355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Баранов » Позывные дальних глубин » Текст книги (страница 11)
Позывные дальних глубин
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 00:01

Текст книги "Позывные дальних глубин"


Автор книги: Юрий Баранов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

– Разрешите быть свободным, товарищ командир?

Непрядов кивнул, явно не желая продолжать бесполезный разговор. Было и без того ясно, что общего языка ему со своим замполитом теперь не найти. Что-то отталкивающе неприличное было в том, что Собенин пытался навязать своему командиру. Вроде бы ратовал тот за истину, а в подоплёке всех его слов таилась какая-то неискренность.

В состоявшейся перепалке Егор отнюдь не чувствовал себя победителем. Противно было, что в никчёмном споре он не удержался и его «понесло» как взбесившегося мерина в скачках на ипподроме. Не следовало мелочиться в упрёках, пускай даже справедливых. На то он и командир, чтобы оставаться превыше собственных амбиций. Само собой разумелось, что неприятностей на берегу ему теперь не избежать. Но виноватым он считал себя лишь в том, что дал команду изменить курс лодки ещё до того, как послал на берег РДО, прося у командования «добро» поспешить на выручку погибавшим морякам. Позже такое разрешение всё же поступило. Но в суматохе Непрядов как-то забыл сообщить Собенину о полученной с берега телеграмме. Потом вообще посчитал делать это необязательным, лишь намекнув, что «море их рассудит, а потом – начальство…». Теперь можно было лишь гадать, что этот «монумент» наплетёт в политотделе, как только лодка возвратится из похода.

17

В подводных корабельных буднях, какими бы они утомительными ни казались, у Непрядова всегда была приятная отдушина задушевного общения со своими друзьями. Не часто выпадали минуты, когда они втроем собирались в командирской каюте, чтобы как когда-то в юности поговорить по душам или просто побыть вместе. Кажется, всё давно уже знали друг о друге, но каждый раз на этих подводных «посиделках» открывалось нечто такое, о чём и предположить было нельзя. Вероятно, в этом и заключался их взаимный интерес и неизбывное тяготение друг к другу. За стаканом крепкого флотского чая, перед которым иногда принималось и по глотку разведённого «шила», о чём только не судачили дружки. И никто друг друга не одёргивал, не обвинял в нелогичности и не осуждал за всё высказанное. Кузьму, окончательно оправившегося от долгого берегового сидения, вновь тянуло поговорить о женщинах. Егор довольствовался интересами корабля, рассуждая о своих отсечных заботах и печалях. Но Вадим всё чаще тяготел к высоким сферам большой политики, касавшихся судьбы флота. В минуты откровения Колбенев становился прямо-таки стратегом. Он запросто низвергал «нахрапистую некомпетентность» аж самого первого секретаря, который преувеличивал значение ракет и явно не понимал важности развития корабельной артиллерии. Вадим готов был молиться на бывшего главкома Кузнецова только лишь за то, что он, как никто другой, четко видел, какой в действительности флот необходим стране и защищал эту идею до скончания своих дней.

– Вот истинный пример государственного ума и простой человеческой порядочности, – говорил Вадим. – А Кузнецова, как и Жукова, теперь даже не поминают. Разве это справедливо?

– Мы-то всегда помним о них, – поправил Егор. – Значит, наверняка помнят и другие. Истинная история флота, наконец, делается не в штабах и кабинетах, а на палубах кораблей. Она кровью была написана в ходовых журналах, подтверждая тем самым правоту взглядов Николая Герасимовича. Нам всё же пришлось потом, уже после Хрущёва, заниматься и корабельной артиллерией, и даже авианосцы строить, которые Никита Сергеевич с порога отметал.

– Видишь ли, насколько мне известно, программа строительства флота утверждается вот уже десять лет кряду, – понизал голос Колбенев, будто опасаясь посторонних ушей. – Но и сегодня я бы не сказал, что всё там ясно.

– Слава Богу, что подлодкам пока отдается предпочтение, – вмешался Кузьма. Худо ли, бедно ли, но их продолжают клепать на судоверфях. Значит, лично мы без работы не останемся. А знаете, корешки вы мои, о чем я мечтаю? – черные глаза Кузьмы озорно блеснули. – Вот так бы вместе нам когда-нибудь выйти в дальний поход на самом современном, на самом скоростном и непотопляемом атомоходе. И чтобы прорваться на нём в подводный космос, аж до глубины самой Тускароры.

Егор и Вадим с улыбкой переглянулись, поскольку каждый из них хорошо знал, что ничего в мире не может быть вечного или непотопляемого, поскольку всё сущее – относительно. Только кто ж осудит Кузьму за его наивную мечту? Никому из них уже не хотелось говорить о погибшем атомоходе. Просто по-человечески верилось, что для них в будущем найдётся своя подлодка, у которой сложится более счастливая судьба. Ведь корабли, как и люди, рождаются и умирают, полностью или не до конца пройдя свой жизненный путь. В этом их сходство и великая тайна, заложенная от природы, если не от Провидения. И в этом предначертании судеб человека и корабля ничего нельзя изменить или переделать, но можно лишь постараться предвидеть, чтобы не бояться никакого лиха и верить в своё подводное предназначение.

По мере того, как лодка шла намеченным курсом, все более жарко и душно становилось в отсеках. Приближение экватора давало себя знать. В дневные часы верхние слои океана нагревались настолько, что представляли собой едва не кипяток – во всяком случае, так казалось. Команда раздевалась до трусов, но и это не спасало. Вахта стояла на боевых постах, изнемогая от жары и обливаясь потом, всё время хотелось пить. Движения и мысли становились какими-то размягченно вялыми, расслабленными, и ничего так не хотелось, как в тяжкой полудрёме хоть пару минут поваляться в койке.

18

Лодка прибыла в намеченный квадрат. Зависнув на глубине, она заняла позицию ожидания. Как и следовало из полученного ранее указания, Непрядов достал из сейфа заветный пакет. Уединившись в своей каюте, он сломал сургучные печати и стал внимательно вчитываться в строчки предписания дальнейших действий. Из него следовало, что лодка находилась в непосредственной близости от строго засекреченного полигона, где в определённый день должны были приводняться боеголовки американских баллистических ракет, запускаемые за сотни миль от этого места. Необходимо было запеленговать точки приводнения боеголовок и нанести их на карту, засекая при этом время с точностью до секунды. Давались также рекомендации, как следовало поступать в случае обнаружения подлодки «противоположной стороной», когда вероятный противник мог стать реальным.

Собрав офицеров, командир изложил суть поставленной задачи. Непрядова выслушали молча, сосредоточенно, будто получая приказ перед боем. И можно было лишь предполагать, какие ощущения при этом испытывал каждый, кто в эту минуту находился в командирской каюте. Колбенев выглядел, как всегда, невозмутимо-сосредоточенным, спокойным и собранным, а на бесшабашном цыганском лице Обрезкова отражалась радость азарта и жажда предстоящей схватки с коварным «супостатом». Собенин же являл собой само олицетворение неколебимой твёрдости и безусловной значимости собственной миссии во всём происходящем. Своя, не менее сложная гамма ощущений, конечно же, охватывала и минёра, и штурмана, и механика, и доктора. Все они были незаменимыми элементами единого организма лодки, без которых немыслимо её существование. Но каждый узнал из приказа лишь то, что ему положено было знать. Не имел права командир сказать, как он должен был бы поступать в случае провала их секретной миссии… Хотелось всё же верить, что самого худшего не произойдёт, а командирское везение и на этот раз Непрядова не оставит.

Около двух суток лодка пролежала на жидком грунте в режиме полной тишины в отсеках. Погода, как нельзя кстати, благоприятствовала подводникам. Прошедший недавно циклон взбаламутил в океане огромные пласты воды, и гидрология сильно мешала появившимся кораблям оцепления обнаружить лодку. По тому, как интенсивно и напористо глубина простреливалась ультразвуковыми посылками гидролокаторов, Непрядов не сомневался, что там, наверху, отнюдь не исключали возможности появления в квадрате чужой субмарины. Несколько раз над застывшей на глубине лодкой проходили противолодочные фрегаты, буравя винтами воду. Однако, судя по всему, экраны их локаторов оставались совершенно чистыми, не показывая ничего подозрительного и поэтому тревоги там не поднимали.

А в самой подлодке будто все вымерло. Непрядов распорядился выключить все приборы и механизмы, чтобы ни единым звуком не выдать свою субмарину. Строжайше запрещалось ходить из отсека в отсек. Переговариваться разрешалось по необходимости, да и то шёпотом.

Наконец, беспорядочное перемещение кораблей на больших пространствах закончилось. По засечкам работающих гидролокаторов можно было понять, что корабли начали выстраиваться в чёткую линию оцепления, охватывая со всех сторон вполне определенный район, а лодка, таким образом, оказывалась едва ли не в самом его центре. Более выгодной позиции для себя Непрядову даже представить было трудно.

Собственная гидроакустическая станция лодки работала в режиме «шумопеленга», когда старшина Медведев лишь прослушивал толщу воды. Он тоже не проявлял особого беспокойства. Врывавшиеся в его наушники из глубины звуки позволяли судить о том, что его «коллеги» на надводных кораблях, в основном, прослушивали океан с внешней стороны оцепления. Видимо, командиры фрегатов именно оттуда ждали появления «нежелательных» гостей.

Содержащиеся в пакете сведения называли только приблизительное время, когда баллистические ракеты должны были стартовать. И, судя по всему, такое время настало. Чутье подсказывало Непрядову, что пора всплывать под перископ. Расчёт его был ещё и на то, что наблюдение на кораблях в это время в большей степени станут вести за водной поверхностью, нежели за глубиной. К тому же патрульные самолёты, барражировавшие прежде на небольшой высоте, вообще в целях безопасности покинули квадрат. Само же падение боеголовок предполагалось засекать по всплескам на воде.

Откачав воду из уравнительной цистерны, лодка оторвалась от грунта. Стрелка глубиномера начала медленно разворачиваться, пока, наконец, не застыла на отметке перископной глубины. Подняв перископ, Непрядов прильнул глазом к окуляру и начал осматривать океанскую ширь. Подкрашенная цветом линз, вода казалась нежно-сиреневой. Она слегка рябила, искрилась солнечными бликами. Совсем неподалеку, в каких-нибудь полутора милях к зюйд-весту виднелась гряда коралловых островов, поросших густой тропической растительностью. И мелькнула шалая мысль: «Эх, искупиться бы, а потом залечь на полчасика под пальмами на песочке!» Но где уж там, не до развлечений… Силуэты кораблей оцепления маячили так же неподалеку, и от них исходила вполне реальная, зловещая угроза.

Примерно через час после того, как Непрядов приступил к наблюдению, ему удалось-таки засечь приводнение первой болванки. Вскоре на океанской глади обозначился очередной всплеск воды. Но в падении третьей боеголовки можно было нисколько уже не сомневаться. Лодку неожиданно так встряхнуло, словно она со всего хода напоролась на рыбацкую сеть.

«Вот это номер!» – с удивлением и тревогой подумал Егор. – Хорошо еще, что эта «дура» в лодку не саданула, а то бы со святыми упокой…» На этом всплески прекратились. И Непрядов, немного выждав на всякий случай, дал команду снова ложиться на грунт. Полагал, что лучше всего именно там притаиться, пока охранение полностью не снимут. А потом уже можно было бы спокойно возвращаться в базу, поскольку задание считалось выполненным.

Однако ни Егор, ни кто-либо другой из его команды, не мог и предположить, что их ждёт уже через несколько минут после того, как стрелка глубиномера снова начала поворачиваться под тяжестью растущего забортного давления. Даже невооруженным ухом можно было уловить нараставший гул винтов приближавшихся надводных кораблей. И шли они прямым курсом, никуда не сворачивая.

Егор догадался, что лодка, могло статься, демаскировала себя в тот момент, когда рядом с ней в воду со страшной силой врезалась в воду практическая боеголовка. От встряски, надо полагать, на какое-то мгновенье из воды могла высунуться верхняя часть боевой рубки. Разумеется, этого было вполне достаточно, чтобы на фрегатах её тотчас засекли.

Подтвердилось худшее из всех ожиданий. Первая глубинная бомба рванула совсем близко. В центральном испуганно замигал свет, послышался грохот чего-то падающего, зазвенело разбитое стекло.

«Ну, теперь только держись…» – успел подумать Егор и приказал дать электромоторами малый ход. Продолжая погружаться, лодка начала циркуляцию.

Глубинные бомбы с короткими промежутками рвались одна за другой, и Егору казалось, что в черепную коробку ему все глубже и глубже вколачивают како-то большой и ржавый гвоздь. Лодку встряхивало и швыряло из стороны в сторону. Свет в плафонах постоянно дрожал и мерк, отчего в глазах рябило. Вероятно, так бывает, когда надвигается обморочное состояние.

Егор ощущал мучительную головную боль, будто и впрямь в темечко ему методично, с оттягом, вгоняли молотком острое железо. Чуть морщась, он заставлял себя командовать прежним уверенным голосом, давая тем самым понять, что по-прежнему владеет ситуацией. Со стороны могло показаться, что бомбежка всего лишь слегка досаждает командиру. Он же ничуть не сомневался, что не допустит и малейшего промаха, сумеет сделать всё как надо и даже лучше того…

Никто не мог сказать, как долго продолжалось преследование лодки: час, два или целую вечность. Бортовой хронометр был разбит, а про собственные наручные часы все будто дружно позабыли. Казалось, само время, выйдя из-под контроля, потеряло всякий смысл. Реальным было лишь состояние ужаса и невесомости, которое исподволь обволакивало сознание людей. Никому не хотелось верить, что с очередным близким разрывом бомбы прочный корпус лодки, наконец, устанет сопротивляться, не выдержит, и забортная вода, всепоглощающая и смертоносная, ворвётся в центральный, в самое сердце корабля. Находившиеся в отсеке люди не могли этого не сознавать. В тусклом мерцании плафонов Непрядов видел их лица, до предела напряжённые, бледные и, тем не менее, полные решимости держаться до конца. И это их состояние невольно передавалось самому Непрядову, жаждавшему лишь одного – действовать.

В отсеках по-прежнему стояла жаркая тошнотворная духота. От нехватки кислорода всё труднее становилось дышать. А Егор ничего так не хотел, как одного хорошего глотка ледяной воды. На мгновенье в его сознании навязчивой идеей вновь промелькнул тот самый родничок, из которого он когда-то жадно и вдоволь, до ломоты в скулах, пил студёную воду. Но где тот лесной родничок, бивший из глубин родной земли близ Укромовки, и где теперь он сам, заплутавший под водой мореход и отшельник?

Усилием воли Непрядов отогнал от себя сладкий дурман воспоминаний и вновь целиком сосредоточился на том, что его окружало, что было суровой и гибельной для всего экипажа действительностью.

Близкие разрывы продолжали встряхивать лодку, будто выбивая из неё живую душу. Но эта душа жила и отчаянно сопротивлялась в каждом, кто находился в отсеках. В этом неколебимом единении людей теперь была едва ли не единственная опора, чтобы выстоять, не дать себя победить и уничтожить. Настал момент, когда собственные рёбра будто срослись со стальными шпангоутами корабля. Наверно, оттого и сталь прочного корпуса делалась ещё прочнее, продолжая выдерживать чудовищные удары взрывной силы глубинных бомб.

Тяжело дыша, обливаясь липким потом, матросы точно приросли к боевым постам. Механик Теренин, двумя руками держась за раструб переговорной трубы, что есть мочи орал в него, отдавая электрикам команды держать нужные обороты винта. Штурман Скиба, сидя в своём закутке, вычерчивал сложную глиссаду перемещений лодки. При этом он умудрялся даже откладывать спички, ведя таким образом счёт разорвавшимся бомбам. Боцман Гуртов всем своим мускулистым телом буквально висел на манипуляторах горизонтальных рулей, которые отчего-то плохо слушались, и неведомо какими усилиями лодка всё же выдерживала заданную глубину.

Во всей этой кутерьме командир сохранял видимое спокойствие. Широко расставляя на шаткой палубе ноги, он ходил от одного матроса к другому и каждому на ухо говорил нечто ободряющее и сокровенное, хлопая при этом ладонью по плечу – подбодрял, как только мог. Но больше всего Непрядов удивлялся Обрезкову. Его глаза горели какой-то необузданной, злой яростью. Кузьма дублировал команды, подаваемые Егором, с ещё большей решимостью и силой в голосе, прочно впечатывая их в сознание каждого моряка. По всему видно, Обрезков жаждал боя, настоящей мужской драки не на жизнь, а на смерть. Он этого не мог и не хотел скрывать. Только замполит Собенин немым изваянием сидел в углу на ящике с запчастями и не подавал никаких признаков жизни. На его измождённом, непроницаемом лице ничего не отражалось, кроме вселенской пустоты и полнейшей отрешённости. В отсеке Лев Ипполитович пребывал как бы сам по себе, с никому не ведомой миссией очевидца всего происходящего.

Непрядов повернулся было к замполиту, собираясь хоть как-то расшевелить его, но вдруг за бортом рвануло так оглушительно и мощно, что лодка взметнулась на дыбы. В наставшей тотчас кромешной тьме всё вокруг повалилось и посыпалось. И сам Егор почувствовал, как неведомая сила понесла его вместе со всеми куда-то вниз, в небытие, в бездну… Кто-то отчаянно кричал, кто-то матерился, кто-то стонал… Непрядов с ужасом осознал, что в этом обвальном хаосе он уже ничего не мог предпринять. И само собой подсознательной морзянкой застучало в угасавшем сознании: «Помилуй и спаси… помилуй и спаси…» Егор просил об этом кого-то в последней инстанции, на кого была ещё последняя надежда. Как долго так продолжалось, он не знал. Когда же опомнился, вновь приобрел способность осязать и мыслить, то мгновенно догадался, что лодка медленно разворачивалась, вновь приходя в своё естественное горизонтальное положение.

Отчаянным усилием воли Непрядов поставил себя на ноги и заставил двигаться по всё еще наклонной палубе в сторону шахты перископов – там было его командирское место, которое он не должен оставлять ни при каких критических обстоятельствах. Но каждый шаг давался с трудом. Болела и саднила ушибленная спина, в голове шумело будто после крепкого похмелья.

В отсеке слабо и нехотя, как бы с превеликим одолжением, вновь тусклым светом затеплился плафон аварийного освещения, обозначив слепые глазницы разбитых приборов, сорванные и провисающие с подволока трубопроводы и кабели, перекошенные лица людей, выходивших из оцепенения.

– Товарищ командир, лодка не слушается носовых рулей, – сказал боцман, поворачиваясь к Егору. – Где-то заклинило.

И сразу же в переговорке послышался взволнованный голос минёра Дымарёва:

– В первом пробоина – по левому борту!

– Дымарёв, где именно? – потребовал Непрядов уточнить.

После некоторой задержки тот ответил:

– Между восьмым и десятым шпангоутами, товарищ командир. – Приступаем к заделке.

– Быстрее, быстрее, Василий Харитонович! – поторопил Непрядов. – Докладывайте обстановку через каждые пять минут.

– Товарищ командир, Егор Степанович! – настойчиво позвал его механик Теренин. – Начинаем терять глубину.

Егор и сам чувствовал, с какими неимоверными усилиями его лодка, всегда такая послушная, почти «ручная», как он любил её называть за покладистый нрав, удерживалась на глубине. Уже нельзя было ручаться, как она поведет себя в каждое следующее мгновение, переставая повиноваться повреждённым рулям. Егор почти физически ощущал, как от частых разрывов больно было почти что живому телу его лодки. И, вероятно, именно в этом была причина его собственной головной боли, которую приходилось всё время превозмогать. Даже сильно ушибленная спина не так досаждала. Но болела душа, и это было тяжелее любой другой, физической боли. Все Егоровы мысли теперь неотвязно крутились вокруг одного: сумеет ли Дымарёв со своими ребятами заделать пробоину? От этого зависело, сможет ли лодка оставаться наплаву. Собственным нутром Непрядов ощущал, как тяжело в эти минуты приходилось людям, которые там, в первом отсеке, отчаянно боролись за спасение корабля. Хотелось, вопреки всем предписаниям и нормам, наперекор даже объективной целесообразности, оставить командирский пост и поспешить к своим людям на подмогу. Уж он-то на себе испытал, что значит собственной грудью сшибаться с забортной водой, препятствуя её проникновению внутрь прочного корпуса. В тысячу раз ему было бы спокойнее там, по пояс или по горло в солёной воде, но зато при конкретном деле, от которого зависело теперь жить или умереть всему экипажу. Мнилось, что без него могут сделать что-то не так, как надо, где-то непременно промедлят вместо того, чтобы ещё крепче напрячься, или же наоборот – в спешке сотворят такое, чего никак нельзя допустить.

Но что он мог, по рукам и ногам повязанный благоразумием командирских самозапретов? Оставалось лишь упорно ждать, чтобы своим нетерпением не навредить тем людям, которые и без него прекрасно знали, что и как надо делать во спасение себя и других.

А бомбили жестоко, без передышки. И необузданная злость, всколыхнувшись тугой волной, начала захватывать Егора. Он вдруг люто возненавидел тех, кто методично и слепо швырял и швырял глубинные бомбы. Думалось, а с чего бы это, по какому праву кто-то пытается отобрать у них самое дорогое – их жизни, которые никому другому не принадлежат, да и принадлежать не могут. Они же не какие-нибудь бессловесные подводные твари, но живые, мыслящие люди. Так где та крайность, которую по недомыслию или подлому умыслу не видят там, наверху?

Стиснув зубы, Егор в беспредельной ненависти воздел глаза к подволоку, словно за толщей воды, через сталь прочного корпуса мог видеть тех, к кому обращался. «Хвати! Хватит уже, мать вашу бродвейскую и бруклинскую!» – в бешенстве всё кричало в нём.

Будто образумившись, вняв Егоровой угрозе, или просто израсходовав весь имевшийся боекомплект «глубинной смерти», фрегаты отвязались от лодки, дав ей возможность беспрепятственно уходить.

Напрочь заделать пробоину и более мелкие свищи никак не удавалось. Лодка медленно тяжелела от просачивавшейся забортной воды. Становилось ясно, что в таком истерзанном состоянии их подводный корабль долго не продержится. Выход был один: лечь на дно, откачать забортную воду, покрепче залатав корпус, и попытаться каким-либо способом освободить заклинившие рули. Но дело в том, где найти теперь подходящие глубины и более-менее ровное дно.

Егор взял аварийный фонарь и принялся подсвечивать им, стараясь получше разглядеть штурманскую карту. Всё говорило о том, что с его лодкой пытались хитрить. Надводные корабли своим замысловатым маневрированием будто подталкивали к единственно возможному решению. Охватывая лодку огромной дугой, они постепенно теснили её в сторону коралловых островов, вероятно надеясь, что она сядет на прибрежные рифы. Но был и ещё один вариант. Войти в небольшую лагуну одного из островов, окружённую коралловой грядой, и там лечь на дно, благо глубины позволяли это сделать. Поскольку в самой лагуне маневренность кораблей будет сильно затруднена, то едва ли они снова начнут сбрасывать глубинные бомбы. Для повреждённой лодки это был уже шанс.

«Пока там наверху очухаются, да разберутся что к чему, – предположил Егор, – можно будет выпустить водолазов и что-то подремонтировать».

Непрядов накоротке поделился с офицерами своими соображениями.

– Позволь, но мы же сами себя загоняем в ловушку, – сказал на это Колбенев.

– А не лучше ли долбануть торпедой по ближайшему фрегату и попытаться всё же пробиться, пока мы на ходу? – предложил Обрезков.

– Нет, – решительно отмел его порыв командир. – Во-первых, это уже начало боевых действий с нашей стороны, а никто нам на это права не давал. И потом, без устранения поломок нам всё равно далеко не уйти. Нас потопят, поскольку о всплытии даже речи не может быть.

– Один хрен, если помирать, так с музыкой, – горячился Кузьма.

– Ну, ты вот что, цыганская твоя душа, – урезонил Обрезкова Колбенев. – Погоди пока тельняшку на груди рвать. Командир дело говорит. А что, если уничтожать нас вовсе не собираются? Ведь главное для них, так полагаю, это взять нас живьём, как вещественное доказательство… – и с хитрой миной, прищурившись, подмигнул. – Не подыграть ли им, в самом деле?

– Это как? – насторожился Кузьма.

– Сделаем вид, что нам полная хана, – пояснил Вадим, – а сами тем временем попытаемся отремонтироваться.

– А что если не получится? – сомневался Кузьма.

– Если не получится, – сказал Непрядов, поочередно обведя взглядом офицеров, – тогда иного выхода нет. Мы взорвём лодку. Одно могу лишь обещать: позора и бесчестья нам не будет.

– Тогда действуй, командир, – согласился Колбенев сразу за всех присутствовавших. – Мы с тобой до конца.

И Непрядов дал Скибе команду рассчитать курс на вхождение в лагуну.

Манёвр удался. Пройдя под перископом через узкую горловину пролива, лодка оказалась в центре довольно обширного водоёма, по берегам которого буйствовала тропическая растительность. Был уже вечер. Южные сумерки довольно быстро сгущались над морем. К тому же начала подниматься волна, предвещая близившийся шторм. Фрегаты отчего-то не рискнули последовать за лодкой. Три корабля легли в дрейф при выходе из горловины. Остальная армада поисково-ударной группы разместилась чуть мористее.

Какое-то время Непрядов ждал, что противолодочные корабли всё же войдут в лагуну – хотя бы для того, чтобы укрыться от шторма. Но этого не произошло. Под прикрытием острова корабли просто заняли подходящее место, где их менее всего трепало волной и ветром. Командир догадался, что до утра его лодку, по всей вероятности, оставят в покое. На фрегатах полагали, что ей теперь некуда деваться и потому предпочли сторожить при выходе из лагуны. В перископ отлично просматривались все три корабля. Они сияли гакабортными огнями, будто ёлки в рождественскую ночь, с их мостиков гладь лагуны непрерывно шарили фосфорически ослепительные лучи прожекторов. Там не сомневались, что всё было под их контролем.

Но время шло, и Непрядов решил действовать. Прежде всего, нашли подходящую глубину и легли на грунт. Облачившись в легководолазный костюм, первым за борт через носовой торпедный аппарат вышел сам механик. Моряки слышали, как Теренин бродил вдоль бортов, осматривая и ощупывая повреждённый от недавней бомбёжки корпус. Он что-то простукивал, потом зачем-то начал скрести по металлу. С дотошностью доктора Юрий Иванович пытался поставить точный диагноз раненой субмарине, чтобы затем уже назначить ей необходимое лечение. А в носовом отсеке, тем временем, аварийная команда более основательно заделывала пробоину и откачивала из трюма воду. Моряки без лишних напоминаний поторапливались, как только могли.

Наконец, механик снова втиснулся в торпедный аппарат и вскоре предстал перед Непрядовым. Стянув с головы резиновую шлем-маску, Юрий Иванович вытер мокрое лицо поданным ему полотенцем и лишь затем доложил:

– Работы часа на три, товарищ командир. Перо левого руля сам кое-как подправил, двигаться будет. Но вот с правым рулём возни хватит.

– Надо ускорить, – сказал Егор. – Три часа, это всё же много. Их могут нам не дать.

– Тогда поднажмём, – пообещал механик. – Но сами понимаете, мы же не в доке…

Непрядов повернулся к стоявшему рядом штурману:

– Вы прикинули по таблицам, когда здесь начинается рассвет?

– Через два часа и сорок три минуты, – без запинки ответил Скиба,

глянув на часы.

– Теперь ясно, Юрий Иванович? – вопросил командир.

Теренин кивнул.

– Даю два, только два часа, – строго сказал командир, – и ни минуты больше.

– Хоть умри, Юрик, но сделай всё секунда в секунду, если не раньше, – напутствовал Теренина старпом, показав при этом для большей убедительности свой крепкий волосатый кулак. – Понял, да?

Теренин снова кивнул, криво ухмыльнувшись, мол, не пугай, сам понимаю.

Тем временем, матросы уже подбирали инструмент, необходимый для работы. На этот раз Теренин пошёл за борт с боцманом Гуртовым. По натуре мрачный, грубоватый и замкнутый, Константин Миронович обладал прямо-таки бычьей силой, и в этом качестве при аварийной ситуации был незаменим – любую самую неподатливую гайку в момент скрутит.

В оставшиеся до рассвета часы на лодке никто не спал. Моряки настороженно прислушивались к тому, как скрежетало и постукивало по корпусу за бортом. Водолазы трудились без передышки. Вся надежда была теперь только на них: успеют до рассвета руль исправить – есть надежда на спасение, а если нет… Об этом никому и думать не хотелось.

Никогда ещё в жизни время не представлялось Непрядову таким изуверски мучительным и тягучим. Оно изматывало душу и сверлило мозг ожиданием близившейся развязки. Именно в этом временном промежутке хотелось как-то забыться, вообще ни о чём не думать. Но мысли его продолжали сами собой напрягаться, выискивая в лабиринте событий единственно возможный выход. Когда собственная голова, казалось, готова была на части разломиться и ничего уже не соображала, Егор, и сам не зная для чего, попросил штурмана:

– Андрей Борисович, почитайте вслух что-нибудь…

– Стихи что ли? – удивился Скиба, сидевший в своём штурманском закутке.

Непрядов подтвердил, расслабленно усаживаясь на разножку около шахты перископов.

Штурман оторвался от планшета, на котором что-то вычерчивал, помедлил немного, собираясь с мыслями, и начал:

 
«Люблю тебя, Петра творенье.
Люблю твой строгий, стройный вид
Невы державное теченье
И строгий вид твоих гранит…»
 

Закрыв глаза и привалившись спиной к переборке, штурман декламировал вдохновенно и долго, постепенно очаровывая пушкинской музой всех, кто в эти минуты находился в отсеке. Моряки слушали его кто рассеянно, а кто жадно, с просветлением в глазах. Даже замполит снова пришёл в себя, потревоженно зашевелился на своём рундуке. Только на этот раз он и слова не промолвил, чтобы одёрнуть Скибу. Ведь штурман был в центре общего внимания. Теперь все были им зачарованы, нимало удивлены тем, что кроме окружавшей всех воды и металла, оказывается, на свете есть ещё и стихи. Да какие стихи!

Бледно восковое, отороченное курчавыми бакенбардами лицо корабельного навигатора казалось в эти мгновенья настолько одухотворённым, что напоминало всем с детства знакомый пушкинский профиль. При тусклом боковом свете плафона это ощущение ещё больше усиливалось, и тогда всем начинало казаться, что сам великий поэт присутствовал на борту. И с каждой его озвученной строчкой в удушливой отсечной атмосфере будто прибывало спасительного кислорода.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю