Текст книги "Позывные дальних глубин"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

Тряхнув головой, Непрядов приободрился. Улыбкой он извинился за свою минутную расслабленность и вновь почувствовал себя в состоянии залётного гостя, не собиравшегося здесь долго задерживаться. По крайней мере, ему очень хотелось бы в этом себя убедить.

Забранный скатертью большой продолговатый стол был с одного края накрыт на две персоны со всем изыском, на который только была способна обольстительная хозяйка. Горели свечи в канделябрах. Здесь же шампанское в кадушечке со льдом, бутылка коньяку, водка в запотевшем графинчике. И это уж не говоря о салате, венгерском салями, балтийской лососине и дальневосточной красной икре. В обычном магазине такое не купишь.

Заметив неподдельное Егорово удивление, Лерочка лишь небрежно махнула рукой.

– Это всё из дедовой кормушки, – небрежно пояснила она. – Он ведь у меня теперь академик, позавчера укатил в Париж на какой-то очередной симпозиум.

– С дедом всё ясно, – сказал Егор. – А как ты?..

– А я по-прежнему его единственная и любимая внучка.

– Которой, как всегда, ни в чём нет отказа?

– Вот именно.

– Но если серьезно?

– Если серьезно, то в прошлом году, наконец, защитила кандидатскую. Дед настаивает, чтобы сразу же за докторскую бралась. Но я пока не тороплюсь. Надо немного отдышаться, в себя что ли прийти.

– Трудновато пришлось? – посочувствовал Непрядов, зная по себе, как нелегко давалось учёное звание. – Боишься, что новый воз потяжелее прежнего будет?

– Не в том дело. Хочу получше подготовиться, побольше набрать подходящего материала, статистики. Что-то написать не проблема – было бы на что опереться.

– Это верно, – согласился Егор. – Наш корабельный доктор Целиков тоже вот постоянно жалуется, что никак на диссертацию подходящего материала набрать не может.

– Целиков? – начала с интересом припоминать она. – Это такой длинный и тощий, похожий на знак вопроса?

– Точно, – подтвердил Егор и пояснил для верности. – У нас в команде матросы прозвали его «Жаком Паганелем».

Непрядов чувствовал, как приятно Лерочке, что он интересуется её делами, подробно расспрашивает о том, что и для самого интересно и важно. Тем не менее, оба как бы нарочно старались не касаться их прежних, далеко не простых отношений. Но разговор этот исподволь назревал, и избежать его было просто нельзя. Егор это чувствовал и уже без былой боязни, скорее с какой-то приятной обречённостью, ожидал его начала. То ли от неожиданно вернувшейся к нему прежней курсантской беззаботности, то ли от выпитого коньяка, на душе вдруг стало так хорошо, как в каком-то давно забытом сказочном далеке. Словно и не было за его плечами прожитых лет, многих потерь и неудач, ранней седины на висках. Верилось, что в его жизни именно в эти мгновенья последующие события поворачиваются к лучшему. От него даже не требовалось прилагать к этому особых усилий, поскольку всё шло своим чередом, как надо.

Они сидели за столом друг против друга, глаза в глаза. И приятной беседе их, казалось, не будет конца. А за окном уже ночь, тишина. В огромной комнате полумрак, свечи догорали, исходя терпким запахом стеариновой слезы. Таинственные тени призраками бродили по углам.

Словно угадав состояние Егоровой души, Лерочка подошла к роялю и села перед ним на покрытый атласной накидкой пуфик. Холёные пальцы её, с ухоженными, покрытыми лаком ногтями, легли на клавиши. Она и мелодию выбрала такую, которую всегда помнил, а теперь особенно желал усталый мореход и бродяга, зашедший по старой памяти на знакомый огонёк.

 
«Лунной тропой, вместе с тобой
Мне хорошо идти.
Взгляда нежней, сердца теплей
Я не смогу найти.
Милый, простой и славный
С ласкою ты глядишь
Так почему о самом главном ты молчишь?..»
 

Егор слышал всё тот же приятный, хорошо поставленный Лерочкин голос. Так же она пела ещё в свои студенческие годы. Скрестив на груди руки, Непрядов расслабленно внимал обращённым к нему словам и думал: «В самом деле, а стоит ли молчать?.. Но если не молчать, то что же тогда следует сказать о том главном, что ждёт эта прекрасная, давно исстрадавшаяся женщина?..»

Глядя на свечи, Егор вздыхал. Хотелось прийти к какому-то решению до того, как мелодия песни оборвётся, или хотя бы догорят свечи.

 
«…Больше просто невозможно
Встречаться тоскуя.
Неужели так уж сложно
Сказать мне: люблю я…»
 

– настаивала, требовала Лерочка, пробегая пальцами по клавишам. А Егор продолжал сидеть без единого движения, завороженный её чарующим голосом, и не находил в себе силы что-либо предпринять. Ему и так было хорошо и не хотелось ничего больше.

Но вот мелодия кончилась, иссякли последние звуки. Егор ждал, что Лерочка сыграет ему что-нибудь ещё, но она отчего-то замолчала, вероятно, не находя продолжения. Руки её обессиленно опустились. Сама же она продолжала сидеть к Непрядову спиной, не поворачивая головы и словно окаменев. Егор знал, о чём она думала. Возможно, уже не сомневалась, что с последними аккордами отзвучавшей музыки для неё навсегда угасла и надежда на ответную любовь. Она давно уже сказала ему всё, что могла. Он же молчал, потому что нечего было ей ответить.

«Наверное, так вот медленно и неотвратимо люди умирают…» – ужаснулся Егор. Но он этого совсем не хотел. И вдруг неведомо какая сила подняла Непрядова из-за стола. Он приблизился к Лерочке, взял её за плечи и поднял с пуфика, поворачивая к себе настойчиво и зовущие, как бы возвращая тем самым к жизни. Она не сопротивлялась, была покорной и в то же время не находила в себе сил на ответный порыв. Казалось, что в её душе всё давным-давно перегорело, поскольку безвозвратно ушло и кануло в вечность то самое дорогое, к чему она стремилась.

Лерочка вздрогнула, почувствовав на губах поцелуй. Потом её нежные руки сомкнулись у Егора на шее, и он почувствовал, как когда-то в юности, упоительную дрожь восторга и нетерпения. Она прижалась к нему маняще обольстительным телом и уже не отпускала. Словно целую вечность они так простояли, молча и неразрывно, как нечто единое целое. Егор вдыхал аромат её волос, чувствовал необыкновенную бархатистость её кожи и ловил чуть слышное жаркое дыхание. Щёки Лерочки начали влажнеть. И Егор понял, что это были слезы вожделенного счастья, в которое она снова начинала верить…

Проснулся Егор под утро, с удивлением обнаружив, что находился в мансарде, на тахте. Рядом с ним лежала Лерочка, разметав по подушке волну пышных волос. Мгновенно вспомнил, какой упоительно сладостной была для него проведенная вместе с этой женщиной ночь. Он видел её обнажённую грудь и античный овал бедра, небрежно прикрытого простынёй. Даже небольшая полнота шла ей как нельзя лучше, ничуть не убавляя её совершенства. Рядом с ней Непрядов чувствовал себя удовлетворённым и довольным собой. Однако ловил себя на мысли, что не ощущает всё же того безраздельного упоения счастьем, которое испытывал вместе с Катюшей. И всё-таки за столько лет вынужденного одиночества ему впервые было так хорошо с женщиной. Подумалось, а стоило ли все эти годы обкрадывать самого себя в такой вот простой человеческой радости, когда засыпаешь и просыпаешься не один. Ведь сам не старый же ещё, и жизнь далеко не прожита. Внутренний голос вкрадчиво нашёптывал: «Смотри, какая она… Чего ж тебе ещё надо?» И Егор смотрел влюблённо, долго, всё меньше и меньше тяготясь прошлыми воспоминаниями, не стесняясь своего бесстыдства, оттого что позволяет себе любоваться обнажённым совершенством пока не принадлежавшей ему женщины.

Вдоволь насладившись, Непрядов осторожно поцеловал безмятежно спавшую Лерочку и поднялся с тахты. Просунул ноги в шлёпанцы, надел заранее приготовленный для него просторный халат и вышел на балкон. Там он, воздев руки, блаженно потянулся, легко вбирая в себя всей грудью бодрящую свежесть хвойного озона. Солнце ещё не взошло. Однако верхушки сосен уже отчетливо прорисовывались на светлевшем небосклоне. Повеял ветерок, и хвойные кроны тотчас ответили тихим, мечтательным шепотком. В чащобе парка всё громче и настойчивее начинали переговариваться скворцы, а где-то над головой с отдалённым тоскливым криком пролетали чайки, направлявшиеся в сторону Киш-озера.

Думалось Непрядову так же легко, как и дышалось. Представил даже, что он всегда здесь жил, а если и уезжал иногда, то всегда возвращался. Эта женщина преданно ждала его, и никого другого ей не было нужно.

Даже Чижевский представлялся каким-то случайным, незначительным в их жизни явлением.

Озябнув от утренней свежести, Непрядов вернулся в дом. Но Лерочки в комнате не обнаружил. Наскоро одевшись, спустился по лестнице в гостиную. Но и там её не было. И здесь, в тишине дома, до Егорова слуха дошёл еле слышимый голоЛерочки. Она будто в глубокой тайне с кем-то взволнованно разговаривала. Неслышно ступая по мягкому ковру, Егор приблизился к не плотно затворённой двери соседней комнаты и заглянул туда. Он увидал Лерочку, стоявшую к нему спиной, в углу просторной спальни перед образами. Она молилась, сотворяя низкие поклоны. О чём она говорила с Богом, Егор не знал. Мог лишь догадываться: то ли она благодарила Всевышнего, то ли просила у него прощения.

На мгновенье в памяти промелькнуло, как он, когда-то давно, схоронившись за колонной, так же вот тайком подглядывал за совсем ещё юной девушкой, наивно и доверчиво разговаривавшей с образом Непряда. Но в Лерочкиной молитве не чувствовалось, так хорошо памятной Егору, доверчивой восторженности и, вместе с тем, одухотворённой наивности его Кати. То была скорее покорная обречённость, а может и глубокое раскаяние зрелой женщины за свою позднюю любовь. Впрочем, Непрядову это только казалось. Поскольку мысленно он тоже молился, прося прощения за своё отступничество перед Катей. Большого труда стоило хотя бы в эти минуты не вспоминать о ней. Ведь жизнь всё-таки продолжалась. И, возможно, случилось в ней то самое, чему суждено было произойти. Отчего-то всё меньше и меньше оставалось желания считать себя вершителем собственной судьбы. С годами хотелось просто не повредить в жизни самому себе.

От отпуска у Непрядова оставалось еще целых два дня. Он провел их вместе с Лерочкой. Ей удалось отпроситься на это время с работы, взяв неиспользованные отгулы за воскресные дежурства. Для обоих это было чем-то вроде безмятежного и радостного медового месяца. Они взаимно не клялись в верности и ничего друг другу не обещали, потому что охватившему их чувству верили больше, чем словам. Просто по глоточку пили своё выстраданное счастье из одного бокала и этим наслаждались.

Днём они бродили по тихим аллеям Межапарка, катались на лодке по спокойной глади Киш-озера. А вечером допоздна засиживались в своём саду за самоваром. О чём бы ни принимались разговаривать, – обоим это было интересно, значимо и важно. Каждое сказанное слово ценилось на вес золота. Лерочка внимала Егору с таким неподдельным участием, словно этим только и занималась всю свою жизнь. И куда только подевалась её прежняя гордыня и непокорный нрав. Это была совершенно другая женщина, страстно любящая и безмятежно счастливая, которой Непрядов прежде никогда не знал.

– Какие мы все же были дурные, – с раздумчивой улыбкой говорила она, при этом наливая в стакан Егору крутого самоварного кипятка. – Созданы друг для друга, но вот никак не могли найти дорогу к самим себе.

Егор молчал, хорошо понимая, что вина за потерянные годы целиком лежит на нём. Да и виноват ли он в том, что любил другую женщину? Так уж сложилась их судьба и, пожалуй, некого в этом осуждать.

– Неужели ты не знал, не понимал, что я всю жизнь шла за тобой, где бы ты ни был? – говорила Лерочка с одним лишь желанием до конца высказаться. – Да я и за Чижевского-то вышла замуж очертя голову, чтобы только к тебе быть поближе.

Егор кивнул, принимая из её рук стакан с крепко заваренным, как он любил, чаем.

– А помнишь… помнишь тот новогодний вечер у нас в Майва-губе, когда мы смотрели друг на друга через оконное стекло?

Непрядов на мгновенье зажмурился, мол, как же не помнить такую странную выходку: ведь Лерочка тогда в одном лёгком платьице выскочила из дома на лютый мороз.

– И всё-таки, первый раз ты по-настоящему поцеловал меня именно тогда, на Северах, а не сейчас. Одним лишь своим взглядом, своим прикосновением к оконному стеклу. И я почувствовала, что небезразлична тебе. Мне казалось, что ещё одно усилие – и ты был бы мой навсегда, – она страстно заглянула Егору в глаза, требуя немедленного подтверждения своим словам. – Так? Ведь это было так?

Непрядов вынужденно кивнул, не желая Лерочку разубеждать в том, в чём она нисколько не сомневалась. Уже не имело значения то, что когда-то давно произошло между ними и о чём каждый из них судил по-своему. Куда важнее было всё происходящее именно сейчас. Егор уже не сомневался в том, как ему следовало поступать. В самый момент отъезда, когда они прощались и когда вызванное по телефону такси уже стояло за калиткой, Непрядов сказал по-флотски сухо и прямо:

– Вот что, Валерия Ивановна, даю на сборы семь, ну, десять от силы дней и жду тебя на Северах. Считай это моим официальным предложением руки и сердца.

Но каково же было Егорово удивление, когда в ответ она как-то грустно улыбнулась и покрутили головой, не соглашаясь на его предложение.

– Не понял, – растерянно сказал Егор.

– Давай пока оставим в наших отношениях всё как есть, – предложила Лерочка. – Я буду тебя всегда ждать. Потом и решим, как нам быть.

– Тем более не понял.

– А ты постарайся понять меня…

– Тогда чего же ты желаешь?

– Тебя желаю. Только тебя и никого другого.

– Так вот же я, перед тобой…

– Прости, но я хочу, чтобы ты был со мной, а не я при тебе.

– Совсем уже не врубаюсь… Разве это не одно и то же?

– Я ни с кем больше не хочу тебя делить, даже с твоим морем.

– Но что я могу? Нельзя же бросить свой корабль, службу! И потом, кто я тогда стану при тебе: санитаром что ли?

– Вот и я, милый, никак не могу бросить свой институт, мою уникальную лабораторию. Ведь столько сил и нервов здесь вложено. Теперь в ней вся моя жизнь, все надежды. Но и без тебя не могу.

– Чудная ты, – с раздражением и досадой вымолвил Егор. – Сама не знаешь, что тебе надо.

Егор чувствовал, что совсем не в её лаборатории было дело. Что-то несомненно более важное тяготило Лерочку, удерживало её от того, чтобы на этот раз последовать за ним «на край света».

– Что же нам делать, хороший мой? – с отчаянием сказала она, повисая у Егора на шее и заглядывая ему в глаза.

– Не знаю, – отрезал Непрядов. – Я всё сказал.

– Но дай мне хотя бы какое-то время опомниться. Я же не могу так вот сразу всё бросить и кинуться за тобой. Мне уже не двадцать лет.

– Как знаешь. Больше мне предложить нечего.

– Что, так и расстанемся? – она ещё больше заволновалась, прижимаясь к Непрядову.

– Увы, море зовёт, – отвечал он

– И ты больше ничего не скажешь?

– Теперь только одно – жди.

– Ненавижу это слово.

– Другого нет.

– Но где я найду тебя, если ты мне будешь вдруг очень нужен?

– На Северах, адрес ты знаешь. Где же ещё?

– Там искать бесполезно. Мечешься ты как неприкаянный.

– Это как поглядеть. Океан велик, и в нём всегда отыщется место для моей лодки – значит, и для меня тоже.

Лерочка закрыла лицо руками, плечи её задергались. Егор напоследок хотел поцеловать её, но от его прикосновения она нервно вздрогнула, как-то неприязненно отстраняясь. Поморщившись, Егор пошёл прочь. Он не выносил женских истерик и слёз.

Возвратившись на Севера, Непрядов с обидой вспоминал их встречу. Какое-то время от неё приходили взволнованные, нежные письма. Но Егор ответил на них не более двух-трех раз обыкновенными открытками, да коротенькой телеграммой по случаю Лерочкиного дня рождения. Ждал, что она соберётся и приедет к нему, но так и не дождался. Резонно рассудил, что не очень-то нужен ей, раз работа дороже для неё.

И все-таки их встреча отложилась в памяти у Егора чем-то вроде прекрасной сказки, чудесного сновидения, которое едва ли снова повторится. А ждала его теперь Лерочка или нет, было уже не столь важно. Со своей теперешней холостяцкой жизнью он настолько свыкся, что уже не мог представить себя женатым человеком. Как заматеревшему и просоленному мореману, корабль теперь безраздельно стал ему родным домом, а экипаж – семьёй. Не получалось больше личного счастья, на которое он было понадеялся, поверив Лерочке. Потом и она сама перестала писать, поскольку Непрядов не отвечал на её письма. Оправдывал себя лишь тем, что слишком часто и по долгу в морях бывал, а на берегу текучка заедала. К тому же за три последовавших затем года в отпуск ни разу так и не вырвался. Вероятно, у неё тоже не нашлось времени, а то и желания приехать к нему хотя бы на несколько дней. Ревниво думал, что за Чижевским она всё же увязалась на Севера безо всяких там оговорок или условий, но лишь для него, Егора Непрядова, придумала какую-то неубедительную причину, чтобы не ехать за ним. Выходит, что был Егор для неё не больше, чем развлечением, а недолгая встреча их – обыкновенная отпускная интрижка. И в сущности, надо понимать, оба они друг другу не нужны. На том и расстались, ни в чём так и не разобравшись и тая в душе взаимную обиду, которая мешала им встретиться вновь.

3

…Только Егор начал дремать, освободившись от своих воспоминаний, как щёлкнул динамик, укрепленный в его каюте над письменным столом.

– Подходим, товарищ командир, – прозвучал с ходового мостика голос вахтенного офицера. – Открылся Северный Кильдинский маяк.

Непрядов поднялся с койки, на которой лежал поверх одеяла, не раздеваясь. Плеснул в лицо из умывальника пару пригоршней воды. Взбодрившись, глянул на себя в зеркало: достаточно ли выбрит перед возвращением в базу.

«Поскоблись! – приказал он самому себе, прежде чем предстать перед ожидавшим его на пирсе начальством. – Не на свидание же к Лерочке собрался. Это для неё и так бы сошло…»

Сбавив обороты, лодка вползла в горловину залива. Скалистые берега стушёвывались в легкой дымке. Сквозь неё один за другим открывались знакомые створные знаки, показывая дорогу домой. День выдался прохладным, хмурым. Обвес рубки лоснился влагой от непрерывно сходившего с мрачных небес мелкого дождя – косохлёста.

Перед боновыми заграждениями, у входа в гавань, атомоход поджидали два рейдовых буксира. Заарканив лодку мощными стальными тросами, они повели её к пирсу так бережно и любовно, будто невесту к алтарю.

Поход был недолгим, плановым, и потому никаких торжеств по случаю прибытия не намечалось. Тем не менее, встречал их лично командир дивизии Данила Данилович Бахарев. Непрядов ещё издали разглядел в бинокль его невысокую, плотную фигуру в элегантной чёрной шинели и в шитой золотом адмиральской фуражке с непомерно высокой тульей – дабы казаться повыше ростом, как полагали местные остряки. В дивизии Бахарева за глаза называли «два Данилы». Он это знал и не обижался, поскольку ценил флотский юмор соразмерно с занимаемой должностью. Рядом с адмиралом на пирсе стоял Савелий Тынов, который ошвартовал у пирса свою атомарину часом раньше. В нахлобученной на уши, примятой пилотке и в потёртой кожаной куртке Саввушка рядом с Бахаревым выглядел каким-то бедным родственником, как бы забежавшим в гости на минутку и собиравшимся вот-вот откланяться. Непрядов же при сходе на берег по-прежнему одевался как на праздник. На нём тонкого сукна, парадная шинель, брюки отутюжены, ботинки надраены. Это была привычка, которой он никогда не изменял.

Как только на борт атомохода подали трап, Непрядов бодро сбежал на берег. Приблизившись к адмиралу, взял руку под козырёк. Глядя на Бахарева сверху вниз, поскольку на целую голову был выше своего начальника, Егор доложил, как полагается, о прибытии в базу. Комдив внимательно выслушал Непрядова, глядя на него исподлобья, дабы не задирать на подчинённого голову. Потом они, подчеркнуто соблюдая флотский этикет, стянули перчатки и крепко стиснули друг другу руки.

Подошёл Тынов. Большеголовый, плечистый, с обветренным лицом и крупными заскорузлыми ладонями, он походил на просоленного в морях работягу-рыбака. Командиры лодок так же поздоровались: внешне сдержанно, а глазами более тепло и доверительно, как и подобает при встрече уважаемого учителя с любимым учеником. Саввушка по-прежнему относился к Егору с большим почтением, ценя каждое его слово.

Комдив, не торопясь, пошагал вдоль пирса, как бы увлекая за собой Непрядова и Тынова с тем, чтобы удалиться от посторонних ушей. Вероятно, невысокому Бахареву, помимо всего прочего, доставляло особое удовольствие следовать в сопровождении двух гигантов, заметно разнившихся между собой. Один из них по-моряцки прост и слегка небрежен, другой же строго подтянут и в меру изыскан, с манерами истинно флотского аристократа.

– Ну, что можно сказать? – как бы про себя начал размышлять «два Данилы». – Понятно, что ситуация на выходе складывалась не из простых. По данным слежения и по вашим докладам в штабе достаточно полно представляли и четко анализировали действия обоих экипажей, – комдив при этом покосился на Тынова, потом на Непрядова. – Вызывает некоторое недоумение, что вы как бы нарочно загоняли сами себя в более сложное положение, чем бы оно могло быть. На первый взгляд, в вашем подлёдном поединке даже трудно кому-либо отдать предпочтение – настолько он развивался неординарно, дерзко и на больших скоростях. Таким, собственно, и должен быть современный морской бой подводных атомоходов, я в этом твёрдо убеждён. Впечатление такое, что вы одновременно «уничтожили» друг друга. Однако более скрупулёзный анализ показал, что вы, Егор Степанович, нанесли удар чуть раньше, используя превосходящие возможности вашего уникального корабля. И здесь некоторые просчёты вашего «противника» стали особенно видны.

Данила Данилович строго зыркнул в сторону Тынова. Комдив выдержал паузу, давая командирам возможность оценить значимость адмиральских слов, после чего продолжил:

– Повторная атака представляется мне более интересной, особенно с вашей стороны, Савелий Митрофанович.

При этих словах погрустневший было Саввушка снова воспрянул духом, обретая надежду, что его не слишком строго будут ругать за допущенные промашки.

– Полагаю, заставили порядком погоняться за вами Егора Степановича, – говорил комбриг, прося взглядом у Непрядова подтверждения.

– Точно так, – согласился Егор. – Савелий Митрофанович такие хитроумные глиссады вытворял, что мои акустики едва не потеряли его. А если совсем честно, то заставил нас как в бане попотеть.

– Это же ваша школа, товарищ капитан первого ранга, – развёл руками «два Данилы», мол, чего же теперь жаловаться.

От такой неожиданной похвалы Саввушка окончательно расцвёл,

влюблённо глядя на Непрядова.

– Не хочу давать окончательной оценки, – предупредил комдив. – Завтра в штабе проведём более детальный, обстоятельный разбор учений. Вот тогда и воздадим каждому из вас по заслугам.

– А если в целом, товарищ контр-адмирал? – настойчиво попросил Егор, подмигивая при этом Саввушке через адмиральскую голову.

– В целом лично я доволен, – сказал-таки Данила Данилович. – Но это, повторяю, ничего ещё не значит. Окончательно всё прояснится завтра, – и сердито вопросил. – Вам понятно, товарищи командиры?

– Так точно, товарищ комдив, – разом ответили оба командира, снова перекидываясь довольными взглядами.

А мелкий холодный дождь, тем временем, не переставая просеивался с хмурых небес, предвещая близившуюся осень. Но это уже не имело никакого значения, поскольку на Северах любая погода хороша, если служба ладилась и с начальством не было проблем.

Проводив Бахарева до чёрной адмиральской «Волги», командиры ещё раз пожали друг другу руки и разошлись по своим кораблям. Подстраховывая старпомов, Егор лично решил проверить, как механизмы и устройства приводились моряками в исходное положение. Лишь после этого можно было дать личному составу разрешение сойти на берег.

Правда, Непрядовская лодка, по сравнению с другими, оказывалась в более выгодном положении, поскольку ей придавался технический экипаж – специальная береговая команда, которая целиком и полностью обслуживала субмарину во время её стоянки у пирса. Эта привилегия предоставлялась по той причине, что лодка новейшего проекта была настолько технически сложным организмом, что требовала за собой ухода высококвалифицированных специалистов. К тому же весьма немногочисленный экипаж состоял из одних офицеров, на которых в море выпадала вся нагрузка по несению вахт. Поэтому на стоянке в базе для них предусматривался более полноценный отдых, не обременённый излишними служебными заботами, по принципу «рабочий день кончился – море на замок». И никаких тебе хлопот до следующего выхода. Только на самом деле кто-то из офицеров на борту всё равно присутствовал, чтобы постоянно проверять работу береговой команды: «Мало ли что они там намудрят, а свой глаз – всегда ватерпас».

Отпустив офицеров, сам Непрядов не торопился домой, хотя на лодке его присутствия не требовалось. Регламентные работы шли на борту своим чередом, и, в общем-то, не стоило особенно беспокоиться. Но куда более Непрядов был всё-таки озабочен завтрашней разборкой состоявшихся торпедных стрельб. Снова и снова проверял он нанесённые на ватмане графические расчёты «торпедного треугольника», который ему представил Дымарёв. Если верить им, то получалось, что Тыновская лодка в первой атаке была поражена, по крайней мере, одной из двух выпущенных торпед. О повторной атаке, когда Непрядов применил ракету-торпеду «Шквал», и говорить не приходилось – там поражение стопроцентное. Не то что лодка, но даже мощнейший авианосец в мгновенье канул бы в бездну искорёженной массой оплавленного металла. Разумеется, это могло бы произойти лишь в крайнем случае и в безвыходной ситуации. «Не дай Бог, чтобы такой случай хотя бы раз выпал в жизни», – походя подумал Егор, невольно представив, с какой чудовищно разрушительной силой спецзаряда ему приходится иметь дело.

Теперь, когда Егор остался в каюте наедине с самим собой, кощунственно ужасной показалась ему сама мысль, что он позволил себе «садануть» Шквалом даже по условному противнику, каковым являлся его товарищ и ученик Савва Тынов. Трудно было даже вообразить, в какой «геенне огненной» заживо сгорел бы весь экипаж, будь атака не вымышленной, а реальной, с применением специальной боеголовки. На многие мили вокруг в море было бы уничтожено всё живое: косяки рыб, водоросли и даже планктон. Сама вода надолго стала бы смертоносной для людей.

Слабым утешением явилось осознание того, что на борту находилось всё же оружие устрашения, некоего психологического давления на того, кто попытался бы применить подобное «адское устройство» с противоположной стороны. Ведь разыгранный скоротечный бой со всей очевидностью показал, что оба противника практически могут одновременно уничтожить друг друга. Конечно же, Непрядов не сомневался в том, что до конца выполнит свой долг, если к тому принудят обстоятельства. Но ведь и тот другой, с противоположной стороны, так же готов выполнить свою задачу, если ему прикажут. «А тоже ведь в душе Богу молится, чтобы этого никогда не произошло», – размышлял Непрядов о том незнакомом командире, которого судьба, вполне могло статься, прочила ему в реальные противники. Вот и получалось, что от каждого из них мало что зависело. В роковом творении буден можно и не заметить, как всё это безумие в одночасье произойдёт. «Хоть бы перекреститься тогда успеть», – с издёвкой над самим собой подумал Егор. Откинувшись на спинку кресла, он отрешённо глядел в подволок. Какое-то непонятное смятение всё больше и больше охватывало душу. Хотелось как-то упорядочить свои мысли, придать им объяснимое и правильное течение. Только в бездне пространства вдруг отчетливо проступили огромные глаза Непряда. Чистый взгляд его как наяву быдл печальным, что-то вопрошающим и ждущим на это прямого и честного ответа. Всего мгновенье продолжалось это видение где-то на подволоке. Потом так же внезапно исчезло. Донельзя потрясённый, Егор долго не мог прийти в себя. Что это было, он не знал. Будто какое-то послание нетварным светом шло к нему из глубины веков, чтобы готовился к чему-то очень важному…

Опомнившись, Непрядов потёр кончиками пальцев виски. Подумал при этом: «Надо же такому привидеться… А ведь скажи кому – ни за что не поверят. Скажут, мистика это, да и только». Потом рассудил, что причиной тому было перенапряжение, вот нервы и расшалились. Поход выдался не из лёгких, и потому следовало бы просто хорошенько отдохнуть и выспаться. Непрядов решительно поднялся с кресла и начал одеваться. Затянувшийся рабочий день пора было кончать.

Сойдя с трапа, Егор вразвалочку побрёл домой. Особенно торопиться не имело смысла, поскольку в пустой квартире никто его не ждал. Ничего не оставалось, как принять душ, напиться чаю, да завалиться спать. То был привычный расклад его береговой жизни. Получалось так, что корабль силой своего магнетизма притягивал куда больше, чем береговое жильё. Все надежды, мысли и чаянья Непрядова, как и прежде, замыкались в пределах прочного корпуса лодки. Она была для него единственной, ревниво преданной женой, которой невозможно изменить. А другая, реальная женщина, так и осталась в Егоровом разумении несбыточной мечтой. Порой она всё же приходила во снах, но уже не тревожила сердца, как бы постепенно отдаляясь от него.

Ближе к ночи погода ещё больше «расшалилась». С моря порывами начал задувать промозглый сырой ветер. Кругом не видно ни души. Даже чайки попрятались где-то в расщелинах прибрежных скал. По всем приметам стало ясно, что близился крепкий шторм. Зябко подёрнув плечами, Егор поднял воротник шинели. Он шёл улицей посёлка по дощатому настилу мимо облезлых, уныло однообразных пятиэтажек и вглядывался в светившиеся окна. Подумалось, а ведь могло бы светиться и его окно, не будь судьба к нему столь несправедливо жестокой. Не слишком-то большое удовольствие завидовать чужому счастью, которое дразнило его трепетным светом множества домашних очагов, теплившихся в полярных сумерках уходившего дня.

Пару окон своей квартиры Егор заметил издалека. Как ни странно, они тоже светились. Однако нетрудно было сообразить, что там вполне могла хозяйничать Регина Яновна, которой он в своё отсутствие всегда оставлял ключи. По старой памяти жена Кузьмы приглядывала за квартирами и Непрядова и Колбенева, когда те бывали в море. По-женски искренне она жалела их за то, что у обоих не заладилась личная семейная жизнь и потому помогала всем, чем только могла. Во всяком случае, к их возвращению на берег в комнатах всегда было чисто прибрано и даже уютно, насколько могла это сотворить бескорыстная, добрейшей души женщина.