Текст книги "Позывные дальних глубин"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

8

Следующий день выдался на редкость многообещающим и удачливым. Он таил в себе столько волнующих неожиданностей, что Егор не в силах был собраться с мыслями и всё это разом переварить, продолжая оставаться в какой-то волнующей и сладостной прострации. Перед ним яснее обозначились следы давно ушедшего детства. Как никогда вплотную приблизился он к тому, чтобы приоткрыть неведомые страницы прошлого, ещё недавно считавшиеся безвозвратно утраченными.

А всё началось с того, что в учебном отряде, куда Непрядов с точностью до минуты явился к началу рабочего дня, его неожиданно попросили в качестве представителя от флотов присутствовать на выпускных экзаменах. Его мнение о степени подготовленности «выпускников» имело особый вес. Да и кто же лучше командира лодки может знать, с каким багажом знаний и навыков нужны будут ему в море молодые корабельные специалисты?

Непрядов поочередно ходил из одного класса в другой и с интересом наблюдал за тем, как первогодки отвечали преподавателям по экзаменационным билетам. Одинаково стриженые под «нулёвку», в мешковато сидевшей ещё форме первого срока, все они невольно нивелировались на одно лицо. Только Непрядов знал: лишь на корабле, в обособленном подводном экипаже, в каждом из них начнёт проявляться подлинная моряцкая индивидуальность. А пока же они заявляли о себе как могли: кто побойчее и понапористей, кто поскромнее и потише – в меру добытых знаний и небольших пока навыков общения с корабельными приборами и механизмами. Разумеется, у кого-то служба на лодке сходу пойдёт как надо, а с кем-то предстоит порядком повозиться, доводя до приемлемой корабельной кондиции уже на боевых постах. Так всегда было, есть и будет на флотах Российских, где экипаж надолго заменяет моряку родной дом и семью.

Первая неожиданная встреча состоялась в офицерской столовой, куда Егор зашёл во время обеденного перерыва. Переступив порог небольшой залы, он огляделся, отыскивая свободное место. В помещении чувствовалась духота, хотя все окна были нараспашку. Две официантки в белоснежных фартучках ловко вальсировали с подносами между столиками, одаривая знакомых офицеров дежурными улыбками патентованных красавиц и ставя перед ними тарелки со щами.

Кто-то бесцеремонно потянул Егора за рукав и скомандовал:

– Воспитанник Непрядов, стой! Смирно!

Егор обернулся, удивленный тем, что ему столь неожиданно напомнили о его бывшем нахимовском звании. И тотчас узнал своего старого приятеля по училищу Александра Шелаботина.

Пообедали вместе. Курчавый, малорослый Шурка выглядел всё таким же неунывающим и бойким, каким запомнился с давних мальчишеских лет. Егору он едва дотягивал до плеча, в строю всегда ходил в последней шеренге, в то время как Егор – неизменно в первой и на правом фланге.

Оказалось, что Шелаботина так же пригласили на экзамены в качестве представителей с флотов, но только от надводников. Он командовал новейшим аварийно-спасательным судном и был в том же звании, что и Егор. Приятель имел вид уверенного в себе, вполне преуспевающего человека. Элегантно сидевшая на нём форма прибавляла командирской солидности и авторитета, хотя в глазах – прежний, хорошо знакомый и хитроватый прищур шального весельчака и проныры.

Сидя за столом, оба ударились в приятные воспоминания прежних лет, прожитых в Риге под одной крышей, в большом кирпичном доме, примыкавшем к Пороховой башне. И всё-таки Егор не утерпел, чтобы не задать щекотливый, как ему казалось, вопрос:

– А почему, Шурок, с подлодок ушёл?

– Да понимаешь, как всё получилось, – сказал он, отодвигая тарелку и вытирая губы кончиком салфетки. – Когда нашу лодку порезали на «патефонные иголки», меня на какое-то время вывели за штат. В кадрах сказали, что это не надолго, а на самом деле больше трёх месяцев без дела прокантовали: ни тебе нормального места, ни тебе приличных денег. Скучно жить стало. Жена, понимаешь, едва не сбежала от меня. И вдруг однажды в кадрах предлагают мне – заметь, временно – пойти командиром «бе-че раз» на аварийно-спасательный корабль. А мне уж настолько береговая жизнь обрыдла, хоть вешайся, хоть топись. Я ведь на лодке неплохим командиром группы рулевых был. Хвалили даже. И вот хоть убей – не понимал, за какие такие грехи в проклятущий резерв попал. Словом, дал я кадрам «добро» и опять стал в моря ходить, как нормальный человек. И знаешь, как-то вдруг плавно на подъём пошла у меня служба на «спасателе». Уже через пару месяцев в старпомы двинули, а через год – на командирские классы послали. При этом, представь себе, академия реально замаячила. Благо у начальства мода такая пошла – продвигать в «аварийку» подводников, – и как бы между прочим, с небрежением заметил. – Потом в кадрах через полгода всё же пошевелились и предложили снова на лодку вернуться в прежней должности. Но я им – фигу. Да какой же дурак со старпомов опять пойдет в «группен фюреры»?

– Вольному воля, – отвечал на это Егор, понимая состояние приятеля, хотя сам ни за что на свете не расстался бы по доброй воле с подплавом.

– Да что мне теперь? – доказывал Шелаботин, уловив в голосе дружка скрытое неодобрение. – Всё путем: квартиру получил, благоверная в городе по своей специальности педагогом работает, дочка в музыкальную школу ходит. Часто ли нам, бродягам, такое выпадает? – и ткнул пальцем в сторону Егора. – Я уж не говорю о том, что надо же, не дай Бог, и вас кому-то из глубины, в случае чего, вытаскивать. Мы вроде как «неотложка» на тот случай, если вдруг какой-нибудь лодке в море здорово «поплохеет». Ждём сигнала от вас в режиме постоянного «товсь».

– Что ж, так всё время и ждёте? – полюбопытствовал Егор с ощущением потенциального пациента, которому все же не хотелось бы когда-нибудь подавать сигнал «SOS.

– Ну, не всегда же до посинения, сам понимаешь, – уточнил Шурка. – У нас в дивизионе есть обычное оперативное дежурство. А в основном же больше занимаемся судоподъёмом – гоним план по металлолому.

– А клады флибустьеров не ищете на дне? – подначил Егор.

– Что ты думаешь! – подхватил Шурик. – В прошлом году нащупали у Балаклавы останки затонувшей римской триеры. Золота на месте её трюмов, правда, не нашлось. Зато водолазы подняли десятка полтора бронзовых статуэток и кувшинов. Археологи нам за это едва руки не целовали.

– Надо полагать, и с прошлой войны всякого добра на дне хватает? – предположил Егор.

– Это уж точно, – согласился Шурка. – Нашли мы здесь неподалеку военный транспорт. Оказалось, в трюмах вполне целёхонькое законсервированное оборудование какого-то завода.

Поскольку Шурка был человеком пунктуальным, он полез в карман за блокнотом, желая подтвердить свои слова фактами.

– А, вот! – удовлетворенно произнес он, отыскав нужную страничку. – Транспорт «Ветлуга», водоизмещение пять тысяч тонн. Шёл из Севастополя в Батуми, имея на борту груз оборонного значения, а также 57 раненых военнослужащих и 128 гражданских лиц, эвакуированных из города. Потоплен 20 июня 1942 года, в 12.30, в результате налёта авиации противника. Его координаты…

При этих словах Егор встрепенулся.

– Как ты сказал? – переспросил с волнением и дрожью в голосе. – Транспорт назывался именно «Ветлуга», ты не напутал?

Шурка с недоумением глянул на товарища и протянул блокнот, мол, сам убедись, что там написано.

– Никакой ошибки быть не может. Перед подъёмом судна мы всегда запрашиваем на него данные в архиве и получаем их, если таковые имеются. И в большинстве случаев точно знаем, с чем имеем дело.

Егор перечитывал Шелаботинские записки и всё больше убеждался, что ошибки не было.

– Это что, имеет для тебя какое-то значение? – спросил Шурка, забирая свой блокнот.

– Еще какое! – отвечал Егор. – Я же тогда сам был вместе с матушкой на этой самой «Ветлуге».

– Ты скажи! – удивился, в свою очередь, и сам Шурка. – Выходит, ты видел, как эта посудина тонула?

– Чего там… Да я сам тонул.

– Ну, это понятно, – сказал Шелаботин и вдруг сходу предложил. – Слушай, а почему бы тебе в моря с нами не прогуляться? Назавтра назначен подъём этой самой «Ветлуги». Может, чего дельного подскажешь, как очевидец. Бывает, когда в нашем «эпроновском» деле иная мелочь может оказаться на вес золота. Ведь как ни говори, а водолазы работают на дне почти вслепую, по наводке.

– А «малый охотник» вы там не обнаружили? – с затаённой надеждой спросил Егор. – Он там на дне где-то неподалеку от транспорта должен находиться.

– Охотник?.. – призадумался Шурка.

– Да-да, их еще «мошками» называли.

– Нет, что-то не припомню. Водолазы говорили, что останки двух сбитых «юнкерсов» там поблизости валяются. И больше, вроде, ничего такого значащего.

Егор сник. А ведь так хотелось бы знать точное место, где погиб отец. «Видать, не судьба», – подумал он с разочарованием.

– В море я, конечно, пойду, – уже не так охотно согласился Егор. – Но какой, к хрену, из меня советчик! Мне ж тогда было всего четыре года от роду. Мало что помню.

– Кончай табанить, нахимовец, – подбодрил дружок. – Хоть что-то вспомнишь, и за это спасибо скажем тебе, – и уже более откровенно признался. – А если честно, то просто хочется побыть с тобой, житуху-бытуху нашу рижскую вспомнить.

Договорились, что вечером Егор должен прибыть на спасатель «Аракс», которым командовал Шелаботин. А до этого предстояло уладить все дела в учебном отряде. Решение выйти в море было окончательным.

Весь остаток дня Непрядов провёл за чтением личных дел матросов, которых ему рекомендовали для пополнения экипажей бригады. К вечеру отобрал пятнадцать человек, показавшихся наиболее подходящими. Оставалось лишь для формальности побеседовать с каждым из них, но сделать это решил после возвращения с моря. С тем и отбыл из расположения учебного отряда, поручив мичману Капусте подготовить для матросов проездные документы и получить на них полагавшиеся аттестаты.

Шурка поджидал Егора у КПП, сидя за рулём зелёного цвета служебного УАЗика. Он лихо рванул с места, едва Непрядов захлопнул за собой дверцу. Промелькнули городские кварталы, и машина понеслась по гладкому шоссе в сторону Камышовой бухты.

Шелаботин пояснил, что сперва надо заехать к одному старичку-ветерану, который в свое время служил старшиной команды водолазов и участвовал в первой попытке поднять со дна «Ветлугу». Тогда сделать этого не удалось, поскольку работы затягивались из-за нехватки подходящей судоподъёмной техники. К тому же, помешали некстати нагрянувшие осенние шторма. Теперь же, с возобновлением работ по подъёму транспорта, советы бывалого водолаза, полагал Шелаботин, могли пригодиться как нельзя кстати.

По словам Шурки, звали того водолаза Николаем Ивановичем, а жил он в собственном доме, совсем рядом с Камышовой бухтой. Словом, было как раз по пути.

Новенький УАЗик с открытым верхом птицей летел по ровному асфальту, оставляя лениво изнеженное, жеманившееся на вечернем солнце море с правого борта. Дневная духота постепенно спадала, и донельзя раскаленная каменистая земля начала остывать, отдавая теплом корабельной электрогрелки. Местами вдоль дороги возникали рослые пирамидальные тополя, отчего-то казавшиеся ушедшими в самоволку матросами в запылённых робах. При виде офицеров, они как бы стыдливо разбегались, не желая попадаться на глаза начальству.

Егору почудилось, что он здесь когда-то бывал. Именно эта слегка извилистая дорога и стройные, высокие деревья по её обочинам будили не столько память, сколько воображение. Тёплый встречный ветер бил в лицо, выжимая слёзы. Дорога будто сама бешено втягивалась под колеса, и ошалело шарахались в сторону тополя…

«Нет, все-таки это уже когда-то было…» – решительно поверил Егор настойчивым позывам собственного сердца. Вероятно, именно этой дорогой Егор уже ездил, и не раз. Но вот только откуда и куда – никак не мог припомнить. Это было из другой, из какой-то неправдоподобной и придуманной жизни, куда уже не имело смысла стремиться.

По ходу машины в отдалении показались панельные пятиэтажки, правее которых, вплоть до берегового уреза, тянулись одноэтажные застройки. Туда и устремился УАЗик, свернув с асфальта на утрамбованный гравий просёлка. Вскоре дорога перешла в узкую улочку. Делая крутые зигзаги, она будто с превеликим трудом пробивалась меж сплошных, сложенных из каменного плитняка заборов. А за ними, в глубине тенистых зеленых двориков, прятались невысокие, с приплюснутыми крышами, побеленные саманные домики. По проезжей части спокойно выгуливались куры, утки. У перевёрнутой кверху днищем лодки лениво почёсывалась мохнатая собака. Было слышно, как что-то по-свойски доверительно хрипел с патефонной пластинки здешний любимец одессит Утёсов. Откуда-то из-за заборов веяло дымком и копчёной рыбой. Это был совершенно другой Севастополь, более простецкий и по-своему уютный. Егору подумалось, что и здесь он бывал, всё это видел, слышал, чувствовал – только очень давно. И потому никак не мог вспомнить ничего конкретного, что могло бы подтвердить эту догадку. Но запахи! Этот ни с чем не сравнимый аромат на жару продымлённых черноморских бычков. Такое ни с чем другим не спутаешь… Днём раньше, на базаре, он их уже всласть отведал под кружечку холодного пивка.

Медленно проехав по улице, дабы не замять колесами нахальную домашнюю живность, Шурка затормозил у крайнего дома, за которым начинался крутой спуск к морю. Офицеры выбрались из кабины. Открыв по-поросячьи взвизгнувшую дверь калитки, они прошли во внутренний дворик. Хозяин дома, дебёлый, ссутулившийся старик в тельняшке и в засученных до колен штанах, окучивал в огороде картошку. Завидев гостей, он сделал вид, что не спешит их заметить. Какое-то время ещё ковырялся в земле, что-то недовольно бормоча себе в роскошные седые усы и украдкой кося взглядом в сторону пришельцев. Потом, как бы насладившись их уважительным долготерпением, всё же прислони тяпку к забору и с выражением лёгкой досады на задубевшем, дочерна загоревшем морщинистом лице, заковылял навстречу офицерам, припадая на левую ногу.

– Вот, старый пень, – скривив губы, тихонько процедил сквозь зубы Шурик. – Пока трезвый, вечно себе цену набивает, – и уже громко, с наигранной весёлостью спросил. – Чего такой смурый, Николай Иванович?

– А не чё! – буркнул старик, поочередно протягивая офицерам крепкую, заскорузлую ладонь. – Оттого и смурной, что давно холостой. Я своё уже отвеселился, пока хрен в огороде рос… Теперь вот на грядке мокну, да на печке сохну.

– Брось, Николай Иваныч, не прибедняйся, ты ещё хоть кому фору дашь, – подмигнул Шурик с лукавым энтузиазмом. – Да мы тебе и бабку подыщем, эдак годков под сорок…

– А на кой ляд она мне, разве что по спинке гладить? – хмыкнул старик. – Возьми-ка её уж лучше себе, ты побойчее, а мне взамен – чекушку поставь.

Офицеры понимающе улыбнулись.

– Не беспокойся, – заверил Шурик, приподнимая увесистую сумку, которая всё это время оттягивала ему руку. – Принимай флотский доппаёк.

– А чё там? – прикинулся отставной водолаз равнодушным, будто содержимое этой самой сумки не слишком-то его интересует.

– Так себе… Консервы, галеты, крупа.

– А пизарок? – с недоверчивым видом снова напомнил старик.

– Обижаешь, Николай Иваныч, – заверил Шурик. – Раз обещал, то будет и пузырёк.

– Тогда заходи, – смилостивился хозяин, простирая руку к распахнутой двери своего дома. – Я сей момент огурчиков солёненьких соображу, капустки, – и заковылял к погребу, дверца которого проглядывала из-за бурьяна и лопухов в дальнем конце двора.

– Вот так, – пояснил Шурик. – Ставь ему магарыч – и точка. А иначе разговора не получится.

Егор снисходительно улыбнулся, глядя в сторону торопливо удалявшегося старика, который резво пританцовывал на хромой ноге. Обещанный «пизарок» явно придавал ему прыти.

Простеньким, но по-флотски опрятным было жильё отставного водолаза. На столе чистая старенькая скатёрка, железная койка аккуратно заправлена байковым одеялом. Оба низеньких оконца зашторены выцветшими занавесками. Могло даже показаться, что в доме есть хозяйка, которая поддерживает раз и навсегда заведённый здесь порядок. Такое ощущение ещё больше возникало от висевшей на стене большой фотографии, вставленной в застеклённую рамку. С неё соколом глядел сам Николай Иванович – тогда ещё молодой, в белоснежном кителе, в мичманских погонах и… весь в орденах. А рядом, как можно догадаться, бывшая хозяйка этого дома – такая же молодая, цветущая женщина. С лёгкой горделивой улыбкой, навеянной осознанием собственного достоинства и прелести, она будто вопрошала: «Ну, кто посмеет сравниться со мной?..»

Не трудно догадаться, что хозяйки давно уже не было в этих стенах.

Но дух её витал здесь, напоминая о прежнем семейном благополучии и покое.

– Аккуратный дедок, основательный, хоть и выпить не дурак, – высказал Егор своё суждение, задерживаясь взглядом на фотографии.

– Уж не без того, – согласился Шурик. – А вообще, с гонором: на телеге его и за версту не объедешь, – и уточнил. – Когда-то считался лучшим водолазом на флоте. Можно сказать, ходячая история нашего ЭПРОНа.

Появился Николай Иванович, держа в одной руке миску с малосольными огурцами, а в другой – блюдо с копчёными бычками. При этом похвастал, что «с утречка рыбки самолично наловил».

Егор с удовольствием подумал, что давнишнее чутьё и на этот раз его не подвело: бычки были отменными – крупные, с капельками жира на золотисто коричневой кожице.

Старик принялся деловито доставать из шкафчика гранёные стопарики, тарелки, вилки. Всё это он с какой-то скрупулезной тщательностью, будто на семейном торжестве, любовно разложил и расставил, придирчиво оглядел ещё раз, и только после этого призывно глянул на офицеров.

Однако Шурик, вероятно наученный горьким опытом, решительно сдвинул всю посуду на край стола и раскатал по нему жёсткий лист ватманской бумаги, который так же отыскался в его объёмистой сумке.

– Сперва займёмся делом, – сказал он твердым командирским тоном, не терпящим возражений, – а уж потом расслабимся. Давай-ка, мичман, ещё раз уточним местоположение транспорта на грунте и где лучше, на твой взгляд, крепить понтоны.

И старик от такого лестного напоминания мгновенно преобразился, будто вновь почувствовал на своих плечах приятную тяжесть мичманских погон. И куда только подевался его показной гонор. Он по-флотски чётко, со всей серьёзностью отрезал «есть», распрямляясь перед старшими в звании, как приучен был это делать за всю свою многолетнюю корабельную службу.

А Шелаботин, неколебимый в своем командирском величии и долге, кивнул старику на стул, дозволяя садиться рядом. Егор же при этом еле сдерживал улыбку, полагая возникшую ситуацию более наигранной, чем естественной и подходящей к данному случаю. Но потом догадался, что Николай Иванович, безусловно подчиняясь Шелаботину как командиру, невольно обнаруживал свое привычное состояние – готовность служить флоту до «деревянного бушлата», до последнего «оборота винта» своего старого сердца.

«Бог мой! – подумал Егор. – А ведь таким дедком вполне сейчас мог бы стать мой батя… не прими лишь его тогда, в сорок втором, черноморская вода. И Непрядову уже иначе, со странным чувством сострадания, нежности и, вместе с тем, горделивого обожания взглянул на помолодевшего, воспрянувшего духом старика.

Николай Иванович достал очки, натянул кривые дужки на свои оттопыренные уши и с готовностью глянул на офицеров.

Втроем они склонились над чертежом, где был чётко прорисован рельеф дна с изображением лежащего на грунте транспорта «Ветлуга».

– Посудина завалилась на правый борт, – говорил старик, тыча корявым пальцем в чертёж. – В этом и вся загвоздка. Так вот запросто её тросами не зацепишь, тут помозговать надо.

– А сколько вы тогда подвели понтонов? – вопрошал Шелаботин, будто экзаменуя старика.

– По восьми с каждого борта.

– А надо было сколько?

Старик задумался, поглаживая широкой пятёрней смуглую лысину. Потом отвесил ладонь, как бы пробуя на ней подъёмную силу понтона и ответил:

– Да ведь… дополнительных надо было бы сверху навесить на тросах еще пары две, а то и три.

– Ну и чего же вы?..

– Так ведь не было тогда лишку, – оправдывался старый водолаз. – Все, какие есть, понтоны задействовали.

Шелаботин кивнул, принимая к сведению оправдания старика и сказал:

– А вообще ты прав, Николай Иванович, именно на четыре понтона надо было увеличить подъёмную силу. Наши инженеры примерно так и посчитали, – и с этими словами протянул деду карандаш. – Обозначь-ка мичман, как вы тогда предполагали крепить дополнительные троса.

Старик засопел, морща лоб и с трудом припоминая, как они в далекие сороковые годы пытались «оторвать» транспорт от грунта и, придав ему соответствующую положительную плавучесть, поднять на поверхность моря.

Егор мало вслушивался в разговор, который его, в сущности, не очень-то касался. Он с напряжением вглядывался в лист ватмана, где были помечены все находившиеся на дне вокруг транспорта посторонние объекты. Егор видел отметки крестиком, принадлежавшие останкам двух самолетов – вероятно тех самых, которые бомбили транспорт, а затем были сбиты корабельными комендорами. Обозначено было местоположение затонувших шлюпок и даже автомобиля, не понятно как оказавшегося на морском дне. Но только не было метки, относящейся к «малому охотнику», которым командовал отец. А ведь его корабль, можно предположить, должен был бы находиться на дне где-то неподалёку от транспорта. И Егор на всякий случай спросил об этом ещё раз, выбрав подходящий момент, когда разговор по существу дела начал подходить к концу.

– Нет, – решительно ответил Шурик. – Я же тебе говорил: мои водолазы всё там прочесали кабельтовых на десять вокруг. Никакого «охотника» они там не обнаружили. Это уж точно. Значит, он затонул где-то дальше.

Однако Николай Иванович на это возразил.

– Плохо прочесали, – сказал он, тыча карандашом рядом с транспортом. – А вот в эту расщелину вы заглядывали?

– Да ведь как-то ни к чему было туда соваться, – ответил Шурик и уточнил. – Это довольно глубокий тектонический разлом, к тому же извилистый и не очень широкий. И потом, близость его никоим образом на судоподъём не влияет.

– Вот то-то и оно, – укоризненно изрёк Николай Иванович. – Я вот не поленился для пущей верности туда заглянуть. Там и обнаружил эту самую «мошку», как тогда называли «малые охотники» за подлодками, – потом уточнил как бы между прочим. – Да я ж и бортовой номер помню: «МО-207».

Подмигнув Егору, Шелаботин спросил старика:

– Может, и фамилию командира той самой «мошки» знаешь?

– Да как не знать, если он моим соседом был – это ж Непрядов Степан, – и для большей убедительности показал отогнутым большим пальцем куда-то за спину. – Вон там, значит, на соседнем дворе, они и проживали. Дом-то их, правда, не сохранился, одна труха от него осталась.

– А кто это – они? О ком ты говоришь? – продолжал Шурик допытываться, крепко сжав под столом Егорову коленку и давая тем самым знак, чтобы пока не вмешивался.

– Да Непрядовы! Кто ж ещё? – раздражался Николай Иванович на удивительную, как ему казалось, непонятливость Шелаботина. – Сам Степан, жена его Оксана, да пацан их… – старик напрягся, стараясь припомнить. – Не то Борькой звали его, не то Жоркой.

– А может, Егоркой? – подсказал Шурик.

– Может и Егоркой, согласился старик. – Да что уж теперь гадать, все они погибли.

При этих словах Шелаботин вопрошающе глянул на Егора, не отпуская его коленки. Тот сидел в большом напряжении, с окаменелым лицом, не произнося ни слова.

Почувствовав непонятное замешательство, старик забеспокоился.

– А чё? Разве я не так чё сказал?

– Всё так, Николай Иванович, – успокоил его Шелаботин и кивнул на Егора. – Не узнаёшь, кто это?..

– Старик в недоумении глянул на Непрядова и пожал плечами, явно не понимая, что от него хотят.

– Да вот же он, перед тобой – тот самый соседский пацан – Егор Степанович, собственной персоной, – и слегка пожурил. – Как видишь, жив и здоров. А ты хоронить его…

– Не может бы-ыть… – удивлённо протянул Николай Иванович, медленно поднимаясь из-за стола и поправляя очки.

Егор тоже встал, сильно волнуясь и не зная, что сказать.

– Живой, значит? – спросил старик, желая как бы удостовериться.

– Живой, – подтвердил Непрядов.

Взяв Егора за плечи, Старик принялся поворачивать его к свету, стараясь получше разглядеть.

– Так и есть, вылитый Степан, – признал, наконец, и тотчас поинтересовался. – А меня-то хоть помнишь?

Егор сморщил лоб, напрягая память и, ничего так и не припомнив, с сожалением покрутил головой.

– Да где уж там, – согласился Николай Иванович, – ты ж тогда совсем крохой был, только ходить научился.

Старик вздохнул, качая головой. Потом изобразил на лице деловую озабоченность и снова принялся расставлять на столе посуду.

Но Егору уже не терпелось посмотреть на то место, где когда-то находился их дом. Пообещав, что через пару минут вернётся, он поспешил за дверь.

Соседний двор, на который указал Николай Иванович, выглядел заброшенным и диким. На месте дома виднелась поросшая сорной травой груда кирпичей, да несколько полусгнивших стропил. Вот это и было то самое место, где проходило его, Егора Непрядова, раннее детство, где он делал первые шаги и произносил первые слова. Оглядываясь вокруг, Егор пытался представить, как всё здесь было тогда, более тридцати лет назад, когда этот участок был обжитым и ухоженным. Комок подкатывал к горлу. Хотелось припасть к этой земле, поросшей порыжелой, пыльной травой, прижаться к ней всем телом и блаженно замереть, с нетерпением ожидая, что скажет ему эта благословенная земля, навеки хранящая следы его отца и матери.

Без сомнения, он всё это уже видел и осязал. Эту иссушённую солнцем порыжелую траву, карамельно-терпкий запах чабреца и горьковатый дух полыни, настойчивое пение цикад. Вот меж камней скользнула длиннохвостая ящерка. Уж не за такой ли когда-то гнался озорной маленький Егорка, ковыляя на слабеньких ещё ножках?..

Непрядов будто заново открывал для себя давно позабытый мир, в котором ему было хорошо и радостно. Память в какие-то мгновенья возвращала в такое, о чём прежде, казалось, и вспомнить за давностью лет было невозможно. Вот остатки столбиков от скамейки – той самой, о которую он однажды больно ушибся и долго ревел, успокаиваемый мамой. А рядом, под навесом, должна была находиться печка, на которой мать варила и жарила. При этом она всегда что-то напевала. В памяти отложилось лишь очарование материнского голоса и ещё – нежная ласка её рук.

И конечно же, на этой самой скамейке сиживал отец, когда усталый приходил со службы, а он, Егорка, вероятно лез ему на колени… Правда, Егор ловил себя на том, что в своих воспоминаниях больше домысливал, чем помнил на самом деле.

Долго стоял Непрядов у того места, где находился дом. Он видел всё то же море, которое простиралось за окнами – то спокойное и тихо плещущее, то штормовое и грозное, с ревущими волнами. Это было родное море его детства. В этот вечерний час оно раскинулось перед Егором во всю свою необъятную ширь. Уже ощущался надвигавшийся сумрак. Из-под нависшей тучи калеными стрелами вонзались в воду солнечные лучи и вся морская гладь под ними плавилась тусклой медью. Где-то невдалеке с глухим придыхом стучал мотор припозднившегося рыбацкого баркаса. Мористее виднелся стройный силуэт военного корабля, смещавшегося к линии горизонта.

– А помнишь, – услыхал Егор у себя за спиной голос Николая Ивановича, – у вас тут всегда столик стоял?

– Здесь? – Егор указал на торчавшие из земли остатки столбиков.

Николай Иванович утвердительно кивнул.

– Иногда любили мы со Степаном здесь вечерком посидеть. Под копчёную рыбку, вот как сейчас, – со знанием дела напомнил водолаз, – хорошо у нас водочка-белоголовочка шла. Опять же огурчики, помидорчики, редисточка с лучком – всё свеженькое, прямо со своей грядки, – старик блаженно зажмурился. – Потом спеть всегда хотелось. И хозяюшки наши подпевали нам. Весело было.

– А что пели-то? – с интересом полюбопытствовал Егор.

– Что пели? Да всякое, – старик повёл в стороны руками, как бы подчеркивая широту и удаль своей моряцкой души. – Хотя бы вот «Раскинулось море широко», а Степан ещё про калинушку любил…

Николай Иванович помолчал, грустно улыбаясь своим воспоминаниям, а потом, будто спохватившись, решительно сказал:

– Ступай-ка в хату, Егорша. И не страдай попусту. Все эти камни не оживишь, да и былого не воротишь. Бурьяны с собой тоже не унесёшь. Погоревал – и будет.

– Не оживишь и не унесёшь, это точно, – со вздохом согласился Егор. – Но разве теперь всё это забудешь?

– Вот и помни, вот и не забывай, – наказал старик. – А теперь, давай-ка помянем по-нашему, по-русски, родителей твоих, да уж заодно и мою жёнку Марию Ивановну – царствие им небесное, значит.

Снова все сидели за столом в дедовой хатёнке. За окном стемнело. Ровный свет от абажура падал на скатерть, вытесняя сумрак за магически очерченный круг. «Наверное, так же вот бывало вечерами и у нас в доме» – подумал Егор. Вероятно, родители укладывали его в эту пору спать, а сами ещё долго сумерничали за чаем. Но что говорили они меж собой, о чём тогда думали? Дорого бы Егор дал, чтобы хоть намёком узнать об этом… Казалось, все ими сказанные слова, возвращаясь из глубины лет, витают где-то здесь, совсем рядом. И надо лишь приложить немного воображения, чтобы услышать их…

По первой выпили, как полагается, стоя и не чокаясь – за родных и близких, чьи тени блуждали здесь, неизменно оживая в памяти дорогими образами вечности.

И снова Егору представилось, как вместо Николая Ивановича сейчас мог бы сидеть за столом его отец – такой же вот старый, сутулый и кряжистый. Да и мать хлопотала бы где-то рядом на кухоньке, ставя самовар.

Николай Иванович быстро захмелел. Язык у него начал заплетаться, глаза посоловели. И Егор, пока ещё была возможность, попытался выведать у старика, в каком состоянии находился «малый охотник» на тот момент, когда его впервые обнаружили, и не могло ли потом произойти чего-нибудь такого, что делало его дальнейший поиск бессмысленным?

– А что ему сдеется? – пробурчал на это старик. – Каким он был тогда, таким, стало быть, остаётся и теперь.

– Это как? – не понял Егор.

– А вот так, – старик уставился на него остекленевшим, мутным взглядом, качая перед собой скрюченным пальцем. – Там ведь, в этом самом распадке, скопился сер-равор-род. Понял, да?

Егор с готовностью кивнул, мол, как не понять?

– Вот, – продолжал старик поучать. – А что это значит?

Непрядов пожал плечами, прося вразумить.

– Это консервы! П-понял?

И только теперь до Егора дошло, что сероводород, за миллионы лет толстым слоем скопившийся на морском дне, по природе своей является превосходным естественным консервантом, в котором не ржавеет метал и даже не разлагаются микроорганизмы. Выходит, отцовский «охотник», если с тех пор с ним ничего не произошло, мог сохраниться в таком же виде, в каком он лёг на грунт более тридцати лет назад.