Текст книги "Позывные дальних глубин"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

– Вот это уже другой разговор, – повеселел Обрезков.

– Не слишком-то радуйся, – предупредил Егор. – Пока я тебе ничего конкретного не обещаю. Просто побеседую, присмотрюсь к твоим «протеже».

– Вот и присмотрись, – примирительно согласился Вадим. – Только повнимательней. Я верю твоему командирскому чутью.

Непрядов ухмыльнулся. Дружок ему, кажется, слегка льстил для пользы своего дела.

5

Командир сдержал обещание. Через пару дней он действительно нашёл время и поговорил с Чуриковым и Ганзей. Оба предстали перед Егором в промасленных ватниках, чумазые, поскольку только что выбрались из трюма, где меняли смазку в сальниках гребного вала.

Николай Чуриков невысок ростом, но плечист и крепок, с тяжеловатым взглядом из-под густой курчавой чёлки, придавленной рабочей пилоткой. Иван Ганзя, напротив, был стройнее и выше ростом, с добрыми глазами и хитроватой улыбочкой скомороха-затейника. Беседа была недолгой. Непрядов спрашивал, оба моряка поочерёдно отвечали на интересующие командира вопросы. Чуриков и Ганзя ещё раз повторили, из-за чего произошла их драка со старшиной первой статьи Никитой Шастуном. При этом, как полагается, изобразили на лицах глубочайшее раскаянье. Однако у Непрядова сложилось мнение, что моряки ему не всё сказали. Возможно, не хотели в это дело впутывать кладовщицу Любочку. Однако докапываться до истины у Непрядова не было ни малейшего желания. Впечатление от обоих старшин сложилось у Непрядова ни плохое, ни хорошее. Просто он мало знал этих ребят и потому не торопился по каждому из них делать определённые выводы. Пока лодка оставалась у пирса, была вполне подходящая возможность получше приглядеться к этим старшинам, чтобы потом уже принять окончательное решение.

Несмотря на береговые трудности и тыловую неразбериху, атомоход медленно и верно наполнялся всем необходимым, что было положено ему по полной выкладке для дальнего похода. Как принято, ходили на мерную линию, выверяли девиацию компаса, делали проверочное погружение на рабочую глубину. Будто капризный часовой механизм, на лодке до сотых долей секунды выверяли и отлаживали согласованную работу сложнейших систем, автоматики, электроники, телемеханики – всего того, что является сутью её совершенного подводного естества, сотворённого человеческим разумом. Многочисленные приборы и механизмы брали на себя не только физический, но и отчасти «мозговой» труд человека, пособляя его воле, душевной энергии и помыслам, в конечном счёте, лишь для одного – не дать себя победить кому бы то ни было. И Непрядов тешил себя мыслью, что его экипаж вполне достоин был того «рукотворного гения», которым представлялся его уникальный, не имевший себе равных атомоход будущего века.

Конечно же, при длительном плавании в некоторых системах могли произойти сбои, но это ничуть не обескураживало командира. Их офицерский экипаж был так натренирован, что вполне справлялся со всевозможными поломками собственными силами. Но это случалось весьма редко. Егор не только знал, но и чувствовал, какой запас прочности был заложен в его атомной субмарине. Это придавало уверенности и спокойствия как никогда прежде, когда он командовал подводными кораблями других, не таких сложных проектов. Порой Непрядов с подозрением спрашивал себя, не слишком ли он идеализирует свою лодку, не чересчур ли полагается на её возможности? Но всё же не мог не восторгаться, с удовольствием вновь и вновь представляя себе, как изящно и легко его лодка управляется по курсу и глубине, с какой стремительностью набирает полные обороты винта, разгоняясь до скорости торпеды, и насколько грозным является её оружие, до поры покоящееся на стеллажах и в трубах торпедных аппаратов. Эта лодка наилучшим образом была приспособлена для того, чтобы в немыслимых океанских глубинах достать любого подводного «супостата», нанеся ему упреждающий, чудовищный по своей силе удар.

Выход в море приближался с каждым днем, с каждым часом. Береговые дела и заботы вновь отходили на задний план. Теперь уже ничего не было важнее того, что определялось интересами корабля и предстоящего длительного автономного плавания. В штабе получены последние инструкции, уточнены позывные, назначены шифры, определены частоты и время выхода на связь. И атомоход, стоя на швартовых у пирса, будто изнывал уже от своего бездействия. Ему хотелось крутой волны и крепкого ветра, дальних океанских глубин и настоящего дела, к которому он был приспособлен. Именно так думалось Непрядову, когда он возвращался из штаба дивизии на лодку. Только что состоялся его завершающий напутственный разговор с комдивом. Адмирал ещё раз подтвердил точное время выхода в море. Оставались только кое-какие береговые формальности, которые уже не имели существенного значения при подготовке к походу. Егор испытывал даже некоторое успокоение и удовлетворенность от того, как в эти дни самозабвенно и напористо поработал весь его экипаж. Подумалось даже, что теперь не помешало бы дать людям небольшой «роздых»: с семьёй побыть, в баньке попариться… Да и самому хотя бы вечерок провести со Стёпкой. А то ведь кончается его стажировка, и снова уедет он в город на Неве, в своё училище подплава. Когда теперь свидеться предстоит?

Своего Стёпку Непрядов заметил ещё издалека. Тот вместе с двумя другими курсантами толкался у трапа, переброшенного с пирса на лодку. Было довольно свежо. То и дело задувал шальной, пронизывающий до костей ветер, и ребята поёживались, подняв воротники бушлатов.

Егор вспомнил: накануне он пообещал Стёпке, что как раз сегодня покажет его дружкам свою лодку. Вот ребята и дожидались его у трапа.

– Что вы здесь мёрзнете, студенты? – с иронией сказал Егор, козыряя в ответ на дружное приветствие курсантов. – Я же распорядился, чтобы вас пропустили.

– А вот не пускают, – ответил за всех Стёпка, разведя руками.

– Бедняги, – посочувствовал Непрядов-старший, повелительно махая рукой стоявшему у трапа часовому, чтобы не препятствовал. Матрос тотчас вытянулся по стойке «смирно», пропуская мимо себя командира лодки и резво трусивших за ним, вконец озябших курсантов.

– Кто это вас не пускает? – полюбопытствовал Непрядов, как только они по трапу спустились в центральный отсек.

– Да этот… особист ваш, – пожаловался Стёпка, чувствуя неловкость перед дружками за случившееся. – Капитан третьего ранга Горохов.

– Добро, уладим это дело, – сдержанно сказал Непрядов, хотя в душе опять досадовал на своего слишком настырного особиста, который на берегу курировал их экипаж.

Попросив для начала дежурившего по лодке капитан-лейтенанта Дымарёва «организовать чайку», командир повелел курсантам пока располагаться в кают-компании, сам же прошёл в свою каюту. Не успел он снять шинель, как в дверь вызывающе громко постучали. Не дожидаясь ответа, в каюту вошел капитан третьего ранга Горохов, являвшийся заместителем начальника особого отдела бригады.

– Вы свободны, товарищ капитан первого ранга? – густым басом пророкотал он вместо приветствия. На его загорелом, с пышными усами и крутыми скулами лице заметно было лёгкое раздражение. Так уж получалось, что Непрядов всегда делал что-нибудь не так, как того хотелось бы особисту, и поэтому между ними постоянно «пробегала» какая-то кошка, которая обоим мешала сосуществовать. Командир по долгу службы выслушивал советы своего особо уполномоченного, но не более того. Поскольку сам обладал особыми полномочиями, которых не имел никакой другой командир лодки их соединения. Это давало ему право последнее слово всегда оставлять за собой. Горохов, разумеется, это знал и тем не менее не оставлял своих назойливых попыток навязать свою волю. Была у него манера, которая выглядела странно, если не неприятно. Ему нравилось при разговоре почти вплотную подходить к своему собеседнику и, глядя тому прямо в глаза, как бы слегка придавливать собственным волевым взглядом. Ростом он был не ниже Егора, и во всей его крепко сбитой, спортивной плоти ощущалась непомерно огромная сила, которая будто постоянно искала способ проявить себя.

Горохов терпеливо выдержал, пока Непрядов повесит в шкафчик шинель, потом причешет волосы перед зеркалом, поправит галстук.

– Так что вы хотели сказать, Виталий Борисович? – как бы чуть рассеянно полюбопытствовал Непрядов, будто не догадываясь, о чём может пойти речь и чем на этот раз недоволен особо уполномоченный.

– Считаю своим долгом напомнить, товарищ командир, что наша лодка является строго режимным объектом, – пробасил Горохов.

Непрядов кивнул, давая тем самым понять, что полностью согласен с определением исключительного статуса своей лодки.

– Поэтому никаких посторонних лиц на её борту быть не должно, – продолжал особист, повышая неприязненную тональность своего голоса. – Я запретил трём курсантам доступ на объект, к которому они не имеют ни малейшего отношения. Вы же, товарищ капитан первого ранга, сочли нужным отменить моё распоряжение. Если хотите – приказ.

Непрядов внимательно выслушал особиста и сказал:

– Запомните, капитан третьего ранга, раз и навсегда. Приказывать в подобных случаях на борту вверенной мне лодки имею право только я. И никто другой! В том числе и вы.

Горохов попытался возразить, но Непрядов резким жестом руки не дал ему такой возможности.

– Я уже не говорю о том, что вы на сей счёт взяли на себя смелость отменить моё распоряжение или приказ, – сказал Егор, не скрывая своего крайнего недовольства. – И потом, у нас с вами весьма расхожие воззрения на то, что следует понимать под сутью такого словосочетания, как «посторонние лица». К таковым трёх курсантов никак не отношу, тем более что один из них – мой сын.

– Это не имеет никакого значения, – напомнил Горохов. – Разве у них есть на это специальный допуск? А ведь я обязан проверять его наличие.

– Кстати, пару недель назад, когда наша лодка стояла в ремонте, в её отсеках толкались с утра и до вечера десятки работяг с морзавода. И я не помню, чтобы вы хоть у кого-то из них потребовали этот самый спецдопуск.

– Подразумевалось, что такие допуска имеются, – не сдавался особист. – Отнюдь не возбранялось проверять их при необходимости. В том числе персонально и в любой момент.

– Представляю, что работяга ответил бы вам под горячую руку. Особенно в тот момент, когда у него гайка не откручивается или когда он случайно саданул себя молотком по пальцу… – с издёвкой сказал Непрядов. – Да вы хоть представляете, какая авральная работа шла здесь день и ночь, чтобы лодку подготовить к нынешнему походу? Притом, вы же тогда и носа не казали.

– Ремонтные работы – это иной режим, – на более пониженном тоне стал защищаться Горохов. – Я говорю, что в принципе имею право проверить допуск.

– Вот именно, в принципе, – съязвил Егор. – Выходит, как вам удобнее. Мой же принцип состоит в том, что курсанту, как будущему офицеру, я доверяю не меньше, чем рабочему человеку, который горбатится в отсеках нашей лодки около ядерного реактора.

– Вы неправильно меня поняли, товарищ командир, – Горохов чуть скривил губы в небрежной усмешке. – Я ничего не имею против этих курсантов, в том числе и против вашего сына лично. Понимаю также, что не сегодня, так завтра кто-то из них всё равно придёт на атомную лодку в звании лейтенанта. Но это когда им по всей форме дадут «добро». Сейчас же они – вроде как справки без печати.

От таких нелюбезных слов Непрядова покоробило.

– Вы же сами, капитан третьего ранга, как без году неделя, получили эту самую печать на собственную бумажку, – холодно, с плохо скрываемой неприязнью говорил Егор. – Всего пять лет назад вы были простым лейтенантом. Но откуда у вас такое неверие к людям? Смею заметить, что «бабу Ягу» вы ищете совсем не в том лесу.

– А вы знаете, где эта самая «баба Яга»? – делано удивился Горохов. – Так подскажите.

– Охотно. В нашей береговой команде одно ЧП следует за другим. Или для вас это такая новость, о которой вы и понятия не изволите иметь?

– Мы об этом знаем, – авторитетно набычась, отвечал особист.

– Толку-то что? – Егор безнадёжно махнул рукой. – Вот капитан второго ранга Колбенев, между прочем, днюет и ночует в казарме вместе с матросами, чтобы не допустить новых неожиданных «сюрпризов». А почему бы вам, молодому офицеру, не последовать этому примеру?

– Но ведь береговая команда непосредственно не относится к вашему экипажу. Потому убеждён, что каждый должен отвечать именно за свой участок работы.

– А вот Колбенев так не считает. И ему до всего есть дело, не в пример вам.

Горохов возбужденно покраснел. Он привык, что командиры других лодок разговаривали с ним более покладисто и сдержанно. В любом другом экипаже он мог бы настоять на своём, но в случае с Непрядовым ничего не мог поделать, и это его бесило.

– Разрешите, товарищ командир, остаться при своем мнении? – как из пещеры, глухо рыкнул особист.

– Валяйте. Это ваше право, – позволил Непрядов, наперед зная, что Горохов накатает на него очередную «телегу». Опускаясь в кресло, Непрядов небрежно махнул рукой, мол, можешь быть свободным. Но Горохов не уходил, продолжая грозно бычиться посреди каюты.

– Ну, что у вас там ещё? – нелюбезно бросил Егор, не поворачивая головы и не предлагая капитану третьего ранга присаживаться. Проглотив с оскорбленным достоинством и это, Горохов медленно, врастяжку процедил сквозь зубы:

– Нам… стало известно… что вы… берёте в экипаж старшин второй статьи Ганзю и Чурикова.

– Допустим, – сказал Непрядов, хотя окончательно для себя ничего ещё не решил.

– Так вот, – Горохов снова для большей значимости выдержал паузу. – Есть мнение, что этого делать как раз не следует. Оба совершили грубейший проступок и должны быть за это строго наказаны.

– Они что, разве под следствием? – попросил уточнить Непрядов.

– Нет, – ответил на это Горохов и тут же поправился. – Пока нет.

– Ну, на нет пока и суда нет, – окончательно решил Непрядов. – Будем считать, что они зачислены в штатное расписание моего экипажа.

– Я категорически не согласен, – попытался оспорить это решение Горохов. Но Егор жестко осадил его:

– Послушайте, товарищ капитан третьего ранга! Известно ли вам, что я имею право, данное мне в самых высших инстанциях, комплектовать команду по своему усмотрению?

– Да известно, известно, – с досадой отвечал особист, точно ему наступили на любимую мозоль. – Да!

– Не «да», а так точно! – угрожающе повысил голос Непрядов. – Вы что, на посиделки сюда пришли? Перед вами старший в звании – капитан первого ранга! Потрудитесь держаться в рамках субординации.

Горохов онемел от удивления.

– Так точно, – придя в себя, вынужденно поправился он. Однако уже в следующее мгновенье обрёл прежнее самообладание и уверенность в голосе.

– Но всё же я очень бы советовал вам прислушаться и к другому мнению.

– Оставьте свои сомнения при себе, – снова в нелюбезной форме оборвал его Непрядов. – В конце-то концов, мне с этими старшинами идти в море, а не вам. Вы остаётесь на берегу и ни за что уже не можете отвечать.

– Если возьмёте меня на борт, я готов с большой охотой пойти на этот раз в море и тем самым разделить вместе с вами ответственность за личный состав, – не дрогнув, сказал на это капитан третьего ранга.

– А вот вас я взять никак не могу, – охладил его желание Непрядов. – Должность особо уполномоченного в моём экипаже не предусмотрена, в силу того, что командир экипажа пользуется особым доверием. Лично вам, товарищ капитан третьего ранга, делать здесь в море просто будет нечего.

Горохов с преувеличенным достоинством принял и эту Непрядовскую издёвку, верно, в душе поклявшись непременно отыграться при первом же подходящем случае. Горохов был терпелив и умел дожидаться чужого промаха. Вот тогда-то и наступал его «звездный час», когда представлялась возможность виртуозным дознанием доказать собственную исключительную значимость и необходимость на своём месте. Разумеется, ничего не было более неприятного, когда такая возможность ускользала. Он не мог не знать, что с Непрядовым считались в довольно высоких сферах. Капитан первого ранга был для бдительного особиста неуязвим, и это его особенно бесило.

Горохов всё же добился для себя отступного, когда убедил командира в целесообразности взять на борт ещё и старшину первой статьи Шастуна – того самого, которого избили Чуриков с Ганзей. Тем самым командир брался доказать, что умеет улаживать конфликты, касающиеся вверенного ему личного состава.

6

В автономку отходили без лишней торжественности, более чем скромно, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. На пирсе адмирал Бахарев и ещё несколько штабных офицеров тепло попрощались с Непрядовым, и лодка рассталась с берегом. Она ушла, растворившись в утреннем тумане. А вскоре оборвалась и её следовая дорожка на воде. Атомоход канул в глубине, и теперь ничто уже не напоминало о его земном существовании. В отсеках потекли подводные часы и сутки, множа преодолевавшиеся мили.

В начале похода у Непрядова не было с экипажем никаких проблем. На берегу его люди достаточно хорошо отдохнули, и поэтому ходовые вахты шли как бы на одном дыхании, с показной мастеровитой лихостью. Другое дело потом, когда бесконечные бдения и тревоги на боевых постах вымотают личный состав. Тогда и командиру забот прибавится, чтобы на походе не было бы никаких происшествий и срывов.

С матросами, которые поочередно несли вахту в первом отсеке, так же не было хлопот. Все они пошли в море добровольно, с большой охотой и поэтому особенно старались доказать свою полезность на борту субмарины. Понимали же, что основную работу в море выполняют офицеры с инженерными дипломами. Необычайно совершенной представлялась эта лодка, необыкновенным был и её сплочённый офицерскиё экипаж. А чувство сопричастности к нему первое время приводило матросов в состояние восторга и радости за оказанное им доверие. Шутка ли, ведь все они как бы заглядывали в будущий век! Непрядов читал эти откровенные, бесхитростные мысли на лицах своих ребят и сам радовался за них. Им-то всё здесь в диковинку, тогда как основной состав команды со всем здесь освоился и ко всему привык.

Что же касается троих «драчунов», то Вадим Колбенев на правах строгого отца-блгодетеля взял их под свою опеку. В присутствии командира он заставил всех троих пожать друг другу руки, чтобы возникший между ними на берегу конфликт был бы тем самым исчерпан. По крайней мере, Колбеневу очень хотелось бы в это поверить.

На первый взгляд, всё складывалось наилучшим образом. Как и офицеры, матросы жили в каютах по двое. Столовались также в офицерской кают-компании. А это уже само по себе заставляло каждого из них держаться более солидно, с достоинством.

Казалось, особенно своим новым положением был доволен старшина Никита Шастун. Его освободили от несения ходовых вахт, назначив вестовым и, тем самым, помощником мичмана Расходова по хозяйственной части. И выбор этот, полагал Непрядов, был сделан весьма удачно. Трудами и заботами Шастуна в кают-компании буквально всё блестело и сверкало от стерильной чистоты и порядка. К тому же новый вестовой сервировал стол и обслуживал офицеров с таким изяществом и лёгкостью, словно был прирождённым официантом.

Но Егор, тем не менее, испытывал в душе и некоторое беспокойство: уж слишком легко и гладко шли дела в экипаже, а на походе в море долго так не бывает. Приближалась расчётная точка, когда субмарина должна была надолго уйти под паковый лёд, чтобы там, в немом студёном безмолвии, нести свою долгую патрульную службу. Вот тогда-то и начнётся настоящая работа, сопряжённая с избытком всяких неожиданностей и испытаний. Непрядов это хорошо знал, впрочем, как знали это и все остальные члены экипажа.

Напоследок решил Егор побаловать своих ребят свежим воздухом. У самой кромки ледяного поля дал команду на всплытие. Стрелка глубиномера дрогнула и с облегчением поползла к нулю. Она не спеша, как бы на ощупь разворачивалась до тех пор, пока над легким корпусом с шумом не заходили поднятые лодкой волны. С шипением и свистом отдраился верхний рубочный люк. Тотчас в центральный шибануло морозной свежестью вперемешку с солёными брызгами.

Непрядов распорядился, чтобы матросы выходили наверх первыми. Нетрудно понять, как им особенно не терпелось покурить на свежем воздухе. «В сущности, все они ведь пацаны ещё – отечески рассудил Егор, – ровесники моего Стёпки. А в море всегда же очень хочется того, что не всегда доступно…» Надев меховую куртку, Непрядов взобрался по отвесному трапу на ходовой мостик. Под обвесом рубки промозгло и сыро. Сапоги скользили по мокрым деревянным рыбинам, устилавшим подножье ходовой рубки. Где-то в недрах надстройки ещё журчала стекавшая вода.

Встав на подножку, Егор возвысился над рубкой. Перед ним вкруговую раздался мрачный, глянцево тяжёлый океан. Он ещё проступал в густых сумерках кончавшейся осени. Где-то на горизонте муаровой гвардейской лентой играли полярные сполохи. Тишина казалась неправдоподобно мёртвой. Такая бывает разве что на кладбище ночью, да и то перед тем, как разгуляться нечистой силе. Даже ветер затаил дыхание, испугавшись надвигавшейся полярной жути. Егор зябко подёрнул плечами, пряча прихваченные морозом руки в карманах куртки. В надстройке негромко переговаривались матросы. Оттуда тянуло сигаретным дымком, слышался хрипловатый никотиновый кашель, сдержанный смех.

А над головой удивительной чистоты и бесконечности северное небо. Гуляет по нему Большая медведица с малым медвежонком. И Полярная звезда будто застряла прямо на твоей собственной реснице.

На мостик один за другим выбрались и оба старпома. Потеснив

Егора, оба устроились рядом.

– Редкостная ночь, – вторя своим сокровенным мыслям, мечтательно выдал Непрядов. – Такие вот у нас на Северах по пальцам перечтёшь. А то всё хмарь, да ветрище.

– Эх, сейчас куда-нибудь на Юга, на солнышке кверху пузом погреться, винца б «сухаго» попить, – помечтал и Колбенев, по привычке покуривая в рукав.

– Считайте, что этим самым всплытием я вам по бокалу «шампанского» налил, – сказал Непрядов, втягивая ноздрями пьянящий, морозной свежести океанский воздух.

– Тогда уж лучше по стопарю «шила», – уточнил Кузьма. – Слабенькое винцо не потребляю, пусть им враги мира и социализма подавятся.

– Не отвергай того, в чем ни бельмеса не смыслишь, – поучительно сказал Вадим. – Искрящееся «шампанское» – это радость и свет надежды. Его прекрасные женщины любят…

– И много ж ты, Вадимыч, с его помощью баб на Югах охмурил? – с подвохом полюбопытствовал Кузьма.

– Пошля-як, – незлобиво отреагировал Обрезков. – Так и норовишь «вмазать» стакан, а потом – под чужую юбку…

– Это уж как придётся, Вадимыч. Я ведь ни в монахи, ни в замполиты не записывался. Мне и согрешить можно.

При этом Кузьма игриво подтолкнул Егора, как бы приглашая к себе в союзники. Однако Непрядов дипломатично промолчал.

– А ведь и вправду тошно, – продолжал куражиться Кузьма, – как только представлю, что где-то сейчас всё же есть и теплое море, и высокие пальмы, и женщины на пляже с загорелыми ягодицами. А тут… – Кузьма горестно вздохнул, – замполит со своими советами, как замшелой старухе девственность не потерять.

– Кузьма, ты без кучи кирпичей, как тот рядовой Гогоберидзе из анекдота, ну никак не можешь… Оторвут тебе однажды бабы твоё «мужское достоинство» вместе с яйцами. Так и помрёшь ни за что.

– Так по геройски всё ж погибну, – крепился Обрезков. – А ты, Вадимыч, наверное, уж и не помнишь, когда последний раз на этот счёт «оскоромился»?

– Не беспокойся, помню, – заверил Вадим. – Только трепаться про это не люблю.

– Не-ет, так дело не пойдёт, – заинтриговано напирал Кузьма. – Какие же здесь от друзей могут быть секреты? – и решительно потребовал. – А ну, колись до конца, непорочный ты наш батюшка: кого и сколько раз «усладить» сподобился?

– Это уж моё дело, – заупрямился Вадим. – А вообще, порядочный ты кобель, Кузя. Но, по большей части, заочник.

– Почему же заочник?! – вскипел Обрезков, задетый за живое.

– Да потому как в море «на сторону» от Регины Яновны своей всё равно не сбегаешь. Вот и не остаётся ничего другого, как языком попусту молоть.

«Ещё петушатся, – подумал командир про дружков, пряча грустную улыбку. – Потом так на вахте «ухайдакаются», что совсем не до женщин станет».

Конечно же, знал Егор про неудавшийся отпускной роман Вадимыча. Вроде бы что-то получалось у него с одной экстравагантной модельершей. Вместе они провели в Цхалтубо целый месяц, собирались было пожениться, но потом всё расстроилось. То ли модельерша та была чересчур привередливой, то ли сам Вадимыч слишком разборчивым, только перед дверями в ЗАГС разошлись несостоявшиеся молодожёны в разные стороны, пожелав друг другу всего хорошего. Самому Непрядову это очень даже было знакомо… Безоглядно жениться позволительно в двадцать лет, сознавая себя бесконечно счастливым, а когда самому слегка за сорок, то сорок раз отмеришь, да не всегда отрежешь… Егор не осуждал дружка за упущенную им возможность жениться и наладить семейную жизнь, потому что был по этой части таким же неудачником. А потому позволительно было лишь поплакаться в душе самому себе и постараться не вспоминать того, что было у него с Лерочкой.

Коротким был перекур на мостике, да и личная меланхолия длилась у командира недолго. Снова дал он команду, и хлопнула над головой крышка верхнего рубочного люка, втугую обжимая кремальеру. Лодка пошла на глубину, вдоволь глотнув кингстонами студёной океанской водицы.

– Товарищ командир, до кромки поля три кабельтова, – доложил капитан-лейтенант Скиба, оторвавшись на мгновенье от курсопрокладчика.

– Добро, штурман, – принял Егор доклад. – Включить эхоледомер.

В центральном отсеке почувствовалось повышенное напряжение, какое неизменно наступает, когда усложняется обстановка. Зачастили доклады с боевых постов. Непрядов еле успевал на них отвечать. Впрочем, особых оснований для беспокойства не было. Его лодке не впервой совершать такой манёвр. Но всё равно командир волновался всякий раз как мичман перед вручением лейтенантских погон. Кончалось одно жизненное измерение и начиналось другое, в котором предстояло заново утверждать себя. Кому же не известно, что океан ошибок не прощает, а вечные паковые льды уж тем более – они вдвойне безжалостны. Потому что они как бы авансом заполучали лодку вместе с её экипажем, не оставляя людям шансов на спасенье в случае малейшего их промаха. В аварийной ситуации на чистой воде можно как-то попытаться всплыть, но куда денешься под многометровым ледяным панцирем, когда лодка становится подобием гроба, засыпанного могильной землёй. Теперь же требовались решительные усилия всего экипажа, чтобы нащупать в океанской бездне свой верный путь и выйти из этой преисподней на свет Божий. А командир лодки – он как поводырь своему экипажу, на него возлагается последняя надежда, когда совсем станет невмоготу.

Непрядов подошёл к курсопрокладчику и заглянул через плечо склонившегося над экраном штурмана. По стеклянному матовому полю, размеченному сеткой параллелей и меридианов, ярким солнечным зайчиком двигалась маленькая светящаяся точка, – будто откуда-то снизу гномик подсвечивал крошечным фонариком. За этой светящейся меткой тянулся прочерченный грифелем тонкий след, который показывал пройденный кораблём путь. Обозначавшая корабль точка медленно смещалась в сторону кривой ломаной линии, показывавшей кромку ледяного поля. Наконец, точка пересекла линию, и тотчас на индикаторе эхоледомера заплясал самописец, вычерчивая причудливую линию подкладки ледяного поля. Было видно, что отдельные торосы проседали вглубь метров на десять. И Егору с опаской подумалось: «Только бы не зацепиться за эти ощеренные ледяные клыки, а то, не дай Бог, рубку своротишь».

– Центральный, слышу шум винтов, – послышался в динамике встревоженный голос старшины второй статьи Чурикова, который нёс вахту в первом отсеке. – Похоже, что над нами проходит надводный корабль…

– Не препятствуйте, старшина, – с ухмылкой отвечал в микрофон минёр Дымарёв, принимавший в центральном доклады из своего подопечного отсека. – К счастью, это наши собственные шумы, которые отражаются ото льда. Вам понятно?

– Теперь понял, товарищ капитан-лейтенант.

Сидевшие за пультами офицеры снисходительно заулыбались. Такой обманчивый эффект здесь ни для кого уже не был новостью. А ведь было дело, когда экипаж впервые столкнулся с таким странным явлением, не понимая, что происходит. И в тот раз непонятные шумы возникали то слева, то справа за бортом, тогда как акустик молчал, не обнаруживая вокруг никаких целей. Потом поняли: «Это лёд так чудит». И стали дружно к его чудачествам привыкать.

Жизнь в отсеках пошла по обычному подлёдному расписанию. Плавание было долгим. Шли дни и недели. Вахты сменялись подвахтами, бдение – положенным сном и отдыхом. А в промежутках между всем этим одна за другой следовали учебно-боевые тревоги, тренировки. И тогда весь экипаж дружно боролся за живучесть с условным огнем или водой, в душе искренне желая, чтобы такого никогда бы не случилось. Ясно же, что теперь вся надежда была только на самих себя. Если что-то произойдет, то никто им уже не поможет. До кромки ледяного сплошняка далеко, а до родного берега – ещё дальше. Но Егор не сомневался в своём экипаже, искренне надеясь, что и ему люди так же верят. Тем и жили они в своей подводной обители, надеясь друг на друга и на «его величество» случай. Таков был извечный, потом и кровью писаный извечный морской закон.

Так уж получается, что у командира лодки свободного времени бывает куда меньше, чем у всех остальных членов экипажа. В походе всяких дел и забот сваливается на него гораздо больше, чем на берегу. Но там хотя бы домой можно вечерком наведаться. Хотя в пустой квартире никто и не ждал Егора, но всё же было где расслабиться и немного отдохнуть. А на лодке никогда такой возможности нет и не будет. Командир обязан постоянно находиться в центре происходящих на корабле событий, и потому доклады об изменчивой обстановке доставали его и в центральном, когда он сидел за своим командирским пультом, и в кают-компании, когда обедал, и в собственной каюте, когда спал. Находчивый Кузьма советовал Егору поставить телефон даже в персональном командирском гальюне, чтобы таким способом быть в курсе дел в любой «критический момент» личной жизни. Непрядов за совет вежливо поблагодарил, но при этом посулил на неопределенно долгое время запереть в гальюне самого Кузьму, дабы его «ценные мысли» тут же и сбрасывать по прямому назначению – через унитаз в фановую цистерну. Присутствовавший при этом Колбенев «трюмного юмора» дружков не оценил и потому обоим посоветовал срочно обратиться к доктору Целикову – на случай «умственного или желудочного расстройства».