Текст книги "Склонен к побегу"

Автор книги: Юрий Ветохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Часть 5. Свобода общего режима

Глава 50. Грустная радость

«Кого позвать мне?

С кем мне поделиться

Той грустной радостью,

Что я остался жив?»

Сергей Есенин

Подобно Дантову аду с его «кругами», ГУЛАГ тоже делится на части. Эти части отличаются одна от другой как тяжестью принудительного труда, качеством и количеством пищи, так и степенью оставленной заключенному свободы. Они имеют такие названия:

Психиатрическая больница специального типа.

Крытая тюрьма.

Лагерь особого режима.

Лагерь строгого режима.

Лагерь усиленного режима.

Лагерь общего режима.

Но и для так называемых «свободных советских людей» жизнь в Советском Союзе тоже имеет жесткие ограничения. Эти ограничения распространяются на свободу слова, печати и собраний, свободу получения информации, свободу выбора места жительства и места работы и свободу поездок за границу. Поэтому я приравниваю жизнь «свободных советских людей» к жизни заключенных ГУЛАГ-а и ту часть книги, которая посвящена описанию этой жизни, называю согласно тюремной терминологии – «свободой общего режима».

15 сентября 1976 года я вновь оказался на «свободе общего режима», но в сердце моем не было никакой радости. Выйдя из больницы, я прошел несколько безлюдных кварталов пешком.

Когда навстречу мне стали попадаться люди, я почувствовал себя неловко. На мне был грязный и мятый костюм, на ногах – зимние ботинки, несмотря на теплую погоду, а за плечами болтался черный вещевой мешок, с каким приезжают в Ленинград бедные колхозники из дальних деревень. В то же время я знал, что на колхозника я не был похож и думал, что прохожие будут смотреть на меня с опаской и подозрением, как на бродягу. Поэтому я сел в первый попавшийся автобус. Но и в автобусе и на улице Чайковского, когда я вышел из него, никто не обращал на меня внимания. Все куда-то спешили: одни с кошелками шли за покупками, другие – домой, третьи – к пивным ларькам, где уже стояли длинные очереди. Никому до меня не было дела. Я подошел к красивому старинному особняку, где помещался Исполком Дзержинского района, и вошел внутрь.

На первом этаже никого не было. Я поднялся на второй этаж, прошел мимо отдела ЗАГС, где 25 лет назад был зарегистрирован наш брак с Татьяной, и увидев табличку на одной из дверей: «Сегодня посетителей принимает зам Председателя Исполкома тов.» постучался в дверь.

– Войдите! – раздался женский голос из-за двери. Я вошел в кабинет, менял с плеч свой вещевой мешок и сел в предложенное кресло. Потом я сказал пожилой женщине, сидевшей напротив:

– Моя фамилия Ветохин. До ареста я жил в вашем Дзержинском районе по адресу: улица Салтыкова-Щедрина 8 квартира 64. Теперь, спустя 10 лет, я вернулся, но моя комната оказалась переделанной в кухню и мне негде жить. Я слышал по радио, что жилплощадь сохраняется за теми лицами, кто находился в больнице. А я тоже все это время был в больнице, так называемой психиатрической больнице специального типа, и потому я не потерял право на свою комнату или другую комнату взамен моей.

Я вынул из кармана «записку об освобождении», которую мне оформили еще в Днепропетровске, а выдали только сегодня, и положил ее на стол. Женщина прочитала «записку» и начала звонить по разным инстанциям. Это продолжалось около часа. Я терпеливо ждал. Наконец, она сказала мне свое решение:

– Вас временно поселят в комнату из маневренного фонда. Идите сейчас в райжилотдел и получите там ордер.

Случилось так, что в тот день в маневренном фонде числилась сравнительно неплохая комната около 13 м. кв. на углу Инженерной и Садовой улицы. Когда я пошел туда с ордером, то обнаружил, что мой дом принадлежал к ансамблю Инженерного замка (бывшего Михайловского дворца). По-видимому, в этом доме раньше жили царские слуги и он был сделан хорошо и добротно. Коммунальная квартира имела 4 комнаты, в которых жило 4 семьи. Я занес вещмешок в свою комнату, где на мое счастье оказался стул.

Я сел на этот единственный стул и повторяя про себя время от времени старую русскую поговорку: «за одного битого двух небитых дают!» стал строить планы на будущее. Задачи мои по сравнению с 1961 годом, когда я только приступил к подготовке побега, мало изменились. По-прежнему передо мной стояла проблема выбора оптимального района побега. Теперь я особо выделял моральную подготовку. А самой главной задачей было: вернуть к жизни и модифицировать мой главный движитель в побеге – меня самого, то есть: поправить здоровье и снова вернуть себе спортивную форму, чего бы это ни стоило.

Затем я встал, вышел на улицу, и по Невскому направился к Московскому вокзалу. У входа в вокзал, как и 10 лет назад, стояла будка с надписью «Ленгорсправка». Я заплатил женщине в окошке положенные копейки и заполнил два бланка: на имя Иры Бежанидзе и Игоря Ефимова.

– Подождите несколько минут, – сказала женщина и стала куда-то звонить. Скоро она сообщила мне:

– Ирина Бежанидзе поменяла фамилию…

– Игорь Ефимов в прошлом месяце эмигрировал в Израиль…

Я поблагодарил женщину и медленно пошел к трамвайной остановке. По пути мне встретилось несколько человек, похожих на Иоанновича – таких же смуглых, с усами, со смелым взглядом и осанкой спортсменов. Потом я узнал, что это были сирийские офицеры в штатском. Трамвай привез меня на улицу Салтыкова-Щедрина, неподалеку от которой раньше находилась одна из четырех действующих в Ленинграде церквей, с красивым забором из стволов старинных орудий. К счастью, она продолжала работать и теперь. Я вошел в церковь, и поставив свечку, стал благодарить Бога за чудо моего освобождения. Я молился и я просил Его не оставить меня и теперь и дать мне силы и сообразительность для планирования и успешного выполнения побега. Знакомая обстановка храма, знакомые и любимые с детства церковные песнопения, неторопливая служба и спокойные, добрые лики святых на иконах подействовали, как бальзам, на мою душу. Огорчение и неуверенность исчезли, мысли прояснились и весь мир показался прозрачнее.

Выйдя из церкви, я повернул направо, к дому, где раньше жил мой приятель, доктор Николай Александрович Пущин. У меня все время ощущались боли в сердце и отрыжка желчью и я хотел, чтобы доктор, которому я доверял, осмотрел меня.

«Только живет ли он еще здесь? Ведь прошло 10 лет!» – думалось мне. Оказалось, что доктор по-прежнему жил в этом доме и по счастливому стечению обстоятельств вся семья была в сборе.

– Юрий Александрович! – обрадовался мне доктор. – Наконец-то мы видим вас! Мы часто вас вспоминали, где вы? И, наконец, мы решили, что вы разгуливаете где-нибудь в Лондоне или Париже!

«Как они догадались о моих мыслях и намерениях? Я ведь никогда не посвящал их в свои планы!» – подумал я.

Меня провели в гостиную и, пока накрывали на стол, продолжали засыпать вопросами, где я был?

– В тюрьме? В психконцлагере? – ужасно удивились они. – Уж не вместе ли с Шостаком?

– Да, вместе, – отвечал я.

– Неужели там был такой ужас, который описал он по «Голосу Америки»?

– Еще хуже! Он мало находился там и не все знает!

– Ну, садитесь и расскажите нам обо всем!

Во время моего повествования все члены семьи с неподдельным интересом и явным сочувствием следили за картиной, которую я представлял им.

– А вы их ужасно ненавидите! – заметил Николай Александрович о коммунистах, когда я кончил рассказывать.

– Это естественно, – ответил я.

– Что вы теперь намереваетесь делать?

– Прежде всего, я хочу знать, что осталось от моего здоровья после пыток и голода, т. е. я хочу знать, что у меня в активе. Потом уже я могу намечать какой-то план.

– Хорошо, – сказал Николай Александрович, – сделаем так: вы позвоните мне завтра утром и я скажу вам, где и когда я приму вас для медицинского освидетельствования. А сейчас давайте пообедаем вместе!

Пододвинув к себе тарелку вкусно пахнущего супа, я невольно вспомнил бульон, который ел на больничной кухне, и с энтузиазмом поделился своим везением с гостеприимными хозяевами:

– В Ленинградской больнице я работал рабочим на кухне и повара каждый день давали мне тарелку мясного бульона! Настоящего мясного бульона! Даже не разведенного кипятком! Какой у него запах – у мясного бульона! И какой он наваристый! Вы понимаете, что значит этот бульон для моего организма! Я, мелко нарезав большую луковицу, клал в бульон и ел… и я чувствовал, как силы возвращались ко мне. Я никогда не знал, что мясной бульон имеет такую…

Тут я осекся и замолчал, заметив, наконец, что доктор смотрел на меня как-то странно, а его жена принесла с кухни и положила в мою тарелку огромный кусок вареного мяса, грамм на 400… «Я теперь для них – пришелец из другого мира, – осознал я свое положение, – мой опыт встал между нами. Мы больше не можем быть равными, не можем быть друзьями».

Пообедав, я встал и начал прощаться. Доктор помог мне одеться в прихожей и мы простились по-дружески. На следующее утро я позвонил доктору из автомата. Николай Александрович взял трубку и виноватым голосом ответил:

– Извините меня, Юрий Александрович, пожалуйста! Такая оказия! У меня одолжили стетоскоп и я без него, как без рук! Позвоните мне в другой раз: дня через два или три!

– Хорошо, – сказал я и повесил трубку.

Про себя я подумал: «Все ясно, как день – человек испугался!» Как это ни горько, но не было для меня новостью и я пошел искать тех, кто не испугается, что я – бывший политзаключенный, а наоборот, примет это, как лучшую рекомендацию. Я имел в виду явку, которую Юрий Белов дал мне в институте имени Сербского, еще в 1968 году. Явка была на Васильевском острове. Я проехал на трамвае до Кировского моста, а дальше пошел пешком.

Я шел и с пристрастием смотрел на знакомые улицы, где заметно прибавилось мраморных досок с такими надписями: «Здесь жил Ленин», «Здесь скрывался Ленин» или «Здесь бывал Ленин». Почему-то таких досок не было на общественных туалетах – не додумались еще! Я зашел в разные магазины и обнаружил, что в них, как и 10 лет назад, существовал дефицит продуктов и товаров первой необходимости. Меня озадачила очередь в канцелярский магазин длиной в целый квартал.

– За чем очередь? – спросил я.

– За туалетной бумагой, – ответили мне. Не менее странной показалась мне очередь в ювелирный магазин.

– За чем очередь? – снова спросил я.

– Еще точно не знаем, – ответила мне женщина, смахивающая на пивную торговку. – Говорят, что сегодня будут давать золото.

– Какое золото? – удивился я.

– Любое! – с раздражением уже ответила мне пивная торговка. – Может, выбросят золотые часы, а может – кольца!

Я пошел дальше и на одном заборе увидел рекламу. Она приглашала в «Путешествие из зимы в лето». Я прочитал рекламу полностью и вспомнил свое путешествие по такому же маршруту в 1966 году, свой страх перед акулами и потерянную возможность побега около Манилы. «Уж теперь бы я не струсил! – подумал я. – Но теперь у меня нет денег на эту путевку». Все же я решил при случае зайти в Бюро Путешествий и получше разузнать насчет этого маршрута.

С явкой мне тоже не повезло. Когда я нашел дом на Васильевском острове, номер которого я боялся записать и твердил на память в течение восьми лет, то он оказался на капитальном ремонте. Я обошел вокруг остова дома, посмотрел в его пустые глазницы, уже без рам, и медленно, сразу обессилев, двинулся к трамвайной остановке. «Вечен только Бог! Реальная надежда – это только надежда на Бога!» – думал я, стараясь рассеять разочарование и вернуть себе бодрость духа. Я сошел с трамвая на Инженерной улице, поднялся в свою квартиру, прошел в свою комнату и сразу лег на пол спать. Кровати у меня не было. Слава Богу: я мог уснуть, когда мне бывало плохо, и во сне ко мне возвращалась бодрость.

Глава 51. Один день грузчика столовой

Как всегда, я проснулся без будильника. Сказывалась многолетняя тюремная привычка – рано вставать. Зажег самодельную настольную лампу и она осветила развешанную с вечера на гвоздях вдоль стен мокрую от пота и грязи одежду. В комнате было холодно. Я потрогал рукой трубы парового отопления – оно почему-то опять не работало. Два окна моей комнаты смотрели на север и северный ветер выдул все тепло. С сожалением я вспомнил теплую комнату из «маневренного фонда», из которой меня недавно переселили в мой теперешний дом № 52 по улице Маяковского. В теплую комнату я попал случайно, по ошибке.

Однако такой комфорт продолжался всего несколько месяцев. Однажды мне пришла повестка, в которой говорилось, что я должен немедленно освободить «маневренную» комнату. Взамен мне предоставлялась постоянная комната. Новая комната уже не была результатом ошибки. Она представляла собой «нормальное советское жилье» и находилась в коммунальной квартире, состоящей из 10 комнат, в которых жило 10 семей. В квартире было так много жильцов, что я так и не запомнил как их всех звали, однако – только одна кухня и один туалет. В кухне даже не вмещались столы для всех 10-ти семейств, а в ванную и туалет в часы пик выстраивались очереди, как в магазине за селедкой.

Зная об этом, я поспешил встать в очередь, пока еще не все жильцы проснулись. После бритья и мытья я стал одеваться на работу. Я снял с гвоздей нижнюю рубашку и верхнюю фланелевую рубашку и надел их на себя. Обе они прошли со мной все тюрьмы и вот теперь, заштопанные и залатанные, продолжали еще служить мне. Муравьев бывало, говорил мне: «Как только освобожусь – сожгу всю одежду, которая была со мной в тюрьме». Я такую роскошь не мог себе позволить. Где я возьму другую одежду, если сожгу тюремную? На 60 рублей в месяц – оклад грузчика в столовой, – не разгонишься! И брюки я надел тоже тюремные, те самые, что остались от какого-то умершего заключенного и были отданы мне взамен моих украденных. Я ушил их сзади прямо через край, а на коленях и внизу поставил заплаты. Ничего – сойдет! Сверху рубашки я надел куртку и засаленный ватник, выданные мне в столовой, как спецодежда, а поверх их «для приличия» – старый-престарый, во многих местах зашитый, плащ-болонью. На голову я натянул чепчик от болоньи.

«Завтра – среда, наш выходной, да к тому же – женский праздник – 8 марта! – подумал я. – Дадут паек!» – и я сунул в карман болоньи ту самую сетку, которую связал в спецбольнице. Затем закрыл дверь своей комнаты на ключ и вышел из квартиры.

Уличные часы показывали 7:50, когда я пришел на работу. Моя столовая № 1 Треста Столовых Дзержинского района, где я теперь работал, находилась близко от угла Литейного проспекта и улицы Белинского. На эту работу я был направлен инспектором Бюро по трудоустройству, этого введенного в обиход в мое отсутствие суррогата Биржи Труда. Когда милиция на основании Справки об освобождении из мест заключения выдала мне Справку об утере паспорта., которая позволяла устраиваться на работу, я сразу пошел в такое Бюро, ибо для освободившихся из заключения это было обязательно. Я очень торопился устроиться на работу, ибо мне было нечего есть и никто не собирался помочь мне. Правда, один человек приходил ко мне от имени диссидентов и спрашивал, нужна ли мне материальная помощь от Солженицынского или какого-то еще фонда и хочу ли я встретиться с ленинградскими диссидентами? Я ответил, что помощь нужна, а диссиденты – нет. После этого никакой помощи я не получил.

Ближайшее Бюро по трудоустройству находилось на Невском проспекте. Когда я пришел туда, там стояла очередь. Прождав около 2-х часов, я, наконец, вошел в кабинет к аппаратчику. Аппаратчик оказался пожилым человеком с манерами чекиста. Посмотрев на мой диплом, на трудовую книжку с длинным перечнем инженерных должностей, и более внимательно – на справку об освобождении из тюрьмы, аппаратчик быстро и уверенно выписал мне направление на работу… грузчиком. К счастью, я уже выполнял работу грузчика при столовой вольной психбольницы и поэтому такое назначение не испугало меня своей тяжестью. Моральная сторона дела меня мало беспокоила. «Это только до лета! – подумал я. – А там, как только вода в Черном море достаточно нагреется, я совершу побег на Запад!»

Складские помещения нашей столовой располагались в подвалах жилого дома, в проходном дворе. Я вошел в этот двор, миновал набросанные прямо на дороге ящики из-под картошки и металлические мясные лотки, и вошел с черного хода в служебный коридор столовой. Направо от входа находился загороженный фанерой закуток, в котором раздевались грузчики. Оттуда вышел Володя. Мы поздоровались. Володя – грузчик и мотоциклист. На своем грузовом мотоцикле с коляской он ездил по складам и базам и получал там разные дефицитные продукты, о выписке которых удавалось договориться по телефону кладовщику или директору столовой. Поскольку эти продукты на складах грузил он сам, то ему доплачивали «за грузчика» что-то около 20 рублей в месяц. Работа у Володи была блатная. Половина перевозимых им продуктов были «левые» или же выданные по блату. Поэтому он имел небольшую долю в этих махинациях. Держал он себя по отношению к другим грузчикам покровительственно и каждый день к вечеру бывал пьян. Я вошел в закуток, быстро скинул с себя «болонью», поддел под ватник длинный фартук грузчика и пошел к кладовщику. Конторка кладовщика находилась в маленьком помещении под аркой. Там стоял большой холодильник, в котором хранились мясные и молочные продукты, и письменный стол. Рядом с письменным столом были установлены большие весы. Маленькие весы находились на самом столе. За холодильником были сделаны полки, на которых лежали конфеты, печенье, чай и кофе. Кладовщик, усатый пожилой человек в белом халате с курчавыми черными волосами на голове, чем-то похожий на Сталина, сидел за письменным столом, а его кожаное пальто висело на гвозде, прибитом к стенке. Тут же стояла лопата, аккуратно завернутая в газету и перевязанная бечевкой: в предвыходные дни кладовщик ездил на свою дачу прямо с работы. Лопату он приготовил, чтобы на даче разгребать снег. Руководящий повар, приблатненный молодой мужчина в засаленном ватнике поверх белого халата стоял у стола и что-то шепотом говорил кладовщику. На больших весах лежали металлические лотки с мясом, которые уже носили два грузчика: Сергей и Коля-Глухой. Я поздоровался и включился в работу. После мяса мы подали на кухню овощи, молоко и крупу, вынесли из коридора скопившуюся там тару и пошли завтракать.

– Не могу есть, не опохмелившись! – пожаловался мне Сергей. – Дай в долг 40 копеек: пойду выпью пива в ларьке!

Я дал и он ушел. На завтрак была каша с котлетами, чай и бутерброд. Кашу с котлетами я съел, чай выпил, а бутерброд завернул в газету и оставил, как всегда на ужин. Его я съедал вечером, когда приходил домой.

После завтрака мы с Колей-Глухим повезли в Домовую Кухню овощи. Тележка была тяжело нагружена: 12 ящиков картошки, 2 клетки капусты и еще Коля стал грузить лотки со свежей треской.

– Ну, куда ты грузишь? Мы же не лошади! – прокричал я ему в ухо.

Однако Коля только подмигнул мне в ответ. «Значит задумал стащить рыбину», – подумал я и не стал ему мешать. Погрузив и треску, мы с Колей ухватились за ручки тележки и стали ее толкать со двора. 400 килограммовая поклажа со скрипом двинулась в подворотню, а потом – на Литейный проспект, где кишмя кишело народу и со всех сторон двигался транспорт. Домовая Кухня была на противоположной от нас стороне Литейного, направо от улицы Некрасова. Мы повезли наш груз прямо на поток транспорта и, неприятно действуя на нервы, тормоза заскрипели в непосредственной близости от нас. Моргая фарами, пыхтя моторами и неистово матерясь, водители всячески торопили нас, но колеса телеги зацепились за рельсы и никак не хотели отцепиться. Мы остановились прямо посреди Литейного,

перекрыв весь поток транспорта. Нервничая, Коля забежал вперед, напряг всю свою немалую силу и приподнял перед тележки, а я в это время толкнул ее. Тележка немного проехала и освободила дорогу трамваям, троллейбусам и машинам. Дальше предстояло втащить тележку на тротуар. Мы развернули ее ручками к панели, приподняли и изо всех сил дернули на панель. Тележка въехала, но два крайних ящика полетели с нее и картошка рассыпалась по грязной мостовой. Вслед за ящиками с картошкой опрокинулся и рассыпался по мостовой лоток с треской. Тут же образовалась толпа и со всех сторон посыпались вопросы:

– Что это? Треска, да?

– Куда везешь треску?

– Продай треску!

Всякая рыба в Ленинграде – дефицит, а треска – в особенности. Пока Коля, не отвечая им, складывал треску обратно в лоток, я собрал сколько мог картошки.

– Да плюнь ты на картошку! – посоветовал мне Коля.

Мы поехали дальше. Оглянувшись назад, я увидел, как несколько человек вылавливали из грязного снега рассыпанную нами картошку и засовывали себе по сумкам. Проехав метров 100 по панели, мы въехали во двор.

– А! Привезли, наконец! Ну, разгружайте быстрее! – вышла нам открывать дверь руководящая повариха Надежда Григорьевна и ушла опять.

Коля схватил лотки с треской и занес их в коридор. Там он выбрал три хороших рыбины и незаметно бросил их в один из пустых молочных бидонов, валяющихся в коридоре в ожидании, пока мы их увезем. Остальное он снес на кухню. Затем мы переносили картошку и капусту в овощной цех, нагрузили полную телегу пустой тары и поехали обратно.

– Начальство, небось, черную икру жрет, да коньяком запивает! А мы хоть треской побалуемся, – проговорил Глухой Коля, вынимая треску из бидона уже в нашем закутке.

Скоро в раздевалке раздался грохот – это Сергей уронил бидон. Оказалось, он был уже совершенно пьян.

– Юра! Ну его к черту! – позвал меня Глухой. – Вон

Надя просила паштет в магазин свезти – рубль на двоих дает! Поехали?

– Поехали, – согласился я.

Печеночные паштеты, заливные и холодцы для магазина, также как и отварные куры, очевидно приносили руководящему повару Домовой Кухни немалый личный доход. Откуда иначе она взяла бы денег, чтобы заплатить за нашу работу наличными? Собственно говоря, эта работа не была тяжелой. Платили за аккуратность. Чтобы не перевернули, не размазали паштет, чтобы правильно оформили документы.

Коля технологию перевозки знал досконально. Сперва он положил на тележку три деревянных хлебных лотка. В них уложил посудины с паштетом, заливным и холодцом. Сверху закрыл такими же хлебными лотками и прижал большими кастрюлями с курами. Потом сверху накинул какую-то белую тряпку. Мы осторожно поехали. Задача состояла в том чтобы это сооружение не растряслось и не развалилось по дороге. Поэтому один вез тележку, а другой сбоку придерживал лотки и кастрюли. Магазин, куда обычно сдавала свои изделия Домовая Кухня, находился в 2-х трамвайных остановках от нее по Некрасовской улице. С соблюдением осторожности мы ехали в магазин минут 15. Потом Коля сдавал продукцию по весу.

– Жмот заведующий! – убежденно заявил он, выйдя на улицу, где я ждал его. – Паштет вытянул на 1 кг. больше, чем записано в накладной, куры на 800 гр. и все остальное – тоже в плюсе, а нам «на лапу» ничего не кинул!

– А в других магазинах «кидают»?

– «Кидают» иногда! 500 грамм – это их законные. Без этой надбавки магазин и не примет никогда. Им тоже надо иметь. Ну, а что лишнее сверх 500 грамм в каждом наименовании накладной – за это они должны рассчитываться с грузчиками. А этот жмот сделал вид, как будто не знает правил!

– Вот вам ребята по полтиннику, – обрадовалась руководящая, когда мы привезли ей накладную. – И идите скорее в кладовую. Кладовщик уже несколько раз звонил: тушевое мясо пришло, а вас нет.

Тушевое мясо было мороженое. В нашу столовую полагалось примерно 500 кг., – около 5-ти полутуш. Я принес и положил на землю перед открытыми дверцами фургона 6 картофельных ящиков. Коля залез в машину и стал сбрасывать туши, а я их принимал, укладывая на эти картофельные ящики, которые трещали и ломались под тушами. Уложив очередную тушу на ящики, мы с Колей распиливали ее пополам обыкновенной пилой, какой пилят дрова. Иногда туша соскальзывала и падала на землю. Мы ее поднимали и продолжали пилить. Сергей хотел было включиться в работу, но упал с тушей и кладовщик его прогнал.

Обидевшись Сергей ушел домой. Сергей вообще часто обижался. Он считал, что его здесь никто не может понять, кроме меня. Меня он не равнял со всеми, потому что я – тоже инженер.

– Вот мы с Юрием Александровичем инженеры, а вынуждены работать грузчиками, – часто плакался Сергей какой-нибудь посудомойке после того, как распивал с этой же посудомойкой очередную бутылку барматухи. Сергей действительно когда-то был инженером и его выжили с инженерной должности за глупость и пьянство. Мотоциклист, совмещающий обязанности грузчика, кстати тоже был инженером и тоже пьяницей, но не дураком. Причину его деградации я так и не узнал.

К этому можно было прибавить 2-х буфетчиц с высшим образованием, одна из них – юрист. Не знаю, какое образование было у кладовщика, но его жена преподавала в музыкальном училище.

Однажды телефонный разговор привлек мое внимание:

– Вы хотите определить своего сына в музыкальное училище? – спрашивал кого-то кладовщик. – А сколько классов он окончил?

– Вы говорите, что он пытался поступить в училище, но не прошел по курсу?

– Хорошо, дорогой Аркадий Григорьевич, я поговорю о вашем сыне с женой. Она сделает для него все, что сможет!

200 кг. мяса мы с Колей-Глухим сложили в холодильник, а 300 кг. погрузили на тележку и повезли в Домовую Кухню.

– Ребята! – закричала руководящая, увидев мясо. – Мне жаль вас, но если вы еще раз привезете мне мясо, не позвав меня предварительно проверить на весах вес, я верну вас обратно вместе с мясом!

Она, конечно, была права. Кладовщик нередко обманывал ее.

Конечно, не зевали и в Домовой Кухне. Когда мы с Колей затащили туши в мясной цех, мясник сделал Коле знак, а мне разрешил ехать обратно в столовую одному. Мне было все ясно: сейчас мясник отрубит хороший кусок мяса от туши и даст Коле. Коля пойдет, продаст это мясо и купит бутылку барматухи. Потом они вместе ее разопьют.

Когда я вернулся в столовую, кладовщик попросил меня перебрать яблоки. Из 20-ти ящиков яблок надо было выбрать самые лучшие отдельно – для начальства. Потом надо было отобрать «средние яблоки» – для продажи на улице. Третья сортировка: отобрать битые и гнилые – для компота в столовой. Конечно, цена всем яблокам была одинаковая.

Не успел я кончить переборку яблок, пришла машина с кусковым мясом. Перетаскав лотки с мясом с машины на весы и дождавшись когда его взвесят, я потом снял эти лотки с весов на пол.

– Подождите, Юрий Александрович, – сказал мне кладовщик. – Посидите, отдохните пока. Я сейчас кое-что сделаю, а потом вы уберете мясо в холодильник.

Кладовщик все свое внимание обратил на сортировку мяса, на подобие той, что я делал с яблоками. Только сортировку мяса он никому не доверял, а делал сам. Мясо привозили 3-х категорий. Цены на разные категории сильно отличались. Свою задачу кладовщик понимал так: лучшие куски мяса из лотков 3-ей категории переложить в лотки 2-й категории, а лучшие куски из 2-ой категории – в 1-ую категорию. Следующей его задачей было обмануть руководящего повара и доказать ему, что «все так пришло с мясокомбината». Денежную разницу кладовщик клал себе в карман.

Он некоторое время брезгливо ковырялся в металлическом лотке, где куски мяса плавали в крови пополам с водой (экспедитор, развозящий мясо по столовым, тоже жить хочет, и он подливал в лоток воду «для веса»), а потом заговорил:

– Жить стало трудно в Советском Союзе, потому что больше нет порядка. Каждый делает то, что хочет! Захотел экспедитор воды налить в лотки с мясом – без всякого страха перед наказанием взял и налил! Захотел Сергей напиться на работе – пошел и напился… И ничего не скажи ему! Зря ругают Сталина! – вдруг с чувством воскликнул кладовщик и я понял, что это – его главная мысль.

– При Сталине такого пьянства не было! При Сталине боялись! Порядок был при Сталине… А теперь… – и кладовщик тяжело вздохнул вспоминая счастливое сталинское время.

В кладовку вошел повар Федя. Еще раз тяжело вздохнув, кладовщик из вновь привезенного мяса 1-ой категории отрезал два хороших куска и отдал Феде поджарить. Ту пищу, которую готовили для всех, он никогда не ел.

* * *

Коля долго не возвращался из Домовой Кухни, а когда возвратился, то лег спать в раздевалке. Он был совершенно пьян.

Оставалось еще много работы и эту работу теперь предстояло сделать мне одному. Я отвез на тележке десять ящиков яблок уличной торговке, которая продавала их на улице рядом с нашей столовой. Там она поставила стол, на стол весы, а сбоку прикрепила ценник – 1 р. 50 к. за килограмм. Пока я сгружал около нее ящики с яблоками, собралась очередь, человек двадцать.

– Пиво сейчас не привози, – попросила меня торговка. – Алкоголики налетят, не дадут торговать яблоками. – И чтобы я «лучше понял» – выругалась матом.

Только я закончил эту работу, как получил новую:

– Хорошо, – ответил я, но про себя подумал: «Хватит пока! Всю работу не переработаешь! Пойду обедать!»

Я помыл руки и как был, в рабочем фартуке, пошел в столовую. Проходя по коридору я задержался около «графика выхода на работу», вывешенного недавно и подписанного директором столовой. С удивлением я увидел, что кто-то ежедневно проставлял мне 8 часов работы без всяких переработок: с 9 ч. утра до 6 ч. вечера.

– Товарищ директор! – обратился я к директору, как раз в этот момент вышедшему из своего кабинета. – А как же мои сверхурочные? В графике написано, что я работаю с 9-ти ч. утра до 6-ти ч. вечера. На самом деле я работаю с 8 ч. утра, а ухожу домой иногда в 9 часов вечера.

– О ваших переработках мне ничего не известно, – ответил директор.

– Я так и думал, – засмеялся я и пошел в зал.

Грузчики получали еду из того же окошка раздаточной, что и посетители, только без чеков. Я подошел к окну и некоторое время ждал, пока раздаточница меня заметит.

– Борщ или харчо? – спросила раздатчица, наконец, заметив меня.

– Борщ.

Она подала мне борщ. Я поставил тарелку себе на поднос и повернулся к другой раздатчице, которая выдавала второе. Та без всякого вопроса подала мне котлеты с картошкой.

– Котлеты утром давали, – возразил я.

– А что тебе, мясо?

– Мясо, конечно.

На еду я нажимал. И для работы грузчиком и для побега вплавь требовалось здоровье. А здоровье не в последнюю очередь зависит от питания.

Раздатчица помялась немного, но потом схватила мою миску, вышвырнула из нее котлеты обратно в свою кастрюлю, а мне швырнула кусок мяса. Потом подала компот.

Официально считалось, что за еду у нас высчитывали из зарплаты. Но эти вычеты были чисто символические: 2 рубля с копейками в месяц. Если платить по прейскуранту, то 2-х рублей мне бы не хватило на питание в столовой даже на один день. Иначе говоря мы ели то, что предназначалось посетителям столовой. У посетителей воровали, им порцию уменьшали, а нам отдавали. И таких, как мы в столовой была целая армия, более 40 человек. У всех за питание высчитывали одинаково, но питались не все одинаково: директору, заму, руководящему кладовщику и бухгалтерам готовились специальные блюда, по их заказу, из самых дорогих и лучших продуктов.