Текст книги "Позывные дальних глубин"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

25

Ко дню возвращения Непрядова в Ленинград его лодка, отбуксированная с Северов, ошвартовалась уже у стенки морского ремонтного завода. Егор особенно обрадовался, когда узнал, что на переходе ею единолично командовал Кузьма Обрезков. А это означало, что дружок теперь окончательно реабилитирован в глазах начальства и никто ему, надо полагать, уже не будет ставить в упрёк прежние «прегрешения».

Непрядов быстро освоился на берегу. Он зажил более спокойной и размеренной жизнью добропорядочного семьянина. Весь день проводил на корабле, готовя его к постановке в док. А вечером, приняв душ и сменив комбинезон на обычный костюм, выходил через проходную морзавода, за которой его поджидал Стёпка. Вдвоем они садились на трамвай и ехали в клинику. Светлана Игоревна, как обычно, позволяла им побыть с Катей не более пятнадцати минут, после чего обоих бесцеремонно выпроваживала за дверь.

Катя по-прежнему пребывала в состоянии глубокой депрессии, ни на что не обращая внимания, никого не узнавая и совсем не разговаривая. Говорил, как всегда, сам Егор. Он обстоятельно докладывал жене, как продвигаются у них на лодке ремонтные работы, будто её могло это хоть в какой-то мере интересовать, потом переходил на домашние дела, затем расхваливал Стёпкины школьные успехи, особенно по математике. А Катя всё молчала, отрешённо глядя в какую-то выбранную на потолке точку. Когда Егор умолкал, в надежде хоть слово услышать в ответ, её состояние также ничуть не менялось. И порой смертная тоска охватывала Непрядова от мысли, что его жена такой останется навсегда: никогда больше не заговорит и даже не пошевелится.

Но больнее всего было смотреть, как переживал Стёпка. Рядом с отцом он старался изо всех силёнок быть мужественным, но всё же слезинки порой наворачивались ему на глаза. Он по-детски жалостливо глядел на мать. И тоже с нетерпением всё время ждал, когда она хоть слово обронит. Стёпка уже не раз повинился перед ней за свой побег из дома, но прощения от неё так и не получил. Сынишка мучился от осознанной им вины, но даже Егор ничем не мог помочь, как бы ни старался успокоить и приласкать своего мальчишку.

Обещанный Светланой Игоревной консилиум нескольких «светил от хирургии» состоялся с запозданием на две недели. В тот день Егор был словно сам не свой. Все дела валились у него из рук, и ни о чем другом, кроме окончательного приговора этих «светил» его жене, он не мог думать. Еле дождался конца рабочего дня и сразу же поспешил в клинику, поймав у заводской проходной подвернувшееся такси. Он буквально вломился в тёщин кабинет, когда оттуда начали выходить какие-то незнакомые солидные люди, с недоумением сторонившиеся нетерпеливого верзилы в припорошенной снегом шинели. Светлана Игоревна строгим взглядом остановила его бурный порыв и с выражением, не повышая голоса, отчитала за появление перед ней в верхней одежде и без халата. А Егор при этом глядел на неё так, будто тёща несла ему какую-то несусветную чушь, вместо того, чтобы говорить по существу, о самом главном, что их обоих одинаково тревожило и волновало. Но Светлана Игоревна, как бы натешившись своей властью, предупредила нетерпеливый вопрос зятя и сказала:

– Успокойся, надежда есть. Во всяком случае, назначена ещё одна операция, а там поглядим. Катюша ещё молода, у неё крепкий организм, здоровое сердце. Думаю, на этот раз всё получится.

– Это «они» так сказали? – Непрядов кивнул в сторону двери, за которой скрылись «светила».

– Это я тебе говорю, – вскинув тонкую бровь, вразумила теща. – Разве этого недостаточно?

– Но она хоть бы заговорит? – допытывался Егор.

– Если надо, то запоет и запляшет. Главный нерв не повреждён – вот это самое важное.

Егор широко, радостно улыбнулся. Ему захотелось сграбастать суровую тёщу и подбросить к потолку. Как бы угадав его необузданное намерение, она поспешно произнесла:

– Ну, ладно, ладно! Рано ещё слишком-то радоваться, – и повелела. – А теперь отправляйся домой. У меня масса дел, и голова кругом идёт. Ужинайте как-нибудь без меня. Можете отварить сосиски, или пожарить мороженую рыбу – всё в холодильнике.

– Есть! – весело принял команду Егор, приложив руку к козырьку фуражки. На радостях ему хотелось даже немного подурачиться перед тёщей.

Из клиники Егор вышел с ощущением новых надежд и ожиданий. Ноги с необыкновенной лёгкостью, как бы сами собой, несли его по улице. А в город совсем уже пришла зима. Валом валил мокрый снег. Со стороны Финского залива несло сырым, промозглым ветром. Непрядов шагал размашисто и быстро, будто сама удача вновь несла его на своих широких крыльях. Все мысли были только о Кате. Верилось, что вместе они будут ещё счастливы, и всё у них получится.

Однако Непрядов не забыл своё довольно неприятное объяснение с тёщей, когда она решительно воспротивилась тому, чтобы он пошёл в цирк и лично разобрался бы в истинных причинах случившегося с Катей несчастья. Более того, взяла даже слово с него, что он ничего не будет в этом деле самостоятельно предпринимать, прежде не посоветовавшись с ней. Она продолжала настаивать, что надо непременно дождаться Тимофея Фёдоровича, который один якобы только и мог понять и оценить суть случившегося. Но Катин отец на этот раз почему-то никак не мог вырваться из своей Первопрестольной в город на Неве, поскольку находились какие-то неотложные дела. Тем не менее, он едва не каждый вечер названивал по телефону, чтобы справиться о здоровье дочери. Когда же Непрядов, теряя всякое терпение, пытался с тестем поговорить о случившемся по-мужски открыто, тот неизменно уклонялся от прямого объяснения и тоже настойчиво советовал ничего не предпринимать самостоятельно, а дождаться всё же его приезда.

Непрядов не мог не чувствовать, что во всём том, что произошло с его женой, есть какая-то недосказанность, а может быть и тайна, которую от него пытаются скрыть. И это состояние неопределённости постоянно угнетало и мучило Егора. Когда же тёща поняла, что егорову терпению приходит конец, она вдруг потребовала, чтобы он вместе со Стёпкой отправился бы на время зимних каникул в Укромовку.

– Мальчику нужен воздух, – резонно заявила Светлана Игоревна, узнав о том, что зятю полагается отпуск. – Да и тебе, лихой подводник, отдышаться от твоей отсечной углекислоты не помешает, – и в довершение решительно предупредила. – К Катюше я вас обоих всё равно в ближайшие дни пускать не стану. Её предстоит серьезно готовить к операции – разные обследования, анализы. А ваше присутствие при этом совсем необязательно. Словом, езжайте к деду. Он и так вас давно заждался.

Возразить на это было нечем. И опять ничего не оставалось, как подчиниться властолюбивой тёще. Отец с сыном принялись собираться в дорогу.

26

Возвращение в Укромовку всегда было для Егора праздником. Не так уж часто выпадало ему, обременённому нескончаемым грузом командирских забот и житейской текучки, вновь оказаться в родных местах. Только здесь, под крышей старого дома, обретал он вожделенный покой, чтобы затем, впрок надышавшись Укромовским воздухом, снова уйти в бесконечные глубины дальних широт. На этот раз они были вдвоем с сыном, и это придавало особый смысл и очарование его теперешнему возвращению домой. Ведь это была и Стёпкина Родина, где их постоянно ждут, где им всегда рады.

Со станции, как обычно, добрались до села на попутке. Из кабины колхозного грузовичка выбрались у знакомой развилки дорог, чтобы затем, обогнув перелесок, кратчайшим путём выйти к околице.

По свежему снегу отцу и сыну шагалось легко и весело. Крепкий морозец бодрил, чуть пощипывая за уши, прихватывая нос и щёки. А им было хорошо вдвоём. Непрядов чувствовал, с какой горделивой влюблённостью поглядывал на него сынишка, стараясь подладиться к широким отцовским шагам. Егор был в корабельной кожаной куртке на меху, на голове командирская каракулевая шапка с коккардой. Он знал, что Степке особенно нравилось, когда отец его выглядел именно так вот, по-моряцки лихо, будто только что сошёл с корабля на берег и не успел ещё переодеться в шинель. Он и сам уже слегка «мореманил», не расставаясь с дарёной тельняшкой и подражая изо всех сил отцу.

Припомнив, Непрядов рассказывал Стёпке, как он первый раз добирался сюда в кромешную темень и пургу, как едва не заблудился в лесной чащобе, да спасибо деду, который догадался ударить в колокол.

– А где, пап? Где ты шёл? – спрашивал Стёпка, теребя отца за рукав куртки.

– Да вот же, совсем рядом, – отвечал Егор, показывая на ближний лес, который они огибали вдоль опушки.

– А если бы волки? – допытывался Стёпка.

– Я бы дрался с ними до победного, – храбрился отец.

– Но у тебя же тогда не было командирского кортика и пистолета не было.

– Зато был кожаный флотский ремень с увесистой пряжкой, а это – тоже оружие.

– Это я знаю.

– Как это – знаю? Откуда?

Да видел. У нас на набережной один матрос с двумя хулиганами дрался, которые к нему приставали. Здорово он им своим ремешком надавал! – для большей убедительности Степка потрогал собственный флотский ремень, которым было подпоясано его пальтишко. Конечно, он тоже готов был бы пустить его в дело, но вот только никаких хулиганов поблизости не оказалось, а все волки куда-то попрятались…

– А ты, брат, у меня глазастый, – ухмыльнулся отец. – Только запомни: любое оружие надо пускать в ход лишь за правое дело. А иначе, какие ж мы защитники отечества своего?

– Я понимаю, пап, – Стёпка согласно кивнул.

– Сам-то в школе дерёшься?

– Не очень.

– Это хорошо. Выходит, с товарищами ладишь?

– Это они со мной ладят.

– Вот как! – удивился отец. – Почему так уверен?

– Потому что я сильный.

– А вот хвастать – это плохо.

– Я и не хвастаю, пап, – обиделся Стёпка. – Я правду говорю. Ребята и в самом деле дружат со мной, потому что за слабаков заступаюсь. И задачки помогаю решать, – ну, тем, кто не тумкает.

– Вот это уже другое дело, – похвалил отец. – О настоящей мужской дружбе, о хороших товарищах мы как-нибудь с тобой обязательно поговорим.

Непрядов с нежностью поглядывал на сына, про себя думая, как о многом им ещё предстоит побеседовать. Он ощущал свою отцовскую ответственность за этого маленького человечка, старавшегося казаться взрослым. Но кто же знает, сколько времени ему отпущено на берегу, чтобы успеть сказать хотя бы о самом главном, как-то убедить в том, во что сам верит. Но для этого, вероятно, потребуются годы, тогда как разлуки у них будут куда продолжительней, чем такие вот короткие свидания. Егор это чувствовал и потому так ценил каждую минуту, проведенную вместе со Стёпкой.

Лес отступил. Отец с сыном поднялись на крутой взлобок, и в глаза плеснуло благодатью распахнувшихся перед ними заснеженных полей. Во всю их необъятную ширь белым бело. Застывшими волнами горбатились сугробы, по хребтинам которых мело позёмкой. Укромово Селище будто покоилось в мягкой ладони укрытой от ветров ложбины. Крыши под заячьими шапками снегов, тонкими струйками возносились от печных труб к серому небу дымки. Всё та же пронзительная тишина, когда за сто вёрст кругом слышно, как звякает цепь у колодца, скрипит чья-то калитка, или вскрикнет петух.

Непрядов остановился. Сняв шапку, он слушал чарующую Укромовскую тишину и наслаждался ею. Дышалось легко и пьяняще, как если б он по глоточку отпивал из хрустального фужера замороженное шампанское, которое никак не кончалось. Не всем ли этим грезил и бредил Егор в дальних морях, чтобы не очерстветь душой, чтобы не забыть лики, голоса и запахи земли своих предков?

Он видел перед собой голубоглавую дедову церковку, веками утверждавшуюся на горушке. А под нею всё тот же пруд, теперь замёрзший, и старые заиндевевшие ивы вокруг него. Протоптанная узкая дорожка, спускавшаяся в ложбинку, снова брала на подъём и выводила к крыльцу дедова дома. Непрядов размашисто шагал, преодолевая пространство. А Стёпка уже мчался со всех ног впереди него, спотыкаясь и падая в снегу. Оба они видели, как на крыльце показался сгорбленный, опиравшийся на посох старик в чёрной рясе и с непокрытой седой головой. Прикладывая ладонь к глазам, он силился разглядеть спешивших к нему гостей.

Стёпка первым повис на шее у своего прадеда. Затем подошёл и Егор. Они все трое обнялись и какое-то время стояли молча, боясь даже шевельнуться, чтобы не спугнуть охватившую их благодать встречи.

Господи! За что так радуешь мя грешного? – произнёс наконец, старик, всё ещё не выпуская из своих объятий внука и правнука. Слезящимися более от счастья, чем от старости глазами он глядел на них и не мог наглядеться – так они были бесценно дороги ему.

– Вот и опять свиделись, вот и слава Богу, – говорил старик, пропуская дорогих гостей в сени и ковыляя за ними следом. – Блажен в благодати Тобой ниспосланной, Отец и Спаситель наш. Азм есть недостойный раб у ног Твоих. Слава Те, Господи!

А в горнице их встречал отец Илларион – всё такой же несгибаемо-прямой, с рокочущим степенным басом. Только седины прибавилось в его аккуратной чёрной бороде, да лысина обозначилась в некогда густых и крепких волосах.

– Прибыли в ваше распоряжение, товарищ гвардии капитан, – весело рапортовал Егор бывшему фронтовому медику. – Рад видеть вас в полнм здравии, Елисей Петрович.

– Здравствуй Егор Степанович! Здравствуй, дорогой мой. Рад и я видеть тебя таким, каков есть. Буди всегда здрав и счастлив.

Дед увёл своего правнука в боковую комнату, чтобы подробно расспросить, как тот поживает, как учится, а заодно и пожурить за недавний побег из дома. Егор же вместе с Елисеем Петровичем принялись в кухне накрывать на стол.

– Ждали мы вас, ещё со вчерашнего дня готовились, – сказал дедов напарник, подхватывая пыхтевший у печи самовар и водружая его на столе.

– Это как же так? – усомнился Егор. – Я ведь специально телеграмму не давал, чтобы не беспокоить.

– А вот мы знали, – настаивал, тем не менее, Елисей Петрович. – Иль не знаешь, что дед-то у тебя ясновидящий? Он ведь и не такое предсказать может. Зрение слабеет у него, а разум просветляется. Господь дарует ему такие таинства бытия, которые нам, грешным, неведомы.

Егор не удивился этому, но принял на веру. Пообтрепавшись собственной судьбой в морях, он многому теперь перестал удивляться. Если дед знал нечто такое, о чём не догадывался сам Егор – значит, так оно и есть.

– Завтра у дедушки день рождения, – напомнил монах.

– Да ну? – встрепенулся Егор.

– Ну да, – подтвердил старик. – Ведь Фролу Гавриловичу исполняется сто один год. У вас в Укромовке так заведено: завтра это событие отметим в узком кругу домочадцев, а уж послезавтра – гулянка со всей близкой и дальней роднёй. Называется это «из-за стола – за стол», когда меньше двух дней не гуляют.

Непрядов шлёпнул себя ладонью по лбу и обескураженно опустился на стул. В толчее свалившихся на него бед и неприятностей он совсем забыл о том незаурядном дне, который обязан был помнить. Егор готов был от стыда под пол провалиться. Ведь и со столетием он поздравил своего деда с большим опозданием. Но тогда всё же в море находился, что как-то оправдывало его забывчивую невнимательность. Теперь же в душе костерил себя за дырявую память «на чём свет стоит».

Но тактичный отец Илларион сделал вид, что не замечает Егорова смущения. Он перевёл разговор на сугубо житейскую тему, сетуя на плохую погоду, на мучивший его застарелый радикулит и даже на печную трубу, которую давно пора от сажи вычистить, дабы не дымила.

Егор успокоился лишь после того, как перед ужином пошёл и покаялся перед дедом за свою «дырявую память». Старик восседал в горнице на широкой лавке и читал за столом какую-то толстенную старинную книгу в потемневшем кожаном переплёте. Он молча выслушал внука, потом таинственно улыбнулся в свою роскошную седую бороду и похлопал сухой ладонью по лавке, приглашая внука садиться рядом. Тот повиновался, всё еще переживая за свою оплошность

– Не терзай себя, Егорушка, – сказал дед ласковым, хотя и не таким уже крепким, как прежде, голосом. Иль, думаешь, не понимаю? Ой, лихо тебе, голубок! Сердцем чую, когда тебе особенно тяжко приходится в твоих морях-окиянах. Денно и нощно молюсь за тебя. Прошу у Господа нашего ниспослать успокоение и радость твоей мятущейся душе, да тихой воды тебе поболе в странствиях дальних.

– Эх, дед! – вырвалось у Егора. – Какое уж там успокоение? Ведь знаешь, какая беда с Катей стряслась. Веришь ли, до сих пор места себе не нахожу. Правда, врачи что-то там обещают… Но я им то верю, то не верю.

– Понимаю тебя, страдалец ты мой возлюбленный, – и с этими словами он притянул голову Егора к своей мягкой, пахнущей сладковатым ладаном бороде. И Егор прижался к деду с ощущением нивесть откуда взявшейся нежности и ласки. Стало легко и согревающе приятно, хотелось плакать.

– А за Катюшеньку не печалуйся, – успокаивал дед, – поправится голубка твоя, расправит ещё крылышки белые.

– Ты так думаешь, дед?

– Не только думаю, но и знаю, – говорил тот, не отпуская от себя головы внука. – Покинет её недуг лютый. Но только…

– Что – только? – насторожился Егор.

Старик смущенно улыбнулся.

– Ан, ничего, Егорушка, – тихо проговорил он. – Положимся во всём на Всевышнего, на Вседержителя и Заступника нашего от всех бед и напастей. Верь, и Он услышит тя…

Но что-то недоговаривал дед в своем пророчестве, и это смущало Егора. Однако допытываться до полной ясности считал неприличным для себя и потому решил поверить деду на слово, загодя зная, что от своей судьбы все равно никуда не денешься. Только на душе всё же полегчало от дедова утешения. И снова хотелось надеяться, что он будет опять счастлив вместе с Катей.

Этой ночью сон долго не шёл к Егору. Снова уединился он в дедовой библиотеке и в свое удовольствие копался на полках, листая одну за другой старые книги. Как и всегда, таинственно теплился под образами крохотный язычок синей лампадки, заунывно пел сверчок и через распахнутую дверь сладко дышало ванилью пирогов, которые напёк в печке отец Илларион.

Дед возлежал вместе со Стёпкой на печи. На сон грядущий старик убаюкивал правнука своими бесконечными сказками, да чудесами святых угодников. Стёпке, конечно же, нравилось внимать певуче-спокойному, негромкому голосу прадеда. Многое в его словах было загадкой, диковинкой, хитроватой закавыкой. Но потом вдруг на всё находился простой и ясный ответ: богатырь побеждал злое чудище и женился на прекрасной царевне, святой угодник преодолевал искушение и прогонял беса. И восходил Христос на голгофу, чтобы «смертию смерть поправ», спасти весь род людской…

«Пускай сам до всего додумается и все поймет», – полагал Егор, думая о сыне. Ему не хотелось настаивать на том, во что Стёпка должен верить, а во что нет. Достаточно было и того, что бабка, Светлана Игоревна, была убеждённой неверующей и старалась втолковать внуку совершенно противоположное тому, что говорил прадед. Стёпка рос далеко не глупым человечком и вполне возможно, что именно ему предстояло стать когда-нибудь третейским судьёй между бабкой и прадедом. Сам же Егор не думал, что такое право есть у него. Поскольку его поколение настолько запуталось в своем мировоззрении, что вспоминало про Бога лишь в смертельной опасности, когда уже не на что бывало надеяться. А потом про Него все дружно забывали, коль скоро беда проходила стороной. На что уж беспощаден и страшен бывал океан в гневе своём, но, может статься, что и он управляется какой-то неведомой силой, если «далеко не всякую душу может принять в пучине своей…» Эта мысль показалась настолько очевидной, что привела Егора в полное смятение. Подумалось, скажи такое Широбокову, так враз прикажет партбилет выложить на стол. «Но ему-то что, душе кабинетной? Кому в море не бывать, тому и в бездне его не погибать. На берегу всегда проще, потому как только там у матросов нет вопросов…»

Чтобы перед сном проветриться, Егор вышел на крыльцо. Глотнув морозного воздуха, зябко подёрнул плечами. Звёздное небо рассыпалось из края в край над заснеженной землёй. Полноликая луна играла светом и тенью, обнажая стены древнего храма, высокую звонницу и оголённые деревья ближнего погоста. А там, вдали, за уснувшим селом, несметной ратью чернели бесконечные леса. Тишина казалась такой глухой и неколебимой, какая бывает лишь на предельной океанской глубине. И Непрядов отчего-то вдруг опять, определенно и просто, почувствовал своё кровное родство со всем этим мирозданием земли, неба и снегов. Подумалось, если он родился и живет на этом свете, то значит это ещё кому-то нужно, кроме его самого. Он пришёл в этот мир, чтобы сполна прожить своё время и до упора преодолеть предназначенное ему пространство. Непрядов ощущал в себе прилив какой-то необычайно радостной силы, снизошедшей на него то ли с небес, то ли всколыхнувшейся от земли родной.

Спрыгнув с крыльца, Непрядов пригоршней зачерпнул пушистый снег и до приятной, жаркой истомы растёр им лицо. Стало хорошо и спокойно – за то, что с ним теперь есть, что было и чему только ещё суждено случиться. Егор стоял на своей земле, дышал родным воздухом и сама вечность даровала ему эту бессмертную благодать.