Текст книги "Позывные дальних глубин"
Автор книги: Юрий Баранов
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
Через пару недель Непрядов вполне освоился со своими новыми обязанностями. Исполнял он их, пожалуй, не хуже своих предшественников. А насколько лучше – так не ему было судить. Просто добросовестно тянул служебную лямку, насколько хватало сил и умения. Так получалось, что он чаще бывал в море, чем на берегу. Выходил бессменным обеспечивающим на учения и стрельбы, натаскивал молодых командиров по всем тонкостям и нюансам корабельной службы. А в итоге штормовал в море побольше, чем в свою собственную командирскую бытность.
32
Настал день, когда самое тяжкое бремя свалилось с Егоровых плеч. Операция на позвоночнике у Кати прошла успешно, и дела у неё, наконец-то, пошли на поправку. Теперь каждая весточка от жены вдохновляла и радовала. Уже не было сомнений, что она в состоянии побороть свой недуг. К весне Катя начала вставать на ноги и делать первые шаги, а в начале осени, благодаря тренировкам, доходившим порой до полного самоистязания, она смогла ходить уже без помощи костылей. Вероятно, прежняя спортивная закалка и неутомимая жажда полноценной жизни брали своё.
Когда Катя, достаточно окрепнув, снова приехала к Непрядову на Севера, он еле узнал её – настолько она опять похорошела, приобретая какие-то неведомые прежде черты зрелой, уверенной в себе женщины. Правда, в её движениях теперь не было прежней воздушной лёгкости, зато появилась какая-то чарующая пластика, значимость в каждом жесте рук, в мимике такого же очаровательного лица с маленькими губками и большими совиными глазами.
Егор был бесконечно счастлив, радуясь окончательному выздоровлению жены. «Вот уж теперь, – уверял он себя, – мы точно с ней навсегда вместе, снова заживём душа в душу и не разлей вода». И пускай по-прежнему ждали его в океанах тысячи ураганов и бурь – все они были ему по плечу, «как приходящи, так и проходящи». Постоянной была лишь его большая земная любовь. Снова на берегу затеплился его семейный очаг – то заветное место, куда его постоянно будет тянуть, как бы далеко и надолго не уходил он в море. Так он думал до тех пор, пока на третий день их счастливой супружеской жизни Катя снова не заговорила о цирке.
Вечером, после семейного ужина, они решили прогуляться к своей заветной сопке. Было тихо, сухо, свежо. Солнце висело где-то у самого горизонта, подсвечивая гранитный береговой урез и остекленевшую гладь залив. Ветер слегка вздыхал, запах прелой листвы напоминали об осени. Под ногами печально шуршала пожухлая трава, как бы жалуясь на приближавшиеся холода. Помогая преодолеть подъём, Непрядов бережно придерживал жену за локоть. Она же улыбкой просила его не беспокоиться, полагаясь на свои тренированные ноги, да лёгкую палочку, на которую пока приходилось опираться.
– Ты знаешь, Егор, – заговорила она, продолжая таинственно улыбаться. – Как только я поняла, что все страхи мои позади, то как-то ночью не совладала с искушением и пришла в свой цирк. Знакомый вахтёр узнал меня и пропустил без лишних слов. Мне ничего не было нужно, хотелось только ещё разочек взглянуть на арену и… всё. – Она искоса глянула на мужа, пытаясь понять, какое это на него производит впечатление.
Егор молчал.
– Я включила малое освещение и пошла на круг. Ты знаешь, манеж ночью совсем не тот, что днём. Там творятся настоящие чудеса акустики. Я шла, и звуки моих шагов многократно повторяло эхо. Потом остановилась и хлопнула в ладоши. И вдруг показалось, что мне зааплодировал пустой зал. Это было нечто такое, отчего до сих пор не могу прийти в себя. Один старый ковёрный как-то говорил, что так дают себя знать бессмертные души цирковых артистов, которых давно нет среди нас. Они там навсегда поселяются как на Олимпе и судят каждого из нас по делам нашим…
– Эх, Катька-котёнок, – уныло сказал Егор, всё понимая. – Причём здесь какие-то цирковые духи и призраки! Говори уж прямо, когда опять покидаешь меня?
– Егор, я тебя очень… очень люблю. Ты даже не знаешь как…
– Знаю. Но цирк всё же любишь больше.
Она взглянула глазами, полными страдания и слёз. И Егор понял, как ей тяжело. Он заставил себя улыбнуться в ответ и сказал как ни в чём ни бывало:
– Катюша, ты уж только поосторожней теперь. С высотой шутки плохи, сама знаешь.
Она просветлела улыбкой, смахивая платочком слезинки.
– Можешь не беспокоиться, с акробатикой всё покончено. И речь совсем не об этом.
– Тогда о чём же ещё?
– Ты ведь знаешь, я окончила режиссёрские курсы. Даже когда совсем тяжело было, в глубине души всё равно не переставала думать о цирке. Это было для меня какое-то наважденье, какое-то проклятье, от которого не было сил избавиться. Потом явилось нечто более конкретное, осмысленное. И это придало мне сил бороться не столько с моей болезнью, сколько с самой собой, – недоверчиво глянув на мужа, она поинтересовалась на всякий случай. – Тебе, может быть, это не так интересно?
– Да что ты! – с обидой ответил Егор. – Мне всё и всегда крайне интересно и важно, что касается тебя.
– Тогда знаешь, как это для меня важно. Дело в том, что современный цирк всё больше и больше становится театром. Суть такова, чтобы на основе сложного, красивого трюка, при помощи музыки и света, создать полнокровный художественный образ. По себе знаю, что цирковому артисту уже мало быть одним лишь акробатом и трюкачом. Ведь каждый номер – это своеобразный маленький спектакль, который режиссёр кропотливо лепит вместе с цирковым артистом. И вот поняв все это, осмыслив, я пришла к своему замыслу, к своему видению современного циркового спектакля. Месяц назад предложила свой сценарий на совете госцирка…
В это время они добрались до вершины, и Катя умолкла, стараясь отдышаться.
– Ну и… – уже с нетерпением настаивал Егор, заинтересованный проектом жены. – Как всегда у нас, забодали?..
– Нет, – сказала она, глотая ртом воздух. – Представь себе: произошёл тот редкий случай, когда приняли мою идею чуть не на «бис».
– Так вот сразу?
– Не сразу, конечно. Пришлось здорово поспорить, – сказала она, делано возмущаясь. – И с кем бы ты думал?
Егор был весь внимание.
– Да-да, – сказала Катя так, словно Егор уже сам догадался. – С Тимофеем Фёдоровичем Плетнёвым, с собственным папа, имеющим несчастье возглавлять репертуарную часть.
– Вот уж не думал! – удивился Егор.
– Теперь это не важно, – отрезала Катя. – Пускай он дуется на меня. Но я всё-таки доказала своё и вот теперь прошу любить и жаловать, – она сделала изящный реверанс. – Перед вами новый главный режиссёр передвижного цирка шапито. Дали полный «карт бланш» на весь следующий сезон.
– Поздравляю, Катюха! – искренне радуясь, Егор обнял жену.
Они долго ещё находились на сопке, пребывая в полном уединении. И обоим там было хорошо. Сидя на деревянных ящиках, неведомо кем затащенных на вершину сопки, они вели разговор о самом дорогом и сокровенном, что касалось только их. И предстоящая новая разлука уже не казалась Егору столь мучительной и тяжкой, как в первые минуты Катюшиного откровения, когда она призналась, что не в силах порвать с цирком. Такова уж, видно, была их судьба, предполагавшая долгие месяцы разлуки и короткие минуты свиданий. Но это была их жизнь, со всеми её радостями, огорчениями, тревогами и никакой другой жизни они для себя не искали.
Егор знал, что Катя должна была вскоре отправиться в далекий сибирский город, где ей предстояло принять труппу, состоящую из артистов разных жанров, и сразу же приступить к репетициям. Времени на постановку задуманного ею циркового спектакля оставалось совсем немного, и поэтому Катя торопилась покинуть Севера как можно скорее.
– Об одном только попрошу, – сказал Егор перед тем, как окончательно благословить жену на их очередную долгую разлуку. – Хотя бы на денёк, но заверни к нашему деду в Укромовку.
– Дорогой, ты режешь меня без ножа, – взмолилась Катя. – Я и так уже пропустила все намеченные сроки. К тебе-то еле вырвалась. Ты представляешь, как в труппе ждут меня? Ведь спектакль мало подготовить – его нужно ещё сдать приёмной комиссии. А это, уж поверь мне, будет настоящий бой.
– Верю, родная, – сочувствовал Егор. – Но и ты пойми. Дед очень хотел тебя видеть. Он же не то, чтобы старый, а древний уже: второе столетие распечатал. Посуди сама, ну сколько ещё дней-то ему отпущено? Я и сам вот со страхом думаю, а вдруг его больше не увижу?.. Ведь кроме него, да тебя со Стёпкой, у меня же, в сущности, никого нет.
Убедил, – согласилась Катя. – Ты всегда умеешь убеждать, хоть и режешь без ножа, – снова повторила она расхожую присказку, показавшуюся Егору отчего-то неприятной и навязчивой. Но уже в следующее мгновенье он о такой мимолётной мелочи совсем забыл, наслаждаясь последними счастливыми минутами близкого общения с женой.
На следующий день Егор провожал Катю на причале. Буксир подошёл точно по расписанию, и посадка на него немногочисленных пассажиров не заняла много времени. Последний раз Егор крепко обнял жену, поцеловал. Условились, что Катя напишет ему сразу же, как только устроится на новом месте. А через пару месяцев Непрядов обещал и сам приехать к ней, если повезёт выхлопотать у начальства давно полагавшийся отпуск. На этом и расстались, надеясь на грядущую встречу.
Буксир отвалил от пирса и побежал, коптя трубой, к выходу из гавани. И пока он не скрылся за скалистым мыском, на корме суденышка просматривалась стройная Катина фигурка. Жена махала обеими руками, а Егору казалось, что она вот-вот вместо рук обретёт крылья и белой чайкой взмоет над палубой ввысь. Такой и запомнилась она… до той встречи, на которую Непрядов надеялся.
Вскоре он и сам уходил в море, в непроглядную промозглую ночь. Только провожать его на берегу было некому. Да и вообще, рекомендовалось поменьше привлекать постороннего внимания к тому, как подлодка, соблюдая скрытность, покидала базу. Впрочем, на этот раз Непрядов был не только опечален, но удовлетворён и в меру обрадован. Получалось так, что в качестве замкомбрига Егор выходил в море как бы напоследок. В его службе, да и в самой судьбе, гряли большие перемены. В штабе флота Непрядову не раз давали понять, что им лично, по некоторым причинам, заинтересовались в самых высоких инстанциях. Во всяком случае, его личное дело было затребовано в Москву. Непрядов предполагал и так, и сяк, что бы это могло значить. Но всё прояснилось лишь после того, как вслед за Катиным отъездом его срочно вызвали в столицу – «на ковер» к высшему начальству. После недолгой беседы «по душам» Непрядова спросили, как он относится к тому, чтобы заняться освоением новой техники? Это значило, что в ближайшей перспективе ему открывался путь на командирский мостик новейшей атомной подлодки. С ответом не торопили. Просили всё как следует обдумать, взвесить и только после этого сообщить своё окончательное решение. Словом, флотский этикет в таких случаях предполагал необходимую паузу, хотя в душе Егор давно был готов к очередному повороту событий в своей судьбе. Он жаждал нового дела и грядущей борьбы, целиком полагаясь на долгожданный зигзаг удачи. Тем не менее, он не слишком-то им обольщался. Трудности его ждали побольше тех, с которыми он привык справляться в бригаде среднетоннажных дизелюх. Конечно же, и ответственность его за новую технику, за судьбы многих людей, несоизмеримо возрастала. Но ведь и «горизонты» подводного плавания раскрывались такие, что дух захватывало.
Своим близким о предполагавшемся новом назначении Егор пока что ничего не говорил. Мало ли, как могли повернуться обстоятельства. Однако предвкушал, как будет Катя рада за него, а уж о Стёпке и говорить нечего – тот ещё больше возгордится за отца своего. Далеко не каждому на флоте выпадала столь высокая честь взойти на мостик атомохода, технические возможности которого представлялись фантастическими. Егор как никогда был близок к исполнению своего заветного желания. Океанская глубина вновь покорялась ему, становясь более доступной в своём немыслимом пределе.
С моря Егор вернулся, как всегда, усталый и довольный тем, как он сделал свою привычную работу в качестве обеспечивающего. В штабе, как полагается, доложил комбригу о результатах похода, высказал несколько замечаний в адрес молодого командира, но в целом же похвалил его действия по управлению кораблём и экипажем.
Непрядов заметил, что во время их разговора капитан первого ранга Струмкин поглядывал на него как-то странно, – не то с настороженностью, не то с тревогой. Он восседал за письменным столом, утопая в большом кресле, и по привычке поглаживал двумя пальцами клинышек чёрной бородки. Комбриг всё время нервно кривил губы, о чём-то соображая, но Егора не прерывал, давая ему возможность высказаться до конца.
Вообще, такая нервозность Егору странной не казалась. Анатолий Петрович уже давал понять, что с неохотой отпускает Непрядова из бригады, поскольку на ближайшее время не видел ему равноценной замены. Разумеется, это относилось к области личных комбриговских эмоций. Струмкин симпатизировал Егору и препятствовать его продвижению по службе отнюдь не желал. В конце концов, всё складывалось путём. Так уж повелось, что командиры вырастали из тесных отсеков своих субмарин, как дети из собственных коротких штанишек. И кого-то из них звали уже другие пути-дороги, полные востребованных ожиданий и надежд. Непрядов прощал комбригу его легкую раздражённость. То была, по всей вероятности, обычная начальственная ревность, к которой сам Егор относился с пониманием и вполне снисходительно. Окончательно решение им было принято и теперь осталось лишь терпеливо ждать развития неизбежных событий, предусмотренных распоряжением вышестоящего командования.
Но что уж действительно удивляло и настораживало Егора, так это неприятно скользящие взгляды штабных офицеров, которые обращались к нему. И этот их таинственный шепоток у него за спиной, когда он проходил по коридору, направляясь вместе с командиром лодки в комбриговский кабинет. Однако Непрядов, поглощённый предстоящим докладом, не придал этому значения. Егор знал, что штабные за глаза называли теперь его «рубанком», поскольку он умел с подчиненных ему офицеров тактично «снять стружку», когда на то были причины служебного характера. Такая уж должность у него, при которой мил всем не будешь.
Когда доклад был закончен, Струмкин отпустил командира лодки, но Непрядова попросил ещё «на пару минут» задержаться. Они продолжали сидеть за столом друг против друга и какое-то время скорее по инерции, чем по необходимости, вели разговор о мало значащих делах. Непрядов чутко улавливал какую-то натянутость в словах комбрига, словно тот что-то недоговаривал. Непрядов догадывался, что в конце их беседы «каперанга» снова посетует на то, как совсем некстати Егор покидает бригаду, оголяя важный участок работы. Ведь он фактически долгое время исполнял обязанности комбрига, поскольку сам Струмкин после операции поправлял свое здоровье в санатории и в скором времени должен был снова ложиться в госпиталь на обследование. Егор действительно пока что был необходим. Когда-то ещё найдут ему замену! Вот если бы недельку – другую с его отбытием к новому месту службы можно было бы повременить… Комбриг, вроде бы, тогда и не возражал. Непрядов внутренне готов был именно к такой развязке их разговора, хотя не только от него, но и от самого комбрига на этот счёт уже мало что зависело. Поскольку дальнейшая командирская судьба Непрядова решалась в более высоких инстанциях. Егор слушал Анатолия Петровича, еле подавляя зевоту, втайне уже предвкушая, как он сейчас поужинает, потом примет душ и до утра завалится у себя дома спать.
Впрочем, всё прояснилось. Пока Егор был в море, его вторую неделю, оказывается, дожидалось в канцелярии предписание срочно сдать все дела и отбыть в распоряжение Главного управления кадров. Оттуда уже дважды звонили комбригу, требуя не задерживать Непрядова ни минуты. И Егор даже слегка осерчал на Анатолия Петровича, полагая, ну зачем надо было темнить, если и без того всё ясно, с этого самого важного и нужно было бы начинать.
Струмкин больше обычного выглядел каким-то хмурым, неулыбчивым, точно предстоявшее расставание с Непрядовым было ему в превеликую тягость. Непрядов всё время вертел в руках взятый со стола красный карандаша, как бы не зная, куда его приткнуть, и угрюмо внимал начальству.
Вот Струмкин умолк и зачем-то стал сосредоточенно копаться в ящике своего стола.
– Разрешите, Анатолий Петрович, приступать завтра с утра к сдаче дел? – напомнил Непрядов о себе.
– Да, да! Разумеется, – согласился комбриг, будто очнувшись.
– Тогда разрешите быть свободным? – спросил Егор, полагая, что разговор иссяк.
– Подождите, Егор Степанович, – вдруг произнёс капитан первого ранга негромким, каким-то потухшим голосом. – Не знаю даже, с чего начать…
Непрядов ждал.
– Несчастье у вас большое, Егор Степанович, – сказал Струмкин болезненно морщась. – Когда вы находились в море, пришла такая вот телеграмма, – открыв папку, он извлёк оттуда телеграфный бланк и протянул его Непрядову.
«Срочно выезжай тчк умерла Катя тчк Отец Илларион», – прочитал Егор.
«Да что за ерунда такая? – мелькнула первая мысль. – Этого просто не может быть…»
– Это так, Егор Степанович, – подтвердил комбриг, угадывая Егорово недоумение. – Я не знаю всех подробностей, но известно, что с вашей супругой произошла какая-то страшная трагедия. Её убили.
– Катю?.. Да за что?! – криком вырвалось у Егора.
– Если б знать… – только и мог на это ответить комбриг.
Егор долго молчал, не в силах сообразить, что же с ним происходит. Смысл телеграммы представлялся каким-то страшным бредом. Ведь на мгновенье показалось даже, что кто-то неудачно с ним пошутил. Ведь он совсем ещё недавно видел Катю живой и здоровой, полной новых сил и смелых надежд. Разум просто не воспринимал, что её больше нет. Снова и снова он перечитывал текст извещения, будто не доверяя ему. Руки всё время дрожали и не хватало воздуха, словно он очутился в отсеке погибающей лодки. Смысл телеграммы медленно растворялся в мозгу, вызывая во всём Егоровом естестве нестерпимую боль.
Поняв это состояние, комбриг дал воды. Егор жадно выпил её, стуча зубами о край стакана. Но боль не утихала.
– Когда это… случилось? – еле совладав с собой, спросил Непрядов.
– Почти месяц назад, – сказал Струмкин.
– Так почему же мне сразу об этом не сообщили?!
– А что бы это изменило? Ваша лодка находилась от базы слишком далеко.
– Но я хотя бы знал!
– И тем не менее… Случилось то, что случилось. Всё остальное теперь не так уж важно.
– Её похоронили?
– Да, как и полагается по русскому обычаю – на третий день.
– Где?
– На каком-то местном ленинградском кладбище, – и уточнил,
мотнув головой в сторону. – Более подробно могли бы вам рассказать Колбенев и Обрезков. Я их обоих по такому случаю в Питер отпустил. Они вместо вас присутствовали на отпевании и на похоронах. Только ни того, ни другого в бригаде сейчас нет. Оба в море.
Непрядов подавленно молчал.
– А вы пока отдыхайте, постарайтесь всё как-то осмыслить и прийти в себя, насколько это возможно, – посоветовал комбриг. – Ну, добро?
Егор кивнул. Он попытался было подняться с кресла, но только ноги не слушались его. Сделав невероятное усилие, он всё-таки встал, чувствуя гнетущую тяжесть во всём теле.
– Вы уж простите нас, Егор Степанович, – виновато попросил комбриг, провожая Непрядова до двери. – Но посудите сами: что толку, узнай вы о гибели вашей жены чуть раньше или позже? Ничего уже не возможно ни изменить, ни поправить. На похороны вы бы всё равно не успели. А большое горе, поверьте уж мне, плохой в море советчик, – и добавил с горькой усмешкой. – Такая вот наша моряцкая жизнь, такая вот злая судьба, ни дна б ей ни покрышки…
Непрядов обречённо кивнул, не тая на комбрига обиды. Мельком вспомнилось, что он сам однажды поступал подобным образом, когда распорядился попридержать известие о смерит матери одного из офицеров, находившегося в море. Кого ж теперь было винить и за что?
Никогда ещё путь домой не был Егору таким нескончаемым и трудным. Он медленно брёл по лестнице в гору, спотыкаясь едва не о каждую ступеньку. Первый порыв отчаянья миновал, и на смену ему пришла какая-то всеохватывающая расслабленность. Раскалывалась от боли голова, ломило суставы, дыхание становилось трудным, и сердце сжималось так, словно оно находилось в каких-то безжалостных, грубых тисках. То изнывала Егорова душа и не было спасенья от этой неизбывной муки.
Весь следующий день Егор не выходил из своей квартиры. Не смыкая глаз, валялся на койке и не было сил даже раздеться на ночь. Сон так и не пришёл к нему. Всё ему казалось постылым, ненужным и однообразно серым. Сама жизнь, утратив краски, представлялась пустой и никчёмной. Потому что никогда уже не будет в ней Кати.
Несколько раз настойчиво звонил телефон. Только Егор даже не шевельнулся, чтобы подняться и взять трубку. Наконец, под вечер так забарабанили в дверь, будто её собирались высадить. Егор поднялся и пошёл открывать. В прихожую буквально вломились Обрезков с Колбеневым. Оба небритые, в канадках и сапогах – прямо с моря.
Дружки без лишних слов порывисто обняли Егора. Втроем они на мгновенье замерли, сомкнувшись лбами. Вадим с Кузьмой скорбели, стараясь хоть какую-то часть Егоровой боли взять на себя.
Снова они все вместе сидели за столом под абажуром и почему-то избегали смотреть друг другу в глаза, будто чувствуя за собой какую-то вину. Кузьма вынул было из кармана фляжку со спиртом, но Обрезков сердито махнул на него рукой, мол, не тот случай: горе «шилом» не проткнёшь и ладонью как муху не прогонишь. Ведь прошлый раз, когда они сопереживали за этим же столом, беда у Непрядова оказалась поправимой, а теперь же – безутешное горе. И надо им просто побыть вместе, чтобы Егор не чувствовал бы себя одиноким.
Наконец-то доподлинно узнал Непрядов, что произошло с его женой. Кузьма с Вадимом подробно пересказали ему об этом со слов отца Иллариона. С дедом же им поговорить не удалось, так как он снова слёг и крепко недомогал. Похоже, старик медленно угасал не столько от немощи своей, сколько от сознания безвременной смерти жены своего внука.
А случилось вот что… Как и обещала, Катя по пути в назначенный ей сибирский городок заехала в Укромово Селище, чтобы повидаться с Егоровым дедом, а заодно навестить и свою родню. Она остановилась в доме у Фрола Гавриловича, задержавшись на целых три дня. И дед Егора, и отец Илларион души в Кате не чаяли. Оба нарадоваться не могли, удивляясь чудесному Катиному исцелению от тяжкого недуга. С её появлением будто всё ожило, преобразилось в старом доме. Старики уже и не знали, как говорится, где усадить Катю, чем угостить. С нею им стало светло. А от её добросердечия, ласки и красоты они сами будто на десяток-другой лет помолодели. Так Вадиму с Кузьмой говорил отец Илларион.
А несчастье нагрянуло, как водится, нежданно-негаданно. Однажды ночью зашёлся отчего-то неистовым лаем дворовый пёс Тришка. Все в доме проснулись. Отец Илларион первым вышел на крыльцо поглядеть, отчего так всполошилась «Божья тварь», брехавшая до изнеможения. Ночь была тихой, лунной. И вдруг до слуха его дошёл негромкий, но отчетливо прогудевший под сводами храма постук. Сперва подумалось монаху, что это за нечистая сила там по ночам куролесит?.. Потом увидал, что дверь храма приоткрыта. Но он точно помнил, что ещё с вечера запирал её на замок. И уже не было сомнений, что в храм Божий проникли посторонние.
Их оказалось трое – свиду нездешние, молодые и крепкие пришельцы. Прихватив с собой иконы и кое-какую утварь, они попытались было всё это вынести из церкви, но подоспевший монах загородил им в дверях дорогу.
«Слиняй, хрен старый, пальцем не тронем», – предупредили отца Иллариона. Тот же не дрогнул, готовый к схватке. Но старик был безоружен, а в руках у пришельцев обрез и два ножа.
Катя прибежала в тот самый момент, когда грабители начали теснить старика, стараясь выбраться из храма. Не раздумывая, она кинулась к одному из них, стараясь вырвать из его рук икону Богородицы. Тогда-то и грохнул выстрел…
Катя упала замертво. Пуля, как оказалось, угодила ей точно в сердце. Бандиты поспешили скрыться, но им так и не удалось прихватить с собой старинную икону. Катины пальцы намертво вцепились в неё. А унести ту икону было можно разве что вместе с бездыханным телом молодой женщины.
Так для Егора Непрядова кончилась самая счастливая, осмысленная и неповторимая глава его жизни. Начиналось одинокое существование без любви и без радости, которое мозг не в силах был ещё воспринять. Он знал, что теперь никогда и никого не полюбит так беззаветно и сильно, как любил Катю. И чувство вины за её гибель будет теперь преследовать его до скончания собственных дней. Получалось, ведь это он сам уговорил жену поехать туда, где её ждала смерть. Разумеется, во всём при желании можно было бы винить глупую случайность, или же слепую судьбу. Только в этом было довольно мало утешения. Егор казнился собственной совестью и не искал себе прощения.
Но жизнь всё-таки продолжалась. Служба снова позвала Егора Непрядова. Горе безраздельно владело им лишь до тех пор, пока он опять не явился в бригаду, как положено, к подъёму флага. Как и обычно, Егор был подтянут, собран, безукоризненно выбрит, наглажен и начищен. Лишь под глазами пролегли тени от двух бессонных ночей.
На сдачу всех дел отводилась неделя. И Непрядов тотчас приступил к инвентаризации своего обширного хозяйства, обложившись папками с различной документацией. Работа отвлекала его, и душевная боль, на какое-то время отпуская, давала короткую передышку.
По-разному отнеслись сослуживцы к Егорову горю. Кто-то сочувствовал, кто-то жалел. Даже начпо Широбоков официально пособолезновал, забыв по такому случаю, что совсем ещё недавно откровенно недолюбливал Непрядова за его независимый характер. Но Гаврила Фомич не был бы самим собой, если бы вскоре не нашёл повод заметить, что кандидатура Непрядова на новую должность теперь не так безупречна, как прежде. Ведь не могли же в высших инстанциях не учитывать, что обстоятельства резко изменились, и Непрядову придётся менять анкетные данные в графе о семейном положении. Широбоков был твердо убеждён, что это далеко не мелочь.
Непрядов заметил, что Гаврила Фомич за внешней учтивостью прятал по отношению к нему пристальное внимание. Верно, искал доказательств к своим предположениям, что Непрядов стал человеком надломленным. Ведь не могло же столь большое горе остаться в его душе бесследным. А тогда уж можно было бы точно доказать, что всё же не тот человек Непрядов, чтобы доверить ему строящийся атомоход.
Однако Непрядов сразу дал понять, что голыми руками его не возьмёшь. В глазах сослуживцев он был по-прежнему решительным, предельно собранным и целеустремлённым. А что же касается сокровенных тайников души, так это его личное дело и в «кирзовых сапогах» никому там делать нечего. Не сомневался Егор, что Широбоков не мог упустить случая, чтобы довести свои взгляды до сведения вышестоящих инстанций. Но можно было предположить и то, что «взгляды» эти особого действия не возымели. То ли аргументация их оказалась не слишком веской, то ли прежним влиянием Гаврила Фомич уже не пользовался, то ли времена стали другими. Из главного управления кадров пришла очередная шифровка с требованием как можно скорее откомандировать Непрядова к новому месту службы.
Бригаду Непрядов покидал без официальных проводов, которые посчитал неуместными. Ещё накануне просто попрощался с теми, с кем посчитал нужным. Ключи от квартиры сдал коменданту и с одним чемоданом, не спеша, пошёл на берег, по следам Кати, которую недавно провожал этим же путём. Непрядов тогда и вообразить не мог, что видел свою жену в последний раз…
Всё тот же почерневший, обшарпанный пирс, о навесные автомобильные шины которого тёрся бортом знакомый старенький буксир, пропахший соляркой и рыбой. Так же протяжно и скучно скрипели чайки, сетуя на хмурое, нескончаемо сочившееся холодной моросью небо. Всё было так, как и тогда. Только не было Кати.
Лишь Кузьме с Вадимом Непрядов дозволил прийти на причал, чтобы попрощаться. Напоследок они крепко обнялись, пообещав друг другу непременно писать, на том и расстались. Егор шагнул на борт судёнышка. Буксир хрипло прогудел, чихнул дымной трубой и бойко побежал по спокойной акватории гавани. А за кормой, в туманной завесе, постепенно стушевались очертания береговых строений, силуэты ошвартованных у пирса лодок и фигурки двух людей, махавших руками у самого края причальной стенки.
Знакомый берег отдалялся, и вместе с ним уходило прошлое, становясь уделом памяти. Тем не менее, за непроглядью тумана Егор будто оставлял частичку самого себя. Он ни от чего не отрекался и ни о чём не жалел. Как долго будут помнить о нём на том, оставшемся берегу, он не знал. Теперь это не имело особого значения. Да и кому он там, кроме Кузьмы с Вадимом, нужен? Хотелось обо всём забыть, и всё начать сначала. И случай такой снова ему представился. Ждал Непрядова новый экипаж и другая субмарина – скоростная и мощная, равной которой по её достоинствам пока что нигде в мире не было. Как никогда прежде Егор чувствовал обращённые к нему голоса дальних глубин. Верилось, что только там, в немой их тишине, он мог бы вновь обрести душевное равновесие и покой, забыв о всех своих земных несчастьях. Эти неведомые глубины не казались ему угрожающе чуждыми и злыми. Там навеки оставались его отец и мать. Это успокаивало и роднило с тем, что было сокрыто в бездне под килем корабля. Океан снова манил Егора к себе, и он безоглядно шёл на его всемогущие позывные.