально и забрасывали мне в рот воду и я, отплевываясь и чертыхаясь, снова возобновлял свое движение с нуля, когда вся поступательная инерция была уже погашена.

В довершение всего, температура воды в море оказалась не одинаковой. Один слой был теплый, другой – холодный. И плыло огромное количество деревьев, веток и коряг. Проливной дождь вызвал разлив пограничной реки Чорох. Река Чорох разлилась по лесам, растущим на ее берегах, и понесла в море в своем стремительном потоке все, что не было хорошо укреплено. Этот стремительный поток еще больше усилил прибрежное течение, которое и без того мешало мне плыть.

Я пожалел о том, что утопил маску. Она могла бы предохранить мои глаза от ударов встречных деревьев. Однако, делать было нечего. Я положился на Господа и продолжал плыть. Скоро туман с дождем создали такую пелену, что огни маяка и прожектора пропали из вида. С их исчезновением появились дополнительные трудности. Теперь единственным указателем курса остался компас. Когда очередная волна с силой ударив мне в лицо, как во время боя на ринге, останавливала меня и я терял направление, то приходилось вынимать из кармана компас и фонарик и определять курс по компасу. Вообще-то у компаса была светящаяся стрелка, но она светилась так слабо что я не мог быть уверенным. Поэтому я освещал шкалу своим фонариком. Я держал фонарик в одной руке и пальцем нажимал кнопку его включения. В другой руке у меня был компас. Работая ногами, я ждал, когда стрелка компаса перестанет бегать как угорелая, и снимал отсчет. Затем убирал компас и фонарик обратно в карман, запихивал туда же шнуры, которыми они были привязаны на всякий случай, и продолжал плыть на юго-восток до тех пор, пока следующая волна не сбивала меня опять с курса. Тогда все повторялось сначала.

Я тратил так много сил в этой борьбе со стихией, как никогда раньше. Мелькнула мысль подкрепиться шоколадом или коньяком, но я ее сразу отбросил, как только подумал, сколько драгоценного времени при этом потеряю. Даже остановиться для того, чтобы посмотреть на часы я считал нецелесообразным. Я хорошо сознавал, что моя скорость при противном ветре и противном течении – минимальна. Поэтому я стремился проплыть до рассвета хотя бы только те пятнадцать километров, которые отделяли меня от Турции. Я знал, что примерно на половине этого пути находится устье реки Чорох, откуда вытекает стремительный поток, мешающий мне плыть. Когда я миную реку Чорох, плыть мне станет много легче. Поэтому я напрягал все свои силы. Я наглотался морской воды, чего со мной никогда не бывало прежде, но тем не менее, я упорно продолжал плыть на юго-восток, часто вынимая компас и сверяясь по нему.

Меня окружала такая темень, как будто мне на голову накинули мешок. По-прежнему не было видно ни звезд, ни луны, ни маяков, ни мигалок. Даже вода не фосфоресцировала. А дождь хлестал, не переставая.

В полном смысле этого выражения, я был наедине с Богом. Единственные живые существа, которые всю дорогу сопровождали меня, были чайки. Хотя я их не видел, но по крикам мог определить, что их было две. Они летели над самой моей головой и пронзительно кричали. То ли они принимали мою голову за рыбу, то ли за какую-нибудь корягу и хотели сесть на нее, – я не знаю. Так в непрерывной борьбе с ветром, волнами и течением прошло много часов и наконец едва уловимо стали появляться первые признаки рассвета, которого я ожидал с надеждой и страхом одновременно. То тут, то там стали появляться и снова исчезать белые шапки волн. Среди них вдруг бесшумно, как видения, проплыли мимо меня два или три катера. Проплыли и растворились в тумане. Было такое впечатление, что они дрейфовали, а проплывал мимо них я. Самое странное было то, что проплывал я будто бы в противоположную сторону от направления моей головы, как бы ногами вперед. Не разгадав такую сложную задачу, я решил, что мне померещилось. Это мнение еще больше укрепилось, когда совсем рассвело и я не обнаружил никаких катеров.

Наступило хмурое, туманное утро. Ветер ослабел, но море еще штормило по инерции. С удовольствием я увидел слева от себя, милях в двух, береговую черту. Это означало, что всю ночь я плыл в правильном направлении – в сторону Турции. Но где я теперь находился: в турецких водах или все еще – в советских? Этого я не знал. На берегу я видел какие-то заводские трубы, но не было видно гор, опоясывающих Батуми. Берег был низменный и голая равнина простиралась на несколько километров вглубь материка. Горы синели только на горизонте. «Очевидно, это – Турция!» – подумал я с радостью и стал выбирать место на берегу, куда бы лучше подплыть. Вдруг, слева от меня, в небе появилась точка. Точка стала расти и превратилась в самолет.

«Куда он летит? – забеспокоился я. – Ведь, где-то здесь проходит турецкая граница!» Я пристально,

волнуясь следил за самолетом. А он медленно долетел до траверза того места, где я находился, и стало видно, что это был пассажирский самолет АН-2. Так же медленно самолет полетел вдоль берега и через некоторое время скрылся из вида, где-то между синеющих гор, уже справа от меня.

С нарастающей силой сознание провала попытки побега вонзилось в мой мозг. «Значит, там, куда полетел самолет, все еще советская территория! Встречное течение, встречный ветер и волны не позволили мне проплыть за ночь те пятнадцать километров, которые отделяли меня от свободы!» Но предаваться отчаянию было нельзя. Надо было немедленно принимать какое-то решение. До границы было еще далеко. Об этом свидетельствовал полет самолета. «Я не смог достичь границы ночью, не смогу и днем, – подумал я с горечью, – Теперь надо все усилия приложить к тому, чтобы скрытно выйти на берег и не быть арестованным. Здесь, наверняка запретная зона, поэтому надо повернуть назад и плыть обратно, в Батуми».

Я был совершенно уверен, что берег, который я видел, является запретной зоной, к югу от Батуми. С тяжелым сердцем я повернулся и поплыл в обратную сторону. Море было пустынно: ни судов, ни катеров, ни шлюпок. Ветер стих и волны тоже постепенно спадали. «Теперь самое время подкрепиться, – подумал я. – В Батуми мне будет не до еды!» Но есть не хотелось. Тогда я достал из кармана своей рубашки пробирку с коньяком, сорвал резиновую обертку и пробку и выпил коньяк. Как же плохо мне стало после этого! Я потерял ритм, которым плыл всю ночь, и у меня появилась жажда. Напряженность и мобилизованность всех органов моего тела вдруг исчезли и я стал слабым, как тряпка.

К счастью, через некоторое время, громадным усилием воли мне удалось вернуть себе часть той мобилизованности, которая была потеряна таким глупым образом. Я по прежнему плыл брассом на груди в сторону, противоположную той, куда плыл всю ночь. Тучи на небе редели, туман рассеялся. Скорость моя, сложенная со скоростью течения, была значительной. Я видел по береговым ориентирам, как быстро и неуклонно перемещался на северо-запад. Удивляло меня то, что хотя я плыл быстро в течение уже несколько часов, но города Батуми все еще не было видно. Я не знал сколько было времени, так как останавливаться, чтобы посмотреть на часы не хотел, а солнца не было видно. Пришлось продолжать заплыв без часов. Начала чувствоваться усталость и я стал мерзнуть. А Батуми все еще не было видно. Я увеличил скорость, чтобы согреться. Это немного помогло. Плывя на северо-запад, я одновременно приближался к берегу. Когда я приблизился достаточно близко, то с удивлением обнаружил, что вдоль всего берега тянулся прекрасный песчаный пляж. На этом пляже не было ни одного отдыхающего, а на всем берегу – ни одного здания. «Как на необитаемом острове!» – с удивлением подумал я. Фабричные трубы, которые я видел на рассвете, давно скрылись позади меня и теперь ничто не оживляло пустынный, равнинный ландшафт, на котором не было даже деревьев.

Если бы мне раньше сказали, что вблизи Батуми существует такой ландшафт, я бы не поверил. Трудно поверить! Батуми – зеленый, субтропический город. На его улицах растет много пальм, магнолий и эвкалиптов. Всюду – цветы и терпкий аромат субтропиков. Особенно много зелени на Зеленом Мысе, где находится ботанический сад. И вдруг, недалеко от этого царства субтропиков – голая равнина!

Я плыл все дальше на северо-запад, ожидая, когда, наконец, появится галька вместо песка на береговой черте, что указало бы мне на приближение к Батуми. Но за каждым новым поворотом, или изгибом береговой черты, появлялся новый песчаный пляж. Что такое? Почему на берегу нет ни людей, ни строений? Все чаще стала приходить мысль: выйти на берег, отдохнуть на берегу и продолжить путь в Батуми уже пешком.

Когда, наконец, появилось солнце, я смог по нему приблизительно узнать время. Было около 16 часов. Итак, я плыл уже 19 часов. «Пора выходить на берег!» – решил я и круто повернул к берегу. И тут я увидел пограничника, который сидел у воды. Я опустил лицо в воду и, делая слабые гребки руками, отдался на волю течению. Он меня не заметил. Когда пограничник скрылся из вида, я вновь стал грести к берегу. Усталость сковала мои руки и ноги и они с трудом делали нужные движения. Берег медленно приближался. Наконец, часов в 17 или в 18, моя нога коснулась песчаного дна. Как хорошо, что мой рассудок не был усыплен радостью достижения берега! Он подсказал мне уничтожить главную улику моего ночного заплыва: фонарик. Вместе с фонариком я оторвал от пояса, к которому они были привязаны, и свисток, и выбросил их в глубокое место. Потом, с трудом переставляя ноги, я вышел на песчаный берег. На берегу я снял с себя шерстяную рубашку и, свернув ее, подложил под голову. Потом лег на песок и мгновенно заснул.