Текст книги "Позывные дальних глубин"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

– А не пробовали его раньше-то поднять? – спросил Егор.

– Резону нет, – отрезал Николай Иванович. – Весь ют разворотило ему бомбой. Даже на металлолом не годится. Вот «Ветлуга» – это другое дело, и лежит она совсем неглубоко.

Пригнувшись, старик поманил Егора к себе. Тот приблизился, приподнявшись со стула.

– А твоего батю я видел, – старик таинственно зажмурился. – Он там совсем целёхонький.

– Да где – там? – спросил Егор, чувствуя пробежавший по спине холодок.

– В рубке. Она бронированная и потому после взрыва уцелела. Вот и Степан там, значит…

– Но это мог быть и не он, – усомнился Егор. – И потом, как мог командир оказаться в рубке, если все его видели, что он шёл ко дну, пристегнувшись ремнями к пулемету и продолжая стрелять?

– И ты веришь? Брехня это всё, – решительно возразил Николай Иванович и с уверенностью ткнул пальцем Егору в грудь. – Командир находился в бою там, где ему положено быть – в рубке, за штурвалом, – и скривил губы, досадуя на бестолковость Егора. – Да чё я, твоего отца не знаю? Степка был – во и во, – для наглядности старик руками отмерял рост и размах плеч своего бывшего соседа. – Такого ни с кем не спутаешь – на весь дивизион был в одном экземп-пляре.

В возбуждении старик вылил из бутылки себе в стопарь остатки водки и разом выпил, не морщась и не закусывая.

Вскоре Николай Иванович совсем размяк, и дальнейший разговор с ним потерял всякий смысл. Егор подхватил его под мышки и поволок на кровать. Старик мотал головой, что-то невнятно бубнил. Потом вдруг мутный взгляд его на мгновенье прояснился, и старик, с трудом ворочавший языком, достаточно внятно выговорил:

– Не ходи туда.

– Куда?

– Сам з-знаш. Нечего тебе там делать, – зачем-то предупредил Николай Иванович. – Слышь, не трогай, не тревожь его, плохая это примета, – и снова отключился, потеряв над собой контроль.

Непрядова от таких слов как-то неприятно, ознобко передёрнуло, оттого что старик неведомо каким чутьём угадал его тайное желание. Он хотел предостеречь, чтобы не касались того, что находилось за пределами дозволенного. Однако Егор уже ничего не мог с собой поделать. Он должен был видеть своего отца…

9

Что-то есть великое, роковое и ужасающее, когда много лет пролежавшее на дне морском судно поднимается на поверхность. Само действо отчасти напоминает магический ритуал эксгумации мёртвого тела. Извлекаемое из тайников запредельного мира, оно неотвратимо и медленно обнажается в ужасающем обличье подводной смерти.

А в сущности, была обычная, изнуряющая и долгая работа по судоподъёму, к которой в отдельном дивизионе аварийно-спасательной службы давно привыкли. Больше трех месяцев в квадрате, где затонула

«Ветлуга», находилась целая армада водолазных мотоботов, буксиров, вспомогательных судов и самоходных барж, которые вели подготовку к подъёму транспорта. Наиболее трудная часть всей работы падала на водолазов. Сильными струями гидромониторов они «вымывали» под днищем узкие тоннели, через которые затем протаскивали прочные стальные троса. К ним такелажники крепили мощные понтоны. И судно, таким образом, оказывалось надежно схваченным по всему периметру бортов своеобразными поплавками. Требовалось из этих поплавков-понтонов вытеснить сжатым воздухом забортную воду, и тогда судно, приобретая положительную плавучесть, начинало всплывать.

Именно эту, наиболее ответственную и завершающую часть работы должен был сделать «Аракс», которым командовал однокашник и приятель Непрядова. Шелаботин привёл свой корабль в расчётную точку судоподъёма ранним утром, когда над морем только ещё затепливался золотисто-сиреневый рассвет. Погода будто даровалась на заказ – полный штиль. Даже лёгкий бриз не в силах был поколебать обвисшие на гафеле флаги расцвечивания, обозначавшие предупредительный сигнал всем посторонним плавсредствам «Веду водолазные работы».

По мере готовности, с борта корабля начали подводить к понтонам продувочные шланги. Наконец, заработали дизель-компрессоры, и сжатый воздух, нагнетаемый по шлангам в нутро понтонов, начал постепенно вытеснять из них забортный балласт.

Спозаранок Егор был уже на ногах, покинув предоставленную ему каюту, в которой ночевал. Расположившись на ходовом мостике, он глядел, как бурлила и клокотала вода в том месте, где должна была показаться всплывавшая «Ветлуга». Правда, Шурик предупредил, что произойдет это не скоро. Потребуется несколько часов, прежде чем понтоны, получив достаточный запас положительной плавучести, смогут оторвать транспорт от засосавшего его грунта. Но Егор был уже одержим действом, которое целиком захватывало его. Чтобы унять волнение, он даже попросил у Шурика закурить, чего ранее никогда не позволял себе. Шурик понимающе похлопал его по спине.

– Что, заново переживаешь? – участливо спросил.

– Так себе, – уклончиво отвечал Егор и тут же напомнил. – Ну, так как же, решил?

– Опять ты за своё, – сказал Шурик с раздражением. – Ну, посуди сам. зачем тебе соваться на эту «мошку», если это совсем небезопасно? Опытный водолаз, и тот не всякий на это пойдет.

– Я ж тебе говорил, что у меня есть допуск, – настаивал Егор. – Или не веришь?

– Да верю, верю, – Шурик мучительно поморщился, будто у него «прострелило» зуб. – А сколько часов тебе на поверхность потом подниматься, да в барокамере как на губе сиднем сидеть – это ты знаешь?

– Не имеет значения. Это уже другой вопрос.

– Ох, Егор, подведешь ты меня под трибунал.

– Ты вроде не был трусоватым.

– Обижаешь, командир.

– Ну, извини – сорвалось.

Они помолчали, не желая далее препираться в подобном тоне. Егор всё больше мрачнел, теряя надежду настоять на своём. Наконец, Шурик примирительно сказал:

– Я понимаю тебя. И то, что отец все-таки… Давай сделаем так, – предложил он. – Ляжем в дрейф на месте гибели «охотника», а дальше – всё как полагается: построение личного состава по большому сбору, троекратный салют и… бескозырка на воде. Ну как, принято?

Непрядов не сразу ответил. Было известно, что Шелаботин загодя «подсуетился» на этот счёт. Он ещё днём раньше переговорил со своим комдивом и тот, уяснив суть дела, дал разрешение на поиск. К приходу «Аракса» водолазам удалось уже нащупать «малый охотник» в той самой точке, на которую указывал на карте Николай Иванович. Местоположение «мошки», как сообщили по рации, было обозначено двумя буйками, привязанными на пеньковых линях в носу и по корме затонувшего корабля. И Непрядов ещё на подходе принялся искать их. Он с напряженным волнением обшаривал биноклем горизонт до тех пор, пока не обнаружил на воде пару оранжевых поплавков. Они приплясывали на лёгкой волне в какой-нибудь полумиле от того места, где скучились корабли и различные плавсредства аварийно-спасательного дивизиона.

Шурик снова спросил дружка, что тот думает насчёт отдания воинских почестей. Непрядов по сути дела не возражал, но этого ему явно было мало. Егор твердо стоял на своём. В какой-то момент он готов был вдрызг разругаться с Шуриком, если не получит от него «добро» на погружение. Но помощь неожиданно, и как нельзя кстати, пришла от замполита капитан-лейтенанта Штеменко. Он появился на мостике в тот самый момент, когда Егор начинал разговаривать со своим дружком уже на повышенных тонах. Узнав, ради чего так горячился и нервничал их заполярный гость, Штеменко проникся к нему чувством расположения и даже некоторой симпатии. В Камышовой бухте, где в своё время базировался дивизион «малых охотников» за подводными лодками, всё ещё помнили легенду о подвиге «неистового мичмана», который будто бы продолжал стрелять по врагу из пулемета, когда его корабль шёл ко дну. Более того: какое-то время пулеметные очереди вырывались уже из-под воды… Впрочем, трудно сказать, сколько здесь было правды, а сколько вымысла. «Вот разве что нежданно-негаданно объявившийся сын героя прольёт свет на эту загадочную историю», – полагал замполит. А докопаться до истины он и сам был бы непрочь, поскольку на политзанятиях любил перед матросами блеснуть собственными познаниями в истории флота Российского. И уж вне всякого сомнения, что такая инициатива не могла быть не оценена по достоинству со стороны командования флота и, тем более, политуправления.

Выбрав подходящий момент, Штеменко ввязался в разговор между однокашниками и совсем ненавязчиво, как бы самотёком, принял сторону Егора. Шелаботин ещё какое-то время упрямился, но потом всё же «дал себя уговорить».

– Хрен с вами, даю «добро», – сказал, наконец, и тут же строго предупредил. – Завтра начинаем работы в шесть ноль-ноль. Постарайся, Егор Степанович, хорошенько выспаться и отдохнуть. Наш доктор должен тебя, на всякий случай, осмотреть и засвидетельствовать, – и добавил с непреклонной твердостью. – Только так.

Егор облегчённо вздохнул и с благодарностью глянул на замполита. На полноватом, гладком лице Штеменко также светилась довольная улыбка.

– Не знаю, как и благодарить вас, Пётр Петрович, – растроганно сказал Непрядов, проникаясь к этому хорошо упитанному, плечистому крепышу чувством искреннего уважения и даже нежности.

– Не стоит, Егор Степанович, – сдержанно отвечал замполит. – Дело у нас общее. Но я, в свою очередь, тоже попросил бы вас кое о чём.

– Я весь внимание, – с готовностью отвечал Егор.

– Не взяли бы на себя труд встретиться с личным составом? – предложил замполит. – Расскажите морякам, что вам известно о подвиге вашего отца, об экипаже его корабля. Это будет весьма интересно и необычно.

– Но я сейчас, право, в таком закрученном состоянии, – засомневался Егор.

– Никто вас и не просит это делать именно сейчас, – пояснил Пётр Петрович. – Как говорится, всему быть по мере вашей готовности и вашего желания.

– Даже не знаю, как это получится, – вслух размышлял Непрядов. – Дело настолько личное… Да и будет ли кому интересно это знать?

– Не сомневайтесь, Егор Степанович – ещё как будет! И потом, это ведь не только моя идея: матросы упорно просят. Вашу личную тайну уже ни от кого не скроешь. Вы только загляните в кубрик, и у вас разом отпадут всякие сомнения.

– Ну, раз просят, куда ж деваться, – сдался Егор, вполне понимая, что встречи с личным составом ему теперь не избежать. Матросы тоже имели право знать, ради чего они третий месяц «горбатились» на судоподъёме. Ведь не только лишь для выполнения плана по металлолому. Каждому из них, помимо всего прочего, хотелось прикоснуться к живой истории, к той трагедии, которая разыгралась в этих местах в годы минувшей войны. Да и судьба самого Егора, как сына командира погибшего корабля, конечно же всех интриговала.

Начали сгущаться тёплые, по южному душноватые сумерки, когда из воды высунулся скособоченный топовый фонарь медленно всплывавшей «Ветлуги». Морская гладь в том месте продолжала кипеть и пузыриться, вознося к поверхности мутные клубы придонного ила. Ещё через полчаса стал обнажаться высокий полубак с небольшой пушкой, потом показались корабельные надстройки.

Окончательно «Ветлуга» всплыла поздно вечером. Схваченная по бортам понтонами, она покоилась на воде ржавой, облепленной ракушками громадой искорёженного металла. На поваленных мачтах, на леерах и шлюпбалках густыми космами свисали зеленовато-бурые водоросли. Могло показаться, что это матросские робы, которые команда когда-то вывесила на просушку, да так и забыла их снять с тех самых пор. В свете прожекторов транспорт напоминал разлагавшуюся тушу непонятно откуда взявшегося доисторического ихтиозавра. Тайной глубины и дыханием смерти веяло от пустых глазниц иллюминаторов и дверных проёмов, из которых продолжала сочиться гнойная придонная жижа.

После припозднившегося вечернего чая Егор снова поднялся на палубу. Работы на этот день были завершены, и только вахта несла привычную службу по якорному расписанию. С жилой палубы, где размещались матросские кубрики, какое-то время доносились голоса, бренчание гитары и пиликанье гармошки. Но и эти звуки постепенно стихли, растворившись в недрах корабля. На баке пробили склянки, лениво перекликнулись вахтенные. Сморенная духотой и усталостью команда отходила ко сну.

Облокотившись о фальшборт, Непрядов в глубоком раздумье глядел на транспорт, который в сгустившемся сумраке всё больше походил на ихтиозавра. Облитое лунным светом чудище дремало, или только притворялось спящим. Даже неправдоподобно яркие, крупные южные звёзды недоверчиво подмигивали, будто наперёд зная, что этому чудищу нельзя доверять, что оно вот-вот встрепенётся, с неистовой силой рванёт троса и… вновь уйдет в черноморскую глубину.

Было тихо, настолько тихо, что Егор улавливал собственное дыхание и стук сердца, взволнованного нахлынувшими воспоминаниями. Память вновь возвращала его к тому роковому часу, когда «Ветлуга» уже горела, но всё ещё держалась наплаву. Что отпечаталось тогда наиболее отчетливо в его детском сознании? Не грохот взрывов, не смрадная гарь и даже не отчаянные крики погибавших людей, а оцепенение и страх, когда мать вместе с ним прыгала с высокого борта в воду… Это ощущение чего-то холодного, мерзкого и удушливого, что с головой заглатывает, втягивает в себя, в свою жутко леденящую утробу.

Вспомнилось, что очнулся, пришёл в себя он уже в шлюпке. Долго откашливался, перхал просоленной горечью, застрявшей у него где-то в горлышке. Не хватало даже сил плакать. И нигде не было перед глазами мамы. Позже узнал, что по всей вероятности она была ранена, но плыла вместе с ним из последних сил, пока не наткнулась на весло оказавшейся поблизости шлюпки. Уже теряя сознание, повинуясь лишь материнскому инстинкту сохранения своего малыша, она в последнем движении всё же смогла вытолкнуть его из воды, чтобы затем навсегда кануть в морской глубине. Теперь же, по прошествии стольких лет, Егор совсем не помнил лица своей матери – вот разве что руки, прижимавшие его все время к своему телу… Он до сих пор ощущал на себе их спасительное прикосновение.

Вновь пробили склянки. И Егор, отстраняясь от тяготивших его мыслей, решительно скомандовал себе: «А теперь – спать, командир! Полный отбой и – никаких гвоздей». С тем и сошёл на нижнюю палубу.

Однако Егору долго не спалось. Донимала духота. Не спасали даже настежь распахнутая дверь каюты и отдраенные иллюминаторы, через которые не происходило ни единого дуновения воздуха. Егор лежал на жёстком кожаном диване, где ему постелил вестовой и мучительно ворочался с боку на бок. Он терзался мыслями о завтрашнем дне. Из памяти никак не шли прочь, казавшиеся теперь зловещими, слова старика: «Не смей, не трогай его…» Но ведь Егор и не собирался ничего трогать там, на запредельной для человеческого разумения глубине вечного небытия. Лишь бы видеть собственными глазами то самое, что удалось узреть Николаю Ивановичу: и не праздного любопытства ради, а лишь из необходимости сыновнего долга поклониться глубинной могиле своего отца.

Собравшись с мыслями, Непрядов нашел в себе силы отринуть от себя мистический страх Николая Ивановича перед потревоженными таинствами глубин. Егор знал, что бывалые водолазы, особенно в старости, всегда бывают особенно суеверны и предубедительны. Но он-то, Егор Непрядов, в здравом уме и в ясной памяти, чтобы не поддаваться минутной слабости или сомнению в том, что он должен был непременно сделать.

10

Чуть свет Егор был уже на ногах. Побрился, принял холодный душ, позавтракал – делал всё как обычно, приводя себя в нормальное рабочее состояние. Он ощущал в себе достаточно силы и уверенности, чтобы напрочь отмести вчерашние сомнения в необходимости того, что предстояло исполнить. Черноморская глубина неудержимо влекла его, и он не противился её зову.

Весь личный распорядок у Непрядова с самого утра был расписан едва не по секундам. Для начала ему, как полагается, назначили медосмотр. В корабельном лазарете доктор прослушал его лёгкие, сердце, измерил давление и посчитал пульс. Никаких противопоказаний не нашлось. Опытный морской эскулап даже на глаз мог убедиться в отменном здравии своего пациента: мускулистый торс, ровное дыхание, уверенность и сила в каждом движении.

«Колокола громкого боя», тем временем, сыграли аврал, и «Аракс», снявшись с якоря, подошёл вплотную к оранжевым буям, обозначавшим последнее пристанище затонувшего «морского охотника». На юте началась привычная суетня, сопутствующая началу водолазных работ. Доктор дотошно проверял барокамеру, мотористы прокачивали водолазную помпу, боцманская команда отваливала за борт отвесный трап.

Егор с помощью двух матросов облачился в водолазное снаряжение, будто рыцарь в доспехи перед началом смертельного поединка. Прорезиненный костюм свободно облегал тело, на груди и на спине – для остойчивости под водой – пришкертованы увесистые грузы, ноги обуты в бахилы на свинцовой подошве, а голова увенчана медным шлемом с круглыми иллюминаторами для обзора.

– Помни уговор, – напутствовал Непрядова Шелаботин. – Будь всё время на «товсь», не расслабляйся. Обо всём докладывай по телефону – сам буду на связи. Усёк?

Егор кивнул.

– Чуть что не так – давай сигнал и немедленно прерывай спуск.

Егор снова кивнул, ободряюще подмигивая приятелю. Похоже, тот волновался куда больше самого Непрядова, поскольку брал на себя всю ответственность. Случись что, с него и впрямь «семь шкур» спустят. И Егор не мог не оценить этой жертвенности своего друга.

Погружаться предстояло в специальной водолазной беседке, представлявшей собой деревянную доску с грузом, подвешенной на тросах. Непрядов поудобнее сел в неё, для верности подергал крепкие стальные стропы и дал знак рукой, после чего корабельная стрела прямо с палубы плавно вынесла его за борт. Загудел электромотор лебёдки, и Непрядов начал медленно приводняться, восседая на доске. Какое-то время его держали навесу, в полупритопленном состоянии, давая возможность оглядеться и обвыкнуться. Шлем высовывался из воды, тогда как сама водолазная рубаха, вплотную обжимая тело, находилась в погружённом состоянии. В шлемные оконца было видно, как стоявший у борта Шелаботин взял в руки микрофон, и сразу же в наушниках послышался его какой-то неестественно скрипучий, искажённый пространством голос:

– Как чувствуешь себя, Ихтиандр?

– Держу хвост морковкой, – в тон ему, весело отвечал Непрядов.

– Тогда – пошёл помалу! – дал команду Шелаботин и сделал резкую отмашку рукой.

Беседка дрогнула, и тотчас дневной свет в иллюминаторах померк, захлопнувшись зеленоватой мутью воды. Давление начало ещё плотнее обжимать прорезиненную даместиковую ткань костюма, выдавливая из него последние остатки воздуха.

Глубина неотвратимо и медленно заглатывала Егора в свою ненасытную утробу. Зеленоватая муть за стеклами иллюминаторов начала сгущаться, и вскоре наступил сплошной непроглядный мрак не проходящей глубинной ночи.

Егор затруднился бы сказать, как долго продолжался его спуск. Да это теперь было и не столь важно. Разум воспринимал лишь свободное падение в невесомости и безвременьи. Казалось, будто он переплывает библейскую реку Харон, о которой рассказывал дед, отделяющую жизнь от смерти. С глубиной он и прежде был знаком накоротке, почти по-свойски, но никогда ранее не ощущал на себе её сверхъестественную, потустороннюю субстанцию, её адскую силу умерщвления живой человеческой плоти. Эта сила непрерывно несла его в бездну небытия, лишая малейшей возможности что-либо предвидеть и уж тем более чего-либо избежать или сделать как-то иначе. То была сама судьба, которой следовало со всей покорностью повиноваться.

В наушниках всё время слышался ободряющий голос Шелаботина. Егор отвечал ему вполне осмысленно и твёрдо, хотя сам уже чувствовал, что не властен над собой. С минуты на минуту предстояла встреча, которую он так долго ждал, которую представлял до малейших подробностей и которой так боялся.

Вот совсем близко в иллюминаторах промелькнула кромка скального выступа, обозначавшая, вероятно, границу обычного придонного грунта. Но дальше, как он догадался, начиналась та самая впадина, которую в свое время обнаружил и обследовал Николай Иванович.

Настал момент, когда пора было включать фонарь, висевший у Егора сбоку на пеньковом лине. Сноп света прорезал толщу воды, выхватывая фосфорические всплески каких-то маленьких рыбёшек и водорослей.

Долго, бесконечно долго длилось падение в пасть расщелины, сопровождаемое звоном в ушах и немыслимо отдалёнными звуками жизни, доносившимися из наушников. Давление уже со всей беспощадностью сковало каждый мускул, ледяной холод пробирал даже сквозь толстый, верблюжьей шерсти свитер и две тельняшки, пододетые «для тепла» по совету Шурика.

Непрядов скорее угадал приближение палубы «малого охотника», чем разглядел её в сдавленном свете фонаря. Вот под ногами почувствовалась какая-то придонная твердь, и Егор сообразил, что он достиг свой цели. С ювелирной точностью его опустили по направляющему тросу прямо на ют затонувшего корабля.

Некоторое время Егор оставался без движения, находясь на том самом месте, где его бахилы впечатались в палубу. Он старался прийти в себя и отдышаться, то и дело надавливая затылком на стравливающий клапан, который выбрасывал из полости шлема уже отработанный, избыточный воздух, взамен которого с поверхности по шлангу нагнеталась свежая кислородная смесь. Немного успокоившись и задышав ровнее, Егор начал различать вкруг себя различные предметы. Направленный луч света выхватывал из глубинного мрака погнутые леерные стойки, выбитые глазницы иллюминаторов на капоте машинного отделения, кормовую пушку со сбитым стволом.

Николай Иванович оказался прав. Скопившийся во впадине сероводород, похоже, и вправду оказался неплохим консервантом. Гниль не тронула деревянный настил палубы, стального металла надстроек не коснулась ржавчина и даже медные обода иллюминаторов не успели ещё полностью окислиться и потерять свою первозданную желтизну. Казалось, разыгравшаяся здесь трагедия произошла совсем недавно, и души погибших людей не успели отойти в мир иной, незримо присутствуя где-то рядом. Наверняка могло статься, что тела некоторых погибших моряков всё ещё сохранялись в недрах корабля, до сих пор не тронутые тленом. Николай Иванович тоже об этом говорил. Но Егора притягивала к себе бронированная боевая рубка. Она располагалась метрах в пятнадцати от него и добираться туда предстояло вдоль правого борта, стараясь не угодить в зиявшую брешь, образовавшуюся на месте сорванного капота машинного отделения.

Егор, как ему наказали, привязал беседку к одной из леерных стоек и доложил на поверхность, что приступает к осмотру корабля. С усилием переставляя пудовые бахилы и наклоняясь вперёд, он начал по черепашьи медленно перемещаться в сторону бака. Будто целая вечность прошла, прежде чем его рука коснулась шершавой плоскости броневого листа, которыми была обшита рубка. Непрядов обошёл её с разных сторон, долго не решаясь заглядывать через смотровую щель внутрь помещения. Самому же проникнуть туда вообще не представлялось возможным. Двери с обоих бортов оказались напрочь заклиненными и кроме, как с помощью автогена, вскрыть их было невозможно. Об этом Николай Иванович тоже предупреждал. С волнение и страхом Егор оттягивал тот момент, ради которого он, собственно, и появился здесь. Егор почти в оцепенении стоял у самой щели, замкнувшись в своих мыслях и боясь поднять глаза. Кровь сильно стучала в висках, глаза застила мутная пелена, дыхание становилось прерывистым, жадным, точно ему не хватало воздуха, по-прежнему вполне достаточно нагнетавшегося сверху.

В какой-то миг, неведомо отчего, яснее ясного перед глазами обозначилось спокойное, доброе лицо деда с удивительно чистым, иконописным взглядом самого Непряда… И взгляд этот был укоризненно вопрошающим, мол, «чего ждёшь, неслух этакий, раз уж всё равно оказался на краю бездны?.. Ведь промедление – гибель!»

И уже без страха и сомнения, с ощущением естественности всего происходящего, Егор направил внутрь боевой рубки яркий луч света, исходившего от фонаря. Тьма в толще застоявшейся воды заколебалась, отпрянула, и Егор будто в тумане увидал всё, что находилось в небольшом замкнутом пространстве бронированного склепа. В глаза почему-то сперва бросились смутные очертания задней стенки с панелями приборов, с переходными коробками электросистемы, с нишами для флагов расцвечивания. И только уже потом, едва не на расстоянии вытянутой руки, обозначился силуэт рослого, плечистого человека в фуражке и кителе. Этот человек пребывал в каком-то неестественно наклонённом, взвешенном состоянии, будто застряв в узком проходе между штурвалом и тумбой магнитного компаса.

Скорее чувством, чем рассудком Егор осознал, что это и есть его отец – вернее всё то, что оставалось от его плоти за далью минувших лет. Как ни старался, Егор так и не смог разглядеть его лица, поскольку крупная голова его была опущена на грудь. Но потом сообразил, что этого и не следовало делать. Такое в здравом уме и при ясной памяти выдержать было бы невозможно.

Вероятно, своим вторжением Егор нарушил неподвижность глубины, какие-то незначительные токи воды проникли через смотровую щель, и фигура отца колыхнулась, как бы реагируя на появление сына. Егор от неожиданности вздрогнул. Почудилось, отец вот-вот поднимет голову и глянет на него… Смертельный ужас сковал Непрядова по рукам и ногам. Он ждал, что в эту самую минуту с ним произойдет что-то невероятное: то ли разверзнется под ногами бездна, то ли в сероводородной субстанции мгновенно растворятся его душа и тело. И он готов был ко всему, что суждено. Только ничего необычного не случилось: глубина ко всему безучастна, и крепок вечный сон отца. «Нервы… всего лишь нервы», – успокаивал себя Непрядов, глядя на тёмный силуэт дорогого ему человека.

«Здравствуй, папа, – только и смог про себя вымолвить Егор. – Вот мы и свиделись…»

Отец ничего не ответил. Он будто слушал, и душа его неприкаянная, витавшая где-то рядом, обретала вечный покой. По крайней мере, Егору так казалось.

А в головных телефонах уже настойчиво твердили, что время их свидания истекло и что пора возвращаться из мира иного на свет Божий. Непрядов последний раз пристально поглядел на отца, стараясь навсегда запомнить его облик, и двинулся на корму, где его дожидалась привязанная к леерам беседка.

Восхождение на поверхность длилось несколько утомительно долгих часов. Егора выдерживали положенное время на разных глубинах, чтобы избежать кессонной болезни или баротравмы легких. Он покорно сидел в беседке и не переставая видел перед собой, будто на экране, отдалявшийся от него корабль, с пробитой палубой и уцелевшей боевой рубкой на нём, и своего отца, навечно остававшегося там на вахте. Егор думал, что теперь очень многое должно измениться в его мыслях, в характере, в поступках, да и в самой судьбе, в которую накрепко впечатались события этого дня. И всё это не может не быть благоприятным, поскольку жить, чувствовать и мыслить он будет уже иначе, нежели это было прежде, до встречи с отцом. Состояние было таким, будто он наконец-то получил родительское благословение, без которого ему до того было тяжко существовать.

«А случись теперь что не так, батя поможет, подскажет, как быть…» – вдруг озарила Егора неестественно простая, веселящая мысль. И тотчас на сердце отлегло. Егор снова был уверен в себе, спокоен и твёрд, каким все его привыкли видеть. Укрепляла надежда, что в нём продолжалась отцовская жизнь. И предстояло прожить её таким образом, чтобы отцу, останься он в живых, никогда не было бы за своего сына неловко или стыдно перед людьми – именно так, как исстари повелось на Руси. А в общем, надо было жить службой и оставаться на флоте, как водится, до «деревянного бушлата», до «последнего оборота винта», помня и чтя отца своего.

Шли минуты и часы, приумножая вечность. Беседка со своим седоком очень медленно и с большими остановками перемещалась в немой бездне. Покой и тишина были вокруг незыблемы. Подумалось, а ведь может статься, что где-то неподалеку мать его так же вот покоится на глубине, как и отец. Может, бессмертные души их всё же находят здесь друг друга. И так будет всегда, пока помнить и печалиться о них не перестанут сын, внук, правнук… и весь в любви и согласии сотворённый Непрядовский род их, которому не будет конца.

Подъем из глубины закончился. После барокамеры и горячего душа Непрядову велено было как следует выспаться. Да он и сам знал, что нет средства лучше после всех перегрузок и волнений окончательно успокоиться и прийти в себя. Спустившись в каюту, он забылся тотчас, как только голова коснулась подушки.

Проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.

– Егор Степанович, подъём! – дошёл до него настойчивый голос замполита Штеменко.

Непрядов с усилием оторвал голову от подушки, с тупым непониманием тяготясь, отчего ему не дают доспать.

– Отдохнули? – участливо поинтересовался, Пётр Петрович, как бы сглаживая свою бесцеремонность по отношению к гостю.

Егор недовольно хмыкнул, растирая лицо ладонями.

– Личный состав уже строится на верхней палубе, – сказал Штеменко. – Надо будет, как полагается, отдать воинские почести экипажу «охотника». Ну а после, как договорились, добро пожаловать в кубрик, на беседу с моряками.

Вздохнув, Егор кивнул и начал одеваться.

– Ничего-ничего, всё получится у вас как надо и даже более того, – скороговоркой подбадривал замполит, будто Егору впервой было выступать перед личным составом. На широком лице капитан-лейтенанта расплылась умиротворённая улыбка. Но потом по нему скользнула тень озабоченности и даже некоторой досады.

– Эх, если б только можно было поднять со дна этот «охотник», – сказа Петр Петрович, стукнув крупным правым кулаком в левую ладонь.

– Быть может, как-то и можно это сделать, только вот – совсем не нужно, – убежденно отвечал Егор.

– И это вы говорите? – каким-то обескураженно зловещим шёпотом вдруг вопросил замполит, – Вы!?

Егор удивленно вскинул брови, не видя причины беспокоиться на этот счёт.

– Но там же ваш отец! – с непонятной настойчивостью напирал Штеменко.

– Не понимаю, что вас так удивляет, – спокойно отвечал Егор.

Штеменко возбужденно развёл руками и воздел к подволоку глаза, негодуя на кощунственное, как ему казалось, равнодушие Егора.

– Суворов же ещё сказал, что война не закончена, пока в земле не погребён последний солдат.

– То же солда-ат, – попытался вразумить его Непрядов, – а мой отец – моряк.

– Да русский ли вы человек! – почти взорвался Штеменко. – Ваш отец, прежде всего, воин. И этим всё сказано. Я бы на вашем-то месте до главкома, а то и до самого министра обороны дошёл, чтобы достать останки отца и похоронить их в родной земле.