355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Баранов » Позывные дальних глубин » Текст книги (страница 23)
Позывные дальних глубин
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 00:01

Текст книги "Позывные дальних глубин"


Автор книги: Юрий Баранов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

Дистанция быстро сокращалась. Самой подходящей для залпа она стала в тот момент, когда Непрядовская лодка достигла кромки ледяного поля и выбралась уже на чистую воду.

– Командир, пеленг на цель бежит вправо! – громко предупредил Обрезков, показывая на индикатор автомата торпедной стрельбы.

Непрядов это и сам хорошо видел, вполне понимая, что изменившаяся обстановка означает лишь одно: дистанция до цели введена в автомат меньше той, которая есть на самом деле. Значит, нужна срочная поправка, чтобы скорректировать работу торпедного автомата стрельбы.

Хуторнов, скрепя сердце, перевёл работу акустической станции на активный режим и «выстрелил» несколько звуковых посылок в сторону «противника».

– Есть дистанция! – тотчас крикнул он командиру.

Но прежде чем контрольный замер успевают ввести в натужно свербящий всем своим электронным нутром автомат стрельбы, даже «невооруженным» ухом становится слышно, как по корпусу лодки звонко защёлкали посылки чужого гидролокатора. Значит, лодка Непрядова тоже обнаружена, и теперь противники начинают сходиться к воображаемому барьеру, чтобы выстрелить один в другого.

Но время! Его у Непрядова на быстрый манёвр всё же чуть больше, и это даёт ему в поединке ещё одно преимущество.

– Аппараты, товсь! – скомандовал Егор, глядя на стрелку контрольного прибора, щелчками приближавшуюся к нулевой отметке. Боковым зрением он видел, как напрягался у стрельбового щитка Ваня Дымарёв. Крепкая волосатая рука одессита лежала на рычаге соленоида, на лбу жемчужинами отливали капли пота. «И ему, верно, хочется воблы с пивом, – отчего-то совсем не к месту мелькнуло в голове Егора. – Если нормально отстреляемся, то уж так и быть… поставлю ему целый ящик «Жигулёвского», а в придачу дам пару банок астраханской «тараньки».

Казалось, торпедный автомат стрельбы вот-вот сам взорвётся от непомерной перегрузки. Данные стрельбы от него по проводам убегали в первый отсек, где «врубались» разъёмными клеммами в мозг приборных отсеков изготовившихся к залпу торпед. Корректировка, как полагается, шла до самого последнего мгновения, пока стрелка контрольного прибора, продолжая отсчёт времени, не приблизится к нулевой отметке. Она же будто и не торопилась – щёлкала, не спеша, в своё удовольствие… А Егору казалось, что это ритмично стучало его сердце, отдаваясь в висках тугими толчками крови. Кто знает, сколько седин командиру прибавляет каждая такая атака, сколько дней жизни лишает она, отнюдь не восстанавливая в организме потраченные нервные клетки?

На боевых постах в эти мгновенья усиленно напрягался весь экипаж. Не зря же говорят: когда стреляет командир, то это означает, что вместе с ним стреляет весь экипаж. Торпеда ведь не пуля, и в одиночку её не выпустишь. Победа будет общей, но за промах и неудачу больше всех достанется от начальства именно командиру. Такая у него доля – быть «одному за всех», тогда как все никогда не могут перед вышестоящим начальством ответить за одного. Друг за друга, как повелось, все они горой встанут лишь в реальном бою. Пока же просто учились побеждать, стараясь не делать лишних промахов, которые в иной обстановке могли бы всем стоить жизни. А что касается начальства, так ведь оно для того и существует, чтобы одним лишь призраком своего недовольства заставлять всех живей пошевеливаться…

Будто целая вечность прошла, прежде чем стрелка прыгнула на ноль.

– Пли! – даже не слишком громко скомандовал Егор, почувствовав сразу огромное облегчение, будто сбросил с плеч тяготивший его многопудовый мешок.

Дымарёв рванул на себя сначала одну рукоятку соленоида стрельбового щитка, потом, с некоторым интервалом – вторую. Где-то в носовом отсеке послышалось приглушённое шипение. Но атомоход при этом ничуть не содрогнулся, не попытался рвануться кверху, как это неизбежно происходило на дизельных лодках. Масса атомной субмарины была столь велика, что потеря торпедного веса нисколько не отразилась на её дифферентовке, не нарушила внешней успокоенности и положения в пространстве. Это был всего лишь как бы небрежный плевок сквозь стиснутые зубы. Лодка продолжала идти заданным курсом, с определенной скоростью, пока Непрядов не дал команду «Право на борт!» – как оказалось очень даже вовремя.

– Шум винтов торпеды! – встревоженно выдал Хуторнов. – Пеленг – сорок слева, дистанция…

«Так, – мгновенно сообразил Егор. – Вот и ответный выстрел Саввушки, хотя и малость запоздавший». Непрядов не сомневался, что его торпеды гораздо раньше устремились к цели. Значит, в реальном бою шансов победить у него было бы намного больше. Естественно, уничтоженная или подбитая лодка выстрелить уже не могла. Тем не менее, Непрядов начал уклоняющийся манёвр, стараясь выжать максимум той скорости из турбин, которую они могли выдать на винт. И лодка во всю прыть своих «лошадиных сил» устремилась прочь от приближавшейся к ней торпеды. Вскоре стало ясно, что скорости их почти уравнялись, однако торпеда, израсходовав запас своей движительной энергии, «сдохнет» гораздо раньше, чем угонится за лодкой. ТВЭЛы в реакторах трудились без устали, а ресурс их был так велик, что не было оснований беспокоиться за потерю до предела развитой скорости движения лодки. Она неслась в океанской бездне подобно разъярённому «нарвалу», распугивая косяки селёдки, и на сотни миль вокруг не было никого, кто бы мог за ней угнаться или хотя бы воспрепятствовать её движению.

– Шумы торпеды прекратились, – сообщил, наконец, Хуторнов, высовывая голову из рубки. И на его сухощавом, вечно хмуром лице проскользнуло даже нечто вроде улыбки.

– Оторвались, Егор Степанович, – подтвердил Колбенев, расслабляясь в кресле всем своим упитанным, крупным телом. На минуту он закрыл глаза, как бы предаваясь безмятежной дрёме.

А Кузьма просто возликовал.

– Ты погляди, командир, – наклонился он к Непрядову, протягивая лист ватмана с обозначенными на нём предварительными расчётами. – По всем статьям выходит, что мы «рубанули» Саввушку нашими торпедами в аккурат по кормовым отсекам.

Однако Непрядов не торопился торжествовать удачу. Он снова подошёл к планшету и начал всматриваться в прочерченные на нём глиссады обоих кораблей, продолжавших маневрировать на глубине.

– Вопрос в том, а так ли уж безусловна наша победа? – ответил Егор Кузьме. – Помнишь, что на этот счёт говаривал старик Макаров в своей приснопамятной «Инструкции для похода и боя»?

– Да мало ли что и когда Степан Осипович говорил, особенно по пьянке, – отмахнулся Кузьма, снова подсовывая Егору свои расчёты. – Вот же данные «торпедного треугольника», сами за себя говорят.

– Вадим Иваныч! – призвал Егор на помощь Обрезкова. – Напряги-ка свою память и выдай нам поточнее эту заповедь. Ты ведь у нас ходячая энциклопедия со времен рижской «системы ниппель».

Колбенев поморщил свой широкий лоб и начал вслух припоминать изречение адмирала, сотворённое в назидание потомкам:

«Победой можно считать лишь уничтожение неприятеля, а потому подбитые суда надо добивать, топя их или заставляя сдаться».

– Вот именно! – подтвердил Егор и по памяти уже сам добавил:

«А победит тот, кто хорошо дерётся, не обращая внимания на свои потери и помня, что у неприятеля этих потерь ещё больше», – и поинтересовался. – Теперь усёк, Кузьма Петрович?

– Да что же мы, на абордаж теперь что ли пойдём? – хорохорился Кузьма. – Холодновато нам наверху-то драться будет. Наружу без тулупчика я даже в гальюн не хожу. Потому как задницу боюсь отморозить.

– Шибко любишь ты её, родимую, – укоризненно сказал на это Колбенев.

– А как же ж? – простецки согласился Кузьма. – Одна ведь она у меня, голубушка. И запасной к ней нету.

– Не волнуйтесь, Кузьма Петрович, я вам из синтетики кое-что подберу, если нужда такая подопрёт, – обнадежил молчавший до этого доктор Целиков. – Возлюбленная «потылица» ваша будет функционировать как настоящая, с тем же напрягом и целенаправленностью.

– Ну да? – делано удивился Кузьма. – И с той же нежной акустикой?..

– Да хоть на мотив «Вернись в Сорренто», – посулил Целиков.

В отсеке зашлись дружным хохотом. Из своей рубки точно ошпаренный выскочил Хуторнов. Он изумлённо глядел на офицеров, не понимая, что происходит.

– Да вы что?! – почти в ужасе завопил он. – Вы же мне лодку демаскируете!

Непрядов и сам еле сдерживался от распиравшего его смеха. Чтобы хоть как-то совладать с возникшей ситуацией, он снова надавил на рычаг ревуна, подавая повторный сигнал тревоги.

Веселье в отсеке тотчас оборвалось. Лодка начала маневрировать для повторной атаки.

«Теперь наверняка победим», – решил Егор. Последний удар он собирался нанести подводной скоростной ракето-торпедой «Шквал», спасения от которой в реальном бою практически не было.

Ближе к вечеру лодка подвсплыла для очередного сеанса радиосвязи. Непрядов доложил в штаб дивизии, что задание выполнено и вслед за этим получил «добро» возвращаться в базу.

Только теперь Егор позволил себе почувствовать усталость, которую прежде гнал от себя всеми усилиями собственной воли. Прошлой ночью, в предчувствии приближавшегося «боя», он совсем не спал. Каждая клеточка его мозга работала на желанную победу. И вот теперь, когда всё кончилось, можно было уже ни о чём не думать, кроме как о стакане чая и нескольких часов сна в своей каюте. А недавние переживания, волнения и тревоги разом хотелось выбросить из головы. Кто там победил, а кто проиграл – теперь всё равно станет известно не ранее, как на штабной разборке учебного поединка двух атомарин. Подведение итогов учения намечалось провести тотчас по возвращении в базу.

Какое-то время Непрядов оставался в центральном на своём рабочем месте – сидел в кресле, откинувшись на упруго-податливую спинку и держа руки на подлокотниках. Вахта шла как ей и положено, своим чередом и не было необходимости во что-то вмешиваться. Потом Непрядов решил всё же спуститься в каюту.

Оставив за себя Обрезкова, Егор по трапу сошёл на нижнюю палубу. Миновав коридор, по обе стороны которого виднелись плотно затворенные двери кают, он оказался в своём подводном жилище. Первое время Непрядов с непривычки даже терялся здесь – настолько просторно-роскошными представлялись его нынешние командирские апартаменты. Они состояли из рабочего кабинета, совмещённого со спальней и отдельного салона, не говоря уже о собственной душевой. Казалось, номер в иной престижной гостинице выглядел бы куда скромнее и проще. Здесь же глаз радовало изящество отделки каждой детали интерьера. Панели стен раскрашены «под орех», кровать с раздвижным пологом, удобная мягкая мебель, широкий письменный стол. А под ногами мягкий ковёр, гасивший звуки шагов. Хрустальные плафоны и настенные бра изливали интимно-умиротворённый, неяркий свет.

Чая уже не хотелось. Открыв холодильник, Непрядов извлёк из него банку виноградного сока и, вскрыв её, наполнил стакан. Сделал несколько глотков, утоляя жажду. Сок был настолько ледяными и кисловато-терпким, что свело скулы. Но явилось на мгновенье ощущение какого-то давно забытого южного лета, тепла и солнца, чего так всегда недостаёт людям в северных широтах. Вспомнилось, как он когда-то так же вот с удовольствием пил в Севастополе охлаждённое молодо вино, бодрившее его в несносную жару…

Взгляд Егора скользнул по письменному столу, где под плексигласом лежала Катина фотокарточка. И снова пришли воспоминания. Как он жил все эти годы без неё, о чём думал, что чувствовал? Прежнее отчаяние и тупая боль от потери жены как-то незаметно поутихли, растворившись в сутолоке привычных буден. Да только в душе, наверное, на всю оставшуюся жизнь застрял глубоко вколоченный гвоздь осознания случившейся беды, который не под силу было извлечь из Егорова естества ни одному хирургу или знахарю. Порой совершенно неожиданно этот гвоздь начинал так свербить и мучить, что от него не было никакого спасения. Разум снова и снова отказывался верить, что Кати больше нет. Она, вопреки всему, продолжала существовать в его сердце, в его мозгу. И с таким состоянием ничего невозможно было поделать. Особым наслаждением для Егора стало день за днём перебирать в памяти их совместно прожитые годы. Желанным видением Катя являлась к нему из своего небытия всегда молодая, ослепительно красивая, полная женственной грации и очарования, что прежде сводило Егора с ума. Порой он убеждал себя, что нельзя же так безрассудно грезить наяву, так и свихнуться недолго. Да только сердце всё равно было сильнее разума. Егор продолжал любить свою Катю, снова и снова вызывая её в своём воображении на короткие минуты свиданий. В этом теперь было для него утешение и тихая услада в нелёгкой жизни.

Егор не представлял себе, как он теперь мог бы вместо Кати связать свою судьбу с какой-то другой женщиной. Но годы шли, ему было уже за сорок. Кажется, пора бы подумать о том, чтобы не доживать остаток дней в одиночестве. Мало ли встречалось ему привлекательных женщин, которые бросали на него манящие, многообещающие взгляды. Ведь и сам Егор свиду был ещё хоть куда: высок и статен, косая сажень в плечах. И не так уж важно, что виски посеребрило и в глазах нет прежней весёлости. В остальном он всё такой же, каким его знали. Кажется, только мигнуть ему, и любая королева пойдёт за него: как в омут головой бросится, лишь бы вместе быть. Но получалось, никто из них теперь не нужен был усталому мореходу. Когда-то давно он поклялся в верности лишь одной женщине, и эта клятва стала ему будто проклятьем на все оставшиеся дни и ночи его существования. Как ни странно, в глубине души он был даже этому рад и оставался доволен собой, насколько это представлялось возможным в его теперешнем положении.

Только, состояние одиночества у Егора было относительным. Оно скрашивалось постоянным осознанием того, что у него есть сын. Стёпка учился уже на старшем курсе высшего военно-морского училища и готовился, по примеру отца, стать подводником. Однако выбрал он почему-то не штурманский факультет, дабы совсем уж точно следовать по Егоровым стопам, а минно-торпедный. Но и этому было своё, вполне логичное объяснение. Ведь Стёпкин дед, герой-черноморец, тоже начинал свою корабельную службу минёром, прежде чем ему доверили командовать «малым охотником».

И всё же нельзя сказать, что в жизни Егора не было таких искушений, которым ему всегда удавалось бы противостоять…

2

Помнил Непрядов, как три года назад представился ему случай вырваться с Северов в Ригу. А повод для этого был не только для него, но и для всех его однокашников. В тот год исполнялось целых пятнадцать лет, как они окончили училище подплава, свою незабвенную «систему ниппель» и были произведены в лейтенанты. Хотя, само училище к тому времени уже не существовало. По ряду причин оно было расформировано, только это ничего не меняло. Ведь навсегда оставленные стены их «альма матер» по-прежнему неудержимо ностальгически влекли к себе.

В Ригу тогда съехались бывшие курсанты их выпуска. Прибыли все, кто только смог, кому позволила их подводная служба. Некоторые явились прямо с морей, едва сойдя с палубы своего корабля после длительного похода. Иные по счастливому совпадению находились в отпуске. Всего же набралось человек пятьдесят, хотя выпускалось вдвое больше.

Егору повезло, пожалуй, больше, чем его дружкам. Если Вадим Колбенев «выбил» отпуск у начальства всего на пару дней, то Непрядов получил от комбрига «добро» на целую декаду. Благо лодка стояла в планово-предупредительном ремонте, и его присутствия на борту особенно не требовалось. Вполне мог бы поехать вместе с ними и Кузьма Образков, но тому явно не повезло. К нему скопом нагрянули родственники, которых пришлось ублажать. Пришлось Егору с Вадимом отбыть в Ригу вдвоём.

Вновь старинный город очаровал Непрядова. Хоть на время, да вернулось ощущение его безмятежной флотской юности, когда он бродил по узким городским улочкам в бытность свою нахимовцем, а потом и курсантом. Старинные шведские казармы, пороховая башня, бастионная горка – всё будило в нём далекие, милые сердцу воспоминания. И там Катя была рядом с ним. Он представлял её под куполом цирка, как она запомнилась – юную и неотразимую, во всём чарующем блеске своего стремительного воздушного полёта. И больше не было терзавшего душу отчаянья утраты. На смену ему пришла тихая грусть по счастливо прожитым дням.

Это было нечто более значимое, чем просто встреча старых знакомых и друзей. Уже бывалыми, умудрёнными жизнью людьми они прибыли со всех четырех флотов, куда забросила их моряцкая судьба. Некоторые приехали с жёнами, которые были к тому же коренными рижанками. Ведь когда-то и они покинули этот город на Даугаве юными избранницами таких же юных лейтенантов. Разумеется, и они имели право на эту встречу наравне со своими мужьями. В ресторане, что в Задвинье, сняли банкетный зал, и одной дружной семьёй собрались за общим столом. Пожалуй, каждый тогда испытывал к своим товарищам особое чувство любви и нежности, настоящего морского братства, которое по сути своей сродни разве что кровным узам.

Егор вглядывался в лица, узнавая старых своих дружков-однокашников. Вот сидят они рядком уже навеселе, все в погонах с большими звёздами, у некоторых на тужурках боевые ордена. А в сущности своей, они всё те же ребята со школярскими прозвищами, какими запомнились с юных лет. И подруги их в эти минуты общего единения так же веселы и беспечны, как и пятнадцать лет назад, когда они на бальных вечерах в актовом зале их училища кружили головы своим будущим избранникам.

И вот опять оркестр играл для них знакомые мелодии прежних лет, и вновь они танцевали, не чувствуя за плечами тяжесть прожитых лет, тоску дальних гарнизонов и свою извечную бытовую неустроенность. Но это была избранная ими жизнь и одна на всех моряцкая судьба.

В самый разгар веселья к Непрядову подошёл официант. Интимно наклонясь, он передал чью-то просьбу выйти в вестибюль. Егор согласно кивнул, подумав при этом, что кто-то из ребят, вероятно, выбрался на воздух покурить и вот теперь просит составить ему компанию. Но из-за стола поднялся не сразу. Какое-то время продолжал слушать Шурку Шелаботина, который рассказывал забавный случай из своей аварийной практики.

Вспомнив, наконец, что его ждут, Непрядов вышел в вестибюль. Однако никого из своих знакомых там не обнаружил. Для верности выглянул даже на улицу, но и там не было никого. Возможно, задержался он всё же до неприличия долго, и поэтому его не стали ждать, как бы тем самым укоряя за допущенную нетактичность.

Ради любопытства Непрядов разыскал официанта и поинтересовался, кто же всё-таки его хотел видеть. Оказалось, что это была некая высокая и пышногрудая шатенка средних лет и, якобы, красоты неотразимой.

Зря вы её сразу к столу не пригласили, – искренне посочувствовал официант. – Такая женщина долго ждать не станет. К ней полагается самому бежать со всех ног.

Егор на это лишь самодовольно ухмыльнулся. Он-то знал, кто была эта незнакомка. Вернувшись к друзьям, Егор вскоре о ней забыл.

А тосты шли за столом, как водится, «за тех, кто в море, на вахте и на гауптвахте…» И ещё, «чтобы число погружений всегда равнялось бы количеству всплытий…» Да и за что там «ещё», если по бокалам разлито вино и душа «огня» просит. Ведь так хотелось, чтобы эти чудесные мгновенья свидания с собственной юностью продолжались бы до бесконечности.

Снова собравшись в тесный кружок, друзья задушевно пели:

 
«На бульваре Падомью листья опадают,
Над бульваром Падомью облака плывут.
Мальчикам и девочкам, поуши влюблённым,
Дождики и дворники шляться не дают…»
 

Недолгой была эта встреча, уже на другой день большинство однокашников Егора вновь отбыло к месту службы. Улетел на Севера и Вадим Колбенев. А ещё через пару дней Непрядов вообще остался в одиночестве. Ничего другого не оставалось, как валяться в своем номере на койке, либо бесцельно шататься по узким улочкам города, вдыхая ностальгические запахи плесени от старых стен. По сути, ничего больше не удерживало его в этом городе. Мысленно Егор уже снова настраивался на привычный рабочий лад, когда береговая жизнь отойдёт на второй план, а корабль и море вновь безраздельно завладеют всем его существом. Впрочем, как он поразмыслил, и короткий отдых на суше всё же не повредит, тем более что в морях «поболтаться» всегда успеет.

Случилось так, что в один из оставшихся отпускных дней Непрядов забрёл в Межапарк. Время клонилось к вечеру. С Киш-озера веяло приятной свежестью. Высокие сосны, остывая от дневной жары, источали терпкий аромат смолы и хвои. Дышалось легко и незаметно, как в хорошем сне. Егор, не торопясь, шагал по тенистым, тихим аллеям и припоминал, как он с друзьями частенько бывал здесь в увольнении. Всё та же танцплощадка, огороженная решётчатым деревянным забором. Всё так же играл духовой оркестр, который размещался на круглом помосте под навесом, походившем на большой гриб-мухомор. С грустью заметил, что в толпе танцующих уже не мелькают, как прежде, голубые матросские воротнички и белые бескозырки. Казалось, в своём колорите город потерял что-то очень важное, особенно после того, как было расформировано их училище подплава. Егор полагал, что краски любого приморского города неизменно блекнут, если на его улицах, в гуще прохожих, не видны молодые, подтянутые ребята во флотской форме. В его понятии это было бы всё едино, если бы кому-то вдруг взбрело в голову оставить море без чаек или сушу без моря. Но говорят, что местные власти на этом упорно настаивали, опасаясь якобы «излишней милитаризации» своего города, поскольку морской торговый порт полностью открывался для захода иностранных судов. Только Непрядов, как и многие другие, этого никак не хотел понимать. Он оставался всё же патриотом своей профессии и потому любую целесообразность старался определять с точки зрения её полезности военному российскому флоту.

Егор заглянул в маленькое кафе, располагавшееся на берегу озера рядом с лодочной станцией. Заказав сто пятьдесят грамм коньяку и бутерброд с кетой, он уселся за столиком на открытой веранде. Торопиться было некуда, и потому Непрядов, как мог, коротал время. Долго глядел на позолоченную вечерним солнцем гладь воды, на скользившую по ней одинокую парусную яхту, на грустных чаек, бродивших по песку опустевшего пляжа. Коньяк немного взбодрил, но мысли приходили всё равно невесёлые. Думалось, вот съехались они, друзья-однокашники, в этом старинном городе, но почему-то уже не чувствовали его своим, как это бывало всегда прежде. Лишь оставшись в одиночестве Егор стал замечать, что этот город стал для него каким-то другим, более отчуждённым. И горожане здесь как-то переменились за то время, что он не был здесь.

Казалось, его парадная, с золотыми погонами и шевронами на рукавах форма вызывала у иных прохожих заметное раздражение, если не аллергию. Иной раз в толпе, как бы невзначай, и локтем задеть могли, двусмысленно при этом ухмыляясь и делая вид, что ничего особенного не случилось, будто так и должно быть по отношению к чужакам. Каким-то неласковым, менее корректным и более замкнутым становился для человека в погонах этот город на Даугаве. Отчего всё происходит именно так, а не иначе, как должно быть, Непрядов мог лишь догадываться: то ли сам он позволял быть себе излишне подозрительным, то ли времена начинались другие. И можно было предположить, что добром это всё однажды не кончится. Что-то надломится и город непременно треснет пополам, источая зловоние и смрад накопившегося гнойника. И уже отдохновением явилась мысль, как всё определенно, незыблемо и просто на Северах: там корабли роднее, там люди добрее, там и морем как-то милее пахнет… И нет никакой подколодной змеиной возни, брожения накопившихся противоречий.

Егор допил коньяк, расплатился с предельно сдержанной, неулыбчивой официанткой и направился по главной аллее к выходу из парка. Неприятно удивляло и коробило, что на выставленных рекламных щитах почти не встречались надписи на русском языке. И это было недоброй приметой, поскольку раньше такого не наблюдалось. Будто и не живут здесь совсем русские люди. Озабоченно подумалось, как и где ребята соберутся на очередной свой юбилей?.. Впервые после стольких прожитых здесь лет этот город переставал ему нравиться. И отчего-то ещё сильнее, чем на Севера, вновь потянуло в Укромовку.

Решив сократить дорогу к троллейбусной остановке, Непрядов свернул на боковую тропку, протоптанную меж крутых, поросших травою песчаных холмов, вероятно, бывших когда-то давно прибрежными дюнами. Но море отступило, дав место для жизни корабельным соснам, вымахавшим здесь едва не до самого неба. Егор не торопился, всей грудью вдыхая бодрящий озоновый аромат. Под ногами мягко пружинила поржавевшая хвойная опаль. Утончённо пахло земляникой, не то сушёными грибами, отчего слегка дурманило голову.

Но вот уже и проспект Межа, с его аккуратными особнячками, стал просматриваться между стволами деревьев. «А всё-таки, зачем это я опять понадобился Лерочке? – не без лукавства подумалось Егору. – И почему всё же ушла, так и не дождавшись, когда выйду к ней? Неужели обиделась?..» Впрочем, импульсивные порывы были как раз в её характере, Егор это знал и не удивлялся. Только немного смущало, будто он перед ней в чём-то провинился. Подумав, Непрядов рассудил, что не будет ничего зазорного, если он по старой памяти заглянет на полчасика по знакомому адресу.

Лерочкин дом отчётливо проступал за стволами деревьев по мере того, как Егор подходил к нему со стороны парка. Всё та же калитка, от которой тянется к веранде выложенная каменным плитняком дорожка. И те же старые сосны вкрадчиво шумят над крытой черепицей островерхой крышей.

«А так ли уж это тебе нужно, Егор Степаныч? – промелькнуло сомнение. – А не пройти ли мимо, пока не поздно?»

Мгновение помедлив, Егор толкнул дверь калитки и шагнул за ограду. Тотчас дохнуло на него каким-то невообразимо приятным теплом благоустроенного жилья. В глаза бросилась жестяная лейка, оставленная у цветочной клумбы. Под разросшимся кустом жасмина стоял накрытый скатертью столик с придвинутыми к нему плетёными креслами. А на столе – медный самовар и ваза с крупными румяными яблоками.

«Это свои, домашние, – вспомнил Егор. – Лерочка еще на Северах как-то говорила, что у них в саду растёт чудесный апорт…»

Только сейчас Егор с неловкостью подумал, что не помешало бы хоть букет цветов с собой прихватить. Но возвращаться ко входу в парк, где располагался цветочный киоск, было уже поздно. Лерочка заметила его и помахала из распахнутого окна рукой.

Они встретились как старые добрые друзья. Непрядов со снисходительной улыбкой поцеловал Лерочку в обе щеки. Она же своей горделивой улыбкой как бы позволила ему это сделать.

– Вот уж не думала, что ты отважишься прийти, – сказала она, пряча иронию в больших карих глазах.

– Да понимаешь, боялся здесь Чижевского встретить, – хитрил Егор. – Он же ревнивый как мавр: не забудет и не простит.

– Дела давно минувших дней… – отвечала она, презрительно изогнув подведённые малиновой помадой губы. – Я и думать-то о нём забыла.

– Вот, все вы, женщины, такие, – резонно заметил на это Егор. – Чуть что, так из сердца вон и с глаз долой!

– Это отдельный разговор, – небрежно парировала она. – Не суди, и сам не будешь судим…

– Пускай будет так, – согласился Непрядов и как бы в своё оправдание пояснил. – А я вот шёл мимо…

– …Дай, думаю, зайду? – с насмешкой подхватила она. – Долго же ты собирался, – и царственным мановением руки повелела с веранды пройти в дом.

Ещё в прихожей гостю предложили разуться и надеть мягкие шлёпанцы, дабы не топтаться ботинками по шикарному ковру, который устилал в гостиной паркетный пол. Непрядов понял, что разговор их накоротке, пожалуй, не получится. И теперь он этому был даже рад. Ведь столько воды утекло с тех пор, как последний раз виделись они. А вспомнить им, конечно же, было о чём.

Непрядов уселся на диване, поближе к телевизору, и стал коротать время, ожидая приглашения к столу. Как гостеприимная хозяйка Лерочка и слушать не хотела, что он совсем не голоден и только что перекусил в кафе. Егор невольно покорился Лерочке, решив, будь что будет… Ему даже нравилось, как она слегка повелевала им на правах хозяйки. К тому же это получалось у неё совсем не навязчиво и ничуть не задевало Егорова самолюбия.

Непрядов с интересом оглядывал просторную комнату. Здесь мало что изменилось с тех пор, как он был здесь последний раз. Тот же большой камин, на котором стояли бронзовые часы как бы в сопровождении двух массивных канделябров со свечками. На стенах знакомые пейзажи картин, обрамлённых позолоченными рамами. Тяжелые узорчатые гардины всё так же таинственно прикрывали высокие окна. Во всём ощущалось великолепие и покой, ровное течение какой-то неведомой, устоявшейся без волнений и хлопот жизни.

Сидя на диване, Егор блаженно вытянул ноги, ощущая пятками мягкий ворс ковра. Он позволил себе даже ослабить галстук и расстегнуть воротничок сорочки. Невзначай подумалось, что на этом самом месте так же вальяжно мог отдыхать Эдик Чижевский. При этой мысли даже самодовольная улыбка тронула Егоровы губы. Он полуприкрыл веки и сделал вид, что начал дремать. Сам же с интересом наблюдал, как по комнате неслышно и легко проплывает высокая, полногрудая женщина с густой копной каштановых волос, изящными движениями сервируя стол. При этом будто творилось какое-то магическое действо, не то колдовская ворожба, в которой гостю отводилось далеко не последнее место. Позванивал колокольчиками хрусталь бокалов, позвякивало фамильное серебро приборов. И это всё было полно тайного значения и особого смысла в проворных руках великолепной хозяйки. Каждый её шаг, каждое движение завораживали до такой степени, что приятные мурашки начали пробегать по спине Егора. Поначалу устыдясь, он пробовал этому противостоять, потом же, проваливаясь в блаженной дрёме, словно поплыл по воле волн. Успокаивало сознание, что очень скоро всего этого не будет. А предстоит ему опять дальняя дорога, и уж ничего не светит ему, кроме продуваемого всеми ветрами ходового мостика, да замкнутого пространства прочного корпуса лодки. Стоит лишь отойти от пирса, как всё снова станет на свои места. Тотчас обрушится столько забот, что будет совсем не до теперешней береговой блажи. Так пускай в памяти сохранится хотя бы немногое из того, что он сейчас видит, слышит и чувствует. Ведь оставшиеся воспоминания хоть чуточку, да согревают его в холодном и штормовом море призрачным теплом чужого очага.

Очнулся Егор от того, что душистая и мягкая Лерочкина ладонь коснулась его щеки. Из полусонного состояния окончательно вывел её негромкий, ласково звучавший голос. Егора приглашали к столу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю