Текст книги "Позывные дальних глубин"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

– А не сходить ли нам, Степан Егорович, в одно чудесное местечко, откуда наше Укромово Селище как на ладони видно? – предложил Егор сыну, вспомнив о своём заветном камне, бывало сиживая на котором он так любил смотреть окрест и мечтать.

– Правда? – удивился Степка. – Но ведь Укромовка так далеко!

– И тем не менее… – настаивал Егор. – Есть один маленький секрет. Я открою тебе его тебе… – он махнул рукой в пространство. – И ты всё сам поймёшь.

Одевшись, они поднялись на палубу и сошли на берег. Непрядов повел сына к своей заветной, самой высокой сопке, которая просматривалась в дымке короткого осеннего дня. Нужно было там, на её вершине, побывать ещё засветло, чтобы разглядеть окрестные дали.

На восхождение ушло добрых полчаса. Чуть заметная, припорошенная первым снегом тропка сама вывела их к знакомому валуну, венчавшему вершину сопки.

– Вот, сынок, – сказал Егор, указывая на большой обомшелый камень. – Это и есть то самое место, о котором я тебе говорил.

Бережно подняв сынишку, Егор поставил его на валун, чтобы лучше было видно, и повел рукой в южном направлении.

– А теперь гляди, Степан. Внимательно гляди…

Степка последовал совету отца. Но как ни старался, он ничего не мог разглядеть, кроме таких же унылых, припорошенных снегом сопок. Небо серое, и горизонт прятался во мгле. Стёпка недоумевал: причём здесь их село? Да и где оно? Ведь он хорошо знал Укромовку, потому как на каникулах постоянно гостил у своего прадеда. Но здесь, на дальнем Севере, ничего похожего не было, да и быть не могло.

Непрядов угадывал недоумение сына и страдальчески морщился. Хотелось как-нибудь растолковать сынишке всё то, что сам он представлял и чувствовал, когда за далью следовала другая даль, огибая земную сферу и тем самым – открывалась вся их необъятная Родина.

– Ты видишь вон ту самую дальнюю сопку? – настойчиво спрашивал Егор, указывая в сторону горизонта.

– Ну, вижу, – говорил Степка. – И что?

– А там дальше, за сопкой?.. – продолжал допытываться Егор.

Степка вглядывался и так и эдак, только ничего не видел, кроме сгущавшейся уже осенней мглы.

– Давай вместе представим себе, что за той сопкой – еще одна сопка, хотя сейчас и не видно её. Может быть такое?

– Может, – допускал Степка.

– А за той сопкой будет ещё одна и ещё… пока не появится что?..

– А что?

– Ты же учишь географию, соображай!

– Тундра! – догадался мальчишка.

– Именно, – подтвердил отец. – С оленями и с медведями, с белыми куропатками и прочей живностью. Как полагается.

– Вот здорово! Поглядеть бы.

– А ты закрой глаза, – предложил Егор. – И попробуй всё это увидеть, как если б это было на самом деле. Ну, представь себе…

Стёпка закрыл глаза и стоял так на валуне минуту или две, чувствуя крепкие руки отца, которые всё это время бережно его поддерживали.

– А теперь видишь? – с нетерпением вопрошал отец, будто затеянная им игра воображений приобретала какой-то особый магический смысл, от которого зависела их общая судьба.

– Вижу, вижу, – вдруг с улыбкой произнёс Стёпка, принимая правила этой забавной игры.

– А нашу Укромовку?

– Погоди чуть-чуть, – ещё крепче зажмурившись, напрягался мальчишка. – Вот, теперь вижу.

– Ну, а деда нашего?

– Да, и его тоже… Он рукой машет нам.

Непрядов весело расхохотался, подхватывая сынишку на руки. Таким счастливым он давно уже себя не чувствовал. Теперь оба они глядели на этот мир нетленным взглядом самого Непряда Московитина, который когда-то дал начало всему их Непрядовскому роду. Это была их родная земля, их бессмертная Родина, которой им свыше завещано было служить вечно.

23

Непрядов совсем было уверовал, что в его судьбе началась полоса сплошных удач, которой суждено продлиться так долго, как он сам того пожелает. Он уже стал к этому привыкать, как вдруг свалилось новое испытание, потрясшее его с необычайной беспощадностью и жестокой силой.

Чижевский выполнил свое обещание. Он действительно позвонил в Ленинград Егоровой тёще, как только представилась такая возможность. Однако Светланы Игоревны дома не оказалось. Трубку взял её муж и Катин отчим Виктор Макарович. Он-то и сообщил, что у них в доме стряслась большая беда. Во время одной из репетиций Катя, работавшая под куполом на большой высоте, сорвалась с трапеции и упала. При этом повредила себе позвоночник. Её состояние было крайне тяжёлым, и Светлана Игоревна, по словам Виктора Макаровича, теперь почти безотлучно находилась в травматологической клинике, где лежала её дочь. Это и передал слово в слово Чижевский своему однокашнику.

Непрядов тотчас бросился в кабинет комбрига. Тот внимательно выслушал Егора, вник в положение его дел и дал «добро» на поездку в Ленинград.

Не сразу Непрядов решился сказать Стёпке, что случилось с его матерью. Егор помрачнел, стал неразговорчивым, и это сыну не нравилось. Думал, что у отца какие-то неприятности по службе, о которых посторонним не положено знать. Стёпка был всё же достаточно воспитанным и никогда не лез с расспросами к старшим, если они сами того не желали. Жалея отца, мальчишка тоже погрустнел и притих.

Они молчали всю дорогу, пока реактивный лайнер нёс их на своих крыльях с Северов к городу на Неве. Мысли, одна ужаснее другой, всё время роились в голове Егора. Невольно думалось, что в случившемся конечно же порядком виноват Стёпка, так легкомысленно сбежавший из дома. Катя, вероятно, разволновалась, перенервничала из-за этого сорванца и уже не могла не утратить привычной собранности и остроты реакции. А кроме того, ей ведь уже не семнадцать лет, когда всё нипочем. Отчего-то вдруг вспомнилась её давняя девичья мечта. Тогда она призналась ему: «Ведь так хочется иногда отстегнуть лонжу и почувствовать себя под куполом в свободном полёте. Быть свободной как птица…» Егор грустно улыбнулся: «Вот и долеталась, птица ты моя небесная…» И оттого даже чувство неприязни, какого-то отторжения к Стёпке мимолетно шевельнулось в Егоровой душе. Но уже в следующее мгновенье он этого устыдился, подумав резонно: «Пацан ведь ещё. Ну, что с него возьмешь?..»

Но больше всего Егор конечно же винил самого себя. Полагал, надо бы не Чижевского просить, а лично самому добиться, чтобы позвонить в Ленинград, пускай даже по строго служебной оперативной связи. Ведь могли же для него хотя бы раз в штабе сделать исключение. Возможно, и удалось бы как-то опередить «роковую мечту», вовремя успокоить Катю, что сынишка их нашёлся, что он жив и здоров. Может, и не случилось бы тогда никакой беды.

Только перед самым заходом на посадку Егор все же нашёл в себе достаточно силы и рассказал сыну, какая у них в доме приключилась беда. Решил, что всё равно этого не утаишь.

Степка очень перепугался за мать. Сказал, что хочет поскорее увидеть её и попросить прощения. Он ведь не глупый был, всё понимал и оттого переживал не меньше своего отца.

Самолёт приземлился в Пулковском аэропорту точно по расписанию. Отец с сыном сели в такси и поехали домой, на Адмиралтейскую набережную. Через час они уже входили в знакомый подъезд, направляясь к старинному, медлительному как галапагосская черепаха лифту. Стёпка бойко шагал впереди отца, но у самой двери их квартиры отчего-то вдруг оробел, начал прятаться за отца.

– Ты это что, Степан Егорыч? – удивился Непрядов.

– Ключи потерял, – с тягостным вздохом повинился сын.

– Понятно, – сказал Егор. – Теперь боишься, что от бабки влетит? – и нажал на кнопку звонка.

Стало слышно, как в прихожей зашаркали шлёпанцами, щёлкнул выключатель.

Егор подтолкнул упиравшегося сынишку вперёд.

Светлана Игоревна встретила их печальным, строгим взглядом. Всегда горделивая, осанистая, эффектная, – теперь она выглядела постаревшей и подурневшей. В её глазах уже не ощущалось прежней твёрдости и властной силы. Это была подавленная несчастьем женщина, сильно переживавшая за свою больную дочь.

– Что же ты наделал, дурашка? – спросила она оробевшего внука совсем не строго, а скорее с обидой и болью, со слезами в голосе. – Ну, скажи, Бога ради, чем тебе дома было плохо? Что я, наконец, дура старая, сделала не так?

Стёпка молчал, опустив голову и страдальчески теребя дарёные отцовы рукавицы. Его по-матерински большие, испуганные как у совёнка глаза понемногу набухали влагой. Бабка порывисто притянула внука к себе, и так они стояли какое-то время без движения на пороге квартиры, как бы позабыв про вздыхавшего рядом Непрядова.

– Да ты проходи, раздевайся, Егор. И не обращай на нас внимания, – сказала, наконец, бабка, не выпуская из своих цепких рук внука, словно он мог вырваться и снова куда-то от неё убежать.

– Что с Катей? – спросил Егор, как только Светлана Игоревна утешилась вновь обретённым внуком.

И тёща, глотая опять появившиеся слёзы, принялась рассказывать про беду своей дочери. Диагноз был неутешительным и даже зловещим. В результате падения с большой высоты у неё оказался поврежденным позвоночник. А это значило, что она могла на всю жизнь оказаться прикованной к постели. В лучшем случае могла бы передвигаться в инвалидной коляске или на костылях.

Непрядов тотчас хотел было отправиться к жене, но Светлана Игоревна убедила потерпеть до завтра, поскольку был уже достаточно поздний час, и в клинику Егора всё равно бы не пустили. Поэтому условились навестить Катю утром.

Всю ночь Егор не смыкал глаз. Тёща постелила ему на софе в Катиной комнате, но он так и не прилёг. Ходил из угла в угол опустошённый и мрачный, терзаемый мучительно тяжкими мыслями о жене.

В дверь к нему посреди ночи по-свойски постучал Виктор Макарович. Был он в просторном полосатом халате, в тапочках на босу ногу, а в руках – бутылка коньяку и две рюмки.

– Не возражаешь, Егор? – спросил. – А то мне тоже что-то не спится.

Егор не возражал. Они выпили по паре рюмок, закусили ломтиками лимона, только разговор не клеился. Мысли Егора блуждали где-то совсем далеко, и он почти не вникал в смысл того, что ему говорил Катин отчим. Вздохнув, Виктор Макарович сочувственно потрепал Егора по плечу и отправился досыпать остаток ночи.

На журнальном столике, за которым они сидели, осталась недопитая бутылка коньяку. Но Егор к ней больше не притронулся. Не тот случай, душа не принимала, к тому же пить в одиночку он не умел.

Снова Егор начал мерить комнату шагами, коротая ночь. Так случалось делать ещё в курсантскую пору, когда он в это время заступал дневальным или в караул. Порой блуждающий взгляд его останавливался на каких-нибудь Катиных вещах, и тогда сердце начинало особенно невыносимо и тоскливо ныть. Ведь любая мелочь напоминала здесь о ней. На трюмо перед зеркалом он видел губную помаду, крем, духи, которых постоянно касалась Катина рука. Он открывал шкаф, а оттуда выглядывали ее блузки, платья, совсем ещё недавно облачавшие её изящную фигурку. Даже подушка, небрежно брошенная на софу, хранила неповторимый аромат её дыхания, которым бредил он в дальних морях.

Распахнув высокую застеклённую дверь, Егор вышел на балкон. Мгновенно его обдало сырым, промозглым ветром. Казалось, будто ночная Нева разверзлась у самых его ног. Она медленно, змеино пошевеливалась в свечении редких огней, напоминая какое-то гигантское чудище, зажатое в облицовочном граните берегов. Чернели взметнувшиеся ввысь крылья разведённого моста. Под ним медленно проходил буксир, толкавший впереди себя тупым форштевнем длинную баржу. А на небе ни луны, ни звёздочки – сплошной и непроглядный мрак, сродни тому, который обволакивал истомившуюся егорову душу Егора.

Даже порядком окоченев, он не двинулся со своего места. Как бы умышленно истязая себя, он искупал какой-то неведомый грех. Полагал, если Кате сейчас плохо, то почему же ему самому должно быть хоть в самой малости лучше? Не покидала мысль, что Катино состояние гораздо хуже того, о котором он сперва имел представление с чужих слов. Его ужасала предстоящая встреча с женой. Он жаждал и боялся её первого взгляда, как окончательного приговора собственной судьбе. Этот взгляд мгновенно всё бы ему сказал…

Привалясь к перилам, Егор оставался на балконе до тех пор, пока над Невой не забрезжил слабый рассвет. И это было первым напоминанием того, что он, увидав Катю, получит собственный приговор…

24

Не так уж много в жизни Егора выпадало встреч с собственной женой, проведённых вместе дней и ночей. Казалось, он все их мог по пальцам пересчитать – так они были ему памятны и дороги. Даже минуты размолвок и взаимных обид, случавшихся в пору недолгих свиданий, представлялись теперь естественным течением их супружеской жизни – того состояния бесконечных разлук, на которые они обрекали себя. Но эта встреча, на которую Непрядов теперь шёл, была не похожа на все другие, ранее состоявшиеся. Она страшила своей неопределенностью и новым вызовом судьбы, к которому Егор ещё не был готов.

Катя находилась в клинике своей матери. Егор вместе со Светланой Игоревной приехал туда к началу рабочего дня, когда медперсонал облачался в вестибюле в белые халаты, расходясь по кабинетам, палатам и процедурным.

Нельзя было не заметить, что появление главврача вызвало легкий переполох. Старушка-гардеробщица тотчас спрятала под прилавок своё вязание, молоденькие медсестрички, прихорашивавшиеся перед зеркалом, мгновенно упорхнули. Перестали взаимно улыбаться и посерьёзнели двое солидных на вид коллег Светланы Игоревны, непринужденно болтавшие о чём-то у дверей её кабинета. Судя по всему, тёща правила в своей хирургической вотчине не менее твёрдой рукой, чем у себя дома.

Непрядову не сразу разрешили войти в палату, где лежала Катя. Сперва ему было велено подождать в приёмной, пока не закончится утренний обход.

Сидя на обтянутом белым чехлом диване, Егор слышал, как в тишине коридоров шуршала подошвами многочисленная свита, сопровождавшая Светлану Игоревну. Временами отчетливо слышался её властный, царственно непререкаемый голос. Она кого-то распекала, не то давала указания. «И все же лихой вышел бы из неё боцман, будь она мужиком», – невольно шевельнулась в голове у Непрядова какая-то желчная мысль. Он знал, что тёща, утверждавшая беспрекословное повиновение своей персоне, слегка пасовала лишь перед собственным зятем, видя в нём натуру не менее волевую, чем она сама. Теперь же Светлана Игоревна будто брала реванш, нарочно испытывая Егорово терпение. Она же знала, как сердце Егора на части разрывалось от нетерпения поскорее увидать Катю. Но его не пускали к ней, заставляя бестолку сидеть на диване и чего-то ждать. Это состояние вынужденной зависимости раздражало и злило Егора. Его так и подмывало послать «куда подальше» все условности и попытаться самому разыскать палату, где лежала его жена.

Наконец, тёща появилась в приёмной. Величавым жестом она повелела Непрядову встать. Придерживая полы халата, наброшенного на китель, Егор последовал за Светланой Игоревной. Они миновали бесконечно тянувшийся длинный коридор, поднялись на второй этаж и пошли по каким-то немыслимым закоулкам, галереям и переходам. У одной из многочисленных дверей тёща остановилась. Строго глянув, предупредила:

– Для начала быть здесь не более десяти минут и ни секунды больше. Катя совсем плоха. Как скажу – сразу вон. Тебе понятно?

Непрядов угрюмо кивнул.

Толкнув дверь, Светлана Игоревна позволила Егору войти в палату. При этом дала понять, что оставляет их наедине.

Непрядов помедлил, как бы призывая в помощь всё свое мужество. Он шагнул через порог с таким ощущением, будто в этой просторной, затенённой шторами комнате его ждала виселица, не то гильотина.

Он увидал Катю. Она лежала посреди помещения на высокой койке, похожей скорее на какой-то хитроумный станок. Неподвижное тело её было забрано в жёсткий корсет. Руки выпростаны поверх одеяла. С трудом узнавал Непрядов черты дорогого ему лица – таким изменившимся, донельзя измождённым и осунувшимся представлялось оно. Трудно было вообразить, что стало с её прекрасной, исполненной самого совершенства фигурой, которой он прежде никогда не переставал восхищаться. Это была уже совсем другая женщина, казавшаяся ко всему безразличной, отрешённой от всего на свете и пребывавшая в тяжёлом забытьи.

Непрядов осторожно приблизился. С чувством сострадания и боли он глядел на жену, стараясь пересилить мёртвой хваткой стиснувшую его горло спазму. Катя не двигалась, будто и вовсе не дышала.

Егор тихо позвал её по имени. Она не ответила, оставаясь недвижной. Тогда он заговорил сам, чтобы только не молчать. Начал рассказывать, как Стёпка, «негодник этакий», оказался на Северах, о чём они при встрече разговаривали, что поделывали, пока вчера вечером не возвратились домой.

Наконец, она открыла глаза – такие же на удивление ясные, полные небесной голубизны, как и в пору их первой встречи. Пожалуй, то было единственное, что оставалось от неё прежней. Истолковав это знаком привета, Егор наклонился и поцеловал жену в щёку. Терпеливо ждал, что она скажет, но так и не дождался. Катя находилась в непонятном и пугающем состоянии полного оцепенения. Она будто пребывала в неземном измерении, совсем не реагируя на зовущие, ищущие ответа егоровы слова.

Отчаяние и страх за жену охватили Егора. Он в растерянности оглянулся, как бы прося поддержки у вошедшей в комнату тёщи. Но та решительно указала Егору на дверь, давая тем самым понять, что время свидания истекло. И Непрядову ничего не оставалось, как подчиниться. До последнего мгновенья ожидая ответа, он ещё раз глянул на жену. Катя молчала. Тогда Егор напоследок поцеловал её и вышел в коридор.

Тёща какое-то время оставалась вместе с Катюшей. Было слышно, как Светлана Игоревна что-то говорили дочери, так же не получая ответа. Потом и сама появилась. По её озабоченному, расстроенному лицу Егор мог прочитать, что надеяться пока им особенно не на что.

Светлана Игоревна привела зятя в свой кабинет и там, за чашкой чая, уже не таясь и не мудрствуя, откровенно поведала всё как есть. По её словам, Катя в результате травмы пребывала в состоянии тетраплегии, когда ей невозможно было шевельнуть ни рукой, ни ногой. Сколько будет такое продолжаться, она сказать не бралась. Примерно через месяц должен был состояться консилиум, после которого станет ясно, как будет протекать Катюшина болезнь. Тёща не скрывала, что слишком велика вероятность того, что Катя на всю жизнь может остаться калекой. При этих словах Светлана Игоревна пристально поглядела на зятя, осторожно оценивая, какое это произведёт на него впечатление. Потом вдруг сказала:

– Теперь особенно трудно придется тебе, Егор. Подумай и реши, готов ли ты к этому?

– К чему – этому? – напрягся Непрядов.

– Да все к тому, что увидел и услышал… – продолжала вкрадчиво допытываться Светлана Игоревна.

Непрядов еле смолчал, но при этом так выразительно глянул на тёщу, что она предпочла больше не испытывать терпение зятя.

– Ты пей чай, пей, – поспешила напомнить, – не то остынет.

– Плохо же вы знаете меня, Светлана Игоревна, – сказал Егор неприязненно и сурово, сквозь зубы пропуская слова.

– Впрочем, извини, конечно, если что не так сказала…

Непрядов не ответил, твёрдо зная, что готов был до конца нести свой крест, уготованный судьбой. Какие бы испытания опять не выпали, он всегда будет рядом со своей женой. Однако больно укололо, что Светлана Игоревна сомневалась в нем. «Баба – она и есть баба, хоть и доктор наук, – нелестно подумал он о своей тёще. – Ну, ничего! Если ещё раз позволит себе такие штучки, уж как следует врежу – всё выскажу, чтоб стыдно карге старой было…» Не слишком нравилось, что Светлана Игоревна излишне профессионально, по-деловому веля себя рядом с дочерью. Возможно, ни одного ласкового слова не сказала ей. «Ну, точно боцман в юбке! – снова подумалось Егору. – Выходит, первое впечатление о её придавленности горем было неверным, обманчивым. Это же не мать, а робот какой-то, которому всё равно, кого скальпелем кромсать: подопытную лягушку или собственную дочь…» И чувство жалости к жене вновь смешалось с ощущением обиды на тёщу.

Казалось, что Светлана Игоревна даже в мелочах продолжает всем навязывать свою волю. Как только волна отчаянья в душе Егора немного улеглась, его непременным желанием стало пойти в цирк и самому разобраться во всём случившемся. Постоянно мучил вопрос, как же могло случиться такое, что на репетиции не сработала система страховок? Правда, он знал постоянное стремление жены работать без лонжей, чтобы испытать радость «свободного полета» под куполом цирка. Но всё же хотелось лично выяснить, как это произошло, что жена сорвалась с трапеции. Наконец, почему силу её падения не ослабил полагавшийся находиться внизу батут?

Однако тёща, узнав об этом намерении Егора, повела себя как-то странно. С излишним раздражением и недовольством она сказала, что совсем нет необходимости соваться в дела, в которых он всё равно ничего не смыслит. Тем более что родной Катин отец, Тимофей Фёдорович, примчался из Москвы тотчас, как только стало известно о случившемся с его дочерью несчастьем. Светлана Игоревна утверждала, что её бывший муж, как вполне компетентный специалист, конечно же во всём лучше разберётся и не стоит ему в этом мешать. Поскольку сам Тимофей Фёдорович бывал в Ленинграде лишь короткими наездами, Непрядову непреклонной тёщей велено было дожидаться его очередного прибытия. Светлана Игоревна дала понять, что Егоровы «дилетантские потуги» ни к чему хорошему не приведут, а только усложнят и запутают уже начавшееся расследование происшедшего. Услышав это, Егор едва ни вскипел прямо в тёщином кабинете, но всё же с большим усилием заставил себя сдержаться. Подумалось, будет ещё время поставить её на место, чтобы ежеминутно не указывала, как вести себя и что делать.

Только во все последующие дни Егору так и не представился случай поругаться с тёщей. Вечером, когда они вернулись из клиники домой, перед Егором вновь была уже не волевая властительница своей хирургической вотчины с железными нервами «боцмана в юбке», а обыкновенная пожилая женщина, смертельно уставшая после работы и притихшая, обременённая массой домашних забот. Она готовила ужин на всю семью, стирала в ванной бельё, потом прибиралась в комнатах, а уже заполночь долго шелестела в своём кабинете страницами каких-то научных журналов.

Непрядов так и не отважился помешать ей своим нелицеприятным разговором, к которому был готов как к торпедной атаке. Перед сном он опять проветрился на балконе, поглядел на ночную Неву. Затем прошёл в кухню, чтобы напиться воды. А когда возвращался в свою комнату, то услышал, как за дверью своего кабинета тихо, по-бабьи безутешно, выла Светлана Игоревна. Непрядов понял её и простил.

На этот раз Егор надолго задержался в Ленинграде. Лишь на пару дней наведался в Москву, где ему вручили орден. Причем, не «Красного Знамени», как намечалось, а не поскупились даже на «Ленина». Вместе с тем дали понять, что до звания «Героя» чуть-чуть не дотянул: вот если бы с политотдельскими он не испортил отношений. Правда, утешили тем, чтобы готовился прикрепить к погонам ещё по одной звёздочке. Соответствующий приказ находился на подписи у министра. В Главном штабе ему сообщили также, что на Севера он может пока не торопиться. Лодка его уже вышла из базы и вскоре своим ходом прибудет в Ленинград, где её поставят в док для производства капитального ремонта.

Свиделся Непрядов и с первым своим командиром и наставником Христофором Петровичем Дубко. Тот пребывал уже в звании вице-адмирала и занимал в Главном штабе довольно высокий пост. Разговор их состоялся в адмиральском кабинете уже после рабочего дня. За рюмкой коньяка как раз представился случай обмыть Непрядовский орден. Христофор Петрович был искренне рад Егору. Он дотошно расспросил своего бывшего «штурманца» о его теперешних командирских делах. Впрочем, как оказалось, о всех злоключениях и удачах Егора адмирал был хорошо осведомлён и принимал во всём этом, в силу своего положения, весьма деятельное участие. Именно благодаря усилиям Христофора Петровича в столь запутанную, обросшую всякими небылицами историю с непрядовской лодкой была внесена полная ясность. Свих учеников и друзей адмирал в обиду не давал и, по мере возможности, всегда умел за них постоять.

– Задал ты всем нам работёнку, братец-штурман, – как встарь, с юморком говорил Христофор Петрович своим по-прежнему мощным, рыкающим басом. – Ведь тебя уже кое-кто чуть ли не за «врага народа» посчитал, а ты, оказывается, герой.

– Какой там герой, товарищ командир, – назвал он Дубко также запросто, по старой памяти. – Ведь еле ноги унесли.

– Не скромничай, – Христофор Петрович хитровато прищурился. – Я-то знаю, как у вас там всё произошло…

– Была работа, и мы её делали, как могли.

– А известно ли тебе, что после этой вашей «работы» едва не всех командиров тех самых фрегатов, которые за вами гонялись, понизили в звании и в должности?

– Да ну?! – удивился Непрядов. – За что же их так-то?

– А за враньё своему начальству. – Дубко ухмыльнулся. – Твои «визави» дружно доложили, что уничтожили твою лодку, якобы, как неопознанную и вторгшуюся с враждебными намерениями в чужие территориальные воды. Получили за это похвалу и награды. А потом выяснилось – блеф это всё! Твоя лодка как ни в чём ни бывало своим ходом возвращается в базу. Тем самым влепил ты им «пощёчину», и будь здоров какую!

Порывшись в сейфе, Христофор Петрович извлёк оттуда папку с грифом «Сов. секретно» и доверительно протянул её Егору со словами:

– Сам полюбуйся, что они пишут о тебе. Это дорогого стоит.

Непрядов бегло пролистал несколько страничек докладной записки, где были собраны разведданные, касавшиеся его лодки. Он даже представить себе не мог, какое продолжение получит его «контакт» с противолодочными кораблями. Егор своими глазами видел копию документа в переводе с английского, где подтверждался факт потопления «неопознанной» подводной лодки. А потом следовало опровержение, признававшее, что «утопленники» благополучно всплыли, а затем «растворились» в океане, так и не позволив обнаружить себя в дальнейшем ни противолодочной авиации, ни надводным кораблям. Далее следовал абзац, специально подчёркнутый красным карандашом: «Такой хорошо подготовленный, стойкий экипаж может являть собой законную гордость подводного флота любой страны. А изобретательность и личное мастерство командира заслуживают отдельной оценки». В довершение всего прилагалась фотография, на которой была изображена Непрядовская лодка, «перемахивавшая» через коралловые рифы. По всей вероятности, этот момент запечатлел какой-то командос, находившийся рядом с перемычкой в кустах.

– А мы и не подозревали, что нас фотографируют, – удивлённо сказал Непрядов. – Да ещё едва не в упор.

– Допускаю, что в сложившейся ситуации вам не до того было.

– Это уж точно, – согласился Егор, припоминая, как это всё происходило. – Нервы у всех на пределе. Думали, как бы ноги поскорее унести.

– Повезло ещё, что вовремя догадались вы поднырнуть под слой температурного скачка. А фрегаты потом по наводке вертолёта дружно пробомбили косяк селёдки, который все они приняли за лодку.

– И всё же не пойму, почему они так уверены были, что потопили нас?

– Да по всем признакам так и получалось. На месте бомбежки были обнаружены два пробковых жилета и ещё кое-какой мелкий хлам. Вот и посчитали, что всё это всплыло в результате потопления лодки. К тому же акустиков совсем с толку сбил какой-то давно затонувший корабль. На ваше счастье он оказался как раз в том самом месте, где был и косяк селёдки. Получилось фоновое наложение. Сам знаешь, скопление рыбы шумит ведь не хуже иной субмарины. А когда рыбий косяк разметали, локаторы четко определили нахождение на дне массы металла – того самого затонувшего корабля. Ну, чем не уничтоженная лодка? А два жилета со штатными номерами – это уже неопровержимый факт.

– Надо же! А мой боцман сокрушался, куда эти два жилета подевались. Выходит, из-за обычного разгильдяйства их просто смыло за борт и течением отнесло в море.

Только про себя Егор подумал: «Везет же дуракам! Не было бы счастья, да несчастье помогло…»

– Что ж, вся служба флотская состоит из парадоксов, – как бы подловил Егора на его сокровенной мысли Дубко. – Оттого и победить нас нельзя. Кстати, все фазы твоего маневрирования, равно как и безграмотные действия командиров противолодочных фрегатов, теперь во всех деталях изучаются кадетами военно-морской академии в Аннаполисе. Так-то вот, знай наших! – и с этими словами Христофор Петрович поднял наполненную коньяком рюмку. – За твой высокий орден, штурман.

Они выпили до дна, как и положено, по-флотски чётко вскинув локти.

Егору нравилось, что в личном обращении Дубко по привычке называл его «штурманом», вкладывая в это слово некий уважительный смысл особо почитаемого на флоте звания, которое истинному моряку даётся пожизненно. В свою очередь, и Егор называл Христофора Петровича не иначе, как «командиром», признавая в нём своего учителя. Тем самым оба они оставались в ином, прежнем измерении прожитых совместной службой лет.

– Будь моя воля, – говорил Дубко, назидательно помахивая ломтиком лимона, перед тем, как им закусить, – я бы тебе не задумываясь дал все же звезду Героя, – многозначительно вскинув бровь, он добавил. – Больше скажу: ты непременно получил бы на грудь «звездочку», не поругайся со своим замполитом. У нас это очень даже не приветствуют…

– Так уж получилось, – сказал Егор и поморщился, явно не желая продолжать эту болезненную тему.

– Понимаю, – согласился Христофор Петрович. – Но здесь я тебе не судья.

– А вообще-то, не за славой – за честью в моря ходим… – напомнил Егор. – Вы же сами всех нас этому учили.

– Молодец, усвоил, – похвалил адмирал. – Но вот только забыл ещё одну заповедь: со своим замполитом ругаться – всё равно что против ветра… Ну, сам понимаешь. Он всегда будет сухим, а вот ты окажешься, так сказать, влажным.

– Служу, как умею, товарищ адмирал. По другому не получается.

– Ну и служи себе, командир. За то и уважаю тебя.

Когда они стали прощаться, Дубко многозначительно намекнул, чтобы Егор вслед за повышением в звании готовился и к новому назначению. Хотя и не стал уточнять, что он конкретно имел под этим ввиду. Любопытствовать, естественно, было бы неуместно, и Егор лишь принял слова Христофора Петровича к сведению. Ясно было лишь то, что теперь перед ним раскрывались новые, далеко не худшие перспективы по службе.