Текст книги "Позывные дальних глубин"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

– Как же так? – совсем растерянно произнёс Егор.

– Да вот так, – со злорадством, будто мстя за свой испуг, отвечала долговязая. – Слишком долго плавал, капитан…

– Но при ней должна была находиться маленькая девочка, её дочка, – не зная даже зачем, напомнил Егор. – Вы видели её?

Это уж совсем вывело женщину из себя.

– Никакой девочки я не видела, – сказала она рассерженно. – Разбирайтесь в этом как-нибудь сами. Больше я ничего не знаю.

– Но ведь кто-то должен хоть что-нибудь знать? – настаивал Егор.

Долговязая молчала, скрестив руки на хилой груди и всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

– Тогда ещё раз извините за беспокойство, – сказал Егор и, повернувшись, понуро побрёл к выходу.

Когда он открывал дверь калитки, женщина окликнула его. Величаво возвышаясь на крыльце, она показала в сторону соседнего дома.

– Там живёт подруга вашей знакомой, – сказала, сменив гнев на милость. – Спросите Нонну Александровну. Может, она вам что-нибудь и скажет.

Холодновато кивнув, Непрядов направился на соседний участок, так же огороженный забором. А про себя подумал про долговязую: «Вот же, выдра болотная, сразу не могла сказать…»

Нонной Александровной оказалась женщина лет сорока с добрыми чертами лица и подслеповатым прищуром глаз. Не в пример соседке, появлению Непрядова она ничуть не удивилась, будто давно ждала его появления. Оттянув недобро лаявшую и рвавшуюся на цепи мохнатую собаку, Нонна Александровна без лишних расспросов пригласила Егора в дом.

– Хотите кофе или чаю? – предложила хозяйка, когда они оказались на чистенькой, уютной веранде.

Непрядов отказался, терзаемый нетерпением поскорее узнать, что же произошло в его отсутствие с Лерочкой. Они сидели за круглым столом, посреди которого красовалась ваза с роскошными розами, и хозяйка из-за цветов как бы с любопытством всё время подсматривала за гостем.

– Мне сказали, что вы давно знакомы с Валерией Ивановной, – осторожно напомнил Егор.

– Более чем, – сказала хозяйка. – Мы с детства дружим. Дома-то наши рядом. Да я и вас хорошо помню, – и пояснила. – Мы же когда-то вместе новый год встречали. Помните? Вы тогда курсантом были ещё.

– Было такое, – подтвердил Егор, но сам решительно не помнил этой Лерочкиной подруги. Впрочем, слишком редким гостем бывал он здесь, чтобы со всеми перезнакомиться.

– А это и не важно, что вы не запомнили меня, – хозяйка небрежно махнула рукой, заметив смущение гостя. – Вы же тогда всё равно, кроме Лерочки, никого кругом не замечали. Но под конец нашей вечеринки поссорились с ней и ушли. Так ведь?

– И это было, – признался Непрядов. – Только что уж об этом вспоминать?

– Да я к слову. А что было, как говорят, то быльём поросло.

– Так что же произошло? – настойчиво спросил Егор. – Что такое с ней стряслось, что она так неожиданно бросила всё и уехала?

– А вы разве ничего не знаете?

– Если б знал, так не спрашивал бы.

– Что ж, логично, – согласилась Нонна Александровна. – А ведь Лерочка всё это время ждала вас. И очень… очень страдала, что дочка ваша без отца росла.

– Да я же ничего не знал, – страдальчески изрёк Егор. – Из-за какой-то ерундовой размолвки, из-за глупой обиды рвал все её письма, не читая.

– А теперь выходит, что судьбу свою рвали…

– Выходит, что так, – признался Егор. – Но поверьте, Лерочка далеко не чужой была мне. А что уж про дочку-то говорить!

– Вот именно, теперь совсем уж нечего говорить…

– В каком это смысле?

– Да в том самом, что… – Нонна Александровна на полуслове запнулась, как-то странно поглядев при этом на Непрядова. – Вы и в самом деле ничего не знаете?

– Не-ет, – протянул Егор, улавливая в словах хозяйки что-то недоброе.

– Помолчав, она тихонько произнесла:

– Нет больше вашей дочки, Егор Степанович.

– Как это нет? Тоже уехала, что ли?

– Умерла она.

– Что-что? – не понял Егор, будто слова хозяйки были обращены не к нему, а к кому-то другому, для кого требовалось бы на этот счёт внести небольшую ясность.

– Умерла ваша малышка, – повторила хозяйка уже смелее. – Прошлой зимой, в начале декабря.

Непрядов почувствовал, как страшной силы молния полосонула его мозг, в глазах потемнело. Стиснув голову ладонями, он раскачивался в скрипевшем под ним плетёном кресле и не понимал, что с ним происходит. Нонна Александровна, перепугавшись, поднесла ему чашку с водой. Но Егор, тупо глядя перед собой, продолжал раскачиваться. Трудно стало дышать. Впервые он почувствовал, что у него есть сердце, которое может болеть.

– Валидольчик, Егор Степанович, валидольчик подсуньте под язык, – старалась Нонна Александровна протолкнуть ему через плотно сжатые зубы таблетку.

Что есть мочи, со стоном, Егор хрястнул по столу кулаком. «Эх, судьба ты подлая, – мелькнуло в разгорячённой голове. – За что же так больно бьёшь меня, как врага какого? Мало ли беды я и без того в жизни-то хлебнул?..»

Женщина, глядя на Егора, и сама едва не плакала. Он же тёр пятернёй грудь и морщился от нестерпимой боли. Такое впервые с ним происходило.

Когда боль отпустила, Непрядов одурело потряс головой, будто приходя в себя после сокрушающего удара в челюсть. От таблетки он отказался, но воду жадно выпил, пролив половину содержимого чашки себе на галстук.

– Может, неотложку вызвать? – на всякий случай предложила хозяйка.

– Нет, – отрезал Непрядов, окончательно приходя в себя и попросил. – Расскажите, как это случилось.

– Да сама вот ума не приложу, как такое произошло. – На полном лице Нонны Александровны отразилось мучительное недоумение. – Леночка ваша была всё время такой крепенькой, подвижной, бойкой. Чудо, а не ребёнок! Стишки разные знала, песенки пела. Валерия души в девочке своей не чаяла. Всё свободное время с не, да с ней. Хотя, сами понимаете, женщине одной ребёнка растить не так-то просто.

– Какой же я дур-рак! – с ожесточением выжал из себя Непрядов. – Если б только знать…

– Не зря же говорят: соломки бы постелил, кабы знать, где упадёшь, – укоризненно напомнила Лерочкина подруга. – Только теперь уже ничего не вернуть. Но вы же не знаете, что Лерочке пришлось пережить. Дочка умирили у неё на руках, а она как врач ничем не могла её помочь. Потом сама уже стала будто неживой.

– Как же это так получилось? Как?!

– Наверно, в детсадике недоглядели. Простудилась бедняжечка. Получила двустороннее воспаление лёгких, потом осложнение. Вот и не стало Леночки.

На самого Непрядова, наверное, жалко и страшно было глядеть. Поэтому Нонна Александровна снова протянула ему валидол, но Егор отвёл её руку, надеясь как-нибудь превозмочь самого себя. Он всё же чувствовал в себе достаточно силы, хотя и не в том избытке, что была раньше. Что-то надломилось в его могучем организме. Прежним, верно, уже не сможет стать. Порастратил себя до последней копейки, как отпускную получку. Теперь ничего не оставалось, как жить в долг…

– Лерочка ждала вас до самого последнего мгновенья, пока жива была дочь, – говорила Нонна Александровна. – Потом это потеряло для неё всякий смысл. Она и сама-то стала похожей на собственную тень. – так исхудала и подурнела. И замуж-то пошла, надо полагать, скорее от тоски своей безысходной, чем по любви. Подвернулся какой-то иностранец, уже немолодой, но довольно известный учёный. Они познакомились на кардиологическом симпозиуме, который проходил у нас в Риге. Влюбился он в Лерочку до безумия. Потом из своей Канады письмами заваливал, всё уговаривал приехать к нему.

– Вот и уговорил, – горько усмехнулся Егор. – Недолго же она сопротивлялась.

– И это вы говорите?! – возмутилась Нонна Александровна. – Она же осталась совсем одна со своим горем. Да вы хоть понимаете, что это такое в её положении? Собиралась было перебраться к вашему деду, он тоже всё время звал её к себе, но только вот опоздала…

– Вы правы, – обречённо согласился Егор. – У меня нет права её осуждать. Получается, кругом один я виноват. Чего ж теперь… Даже прощенья не попросить, – и в последней надежде спросил. – А может, Лерочка письмо для меня оставила, или хотя бы записку?

Поджав губы, Лерочкина подруга отрицательно покрутили головой.

– Уехала, как отрезала. Даже адреса не захотела оставить. – и обнадёжила, будто сжалившись. – А может и вернётся когда-нибудь, чтобы дочкину могилку проведать. Но, думаю, это будет не скоро.

– Да-да, я понимаю, – растерянно пробормотал Егор, окончательно смирившись с тем, что Лерочку он потерял навсегда. Подумал, она теперь на всю жизнь возненавидела его за предательство и равнодушие, посчитав это незаслуженной платой за свою любовь.

Непрядов попросил, чтобы его отвели на кладбище. Как выяснилось, было оно неподалёку, здесь же в Межапарке. И Нонна Александровна согласилась показать туда дорогу.

Женщина повела Непрядова какими-то задворками, мимо сарайчиков и огородов. Она шагала, не оглядываясь и быстро, словно хотела поскорее избавиться от своей неприятной обязанности. Егор еле поспевал за ней, то и дело спотыкаясь о какие-то бугорки и корни, подворачивавшиеся на тропке под ногами. Состояние неотвратимости какого-то страшного возмездия охватывало его по мере того, как они приближались к невысокой ограде, за которой просматривались могильные плиты и кресты.

Они подошли к маленькому участочку, обозначенному живой изгородью из подстриженного кустарника. Посреди площадки возвышался поросший травой холмик с железным крестом. На табличке аккуратно было выведено: «Леночка Непрядова». И две даты с разрывом в три с небольшим года…

– Вот видите, – с укоризной сказала Нонна Александровна, – Лерочка так великодушна, что даже фамилию оставила ей вашу, а не свою. Вроде как завещает вам теперь хранить самое дорогое, что у неё было.

Непрядов стоял в полной растерянности. Руками он всё время теребил плюшевого медвежонка, не зная, куда его приткнуть. Потом всё же догадался посадить мишку на могильный холмик, прислонив спинкой к кресту.

– Здравствуй, доченька, – сказал тихо, каким-то потерянным и незнакомым даже самому себе голосом. – Вот я и пришёл. Папка твой, значит.

Ответа не было. Тишина. Только птицы щебетали в гуще кладбищенских деревьев. Рядом, у колонки, не переставая журчала вода – верно, кран плохо закрывался. Взглядом Непрядов попросил, чтобы его оставили одного. Нонна Александровна понимающе кивнула и, торопливо покрестившись, направилась к выходу.

До позднего вечера, пока не стемнело, сидел Непрядов на лавке у могилы своей дочери. А душа разрывалась. Не в силах сдержаться, Егор судорожно глотал слёзы. Несчастье было сильнее его. Даже по Кате и по деду он так не убивался, как об этом маленьком человечке, которого совсем не знал. Думалось, что всё теперь в жизни для него потеряно. Может, и поутихнет терзавшая его боль, но рана в душе всё равно будет кровоточить и саднить, тревожимая совестью. Он разговаривал с дочкой как с живой, совсем не обращая внимания на редких прохожих, которые с недоумением поглядывали на него. Надо полагать, со стороны всё же странным казалось, что такой видный, представительный моряк вёл себя подобно убогому, жалобно причитающему старцу. Но для самого Непрядова это не имело никакого значения. Он продолжал говорить с воображаемой дочкой, торопясь высказаться и в этом находил для себя хоть какое-то облегчение.

Егор приходил на могилу и на другой день, и на третий, пока отпуск ещё продолжался. Каждый раз он приносил с собой какую-нибудь игрушку, стараясь тем самым как бы смягчить свою вину. Потом все имевшиеся у него наличные деньги потратил на установку кованой ограды. И больше уже ничего не мог дать своему ребёнку.

9

Возвратившись в дивизию, Непрядов сделал всё возможное, чтобы ничем не выдать своего горя. Он чётко доложил адмиралу Бахареву о своём прибытии и выразил готовность немедленно приступить к исполнению своих командирских обязанностей.

Однако от зорких глаз «двух Данил» не ускользнуло, что Егора после отпуска словно бы подменили. Глаза затуманились какой-то не проходящей грустью, жёстче обозначились скулы и морщинки глубже пролегли на лбу. Казалось, из похода он вернулся менее уставшим. А впрочем, рассудил комдив, нелегко всё же Егору Степановичу в морях пришлось, но мужик он крепкий, оклемается и на этот раз. А самому Егору ничего не оставалось, как крепиться изо всех сил. Ещё какое-то время потребуется, прежде чем он окончательно придёт в себя и станет прежним, несгибаемым рыцарем подводной глубины, каким все его привыкли видеть.

Только Вадим Колбенев догадался, что с Непрядовым творится что-то неладное. И Егору пришлось-таки рассказать дружкам, что с ним произошло. Как водится, они посидели ночку втроём, опорожнили пару бутылок водки, вместе попечалились. А Егору и впрямь стало немного легче, будто дружки часть его неподъёмного горя взвалили на свои крепкие плечи.

Но для личных переживаний времени вскоре совсем не осталось. Поступило распоряжение снова готовить атомоход к «бою-походу», и началась привычная береговая круговерть, когда утробу лодки надо было загодя наполнять всем тем, без чего в море не обойтись.

Свиделся, наконец-то, Егор со своим «непутёвым» Стёпкой. Не так уж много усилий нужно было приложить, чтобы опального курсанта из соседнего гарнизона перевести в их дивизию. Теперь Непрядов – младший стал дослуживать срочную в здешних торпедных мастерских. Виделись они по мере того, как сыну давали увольнительную в город. А случалось это не чаще одного раза в неделю. Однако Стёпке вскоре повезло: за примерную службу вскоре ему вернули его прежнее мичманское звание, в котором он проходил предвыпускную корабельную стажировку и которого лишился после подачи рапорта об отчислении из училища.

Ещё недавно Егор горел желанием круто поговорить с сыном по поводу его отступничества, если даже не предательства, по отношению к флоту. Но потом рассудил, что у Степана своя голова на плечах, к тому же далеко не глупая, раз он по результатам учёбы тянул на золотую медаль. «Да вот незадача: флотской форме предпочёл поповскую рясу», сокрушался отец. Но Степан уже твёрдо решил, что после службы непременно будет поступать в духовную академию. На этот счёт даже благословением и ручательством отца Иллариона, духовника своего, обзапасся. Знал Егор, что хоть и немощен был монах, доживавший остаток дней своих в Загорском монастыре, но всё же нашёл в себе силы приехать однажды на Севера, чтобы поддержать, укрепить духом своего крестника в трудную для него минуту. К тому же, как выяснилось, перед смертью дед просил отца Иллариона не оставлять Степана без духовного окормления, поскольку тот имел твёрдые намерения продолжать святое дело предков своих, служа Богу и вере православной.

Поняв друг друга, отец и сын, вновь помирились. Да и как мог Егор долго сердиться на сына, если роднее и ближе его уже никого не было. И не так уж важно, что поступком своим бросал тень на отцовскую партийную репутацию. Это Егор как-нибудь переживёт. Куда хуже, если бы Степан принял офицерское звание, а потом тяготился бы им всю жизнь, не находя своего места в подплаве. В конце-то концов, весь их Непрядовский род всегда по совести и личному убеждению служил Отечеству. Получалось, что сын всё же не изменил этой их семейной заповеди. Он просто выбрал свою дорогу, решив с неё не сворачивать.

А ведь были попытки наставить его «на путь истинный». В политотделе Непрядову давали понять, что не мешало бы ему по-отцовски повлиять на сына, чтобы тот покаялся в содеянном: глядишь, и офицерские погоны получил бы со временем. Только Егор уклонялся от каких бы то ни было обещаний на этот счёт, не желая портить отношения с сыном. Стёпка это сознавал и потому был особенно благодарен отцу за его терпеливое великодушие.

Став мичманом, Стёпка окончательно перебрался жить в отцовскую квартиру. Начальство это ему позволило, а Егор ничего более лучшего и желать не мог. Теперь опять всё свободное время они проводили вместе. Занимались в основном тем, что разбирали дедовы записи по пчеловодству. Чтоб не пропали они, Егор вывез их в своём чемодане из Укромовки все, вплоть до последнего листочка.

– Как говорится, ни злата, ни серебра дед нам не завещал, – рассуждал Егор. – Да это и не нужно, поскольку вот этим самым записям его цены нет, – и заверял в полной своей уверенности. – Мы ещё, Стёпка, эту самую дедову науку не только вместе осилим, но и дальше двинем её.

– А почему бы нет? – соглашался сын. – Ты помнишь, он хотел добиться того, чтобы мёд стал бы дешевле сахара? И чтобы покупали его в магазинах, как соль или спички… Но это всё для людей. Значит, и Богу угодно. Поверь, пап, ничего так больше не желаю, как получить сан и вернуться в нашу Укромовку. А церковь заброшенную я там снова подниму, чего бы это мне ни стоило.

– Верю, сынок, что так и будет, за плечами у тебя века… – соглашался отец. – Дай только срок. Вот я и сам, как только выйду в отставку, да вернусь домой… мы же горы с тобой своротим. Добьёмся всего того, что дед нам с тобой наказывал. Так ведь?

– Мы постараемся, пап, – отвечал сын.

А Егор думал, как он сейчас изумительно похож на свою мать – те же самые узнаваемые черты лица и особенно глаза – широко распахнутые, как у большой птицы…

– Вот с моря этот раз вернёшься, – делился Стёпка своими соображениями, – и я, наверное, попрошу твоего благословения… Дослуживать мне всё равно ведь меньше года осталось.

– Да неужто женишься?! – воскликнул удивлённо отец.

– Думаю, что уже скоро.

– И кто же она, уж не Светланка ли из соседнего подъезда? – предположил Егор, припомнив давнишнюю школьную подружку своего сына.

– Конечно же, она, – с улыбкой отвечал сын. – Мы ведь, Непрядовы, все однолюбы, как дедушка говаривал.

И не мог уже Егор вслух не посетовать.

– А всё же лейтенантом гляделся бы краше попа. И Светлана твоя, смекаю, ничего не имела бы против.

Степан на это ничего не ответил, только ещё упрямее сжал губы.

Не имел возможности Непрядов поближе познакомиться со своей будущей невесткой. Запомнил её девчушкой-школьницей, которая иногда по-соседски приходила к сыну делать уроки. Но какой она стала теперь, мог представить лишь со слов Степана. Надо полагать, Светлану совсем не смущала перспектива сделаться попадьёй. В том был её добровольный выбор, искреннее влечение сердца. Непрядов и здесь во всём доверялся сыну, надеясь на его правильный выбор, о котором он никогда не будет жалеть.

– Внука хочу, – напомнил Егор. – Вы уж с этим делом не откладывайте. А то мне, старику, на пенсии скучно будет.

Степан смущённо и таинственно улыбнулся, не желая пока раньше времени касаться этой темы. Поскольку прежде он должен был ещё закончить службу и поступить в духовную академию. Что же касается отца, то ведь и его понять можно – он мечтал о продолжении своего рода.

10

День выхода в море подкрался как-то незаметно. Как ни старался Егор, так и не переделал всех намеченных дел. Впервые казалось, что он оставляет на берегу что-то очень важное. Тяготило, что он так и не смог побывать в дедовой церкви, чтобы взглядом попрощаться с Непрядом, далёким предком своим. Тревожился за Стёпку, судьба которого окончательно не определилась. Болел душой и за Лерочку, которая во многом по его – Егоровой вине оказалась на чужбине. Кто знал, суждено ли когда-нибудь им снова свидеться, чтобы попытаться понять и простить друг друга. Не хотелось даже в мыслях допустить, что Лерочка могла бы забыть его, выкинув из своего сердца. Слишком многое их в этой жизни связывало. И должна будет помнить хотя бы потому, что на всём земном шаре существует единственная точка, куда каждый из них, хотя бы порознь, станет непременно стремиться всю оставшуюся жизнь. Это могила их дочки. Верилось, что у заветной ограды они могли бы однажды снова повстречаться. С этой утешительной надеждой и собрался Егор выйти в море.

На этот раз поход слишком долгим не предвиделся. Предстояло обычное плановое патрулирование в высоких широтах. Обстановка, в целом, на морском театре была спокойной и не имелось никаких причин беспокоиться по поводу её возможного осложнения.

Как обычно, проводить Непрядовскую лодку на пирс прибыло всё штабное начальство. Пока не настало расчётное время отхода, офицеры курили, собравшись в кружок. А в сторонке скромно стоял Степан, дожидаясь, когда можно будет попрощаться с отцом. Егор кивнул ему, сейчас, мол, подойду, вот только отделаюсь от начальства.

Непрядов чувствовал себя как под прицелом снайперской винтовки. Командир дивизии, как всегда, благожелателен к нему, начальник политотдела – дипломатично сдержан, особист – по привычке двусмысленно улыбчив. Часом раньше Горохов провёл с Егором очередную беседу, порядком подгадив ему перед выходом в море настроение. На этот раз кавторанга мёртвой хваткой готов был вцепиться в Колбенева, почему-то потребовав его в море не брать, а оставить на берегу, в распоряжении политотдела. Егор с этим не согласился и настоял на своём. Горохов же, в свою очередь, дал понять, что сделает необходимые выводы уже в отношении самого Непрядова. Егор на этот намёк не отреагировал, чем окончательно взбесил самолюбивого особиста. Разумеется, Горохов мог бы за поддержкой обратиться к адмиралу, однако предпочёл этого всё же не делать. Возможно, он сомневался, что Бахарев без достаточных оснований согласится со списанием Колбенева на берег. Несговорчивый командир был всё ещё особисту не по зубам. Горохов, естественно, тешил себя мыслью, что у него оставались в руках все козыри, чтобы однажды «подмочить» Непрядову репутацию. А ждать он умел.

За несколько минут до отхода, стоя у трапа, отец с сыном напоследок обнялись. Крепко держа Степана за плечи, Егор полюбовался им: высок, статен, русоволос и мичманская форма ладно сидит на нём. «Ну, что б такому молодцу, спрашивается, на флоте не послужить?» – с сожалением снова и снова думал Егор. Пытался представить его в рясе и… никак не мог.

А сын, видимо, сердцем почувствовал отцовские мысли и тихо сказал:

– Не беспокойся, пап, со мной всё будет в полном порядке. Я тебе обещаю.

Ничего на это не сказал Егор. Лишь ещё крепче стиснул сына в своих руках. Потом легонько оттолкнул его от себя, будто отпуская на все четыре стороны свободного плавания и шагнул на трап, ведущий на борт лодки.

И в это самое время, непрерывно сигналя, на пирс влетел штабной «Уазик». Непрядов невольно задержался на трапе. Встрепенулись и провожавшие его офицеры, недоумевая, что бы это могло значить.

Выскочивший из машины офицер тотчас протянул адмиралу бланк телеграммы, пояснив при этом:

– Срочная, из Генштаба.

Сам же как-то странно глянул на Непрядова, давая понять, что сообщение касается его лодки.

«Опять какие-нибудь неприятности», – предположил Непрядов и на душе у него снова сделалось тоскливо и пусто. А здесь Горохов ещё сверлит глазами так, будто дырку проделать хочет или с потрохами сожрать…

Кончив читать, Бахарев с самым серьёзным, официальным видом подозвал к себе Непрядова и громко, чтобы все слышали, произнёс:

– Поздравляю вас, товарищ командир, с присвоением воинского звания контр-адмирал.

При этих словах Непрядов не столько обрадовался, сколько удивился, поскольку не верил, что такое вообще когда-либо возможно. Офицеры возбуждённо загалдели, принялись наперебой поздравлять его, пожимая руку. Он же в ответ сдержанно кивал и грустно улыбался, не чувствуя в себе особого торжества. Ощущение было таким, будто всё происходящее его не касалось.

Могло показаться, что не хотел верить собственным ушам и кавторанга Горохов. Никогда ещё Непрядову не приходилось видеть человека, на лице которого отражалось бы столько разочарования и досады. Впрочем, лично для Непрядова это не имело уже никакого значения.

Окончательно поверил Егор в своё новое звание лишь после того, как его снова обнял сын, в толпе еле протиснувшийся к отцу. Едва ли кто из всех присутствующих радовался за Егора так искренне и чистосердечно.

– Эх, знать бы чуть раньше, – посетовал Бахарев. – Я бы вам свои погоны подарил. У меня как раз парочка новеньких контр-адмиральских дома завалялась. Всё же приятнее было бы с ними в моря идти. Да вот беда: уже поздно за ними кого-то посылать.

– Это не так уж важно, – успокоил комдива Непрядов. – Я не гордый, потерплю как-нибудь до возвращения с моря.

– Строго между нами, – доверительно шепнул Бахарев Егору, – Ваше адмиральское звание каким-то образом опередило назначение вас на мою должность. Получение приказа ожидается со дня на день, из Москвы мне уже на этот счёт звонили. – А вас куда? – учтиво полюбопытствовал Непрядов.

– В Москву, в переулок Козловского, – поскромничал «два Данилы», имея ввиду Главный штаб флота, – на должность начальника одного из отделов, – и предупредил. – Надо полагать, командиром вы идёте в море последний раз.

– Что ж, там видно будет, – неопределённо отвечал Егор.

На том и расстались. Время вышло, и с борта убрали трап.

Уже на мостике Кузьма по-свойски шлёпнул Непрядова по спине и посулил:

– Не расстраивайся, Егорыч. Мы тебе прямо к ватным штанам пришьём красные генеральские лампасы. Во, какие галифе будут! – и показал большой палец.

– Сам ты солдафон, – незлобно огрызнулся Непрядов и дал команду сниматься со швартовых.

Взбугрилась маслянистая вода у кормы лодки. Громада подводного корабля медленно, задним ходом отвалила от пирса. Провожаемая криком чаек, субмарина величаво пошла к выходу из гавани, нацеливаясь на океан. Оставшиеся на берегу люди какое-то время махали вслед уходившему кораблю руками. Потом, не дожидаясь когда он скроется за дальним поворотом в шхерах, моряки стали расходиться по своим обычным делам. И только высокий, стройный мичман долго ещё глядел в том направлении, где виднелся ещё смутный силуэт лодки. Что он ждал и о чём думал, никому не было ведомо. К тому же, на пирсе до него никому не было дела. Там снова началась привычная рабочая суета. Ворочались стрелы грузовых кранов, медленно передвигались тяжело гружёные торпедовозы. Со своими заботами сновал моряцкий люд, и часовые, как всегда, маялись у корабельных трапов. А мичман всё стоял и стоял у самой кромки пирса, погружённый в свои раздумья. Потом он что-то пошептал про себя и трижды перекрестил совсем уж было ушедшую лодку, благословляя её.

Мичман не двигался с места до тех пор, пока атомоход совсем не затерялся где-то вдали. Только после этого он пошёл прочь, его тоже звала служба.